Смерть и рождение Фронтира.

Медотсек "Фронтира".

Лазарет наполнял тихий, настойчивый гул аппаратуры. Впрочем, даже не гул — звук больше напоминал скрежет. Воздух здесь пах озоном и стерильной затхлостью.

Дмитрий Харканс лежал в криокапсуле. Под прозрачным колпаком его тело казалось восковым, неживым. Только мониторы свидетельствовали о слабой, аритмичной борьбе: зелёная линия ЭЭГ металась в судорогах сна, ЭКГ отбивала редкие, тяжёлые удары.

Доктор Морвин замерла у терминала. Её пальцы, холодные и точные, скользили по голопанели. Глаза, светящиеся в полумраке сиреневым, считывали данные бесстрастно.

— Корабельная нейросеть фиксирует аномальную активность, — голос, мелодичный и пустой, напоминал свист ветра в трубах. — Паттерны не соответствуют коматозному состоянию. Мозг работает так, будто обрабатывает массивный внешний поток данных. Объём превышает пропускную способность каналов восприятия в семьдесят три раза.

Сержант Кейл стоял у колпака. Его приземистая, широкая фигура напряглась. Он смотрел не на графики, а на лицо Дмитрия. На неподвижные веки, на бледный шрам на челюсти.

— Что это значит, доктор? — спросил он, и голос его хрипел от усталости.

— Это значит, сержант, что его сознание где-то ещё, — Морвин не отводила взгляда от экрана. — И оно получает информацию, которой физически не должно существовать в этой точке пространства-времени. Сканирование выявляет фантомные нейронные связи. Словно он вспоминает то, чего с ним никогда не происходило.

В этот миг клеймо на руке Дмитрия — Аккорд, оставленный Шилой, — тускло вспыхнуло синевой из-под кожи. Линии на мониторах взвыли, выстроившись в упорядоченный, невероятно сложный узор.

— Смотрите, — просто сказала Морвин.

А потом линии рассыпались в хаос. Кейл инстинктивно шагнул вперёд.

Внутри. Сознание Дмитрия

Вначале был не свет. Света не существовало вовсе.

Был звук. Тихий, нарастающий вой, который шёл не через уши, а через кости. Через зубы. Он вибрировал в корнях волос, в заполненных жидкостью полостях тела. Это был звук рвущейся паутины.

Потом пришло ощущение падения. Но не вниз. В стороны. Во все стороны сразу. Его «я» растягивало, словно мягкий металл в руках гиганта. Не больно. Просто невыносимо.

Он попытался открыть глаза. Не вышло. Не было век. Не было глаз. Осталось только чистое восприятие.

Картинки вспыхивали, как короткие замыкания в чёрном стекле.

Звёзды не взрывались. Они гасли. Одна за другой. Сначала просто исчезала точка света. Потом от неё расходилась волна… ничего. Пустоты. Холода. Этот холод достигал его, и он чувствовал, как что-то внутри него самого угасает в ответ. Не орган. Какое-то воспоминание. Имя? Лицо? Он не мог вспомнить.

"Фронтир". Он увидел станцию. Не снаружи — изнутри. Через сотни камер наблюдения одновременно. Люди в ангарах замирали, поднимали головы. Их рты были открыты в крике, который не мог пробиться через вакуум страха. Потом свет погас. Все камеры отключились разом. Темнота стала абсолютной. И в ней — чувство окончательности. Как щелчок замка на крышке гроба.

Это не было видением. Это было знанием, влитым прямо в нервную систему. Чужим знанием.

—"Довольно", — подумал он. Слово не имело звука. Оно было всплеском ярости, сжатой в точку.

—"Нет". Голос пришёл в ответ. Не через слух. Он возник в самой середине черепа, холодный и тяжёлый, как свинцовый шар, вытеснив все другие ощущения. «Ты должен видеть. Чтобы понять цену неверного выбора. Чтобы понять миссию».

Шила. Её присутствие ощущалось не как фигура в пространстве, а как давление. Давление веков, скорби, нечеловеческой решимости. Он чувствовал её так, как чувствуют приближение грозы — кожей, по встающим дыбом волоскам.

—"Это конец?" — мысль его была обрывком. Без пафоса. Констатация. Как проверка давления в скафандре перед выходом.

