Служба возврата попаданцев

Срочный вызов. Заскакиваю в служебный микроавтобус, бросаю шоферу:

– Селезневка, 12.

Шофер Сережа – он новенький, сегодня первый рейс – дает по газам.

Езды двадцать минут. Когда приезжаем, деревенский дом – в Селезневке все такие, потому что застройка сельского типа, – оцеплен полицией. Все как полагается: веревочка с красными флажками, дежурные по периметру.

Выхожу из машины.

– Приехали! Приехали! – слышатся радостные возгласы.

Соседей немного – человек пять, они смущены или равнодушны, однако не расходятся. В городском квартале народу бы собралось больше.

Подскакивает рыжий капитан – он тут за главного. Докладывает:

– Хозяйка пришла домой из магазина, а в доме мужик в старинной одежде. Позвонила. Вот, приехали.

Рядом охает хозяйка – женщина лет шестидесяти, но бойкая.

– Опишите одежду, – прошу ее.

– Пошла я, значит, в промтоварный магазин, – начинает рассказ хозяйка. – У нас открылся недавно. А раньше в центр ездить приходилось.

– Про магазин не надо. Просто скажите, какая одежда на мужике была.

– Так старинная, я товарищу объясняла, – кивает на капитана.

– Какая старинная?

– Вот… в какой на балах танцуют. Вот такая. Со шпагой.

– Со шпагой? Он военный, что ли?

– А… Ну да, военный. Со шпагой.

– Что-нибудь говорил?

– А чего ему говорить? Я заорала и на улицу выскочила.

– Спасибо, вы нам очень помогли.

Поворачиваюсь к капитану:

– Мне нужно пять минут на подготовку. Никого не впускать. Если объект попытается выйти, не препятствовать и сразу позвать меня. Все поняли? Повторите.

– Никого не выпускать, не препятствовать выходу. Если выйдет, позвать вас.

– Хорошо.

Быстрым шагом удаляюсь в салон микроавтобуса, где служебный гардероб и арсенал, на случай вооруженного сопротивления. Но первым делом отправляю на базу СМСку, чтобы готовились к встрече. За полчаса до предполагаемого прибытия должны успеть – поди, не впервой.

Через пять минут появляюсь переодетым в форму обер-офицера Владимирского уланского полка – при сабле, как полагается. При моем появлении раздаются ахи, но мне не до глазеющей толпы – привык.

Перепрыгиваю через красные флажки и захожу в калитку, затем в дом.

Человек в форме премьер-майора Лейб-гвардии гренадерского полка при моем появлении оборачивается. Ему лет под тридцать, он высок и строен, имеет нос благородной горбинкой – во всем чувствуется голубая кровь.

– Сударь! – восклицает попаданец.

Обрадовался, увидев коллегу-военного. Понимаю – я бы тоже на его месте обрадовался.

На очереди моя реплика.

– Приветствую вас в 2098 году, сударь. Позвольте представиться. Павел Немо, ротмистр Владимирского уланского полка. В настоящее время прикомандирован к Службе возврата попаданцев.

– В каком году, извините? – переспрашивает попаданец.

– В 2098.

– Вот, оказывается, что все это значит! – печально улыбается он. – А я внезапно очутился в незнакомом месте, в горнице. Выглянул в окно, а там такое творится! Решил дожидаться хозяев. Надеюсь, не слишком напугал ту старую крестьянку?.. Однако, не представился, прошу покорнейше простить. Князь Григорий Завалишин, к вашим услугам. Будьте любезны объяснить мне…

Приятный парень, но работа есть работа.

– Не сейчас, князь, – невежливо перебиваю я. – К сожалению, у нас мало времени. Я обязан доставить вас в Службу, где располагается аппаратура для возврата в прошлое. Соблаговолите проследовать за мной.

– А если я откажусь?

– Тогда пространственно-временной континуум исказится. Это приведет к нежелательным для государя последствиям.

– Для какого государя, прошлого или нынешнего?

– Для обоих.

Выхожу, пытаясь ощутить спиной, идет ли за мной или нет.

Идет.

Оказываемся на улице, и толпа во второй раз ахает.

– Все в порядке, можете снять оцепление, – говорю рыжему капитану.

Тот отходит к своим.

