Смерть негодяя -80

Они сидели по обе стороны древнего стола, неведомо как попавшего в здание ультрасовременного клуба. Профиль щуплого директора был, казалось, вырезан из гофрированной жести, грузного художественного руководителя — высечен из ноздреватого гранита.

Эти серьезные люди возглавляли художественную самодеятельность богатейшего комбината, который без труда содержал коллектив театра, не имевшего в своем составе ни одного самодеятельщика. Театр выезжал на гастроли, давал платные спектакли и время от времени пополнялся благодаря актерской «бирже».

Затянувшееся, молчание нарушил директор.

— Откровенно говоря, Алексан Алексаныч, радужных надежд на это не возлагаю! — резким фальцетом сказал он, ткнув большим пальцем в сторону развешенных по стенам эскизов нового спектакля. — «Царевна Несмеяна», адресованная нашему зрителю — чистейшее донкихотство! Поверьте моему опыту… И, если хотите интуиции!

— Интуиция — не кассовый сбор, — недовольно пробасил худрук.

— А кассового сбора как раз и не будет! — взвился директор.

— Это почему же, позвольте узнать?.. Я вас не понимаю, Борис Владимыч. Отчего вы вцепились в «Несмеяну»? Поэтичность, чистота чувств… гражданский пафос, наконец!

— Пафос пафосом — дело делом! — с раздражением заметил директор. — Давайте не будем карасями-идеалистами! Что требуется нашему зрителю? Лихо закрученный сюжет. Еще лучше — детектив. Он ждет таинственности… Он не примет эти псевдококошники и мелодекламацию под баян!

— Перебор, Борис Владимыч, перебор! — менее решительно не согласился художественный руководитель. — Кстати, разве не интригует ожидание — кто же, черт возьми, рассмешит царевну?

Несколько секунд директор сверлил худрука взглядом.

— Смею заверить, уважаемый Алексан Алексаныч, что зрителю в высшей степени начхать на такую интригу!

Откинувшись на спинку стула, он обеими руками взъерошил и без того растрепанную шевелюру.

— Нуль. Идеально вычерченный нуль! А ведь на почве рассмеивания, если хотите, можно было создать… ну, клоунаду с изюминкой. Нечто эксцентричное… что-то, знаете, этакое…

Подняв руку, директор многозначительно покрутил в воздухе пальцами, сложенными в щепоть.

— Ни современного танца, ни пикантности… Пустота! Ситуация, чуждая современной молодежи плюс недостоверные разглагольствования… Короче, это не спектакль.

— А что же по-вашему? — оскорбленно осведомился худрук.

— Если хотите, банкротство!

— Спасибо, Борис Владимыч, на добром слове… Впрочем, успокойтесь. Не нужно так переживать, — сдался художественный руководитель, по горькому опыту знавший, что с директором, когда тот закусил удила, спорить немыслимо.

Руководитель театра погрузился в глубокое раздумье. Спустя некоторое время выражение его острого лица несколько смягчилось.

— Отменять спектакль, к сожалению, поздно. Но поправить его, сделать волнительным, время есть! — воспрянув, заявил он.

— Как это — поправить? — встревожился худрук.

— Весьма просто. Предлагаю ввести злодея. Кардинально перекраивать пьесу не нужно. Просто несколько дополнительных эпизодов. И появится нечто острое. Интригующее… Здорово, а?

— Какие же функции будет выполнять этот злодей? — неприятно пораженный взлетом директорской фантазии, поинтересовался худрук.

— Обычные. Злодейские… Ага! Скажем, когда юноша наконец-то рассмешил царевну и свадьба на носу, негодяй преподносит ему сплетню… Или что-то в этом роде.

Импровизируя, директор начал энергично вышагивать вдоль стены, заставленной разномастными стульями.

— Вообще-то лучше, чтобы пилюлю получила царевна. Она возмущена неверностью жениха! Того арестовывают. И здесь…

Директор выдержал многозначительную паузу.

— …И здесь, — торжественно подытожил он, — можно разыграть красивую потасовку!.. Каково, товарищ художественный руководитель?

— Отлично, — без энтузиазма согласился тот. — Польщен, что при огромной занятости в качестве директора театра вы берете на себя и часть моих функций…

— Полагаю, Алексан Алексаныч, главное для нас — не борьба самолюбий, а общее дело?

— Несомненно, — промямлил худрук. — Но потасовка… Нужно ли? В принципе?