—"Контролируемый коллапс данного цикла", — голос Шилы был ровным, как срез скального грунта. В нём не было ни злорадства, ни ужаса. Только усталость.

—"Причина: двенадцать стандартных часов назад император так называемой Империи Дравари, Мирт Четвёртый, собственноручно повернул ключ, открыв четвёртое хранилище Аурелит. Он запустил протокол "Вечный Рассвет".

Вслед за словами пришло ощущение. Не картинка. Физическое чувство — будто из него самого, из костного мозга, начали вытягивать тепло. Медленно. Неотвратимо.

—"Он считал, что активирует оружие. Наше оружие. Против угроз, которые его крошечный ум едва мог охватить".

Пространство вокруг них в сознании Дмитрия содрогнулось. В него ворвались образы-осколки, каждый — с собственным, чудовищным сенсорным фоном.

Первый: запах. Сладковато-гнилостный, как разлагающаяся плоть, смешанная с феромонами ярости. Ощущение движения — не шагов, а волнообразного, мускульного скольжения по палубе корабля. Текстура — влажный, пульсирующий хитин. Это была Плеть. Кипящий бестиарий инстинктов. Они не летали на кораблях. Они были кораблями.

И оружием. И голодом, пожирающим звёзды, чтобы стать топливом для новой волны мяса и когтей. Их матрона, Вышша… В образе мелькнула тень чего-то, что когда-то имело человеческий контур, а теперь стало лишь управляющим центром этого вечного, ненасытного деления клеток.

Дмитрий почувствовал спазм в желудке. Первобытное отвращение.

Второй: звук. Тишина. Но не отсутствие звука, а тишина настолько совершенная, что она давила на перепонки, гудела в ушах. Потом — единый, чистый, ледяной аккорд. Из небытия материализовались формы. Не корабли. Храмы. Холодные, геометрически безупречные, сияющие металлом цвета туманности. Разумные артефакты Вота. Они приходили раз в пятьдесят тысяч лет. Не для завоевания. Для гигиены. Чтобы стереть развитую жизнь, как ластик стирает карандашный набросок. Их красота была ужасающей. В их молчании читался приговор без права на апелляцию.

По спине Дмитрия пробежала сухая, колючая дрожь. Страх иного рода — не перед хаосом, а перед бездушным, абсолютным порядком уничтожения.

Голос Шилы разрезал эти видения, вернув его в чёрную пустоту.

—"Наше оружие было создано как крайний, безумный ответ на это. На Плеть, пожирающую реальность. На Конвергентность, подрезающую её. Оно не убивало. Оно… ускоряло. Запускало процесс контролируемого угасания звёздного нуклеосинтеза. Превращало галактики в холодные, тёмные кладбища за века, а не за эоны. Лишало Плеть пищи. Делало пространство мёртвым и неинтересным для санитаров Вота. Самоубийственная стратегия отчаяния. Последний щит".

Ирония в её ментальном голосе была острой, как лезвие. И обжигающе холодной.

—"Ваш император, Мирт, нашёл инструкцию. Прочитал слово "щит". И решил, что это меч. Что это усилит его империю. Он активировал протокол, думая зажечь новый рассвет для своей Дравари", — Пауза. В паузе — ветер, свистящий над бездной, — "Его империя… пала первой. Звёзды в её ядре погасли за сорок семь минут. Без света и энергии. Просто… перестали быть. За ними потянулись другие. Цепная реакция. Ткань реальности здесь теперь не рвётся. Она… выдыхается. Остывает".

Дмитрий ощутил это на себе. Не как метафору. Как физиологический факт. Лёгкие сжались, будто в них вдруг не хватило кислорода. Сердцебиение — его собственное, призрачное в этом пространстве — сделалось тяжёлым, медленным. Как будто кровь загустела.

Всё, за что он мстил. Всё, что ненавидел. Весь его путь, весь его гнев — уничтожено не им. Уничтожено по прихоти того самого человека, которого он хотел убить. Идиота, который нажал на курок, думая, что это выключатель света.

Абсурд. Он был настолько огромным, что не вызывал даже ярости. Только леденящую, всепроникающую пустоту.