А мы с князем втискиваемся на переднее сиденье: князь – посередине, я – справа.

От близости попаданца, да еще в форме Лейб-гвардии гренадерского полка, лицо водителя Сережи вытягивается. С таким вытянутым лицом он рулит всю обратную дорогу.

А Завалишин – он держится хорошо. Лишь когда трогаемся с места, немного удивляется:

– Как, без лошадей?

– Это самодвижущаяся повозка.

После моих объяснений успокаивается и начинает с любопытством разглядывать улицы.

По тротуарам прогуливаются люди в яркой одежде. Заходят в магазины и выходят с покупками. Ведут за руки детей. Все такое нарядное, залитое щедрым июньским солнцем, почти праздничное.

Чувствуется, что князю нравится. Потом он вспоминает о заветном и, схватив меня за коленку, спрашивает:

– Позвольте политический вопрос, сударь?

– Сделайте одолжение, – разрешаю я, отстраняя его руку.

– Вы добились необычайного процветания. Не говорите, что без конституции и отмены крепостного права.

– И не скажу, – улыбаюсь я. – Разумеется, у нас конституция, а крепостное право отменено. Просвещенная монархия, короче.

Мои слова производят на князя радужное впечатление. Он бы отвернулся, чтобы я не видел выступивших слез радости, да слева водитель Сережа, поэтому приходится вытащить батистовый платок и промокнуть глаза.

– Я знал, – шепчет Григорий Завалишин, – я верил, я надеялся. Наконец-то Русь встала на путь милосердия и просвещения. Конституция, равенство, просвещенный монарх – что еще пожелать свободным людям?!

– Полагаю, возвратившись в свое время, вы приложите к сему необходимые усилия.

– Да, я приложу, – клянется князь.

От переполняющих чувств голос у него срывается, так что приходится повторно лезть в карман за платком.

Оставшийся путь Завалишин молчалив, лишь смотрит во все глаза на проносящееся мимо великолепие.

Вскоре самодвижущаяся повозка останавливается у старинного особняка, на фасаде которого значатся огромные буквы «СВП» – Служба возврата попаданцев. Начальству стоило героических усилий получить здание, на которое метили многие – как частные, так и юридические – лица. Но нам оказалось нужнее. Правильно: нам не для роскоши или тщеславия, а по служебной необходимости.

Князю шикарные особняки привычны, поэтому он не проявляет особого удивления, а следом за мной легко взбегает по мраморным ступенькам, навстречу склонившему в поклоне лакею.

Лакей распахивает высокие двери, и мы оказываемся в высокой приемной. Навстречу спешат работники Службы: дамы в тяжелых бархатных платьях и с пышными прическами на головах – волосы накладные, конечно, – и мужчины во фраках и панталонах. Завалишина подхватывают под руки и уводят в аппаратную, где ему предстоит возвращение в историческое время.

Напоследок он оглядывается и, найдя меня взглядом, кричит:

– Благодарствуйте за сопровождение, сударь! Будьте здоровы.

Я чинно киваю в ответ, и князя уводят под белы руки.

Все, работа закончена.

Я возвращаюсь к микроавтобусу. После трудов праведных перекуриваем с водителем Сережей: я – все еще в форме ротмистра Владимирского уланского полка. Надо бы переодеться.

– Павел Максимович, может, пообедаем? – предлагает Сережа.

– А давай.

– Лучше в кафешку. Там блинчики с мясом вкусные.

– Хорошо, только переоденусь.

Однако, ни переодеться, ни пообедать мне не суждено, потому что поступает новый вызов. Парковая, 37 – это на другом конце города.

Вскакиваем в машину и несемся на Парковую.

На этот раз все гораздо серьезнее, потому что загодя слышатся звуки выстрелов. Полиции числом поболе, но командует все тот же рыжий капитан. Увидев меня – в знакомой форме ротмистра Владимирского уланского полка – не может сдержать улыбки.

– Гусарствуете, поручик?

Я морщусь.

– Это не гусарская, а уланская форма, и не поручика, а ротмистра. Что на этот раз? Кто стрелял?

– Военный, из окна. Второй этаж.

Парковая застроена унылыми хрущовскими пятиэтажками, поэтому оцепление охватывает несколько зданий – по счастью, только с одной стороны. Капитан успел разузнать: в квартире, которую занял попаданец, окна на одну сторону.