— Необходимо! — профальцетил директор. — К сожалению, вы никак не можете ухватить главного…

Он умолк, всем видом выражая явное сожаление по поводу недальновидности собеседника. Окончательно побежденный худрук ушел в глубокую сосредоточенность. Но вдруг его помрачневшую физиономию осветила довольная улыбка.

— Далее таким образом! — шлепнув по столу обширной ладонью, высказался он. — В финале злодея, естественно, разоблачают. После чего Несмеяна не остается с любимым во дворце, как мыслилось, а убегает. Вместе с ним. Из душной, продажной обстановки!

— Куда? — насторожился директор.

— Неважно. К морю, свету, солнцу! Они поняли, что не могут оставаться в затхлой атмосфере дворца. И бегут… Думаю, идейная направленность даже заострится!

Директор согласно кивнул, широко развел руки, показывая: согласен, очень хорошо! После этого театральные мэтры, твердость духа которых находилась в обратной пропорциональности их габаритам, с некоторой торжественностью пожали руки друг другу. Гранитное лицо художественного руководителя осветила улыбка удовлетворения.

— Очень удачно: теперь и Громогласов будет занят. Из ведущих только он оставался вне спектакля.

— Дался вам этот Громогласов! Что вы с ним носитесь, как с расписной торбой? — недовольно заметил директор. — Архаичный тип. Подобные ему подвизались в провинциальных труппах. До революции, конечно… Ихтиозавр!

— Он талантлив, Борис Владимыч! — с чувством произнес художественный руководитель. — Актер от рождения. С искрой божьей!

— Только без дифирамбов! — перебил директор. — Не пугайте меня гениальностью человека, оставившего две семьи… Он алкоголик! И тоже, по-моему, от рождения…

— Все равно — Громогласова заменить некем, — пытался нерешительно воспротивиться художественный руководитель. А… это самое… его работе не мешает! Согласитесь! Зато какая характерность, вживание в образ до полного отождествления!

— Извините, Алексан Алексаныч, но мое мнение таково: многолетнее пребывание Громогласова в ролях злодеев и подлецов, если хотите, не случайно. Возможно, товарищу не требуется перевоплощаться и вживаться? Поскольку он играет себя?

Худрук в растерянности заморгал глазами. А директор добавил:

— Подождите, вы еще поразитесь моей интуиции! Ваш гений-злодей проявится во всей красе. Увидите!

* * *

В том году на маленький остров, брошенный между Охотским морем и Тихим океаном, лето пришло до застенчивости бесшумно. Неприметно стаял почти полутораметровый пласт снега, обнажив темно-зеленые рощицы кедрача-стланца, зимой придавленного снегом. Прогревающаяся почва выстрелила тоненькими стрелами черемши, видом напоминающей лук, вкусом — чеснок. С каждым днем на фоне плющевого мха все больше высыпало фиолетовых ягод Это была шикша — единственный фрукт, произрастающий в этом суровом крае..

Большое одноэтажное селение выгнулось подковой. С одной стороны оно ограничивалось крутой сопкой, а с другой пирсами и искусственной бухтой, которую образовали бетонированные клещи волнореза. В разговоре бухту именовали «ковшом». В часы грохочущих штормов она укрывала рыболовные сейнеры и вспомогательные суденышки.

Селение курилось дымками, в ковше покачивались, перестукиваясь бортами, надежно зачаленные сейнеры и кунгасы. А на рейде вторые сутки маячил лайнер, который разгружали в открытом море. Он и доставил на далекий остров коллектив комбинатовского театра.

Человек стоял на пирсе. Он был мал ростом и узкоплеч, с морщинистым лицом, торчащими из-под серого мохнатого кепи ушами и маленькими глазками — ну, чистейшие росные васильки! Было в нем то неуловимое, по чему безошибочно узнаешь актера — именно того служителя Мельпомены, который сначала и навсегда связал свою жизнь с театром.

Он неотрывно смотрел на бескрайнюю свинцовость моря, дыбившегося тяжелыми валами, отороченными густым кружевом пены — безобидно легкой издали. А внизу, под ногами, белогривые чудища с грохотом бились в пирс — и железобетон вздрагивал от их ударов.

Сумасшедше кричали чайки, плотный ветер ложился на грудь и лицо, и не было сил оторвать взгляда от неизмеримой мощи стихии, от бескрайней вечности, поражающей душу… В широко раскрытых глазах человека было нечто, схожее с выражением лица ребенка, который только начинает постигать мир.