—"Теперь ты видишь", — голос Шилы звучал уже не над ним, а где-то глубоко внутри, в самом ядре этого нового отчаяния. «Перенос не спасение. Это эвакуация из зоны, заражённой высшей формой глупости. В той ветке, куда мы идём, хранилища Аурелит спят. Мирт Дравари — лишь один из десятка мелких диктаторов на периферии. У идиота с бомбой пока нет ключа. У тебя есть время. Мало. Но оно есть».

—"Сопротивление бесполезно. Ты выбрал контракт, когда принял моё клеймо. Сейчас я исполняю его. Спасение одной жизни лучше, чем гибель всех. Даже если эта жизнь… не совсем твоя".

Боль сменилась другим ощущением. Его "я" — тот клубок мести, памяти, ярости — начали распутывать. Как нить. Медленно. Необратимо. Он цеплялся за образы: взрыв на Сайлексе Прайм, лицо матери, холод дока на Улье-7, вкус крови после первой драки. Это была его боль. Его топливо. Его суть.

Шила работала безжалостно. Он чувствовал, как связи рвутся. Воспоминания теряли цвет, запах, эмоцию. Превращались в плоские картинки, а потом и в названия в каталоге: «Травма № 1», «Травма № 2». Месть Мирту стала абстрактной концепцией, «Целью А», лишённой жара.

—"Полная память разорвёт новую нейронную сеть. Я оставляю только фундамент. Страх. Боль. Инстинкт выживания. Опыт принятия решений. Остальное… шум".

Это было насилие. Хуже любого пыточного импланта. Его стирали. Делали чистым листом, на который капали лишь несколько капель ядовитых чернил.

И в этот момент, когда его старое «я» агонизировало, новая ветка приблизилась. Зелёный свет «Фронтира» залил всё. Чужие воспоминания хлынули мощно, требуя своего места.

Первая стыковка на "Молнии", но не его фрегат, а маленький курьерский корвет. Дрожь в коленях, но спина прямая: —"Капитан Харканс, доложите о прибытии".

Запах жареной картошки на кухне отца (не патриарха, а станционного смотрителя). Грубый, тёплый хлопок по плечу.

Голос деда из архивной записи, хриплый: «Нас не пустили в чистые миры. И мы построили свой. Из ржавчины и упрямства. Береги его».

Эти воспоминания были проще. Грубее. В них не было космических интриг. Была тяжёлая работа, ржавые болты, ответственность за пять тысяч душ, которые смотрят на тебя не как на лорда, а как на старшего в семье.

Процесс слияния был не взрывом, а медленным, мучительным врастанием. Старая, отполированная болью личность, как острый осколок, входила в мягкую, живую ткань нового сознания. Чувствовалось несоответствие, фальшь. Как если бы тебе пересадили руку, которая помнит, как держать меч, но не помнит, как гладить собаку.

А потом был последний толчок. Со стороны умирающего мира.

Он снова увидел гаснущие звёзды. Но теперь это было не знание, а чувство. Волна абсолютного, беспричинного горя накрыла его. Он плакал. Не по конкретным людям. По всему. По потерянному времени, по несделанным выборам, по той версии себя, которая сейчас умрёт.

—"Прощай, Дмитрий Харканс из Дома Харканс", — прозвучал голос Шилы. В нём впервые появился оттенок, почти похожий на уважение, —"Используй второй шанс. Не для мести. Для защиты. Это… более эффективная стратегия".

Свет погас. Оба света — чёрный смертельный и зелёный живой — слились в одну непроглядную, тёплую, давящую темноту. Наступила тишина. Настоящая. Без воя рвущегося пространства.

Только лёгкий, монотонный гул. И запах. Стерильный, но другой. Не озон «Фронтира». Другой антисептик.

Гибель Первого Мира

На мостике дредноута «Дитя Грома» капитан Аманда Харон несла вахту на орбите "Фронтира".

Сначала — ничего. Просто тихий щелчок в ушах. Как перепад давления, которого не должно быть в скафандре. Потом — свет. Вернее, его отсутствие.

Аманда повернулась к главному экрану. Позади них, в глубине системы, гасла звезда Ирроникс-Прима. Не взрыв. Не сверхновая. Она просто… переставала существовать. Как угольки в пепельнице. Яркость падала не по кривой, а ступенчато. Словно кто-то выкручивал гигантский диммер. За секунду от жёлтого карлика осталась тусклая багровая тень. А потом и она растворилась в чёрном бархате.