Я осторожно выглядываю из-за угла и сразу нахожу взглядом искомую квартиру на втором этаже. Стекло разбито, наружу высовывается винтовочное дуло. Марку оружия с такого расстояния не определить.

Только я намереваюсь обратиться к капитану с вопросом, как грохочет выстрел, рядом с моей головой обваливается штукатурка. В меня метил, сволочь! Слышится переходящий в истерику боевой крик:

– Долой самодержавие! Вся власть Учредительному собранию!

Теперь понятно.

– Ну, – говорю капитану, – вы сами все знаете. А я переоденусь и пойду.

Через пять минут ротмистра Владимирского уланского полка сменяет развязный матросик в клешах. На бескозырке надпись: «Верный». На боку – деревянная кобура с маузером. В петлице – красная гвоздика.

Осторожно высовываюсь из-за пристрелянного угла и кричу:

– Братуха, не стреляй!

– Чего тебе? – слышится из окна недоверчивое.

– Командир за тобой послал! Нужно побалакать.

– О чем?

– Не орать же на всю улицу. Я выхожу, не стреляй.

Действительно выхожу из-за угла, подняв руки, и медленно иду к облезшему и поцарапанному подъезду.

– Стой! А ну, оружие на землю скидывай!

Отцепляю кобуру с маузером и поворачиваюсь вокруг оси, чтобы находящийся в окне стрелок видел, что к моей спине ничего не прицеплено. Продолжаю движение.

У самого подъезда меня останавливают:

– Будя! Говори здесь!

– Могу и здесь. Да тебя же, когда вернешься, на губу посадят за разглашение.

– Какое еще разглашение? – недовольно спрашивают сверху.

– Дозволь в квартиру зайти, там узнаешь. Мои слова посторонних ушей не терпят. Так что решил, в квартиру или на губу?

Наверху с полминуты молчат, потом соглашаются:

– Заходи уж. Только без фокусов, не то пристрелю, буржуазная гидра.

– Какая ж я тебе гидра?! – кричу, заметно повеселев. – Мы с тобой заодно, братуха, сам увидишь.

Захожу в подъезд, поднимаюсь на второй этаж. Нужная дверь на площадке приоткрыта – ровно настолько, чтобы обозначить приглашение, но скрыть обзор.

Распахиваю дверь и захожу. В грудь мне, с того конца коридора, наставляется дуло мосинской винтовки – трехлинейки.

– Ступай в комнату и садись к стенке.

К стенке – это многообещающе.

Прохожу и сажусь, где сказано. Попаданец пристраивается с противоположной стороны – так, чтобы наблюдать за подходами к подъезду. Это солдатик, грязный и небритый – прямо из окопов Первой Мировой. Но молодой – лет под двадцать.

– Чего хотел?

– Братуха! – говорю как можно убедительнее. – Надеюсь, ты понял, где находишься. В глубоком будущем.

– Буржуи, – ворчит солдатик. – Сами зажрались, а народ страдает.

Ворчание более утвердительное, чем протестующее.

– Вот-вот, – поддерживаю я. – Но борьба за освобождение продолжается, ты не думай. Так что обязательно тебя из этой временной дыры вытянем и отправим обратно. Потому что каждый должен бороться на своем месте. Мы – здесь, а ты – там.

– Как вытянете? – не верит солдатик. – Кажись, здесь одни бары. Им на Учредительное собрание начхать. Не выпустят живьем.

– Они бы не выпустили, – соглашаюсь я, – да мы их полицеймейстера взяли. Договорились баш на баш: тебя на полицеймейстера обменять. Смекнул теперь? Проникся, насколько высоко потомки оценивают твою роль в деле свержения монархии? Тебя, кстати, как звать?

– Никитой Селезневым.

– Видишь, все сходится. Мне командир велел Никиту Селезнева привести, кровь из носу.

Солдатик в нерешительности молчит.

– Поехали, братуха, все договорено, – настаиваю на своем. – Наши сейчас полицеймейстера отвозят, а меня за тобой послали. Гляди, чего на дорогу для храбрости выдали. Не пропадать же добру!

С этими словами вытаскиваю из-за пазухи бутылку долговской. Рву зубами пробку и делаю пару больших глотков.