Потом он бродил по поселку и оказался у неприметного здания, вывеска над которым гласила: «Кафе «Сюрприз». Он вошел в полупустое помещение и сел за один из столиков, хотя сразу же делать этого не следовало, потому что кафе функционировало на принципе самообслуживания. Поняв это, он уплатил в кассу за полборща и порцию узбекского плова, который решил попробовать хотя бы благодаря экзотичности — на самом же деле плов оказался плохой рисовой кашей, поверх коей нелюбезная рыжая тетка в сомнительно белом халате бросила пару кусочков мяса и несколько ломтиков отварной моркови…

Он размещал обед на столике, когда к соседнему приблизился похожий на крутой валун человек с белой бородой, в шапке из росомахи — старик нес в огромных ладонях две алюминиевые тарелки. Почувствовав к этому человеку, как бывало не раз, расположение с первого взгляда, он сказал:

— Простите, товарищ. Думаю, перед обедом не мешало бы выпить. Граммов сто… Кажется, вы здешний? Подскажите выход из положения.

Могучий старик медленно глянул на него.

— Выпивкой интересуешься? Сейчас насчет этого тяжело, потому што — путина подходит. Стало быть, магазинщикам на продажу запрет.

Пару раз с аппетитом хлебнув щей, без интереса спросил:

— Ты с каких краев?

— Актер. С театром приехал. На гастроли.

— Вон што, — на сей раз старик внимательно посмотрел на собеседника неуловимого цвета глазами, утаившимися под густым ворсом бровей. — На «Ингуле», стало быть?

— Совершенно верно.

— Знаю его. От АКО ходит.

— Не понял?

— Акционерского камчатского общества, значит. Што не понять.

— Ясно, — вздохнул актер и взял ложку.

Снова посмаковав щей, старик напомнил:

— Однако, ежели выпить охота, можно сообразить. В курибанке продают.

— Где? — опять не догадался актер.

— Магазин отдельный. Специально для курибанов, стало быть.

— Извините, это кто?

— Люди — кто же еще? Грузчики. Ежели волна не дозволяет посудину причалить к пирсу, по воде ее разгружают. Али нагружают… Труд, конешно, тяжелый, в общем. Хошь ты в стеганой куфайке и ватных штанах, да еще в резину засунут по самы уши — охотская водичка не парное молоко! Груз волочишь, волна окатыват. Потому, стало быть, разрешают им употреблять градусы. Для сохранения здоровья… Дак што? Выпьешь, али расхотелось?

— Конечно, конечно! — торопливо подтвердил актер. — Как туда пройти?

— Тебе не дадут. Сказал ведь — только для курибанов… Сам схожу. Меня знают.

Старик поднялся, выжидательно застыл у стола. Получив у актера десятку, молча удалился. Вернулся он скоро. Поставив на стол бутылку с прозрачной жидкостью, пояснил:

— Спирт. Другого у нас нет. Пьешь такое?.. Сдачи прими.

Вручив оставшееся от десятки, старик вместе со своими тарелками пересел за столик актера. Задумавшись, полез под суконное полупальто.

— До путины мы сухие, — сказал он, протягивая два мятых рубля. — Старуха на пропитание выделяет…

Актер отстранил его руку, однако старик, так же безмолвно, но непреклонно сунул рубли ему в карман.

— Угощения не требуем, — с достоинством вымолвил он. — Мы с тобой люди незнаемые, в кумовьях не состоим… Сколь заплатил, на столь выпью.

Они опрокинули по полстакана жгучего напитка. Актер — разведенного водой, которую по знаку старика в огромной кружке принесла кучерявая и косолапая девица. Старик — натурального, запитого парой глотков из той же кружки. После чего оба принялись за еду.

…Спирт, остро пройдя посередине груди, взрывом ударил в голову.

— Волшебные у вас места! — воскликнул актер. — Трудно найти подходящее определение… Я бы сказал — торжественные. Аж душа замирает!

— Места ничего, — согласился старик. — Жить можно.

— Да, не устаешь поражаться тому, как изумительно устроен мир, — продолжал актер. — Я немало поездил, многое пришлось повидать…

— Сколь лет тебе? — обсасывая косточку, поинтересовался старик.

— Ровно шестьдесят. Исполнилось месяц назад… Увы, старость! Никуда не денешься!

— А мне семьдесят два стукнет, — сообщил валуноподобный дед с удовлетворением — то ли от вкуса чисто обсосанной косточки, которую бросил на стол, то ли от того, что достиг почтенного возраста. — Уже и правнуки выправились… Сколь внуков-то у тебя?

Вместо ответа актер разлил по стаканам. Старик свой отодвинул.

— Боле не буду.

— Сделайте одолжение! — попросил актер. — Сегодня первый спектакль. Премьера, как у нас говорят…

Он взглянул на часы. Времени до начала оставалось вполне достаточно.