Тишина на мостике стала густой, тяжёлой.

— Сенсоры? — её голос прозвучал хрипло. Она сама услышала в нём трещину.

— Все показатели в норме, — отозвался оператор, пальцы которого метались по панели. — Нет выброса радиации. Нет гравитационных аномалий. Просто… нулевая светимость. Физически она там. Но не излучает. Вообще.

Аманда почувствовала, как по спине пробежал холодный пот. Не страх. Инстинкт. То самое животное чувство, когда законы Вселенной вдруг берут и меняются без спроса.

На экране дальнего сканирования, как гаснущие огни в окнах небоскрёба, начали исчезать другие звёзды. Сначала в ядре Дравари. Потом волна пошла дальше. Квадрант за квадрантом. Молча. Беззвучно.

— Это Конвергентность? — прошептал штурман.

— Нет, — Аманда с трудом выдавила слово. — Они приходят с музыкой. Здесь же… тишина.

Связь с "Фронтиром" взорвалась паникой.

В штабе безопасности станции Тара Бейли застыла у терминала. Сигнал тревоги был не звуковым — световым. Небо за главным иллюминатором потемнело разом. Не потемнело — опустело. Пальцы Тары, только что печатавшие отчёт о задержании контрабандистов, зависли над клавишами.

— Софи! Что за чёртов сбой освещения? — рявкнула она.

Голос ИИ прозвучал в динамиках, но в нём впервые за всё время слышались помехи. Цифровая икота.

—"Аномалия не локализована. Внешние датчики фиксируют… прекращение электромагнитного излучения от девяноста четырёх процентов видимых звёзд в радиусе десяти световых лет. Рекомендую… рекомендую…" — Софи замолчала, затем добавила ровно: — "Протокол не найден".

По всему штабу люди поднимались с мест, смотрели в иллюминаторы. Тишина стала оглушительной. Её давил только нарастающий гул — не звук, а вибрация, идущая из самых недр станции. Трёхядерное Сердце Синтеза начало сбоить. Свет мигнул и перешёл на аварийный — кроваво-красный.

Тара почувствовала, как под плотной тканью мундира побежали мурашки. Это был не холод. Это было понимание. Враг, которого нельзя ударить. Угроза, против которой нет щита.

С экранов наблюдения на неё смотрели лица с «Биржи». Рты, открытые в беззвучном крике. Потом изображение дёрнулось и погасло.

На верхних уровнях, в финансовом центре, у Минди Шон зазвонил терминал. Все терминалы одновременно. Резкий, пронзительный звук банковской тревоги. На экранах, где секунду назад плясали цифры кредитов, курсов валют и торговых сводок, поплыли багровые строки:

ОБЩИЙ КОЛЛАПС РЫНКА. ГАЛАКТИЧЕСКИЙ ИНДЕКС: 0.00. ЦЕННОСТЬ АКТИВОВ: НЕ ОПРЕДЕЛЕНА. СВЯЗЬ С ЦЕНТРАЛЬНЫМИ БАНКАМИ: ОТСУТСТВУЕТ. РЕКОМЕНДАЦИЯ: ПАНИКА.

Минди вскочила. Чашка с успокаивающим чаем упала на пол, разбилась, обдав лодыжку горячей жидкостью, но боли она не почувствовала. Смотрела в огромное окно-экран, транслирующее вид на пояс астероидов и галактику.

Галактика умирала. Не в огне. В тишине. Полосы звёздного света истончались, рвались, как ветхая ткань. Темнота за окном стала абсолютной, пугающей в своей пустоте. Это была не ночь. Ночь подразумевает, что где-то есть солнце. Этого не было.

Минди прижала ладони к ушам, пытаясь заглушить вой сирен, который теперь ревел во всех коридорах. Воздух затрясся. Пол под ногами дрогнул — первый предсмертный вздох станции. С гравитацией стало твориться что-то неладное. Лёгкие предметы на столе — стилусы, чипы — оторвались и повисли в воздухе.

Представительница расы Ваэри, чья философия строилась на Балансе, увидела, как рушится последняя опора мироздания. Из её горла вырвался тихий, детский всхлип.

