Слышащий

Прошло несколько месяцев с тех пор, как пламя поглотило убежище в лесах Фолкрита. Пепел, крики, предательство — всё осталось позади.

Теперь — холод Данстара, новая жизнь под камнем и шёпот Матери Ночи в мёртвой тишине.

Там, в новом убежище, теперь жили всего четверо:

Назир — вечно ироничный, пьющий редгард,

Цицерон — шут, что всё ещё разговаривал с гробом и тенью Матери Ночи.

Бабетта — маленькая, но древняя вампирша.

И он — Драконорождённый. Герой, убийца, избранный из легенд и новый Слышащий.

Убежище постепенно становилось домом: зажжённые свечи, запах масла и пищи, старые знамёна с рунами.

И, конечно, бесконечные бормотания Цицерона:

— Астрид, Астрид… предала Мать, предала Догматы… ах, проклятая женщина, предала всех!

Он подметал пол, всё время посмеиваясь и повторяя те же слова.

Довакин вздохнул, устав слушать эти бредни в сотый раз.

— Пойду прогуляюсь, — бросил он Назиру, который вяло махнул рукой с кубком.

____

Воздух снаружи был колюч, пропитан солью и ветром с Моря Призраков.

Драконорождённый хмыкнул, потягиваясь — ни холод, ни жара не могли ему повредить. Вот оно — преимущество быть нордом с кровью Дракона.

Он втянул морозный воздух,

повернулся в сторону леса и выкрикнул:

Wuld Nah Kest!

Мир исказился, застыл.

Он сорвался вперёд — световой шлейф зелёно-голубого сияния прорезал сумрак, оставив позади лишь шорох снега.

____

Спустя час, пройдя полстраны и десяток Ту’умов, Довакин остановился у знакомой хижины на болотах Морфала.

Той самой, где когда-то началось всё — испытание, кровь, шепот Матери Ночи.

Дверь поддалась ключу с лёгким скрипом. Внутри — запах сушёных трав, старого дерева и чего-то знакомого, домашнего.

Он снял шлем, положил меч и перчатки на полку, разжёг огонь на алхимическом столе. Пламя трепетало, отражаясь в колбах и флаконах, а серебристый дым поднимался к потолку.

— Ты сегодня поздно, — раздался из угла слабый голос. — Случилось что?

— Да нет, — ответил Драконорождённый, не оборачиваясь. — Дверь в убежище заклинило. Петли долго менял.

— М-м-м, — протянула она.

Когда зелье зашипело, он снял его с пламени, вылил в маленькие флаконы и подошёл к кровати.

На ней лежала женщина, почти вся в бинтах. Лицо обожжено, кожа — в шрамах и пятнах от ожогов. Довакин присел на корточки, осторожно приподнял её голову и поднёс зелье ко рту.

— Фу, — поморщившись выдохнула она, отпив. — Не мог вкуснее приготовить? У Фестуса они были не такие мерзкие.

— Фестуса больше нет, — спокойно ответил он, подавая второй флакон.

— Ладно, ладно, — попыталась улыбнуться она и, закашлявшись, отпила ещё.

Он вытер ей губы чистой тряпицей и стал аккуратно разворачивать бинты. Под ними открывалась обожжённая, но уже затягивающаяся кожа.

— Ну как там? Лучше? — обречённо спросила женщина, глядя в потолок.

— Уже да, — ответил Драконорождённый, доставая баночку с мазью.

Он принялся осторожно покрывать её тело мазью, движение за движением. Женщина шипела, иногда замирала от боли, но не отталкивала.

Закончив, Довакин аккуратно наложил новые бинты и сел рядом на кровать, вертя пустую баночку в руках.

Некоторое время они молчали.

— Как думаешь, они простят меня? — наконец спросила она.

— Цицерон — вряд ли. Он убьёт тебя при первой возможности, — Драконорождённый усмехнулся. — Остальные… Даэдра возьми, Астрид, я не знаю.

— Я не хотела, правда… — начала она, но её мягко перебили:

— Мы с тобой уже об этом говорили. Ты испугалась, что тебя сместят. Хотела спасти Братство по-своему, купив прощение за голову убийцы Императора.

— Прости меня, — прошептала Астрид.

— Забей, — отозвался он спокойно. — Ты не первая, кто хотел убить меня. И не последняя.

Довакин повернулся к бывшей главе Тёмного Братства и чуть улыбнулся. — Правда, не всем своим несостоявшимся убийцам я помогаю.

Поставив баночку на тумбу, Драконорождённый поднялся, собираясь уйти, но рука, вся в бинтах, схватила его за запястье.

— Останься, — хрипло прошептала Астрид. — Пожалуйста. Хоть ненадолго. Не хочешь говорить — не нужно. Просто побудь рядом.

Он выдохнул, сел на пол у изголовья кровати, но не убрал руку.

— Хорошо. Посидим ещё немного.

Некоторое время стояла тишина, нарушаемая треском огня да слабым дыханием.

А потом Драконорожденный вдруг заговорил — тихо, спокойно, будто рассказывая сказку:

Про драконов, сражённых и нет.

Про драугров, что шевелятся во сне.

Про людей, которых он спасал и терял.

Он говорил, а Астрид слушала.

Иногда улыбалась, иногда морщась от боли, но ни на секунду не отпуская его руку.

И впервые за долгое, слишком долгое время ей было легко.