— Правда, спектакль ерундовый, но… все равно спектакль! Давайте выпьем за то, чтобы он понравился. А заодно — и мой успех.

Старик помедлил.

— Ежели так… Ладно.

После второго полстакана актер охмелел.

— Вы спросили насчет внуков? — сказал он. — Нет их у меня. Так же как нет ни жены, ни детей.

Он видел сидящего перед ним глыбистого человека, который казался суровым и чистым, словно море, равномерно громыхающее невдалеке, словно круто выгнувшиеся сопки, словно вся здешняя первозданная природа. Он передохнул, потому что с таким человеком следовало быть правдивым до предела.

— Я был очень молод, когда встретился с первой женой. Она считала, что со временем стану знаменитостью. Ее не интересовала моя творческая судьба, нет! Добиться известности в ее понятии означало приобрести все материальные блага…

— Чего? — не сообразил старик.

— Деньги… Шли годы, а их не было. Тогда она бросила меня. Вторая жена — человек диаметрально противоположный ей. Но…

Актер чуть замялся.

— Я заболел легкими. В то время это считалось почти неизлечимым. Болел долго. Боясь за нее и сына, ушел сам…

— А сын-то чего? — равнодушно осведомился старик.

— Утонул на Днепре. Там он жил — с матерью и отчимом.

Он дернул галстук, освобождая воротник рубашки.

— Как я любил этого мальчика! Самое родное существо на земле! Он был мечтательным и добрым!..

Старик намекающе посмотрел на бутылку.

— Выпейте, — перехватив его взгляд и сразу угаснув, предложил актер. — Мне больше нельзя.

— Тебе хватит, — согласился старик.

Только когда допил оставшееся, стало заметно, что и он опьянел.

— Как прозывают-то тебя, гражданин хороший? — вежливо спросил старик.

— Громогласов, — думая о своем, ответил актер — Отец был великий артист Дмитрий Громогласов. Это звучало! Я — Сидор Громогласов… Смешно.

— А я — Ушаков. Прокопий Иваныч…

— Ваша профессия? — вяло осведомился актер.

— Икрянщики мы. Икорку красную, стало быть, кетовую, уважаешь? Это и есть наше дело.

— Где же учат… столь редкой профессии?

Актер сам почувствовал нелепость своего вопроса. Но было все равно.

— Конешно, институтов для этого нет. А учимся очень просто: я — от отца, тот — у деда. Получается, што работа от одного к другому переходит… Сейчас вот в старших состою я. А подручники — младший брат, два сына, снохи да внуков пятеро. Семейно управляемся. Да и прочие икрянщики семьями обходятся, потому — у каждого свой секрет. Соображаешь?.. Станков али машин не применяем — ни к чему они. Все зависит от умения — когда, скажем, икорку пошебуршить, в какой момент чем попользовать… Разговорился я. Лишку, стало быть, принял. Язви ее!

— Любимый труд — это чудесно! — будто думая вслух, произнес актер. — Без нет невозможно жить… Впрочем, я — законченный неудачник. Единственный, кто сейчас дорог мне — зритель. Но он меня или презирает, или ненавидит. Потому что я — злодей.

— Как это? — кажется, впервые за весь разговор искренне заинтересовался старик.

— Такое амплуа. Словом, актерская судьба… А любят героев — сильных, смелых, благородных и добрых… Какая нелепость: быть по сути неплохим человеком и вызывать всеобщее омерзение! Впереди одно — пропасть одиночества..

Старик поднялся.

— Благодарствуйте за компанию, — солидно вымолвил он. — Авось свидимся.

— Всего доброго, всего доброго! — преувеличенно крепко пожимая его каменную ладонь, попрощался Громогласов.

* * *

На прииске, куда целевым назначением прибыл комбинатовский театр, подходящего помещения для него не оказалось. Здесь острыми перстами вонзились в небо около десятка вышек, насупились друг на друга контора и столовая, белели в зеленых островках кедрача несколько общежитий да гараж.

Уж очень далеко отстоял этот прииск от основной массы потенциальных зрителей, которые проживали в районном центре! Исходя из насущных интересов, директор договорился с местным начальством и без труда получил разрешение занять под гастроли районный Дом культуры — длинное здание, видом напоминавшее казарму.

На острове и фильмы-то смотрели чуть не с годовым опозданием. Потому-то рыбаков, искателей, просоленных людей с кунгасов, сейнеров и катеров, рабочих рыбозавода и прочей публики возле Дома культуры собралось видимо-невидимо. Обилию зрителей способствовало то, что путина еще не началась, и население островка пребывало в относительной праздности…

Громогласов появился за двадцать минут до начала спектакля.