– Э, мне-то оставь, – не выдерживает солдатик.

Протягиваю уполовиненную бутылку. Никита принимает, оставляя винтовку на полу. Сейчас я легко могу выполнить подножку и опрокинуть солдатика на спину, но этого делать нельзя. Попаданцев даже сильно волновать нельзя – из-за искажений пространственно-временного континуума. Но поить долговской водкой можно.

– Нате, бары, подавитесь!

Через минуту сопровождаемая этими словами опустошенная бутылка вылетает в разбитое окно.

– Тебя как кличут, служивый? – спрашивает повеселевший Никита.

– Пашкой.

– Чую, свойский ты парень, Пашка, – признается Никита. – А я в буржуйских хоромах засиделся. Айда домой!

В обнимку направляется на выход, но я вспоминаю о позабытой солдатиком винтовке. Возвращаюсь и забираю ее: нельзя оставлять предметы из того времени в нашем. Это почти так же опасно, как оставить человека.

На улице не забываю захватить сброшенную кобуру с маузером.

Полицейские предусмотрительно не приближаются, но наблюдают издали. Никита грозит им пальцем, потом вспоминает и отбирает у меня трехлинейку. Я отдаю, но контролирую передвижение, поэтому до машины добираемся без происшествий. Лишь при виде водителя солдатик вскидывается:

– Что за фрукт?

Я не утверждаю, что водитель из наших, рабоче-крестьянских, – потому что Сережа неопытен: того и гляди, проколется. Объясняю так:

– Условие обмена. Наш шофер ихнего полицеймейстера везет, а нам этого шофера дали.

– Ладно, пристрелю, когда доберемся, – обещает солдатик.

Сережино лицо перекашивается, но ответить он не решается.

Едем домой.

А по тротуарам прогуливаются люди в яркой одежде. Заходят в магазины и выходят с покупками. Ведут за руки детей. Все такое нарядное, залитое щедрым июньским солнцем, почти праздничное.

Глядя на все это, Никита порывается пострелять по буржуям – а чего они при угнетенном народе жируют?! – потом спрашивает, нет ли у меня второй бутылки. Второй бутылки нет, поэтому Никита начинает грустить. В конце концов воинская дисциплина берет свое, и солдатик затихает.

Подъезжаем к особняку. Под вывеской «СВП» вывешены лозунги: «Долой монархию!», «Вся власть трудовому народу!» Фасад украшен алыми полотнищами, которые – кабы не штиль – радостно трепетали по ветру.

– Приехали, братуха! – говорю я.

При виде революционного штаба солдатик оживляется, выпрыгивает вслед за мной из микроавтобуса и закидывает трехлинейку за плечо. К большому облегчению Сережи, который – в готовности в любой момент дать деру – опасливо за действиями солдатика наблюдает. Но тот о буржуйском шофере позабыл.

Мы поднимаемся по ступеням, мимо часового.

– Свои, – бросаю я.

– Земля и воля, – отвечает часовой, переминаясь с ноги на ногу.

В особняке передаю солдатика в руки девушек в черных кожанках и красных платках. С этим перемудрили, пожалуй – наряды из более позднего исторического периода, – но ничего, сойдет. Классовая сопричастность – она чувствуется.

При виде девушек Никита интересуется, нельзя ли ему на пару деньков задержаться. Усталость накопилась, раненое плечо ноет, хорошо бы отлежаться, то да се. Но это уже не моя забота.

Я иду в комнату отдыха и – как был: в матросской форме – заваливаюсь на койку. Два попаданца за смену – многовато. Прильнув к мягкому, проваливаюсь в глубокий сон.

Просыпаюсь от того, что трясут за плечо. Водитель Сережа.

– Павел Максимович, у нас новый вызов.

Что???

Что же такое! Эти попаданцы – сговорились, что ли?! Когда от меня наконец отстанут?

Но делать нечего – с тяжелой от прерванного сна головой поднимаюсь и плетусь к микроавтобусу. Надо бы переодеться, но сил нет – скоро еще раз переодеваться, на месте. А там наверняка рыжий капитан…

Мои худшие подозрения подтверждаются: рыжий полицейский на месте. В ожидании меня заранее давится от смеха.