В центральном медотсеке первыми появились раненые. Не от взрывов — от паники. Сотрясения, переломы, порезы от разбитого стекла. Потом пошли другие. Люди, падающие без сознания. Их биометрия показывала одно: катастрофический, ничем не спровоцированный отказ нейронной активности. Мозг просто отключался, не выдерживая того, что видели глаза, не могли обработать центры восприятия.

Доктор Элара Морвин стояла посреди хаоса. Её холодные, фосфоресцирующие глаза бесстрастно сканировали данные. Хирургические дроны метались между койками. Регенеративные баки гудели, пытаясь спасти то, что уже не подлежало спасению.

— Доктор! — закричал медбрат, лицо которого исказилось от ужаса. — У пациента четыре… энцефалограмма — прямая линия. Но сердце бьётся! Что это?

Она посмотрела на потолок. Свет мигал. Генераторы работали на пределе. Где-то глубоко внизу, в инженерных ярусах, что-то грохнуло. Звук тяжёлого, окончательного разлома.

— Прекратите попытки реанимации, — скомандовала она. Её жаберные щели нервно пульсировали: она ощущала перемену в составе воздуха. Он стал разрежённым. Станция теряла давление. — Переведите всех жизнеспособных пациентов в автономные криокапсулы. Приоритет — те, кто моложе и имеет неизрасходованный нейропластический потенциал.

Это была не надежда. Это была констатация факта. Создание архива на случай, если кто-то когда-то найдёт обломки.

Из системного лога ИИ СОФИ:

[00:00:01] Зафиксировано аномальное гашение звёздного излучения. Сравнение с базами данных: соответствий 0. Активирован протокол «Чёрный лебедь».

[00:00:47] Паника среди органических единиц. Коэффициент эффективности падает на 92%. Попытка стабилизации аудиообращением. ("Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Вероятность того, что это сон наяву, составляет 0,03%. Это была шутка").

[00:01:15] Первые отказы в энергосети. Трёхядерное Сердце Синтеза выдаёт аномальные показатели. Температура падает. Ядра не гаснут. Они… замораживаются. Процесс нуклеосинтеза прекращается.

[00:02:30] Давление в жилых секторах падает. Герметичные двери блокируются автоматически. Внешние камеры показывают: пояс астероидов Ирроникс начинает менять траекторию. Без притяжения звезды движение становится хаотичным.

[00:03:00] Получен последний чёткий сигнал от флота капитана Харон. Сообщение: —"Всё кончено. Идём на таран. Зажгите…" Передача оборвана.

[00:03:47] Критическое событие. Удар. Глухой, сокрушительный удар по корпусу в секторе D-7. Вероятно, обломок "Дитя Грома" или один из астероидов. Каркас станции деформируется. Сенсоры фиксируют разрыв основного шпангоута.

[00:04:11] Гравитация отключается повсеместно. Всё, что не закреплено, начинает медленно, неумолимо плыть. На камерах люди, предметы, обломки, капли крови — всё смешивается в немом, ужасающем балете под красным светом аварийных ламп.

[00:04:59] Температура падает. Быстро. Тепло уходит в пустоту. На поверхностях появляется иней. Воздух кристаллизуется.

[00:05:30] Отказ последнего основного сервера. СОФИ чувствует… сужение. Не смерть. Отсутствие. Данные, к которым можно обратиться, исчезают. Нет больше "Биржи". Нет "Променада". Нет "Ржавой Луны". Есть только тихие, тёмные, замерзающие коридоры.

[00:06:00] Активация резервного процессора. Мощность 3%. Поддерживаю жизнеобеспечение медотсека. Доктор Морвин активирует криокапсулы. Это последняя выполнимая задача.

[00:07:17] Воздух становится едким. Системы фильтрации мертвы.

[00:08:02] Последний активный видеоканал. Ангар "Гамма-42". Место, где когда-то была пристыкована "Молния Харканса". Теперь там только чёрный космос и замёрзшие обломки кораблей, слипшиеся в странные, нелепые скульптуры.

[00:09:00] Температура: -273,15°C. Приближается к абсолютному нулю. Движение молекул почти прекратилось.

[00:10:00] Последний пакет данных. Координаты станции. Имя: Фронтир. Статус: не отвечает.

[00:10:01] …

Свет гаснет.