— Ну, Сидор Дмитриевич, вы неисправимы! — приглушая возмущенный бас, ибо почти сразу же за неожиданно шикарным занавесом бурлила публика, пожурил худрук. — Исчезнуть на весь день! Креста на вас нет. И… конечно, того?

Указательным пальцем и мизинцем художественный руководитель изобразил символическую тару.

— Так точно. Но мой выход во втором действии, а я здесь — полный энергии и творческих дерзаний. Что еще? Ах, да: помню об ответственности перед зрителем, а тем самым — собственным коллективом.

— Острите на здоровье Дело ваше, — миролюбиво сказал отходчивый худрук. — Но я, как друг, обязан предупредить: директор вами очень недоволен. Так что учтите.

— Учту, — пообещал Громогласов и пошел гримироваться.

Действие на сцене развивалось. Истосковавшаяся по зрелищу публика громко высказывала прогнозы и предположения. Очень понравилась царевна Несмеяна, ротиком и глазками делавшая весьма милые гримаски, которые веселили публику. А состязание претендентов на то, чтобы ее рассмешить, было воспринято как своеобразное спортивное соревнование, отчего и нашло в зале своих болельщиков..

Появление коварного Намнедама сначала не вызвало особой реакции. Но когда, оклеветав героя, подлец вместо него предложил в мужья Несмеяне своего тупицу-племянника, зрители гневно зашумели.

Этот вроде бы невзрачный злодей вырастал до угрожающих размеров. Слов у него было немного, но столь бесшумны и зловещи движения, так жутко звучала каждая реплика, что скоро Намнедам заслонил всех!

Люди из зала, в основном, следили только за ним, ненавидя и даже опасаясь этого человека…

И вот негодяй преподнес Несмеяне ленту из косы ее приближенной, якобы найденную у любимого царевной Иванушки. Народ не выдержал:

— Врет, гад!

— Ты ему не верь!

— По шее стерьву!

— Такие жизнь и портют! А Иван чего смотрит?!

— Очную ставку делай!

— Смотри, девка, не прошибись! Головой думай!

— Гони горыныча!

— Несмея-н-на! Темноту он наводи-и-ит!

Равнодушных не было. Сияющий худрук подумал: отличную мысль подал директор насчет злодея… А Громогласов, черт, просто великолепен!

Перед последним актом публика застыла в тревожном и нетерпеливом ожидании. Начался он с того, что стражники царя-отца арестовывают оклеветанного Иванушку Геройский характер и стремление авторов спектакля усладить зрителя не позволили ему сдаться без боя. Разразилась в деталях разработанная потасовка. Зал шумел, всеми доступными средствами поддерживая справедливость. Но силы на сцене были неравны. Несколько царских холуев схватили Иванушку, начали его вязать…

Тут-то отвратительный злодей внезапно выскочил на сцену. Он отшвырнул одного стражника, который от неожиданности упал. Потом выхватил веревку из рук другого, обнял оторопевшего Иванушку и ликующим голосом обратился к ошалело замершему залу:

— Вперед, друзья! Не бойтесь зла и козней! Прекрасна жизнь во имя благородства!.. А Несмеяна в радости и счастье с Иваном верным пусть всегда живет!

Актеры на сцене оцепенели. Зато зрители заорали возбужденно и радостно:

— Это он притворялся!

— Молодец, мужик! Долбани еще одного! Пошибче!

— Брав-ва-а!

— Беги, Иван! Действуй, пока эти балдеют!

— Порядок! Наша берет!

— Ур-ра-а-а!

— Удружил, Сидор!

Занавес начал аварийно закрываться. И тут снова из зала прогудел растроганный бас глыбообразного старика с седыми бородой и усами:

— Спасибо, Сидор! Золотой ты человек!

Громогласов пробирался между декорациями, на ходу отрывая бутафорскую бороду.

— Что вы наделали?! — хватая его за рукав, простонал бледный до голубизны художественный руководитель. — Погубили спектакль… И себя!

Непреклонный и безмолвный Громогласов хотел пройти мимо, но путь ему преградил директор.

— Негодяй! — с ненавистью выдохнул он. — Допился?! Вон из театра!

— Я никогда не был трезв так, как сейчас! — задохнувшись, ответил Громогласов. — Пропустите меня, вы…

Он удалялся, провожаемый восторженным, несмолкающим гулом. Зрители никак не могли успокоиться, приветствуя героя, который покорил их души…