Спрашиваю его:

– Очень смешно?

– Очень. Слушай, у вас что, других сотрудников нет, кроме тебя?

– А у вас?

– Ну, у нас… – на мгновение задумывается капитан.

– Вот и у нас тоже.

Все равно не прекращает подсмеиваться – вероятно, над тем, что я снова не успел переодеться. В самом деле, красуюсь перед капитаном и толпящимися зеваками в матросской форме дореволюционного образца.

Спрашиваю:

– Что на этот раз?

– Там, – показывает капитан. – Во дворе, на скамейке…

К Вокзальной, на которой мы сейчас находимся, примыкает район старинной застройки из красного кирпича. Дома расположены впритык друг к другу, образуя закрытые дворы. В одном из таких дворов устроился на скамейке попаданец.

Интересно, кто он? Опережая мой вопрос, капитан добавляет:

– Фашист.

– Что, в фашистской форме?

– Сам видел. Из окон с той стороны хорошо видно. Хотите взглянуть?

– Хочу.

Большинство подъездов во дворе, но один – нестандартный какой-то – выпирает со стороны улицы. Мы заходим, капитан звонит в дверь и говорит хозяйке:

– Это снова я. Еще раз взглянуть. Тысяча извинений.

Хозяйка напугана видом революционного – и вооруженного маузером – матроса, тем не менее требует:

– Ботинки снимите.

Капитан остается на половом коврике, а мне приходится снять ботинки и в носках пройти к завешенному шторкой окну.

Отодвигаю шторку и осторожно выглядываю. Так и есть, фашист – если точнее, гауптман. Лет сорока, наверное: опытный. И занесла его нелегкая в наш город.

Везет мне сегодня на военнослужащих, даже странно.

– Спасибо большое, – благодарю хозяйку и возвращаюсь в коридор к ботинкам.

Через минуту выходим из подъезда.

– Как обычно? – спрашивает капитан.

– Как обычно.

Иду к микроавтобусу и через семь минут появляюсь на улице в образе штандартенфюрера. У нас в СВП говорят, что это тот самый мундир, в котором Тихонов играл Штирлица. Неправда, разумеется, но от приобщения к высоким кинематографическим ценностям на сердце тепло и радостно. Классика греет.

Тут запланированный сценарий идет насмарку. Потому что, не успеваю я зайти во дворик, как из него выходит гауптман. Выходит и направляется в противоположную от меня сторону.

Толпа делает колебательное движение, как водная поверхность под резким порывом ветра. Полицейские напрягаются, но, следуя капитанскому указанию, ничего не предпринимают.

Гауптман, не оборачиваясь, удаляется широким строевым шагом. Когда перед ним оказывается веревочка с красными предупреждающими флажками, резким движением обрывает ее и продолжает путь к вокзалу. А там женщины, дети…

Я, чуть не бегом, догоняю уходящего и, не добежав метров пять, кричу:

– Стоять!

Гауптман оборачивается и, увидев мою форму, вытягивается в приветствии:

– Зиг хайль!

– Хайль! – отвечаю небрежно, чтобы дать почувствовать разницу в званиях. – Гауптман, вы проникли в будущее. У вас имеется приказ командования? Если нет, то придется пройти со мной. Я отправлю вас домой.

Общаемся мы, разумеется, на чистейшем немецком. Что-то мне подсказывает, что попаданец моим языком не владеет, зато я прекрасно владею им.

– Штандартенфюрер? – внезапно спрашивает гауптман, всматриваясь в меня и почему-то принюхиваясь.

И, не дожидаясь ответа, выхватывает из кобуры «Вальтер».

Несмотря на скверное состояние, реакция у меня отменная. Я отвожу руку гауптмана и делаю заднюю подсечку, от которой немец валится на спину. «Вальтер» остается в моих руках.

На помощь мчатся полицейские, но я останавливаю их громовым окриком:

– Назад!

Что характерно, кричу я – в целях конспирации – снова по-немецки, но меня понимают. Полицейские замирают на полдороге, затем нехотя возвращаются на исходные позиции. Впрочем, бежали мне на подмогу не все: так – двое-трое, – тогда как остальные преспокойно оставались на месте в качестве болельщиков.

Черт с ними.