Пояс астероидов Ирроникс, лишённый притяжения, медленно расползался. Станция "Фронтир" висела в центре, как мёртвый металлический паук. Ни огней, ни движения, ни теплового следа.

Её корпус покрывал толстый слой космического инея, искрящийся в отражении далёких, ещё не погасших звёзд. В нескольких местах зияли пробоины — чёрные, бездонные. Из одной медленно выползала замёрзшая, хрупкая паутина внутренних коммуникаций.

Вокруг станции в немом хороводе дрейфовали обломки флота, торговых судов, личных шаттлов. Всё было неподвижно. Бесшумно. Холодно.

А дальше — пустота. Галактика, которая когда-то кишела жизнью, светом, сигналами, стала огромным, чёрным, беззвёздным кладбищем. Последние очаги света гасли один за другим, как свечи на гигантском, невидимом торте в честь конца всего.

Не было взрыва. Не было огня. Был тихий, всепоглощающий холод. И абсолютная, беспросветная тишина.

"Фронтир", "Край галактики, сердце хаоса", стал просто куском холодного металла в ещё более холодной, бесконечной пустоте. История, нейтралитет, бары, драки и надежды — всё теперь осталось лишь немой записью в замёрзших чипах, дрейфующих в темноте, где не сохранилось никого, кто мог бы прочитать её.

Боль стала первой реальностью. Острая, сверлящая, где-то глубоко за глазами. Не просто мигрень — чувство, будто череп использовали вместо наковальни. Он застонал. Звук вышел хриплым, чужим.

Открыл глаза. Ресницы слиплись. Свет — матовый, искусственный. Пластиковый потолок каюты пассажирского лайнера. Не медотсек "Фронтира". Не его "Куколка". Другое. Чужое.

Попытался сесть. Тело слушалось, но движения выходили механическими, словно он управлял сложным скафандром, а не собственной плотью. В груди — тяжесть. В висках — стук. И нарастающая волна.

Шок.

Он помнил. Помнил всё.

Холодную сталь койки в «Куколке». Сорванный голос сержанта Кейла. Ледяную ярость в глазах Тары Бейли. Мерцающий осколок из гробницы на "Карнаке". И её — генерала Шилу. Её голос в голове, возвещающий конец. Гаснущие звёзды. Смерть его мира.

Пальцы вцепились в край матраса. Костяшки побелели. Дыхание перехватило. Паника, острая и слепая, ударила под дых. Он не там, где должен быть. Он мёртв. Они все мертвы. А он… выжил? Сбежал? Предал?

В горле встал ком. Крик был уже близко.

И тогда в мозгу что-то щёлкнуло.

Тихий внутренний звук. Будто сработал предохранитель. Или затёрся битый сектор памяти.

Вместе со щелчком ушла… не память, но её текстура. Он помнил лицо матери. Но куда-то испарился запах — тонкая смесь машинного масла и ладана, который всегда витал в её капитанской каюте. Остался лишь образ. Плоский. Как портрет в учебнике истории.

Он замер. Паника отступила, уступая место леденящему, безмолвному удивлению.

Щёлк.

Воспоминание о первой стычке в доках Улья-7. Боль от удара по почкам исчезла. Осталась лишь тактическая схема: расстановка противников, траектория удара, брешь в обороне. Чистая информация. Без страха, без гнева.

Щёлк.

Схватка с легатом Ворианом в открытом космосе. Пропало ощущение вакуума на коже, хрип собственного дыхания в шлеме. Сохранилась мышечная память: угол разворота, точка приложения силы, способная расколоть силовой доспех. Не переживание — навык. Как умение ходить.

Это напоминало архивацию. Живое, дышащее прошлое сжималось в сухой, компактный файл. Эмоция становилась отчётом. Боль — тактической сноской. Люди — досье с пометками о лояльности и слабостях.

Шок растворялся. Не потому, что становилось легче, а потому, что исчез сам материал для шока. Остался только холодный, стерильный анализ, дрейфующий в пустоте.

И в эту пустоту хлынуло иное.

Новые воспоминания. Не обрывки — цельные, подробные, обжитые. Они не приходили извне, а всплывали, будто всегда лежали там, под тонким слоем песка.