Осматриваю трофейный пистолет, затем оценивающе гляжу на поднимающегося с земли униженного вояку. Восклицаю с яростью в голосе:

– Гауптман, вы меня удивляете. Что на вас нашло?

Тот в замешательстве, вытягивается по струнке.

– Прошу извинить, штандартенфюрер. На мгновение почудилось… что…

– Что я из унтермершей? – киваю на толпу в отдалении.

– Так точно. Ваш вид… к тому же запах алкоголя…

– Не твое дело, чем пахнет от вышестоящего офицера, скотина! – ору в непритворном исступлении. – Надеюсь, вы совсем выжили из ума, потому что в противном случае пойдете под трибунал. По прибытии на место назначения, разумеется.

– Виноват, штандартенфюрер. Прошу покорно простить, – бормочет гауптман.

– Больше так не поступайте.

Я возвращаю «Вальтер» владельцу, затем машу рукой, подзывая машину. Хотя предварительной договоренности не было, водитель Сережа оказывается сообразительным и все делает правильно.

– Залезайте, гауптман.

Тот послушно лезет в кабину, а я запечатываю его посередке между собой и водителем. Так и едем.

На полпути гауптман нерешительно начинает:

– Штандартенфюрер…

– Задавайте свои вопросы, – предугадываю его пожелание. – Можете не стесняться. Этот, – следует кивок на водителя, – по-нашему не понимает.

Сережа действительно не понимает, но на всякий случай побледнел, словно предчувствуя.

– Скажите, штандартенфюрер, мы победили?

Отвечаю:

– А вы сами не видите? – и киваю в сторону города.

По тротуарам прогуливаются люди в яркой одежде. Заходят в магазины и выходят с покупками. Ведут за руки детей. Все такое нарядное, залитое щедрым июньским солнцем, почти праздничное.

– Сами не видите, – повторяю я, – как счастливы они под властью Третьего рейха?! Возможно, вас вводит в заблуждение общая благостная картинка. Но, поверьте, это фасад. А что касается национального духа, то он источен до полной хрупкости. Достаточно грозного окрика, чтобы грандиозная конструкция зашаталась и рухнула. Однако, пока установленный порядок не нарушается, окрика не последует. Пускай унтермерши работают во славу Великой Германии. Вам ясно, гауптман?

– Так точно!

Подъезжаем к особняку, украшенному свастикой, нацистскими знаменами и портретом Гитлера. В воротах – охрана. Шлагбаум поднимается, и мы с гауптманом высаживаемся у мраморных ступеней.

Сверху спешит лощеный штабной.

– Следуйте за мной, вас ожидают.

Уводит гауптмана, а у меня камень с плеч долой. Попаданец доставлен: через пять минут, сохранив психическое равновесие, отбудет восвояси. И черт с ним! А наши ребята не церемонятся – уже срывают со здания нацистскую символику.

Водитель Сережа предлагает:

– Павел Максимович, может, все-таки перекусим?

– Почему нет?

За время общения с немцем алкоголь из моей крови выветрился, и аппетит восстановился.

Я возвращаюсь в машину – едем в кафешку перекусывать.

– У вас, наверное, пара высших образований? – интересуется Сережа уважительно.

– Почему пара? У меня четыре высших образования. Институт иностранных языков им. Мориса Тореза, факультет психологии МГУ, Историко-архивный институт и Университет путешествий во времени им. Герберта Уэллса. А еще я мастер спорта по самбо.

– Когда вы только успели!

– Должен же кто-то возвращать попаданцев домой.

Действительно, должен. И, как правило, возвращают – хотя не всех. Случается, попаданцы настолько быстро вживаются в новое для них время, что становятся неотличимы от аборигенов. Меня, например, не смогли вычислить – в качестве попаданца со звезд я обладал солидным преимуществом. Там с изменчивостью полный порядок – иначе не выжить. Поэтому, очутившись на Земле, акклиматизировался за минуты. Но про искажения пространственно-временного континуума выяснил позднее, когда положенные сроки вышли. Пришлось остаться на Земле. Мысль о вызванных мной – хотя не по моей вине – искажениях не давала покоя, поэтому я решил устроиться в Службу возврата попаданцев. Ничего, работаю – даже успешно.

Это и есть главное, а об остальном водителю Сереже знать не положено.