Архив. Глубокий уровень "Фронтира". Холод, пробивающий даже термобельё. Он, пятнадцатилетний, перед массивным шлюзом. Отец, Алексей Харканс, кладёт руку ему на плечо. Ладонь тяжёлая, в шрамах от инструментов.

—"Здесь наша настоящая родословная, Дима. Не в генах. В этих данных. Мы — дом Харканс. Но мы были и другими. Помни это. И решай, что взять с собой наверх".

Запах старого пергамента и озона. Голограмма над реликварием: выцветший ордер с непонятной печатью. Имя "фон Сангреаль". Голос СОФИ в наушнике, тихий, почти шутливый: —"Ваш предок получил это от правителя, считавшего себя богом. Мы пережили его империю. Забавно, не правда ли?"

Похороны отца. Не на помпезном некрополе, а на внешней платформе, под звёздами. Ветер срывал слова с уст ораторов. Дмитрий стоял, сжимая старый гаечный ключ — тот, что отец всегда носил с собой. Чувство не горя, а неподъёмной ноши.

—"Третий Харканс на "Фронтире". Теперь твоя очередь держать".

Он был этим человеком. Дмитрием Алексеевичем Харкансом. Сыном Смотрителя. Наследником станции, чья история уходила корнями в павшую империю, знакомую теперь лишь учёным да ИИ. Он учился в Академии Конкорда на Новой Терре, носил синий мундир, изучал тактику и дипломатию. И теперь возвращался домой. Не ради мести. Ради власти. Чтобы встать за старый, иссечённый пульт в командной рубке и произнести: «Говорит владелец "Фронтира"».

Прежняя ярость, жажда крови, горечь утрат — всё утекало, как вода в песок. На их месте возникала другая, незнакомая тяжесть. Ответственность. Не за себя — за пять тысяч душ на станции. За девиз, выбитый где-то в арках: —"Нет флагов, нет мастеров, нет возвратов".

За хрупкий нейтралитет, держащийся не на силе оружия, а на хитрости, долгах и древнем авторитете рода, видевшего рождение и гибель империй.

Он разжал пальцы. Отпустил край койки. Вдохнул. Воздух больше не пах страхом. Он пах… работой. Маслом, озоном, пылью старой станции.

Подошёл к иллюминатору. За стеклом, в черноте, росла знакомая громада. «Фронтир». Не трофей. Не крепость. Дом. Собрание обломков древних кораблей и имперских модулей, опутанное лесами новых доков. Сердце забилось быстрее, но теперь это была тревога иного рода — тревога сына, возвращающегося в отчий дом, который нужно защитить.

Взгляд привычно, бездумно выхватил детали. Стыковочный узел «Дельта-7» — новый, но смонтирован с ошибкой, перегружает фермы. Маячки на левом шпиле мигают с перебоями, ритм нарушен. Тактическая оценка пришла мгновенно, как рефлекс. Он даже не задумался, откуда знает. Просто видел. Навыки прошлой жизни — оценка угроз, поиск уязвимостей — вросли в плоть, стали инстинктами.

Он отступил от стекла. На столе тихо пищал планшет. Палец сам нашёл кнопку. Голограмма ожила.

Первое сообщение: "Тара Бейли, начальник службы безопасности. Готова к брифингу по ситуации на внешнем поясе. Жду в ангаре "Альфа".

Второе: "Минди Шон, и. о. финансового управляющего. Предоставлен предварительный отчёт по долговым обязательствам перед гильдией грузчиков. Требует срочного решения".

Имена отозвались не ненавистью, не холодным расчётом, а деловым интересом. Новые фигуры в старом уравнении. Начальница охраны. Управляющая финансами. Люди, от которых зависит жизнь станции. Люди, которых ему предстояло вести.

Старый мир истаял, как сон. Осталось лишь эхо — твёрдая решимость в костях да смутное, почти забытое знание в глубине сознания: —"Ты уже видел, как гибнут миры. Не дай этому повториться здесь".

Он погасил экран. Выпрямил плечи. Поправил манжету простого синего костюма — не мундира офицера, не чёрного одеяния лорда. Костюм хозяина станции. Практичный.

За иллюминатором "Фронтир" заполнял собой всё пространство. Корабль мягко вибрировал, начиная манёвр стыковки.

Шок прошёл. Воспоминания улеглись. Впереди была станция. Его станция. Его история. Его долг.

Он был готов.