Смерть в снегах

Сижу я и смотрю, дорогой читатель, на затянувшее свинцом небо. Оно просто давит и давит на моё тело, будто гидравлический пресс на железный объект, медленно раздавливая его. Холод окутывает каждый сантиметр моего тела так глубоко, что я пишу эту записку с невероятным усилием и страданием. Я почти не чувствую тепла своего тела, оно парализовано в одном положением, и только правая рука крепким хватом держит ручку и пишет весь этот небрежный текст. Снег и ветер жгут мои части тела, а двинуться я не могу из-за обморожения и нехватки сил на это простое действие. ТЫ, наверное, спросишь меня, читатель, что же со мной случилось? Что же произошло такого, что я, потихоньку умирая, пишу предсмертное письмо?

Меня зовут Исхар, и я расскажу, как я оказался в этой ледяной могиле, окруженный лишь воем ветра и безмолвием снегов. Вчера утром мы с отцом, которого звали Георгий, отправились в лес, что раскинулся за нашей деревней. Нашей основной задачей было собрать дров для печки, ведь те, что мы накололи до зимы, как на зло, очень быстро закончились...

Зима в наших краях не просто время года, а суровый владыка, что правит без жалости, вымораживая дома. Дрова, что мы с отцом заготовили еще в сентябре, когда лес пылал зноем, а воздух был пропитан ароматом прелых листьев и грибов, кончились в самый неподходящий момент. Печка в нашей избе остыла, стены покрылись инеем, и дыхание вырывалось изо рта густым паром, как дым от угасающего костра. Отец, человек крепкий, как старый дуб, он не любил полагаться на милость соседей.

- Исхар! - сказал он, глядя на меня своими глазами, в которых отражалась и суровость, и теплота, — лес даст нам все, что нужно. Бери топор, сани, и пойдем!

Я, семнадцатилетний парень, полный мечтаний о жизни за пределами нашего глухого села, где дни текут крайне медленно, как смола по сосновому стволу, надев валенки, теплую куртку, зашитую матерью в десятке мест, отправился с отцом в лес.

Мы шагали по узкой тропе, что вилась между сугробами, словно нитка в старом одеяле. Снег хрустел под ногами, а мороз щипал щеки и нос, заставляя глаза слезиться. Лес встретил нас угрюмой тишиной: деревья, высокие и величественные, стояли, как стражи, их ветви, усыпанные снегом, слегка покачивались на ветру, отбрасывая длинные тени на белый ковер. Воздух был свежим, с привкусом хвои и чего-то дикого, древнего, словно лес дышал воспоминаниями о временах, когда людей здесь еще не было. Папан шел впереди, его широкая спина, обтянутая старым тулупом, казалась мне несокрушимой, как скала, оберегающая меня. Он всегда был таким: молчаливый, но надежный, человек, который учил меня держать топор, ставить ловушки на живность, читать следы на снегу. По дороге он рассказывал истории о наших далёких предках, что сражались с волками голыми руками, о духах леса, что стерегут природные богатства. Я слушал, улыбаясь в душе, но в глубине сознания чувствовал: лес не просто деревья и снег, он живой, он смотрит на нас, оценивает, решает, кто достоин его даров, а кто нет.

Мы углубились в чащу леса, а свет солнца, бледного и слабого, едва пробивался сквозь густой рой ветвей, отбрасывая пятна света на снег, словно рассыпанные монеты. Отец остановился у старой сосны с обвисшими ветками, что казались уставшими от борьбы с сибирскими ветрами.

- Эта подойдет, - пробормотал он, потирая руки, чтобы согреться. - Сухая, как труха, такая разгорится мигом. Он взмахнул своим огромным топором, с лезвием, заточенным до бритвенной остроты, и вонзил его в ствол. Удар эхом разнесился по лесу, словно звон колокола в утренней церкви, и я принялся собирать обрубленные ветки, укладывая их в сани.

В голове крутились простые, теплые мысли: о возвращении домой, где мать, с ее доброй улыбкой нальет нам горячего сбитня, а печь затрещит, наполняя дом уютом. Я представлял, как вечером папа закурит свою любимую трубку, а я расскажу ему о своих планах - уехать в большой город, найти работу, может, встретить девушку, чьи глаза будут такими же теплыми, как у моей мамы. Но так получилось, что над судьбой мы порой бываем не властны.

Тишина, что царила вокруг, начала давить на мои уши. Даже вороны, что обычно каркали с верхушек, притихли, словно почуяв надвигающуюся беду. Первый звук был едва уловимым шорохи, будто ветер прошелестел в кустах или снег осыпался с ветки.

Мы с отцом переглянулись, но он лишь махнул рукой:

- Собирай, не отвлекайся! - ворча сказал он. Но затем раздался странный хруст, тяжелый, как будто кто-то огромный наступил на валежник, ломая его под своей тяжестью. Я замер, сердце заколотилось, как молот о наковальню, а в горле пересохло.

- Что это там, пап? … - начал я, но он уже обернулся, и его лицо, обычно спокойное, исказилось тревогой. Я проследил за его взглядом, и мир вокруг сжался до одной точки, от которой кровь застыла в жилах. Из ветвей появился огромный медведь. Его бурая шерсть, свалявшаяся от долгой спячки, блестела в тусклом свете, мышцы перекатывались под шкурой, как валуны под потоком, а глаза ярко желтые, горящие животной яростью, они смотрели прямо на нас. Он стоял на задних лапах, возвышаясь, как гора, и из пасти вырвался оглушающий рев низкий, раскатистый, от которого снег посыпался с веток деревьев, а земля задрожала под ногами. Я видел, как отец сжал топор так, что побелели костяшки, его глаза сузились, но в них мелькнул страх, но не за себя, а за меня...

- Исхар, беги! - крикнул он, шагнув вперед и размахивая топором, чтобы отвлечь зверя. Беги, черт возьми, не оглядывайся!

Я не успел ни о чем подумать, мои ноги сами понесли меня прочь, через сугробы, что цеплялись за мои валенки. Ветки хлестали по лицу, оставляя кровавые шрамы на моем лице, снег набивался в ботинки, а шапка слетела, обнажив голову ледяному ветру. За спиной был ад: рев медведя, треск ломающихся сучьев, тяжелый топот лап, от которого содрагалась земля. Я слышал, как отец выкрикивает ругательства, как лезвие топора со свистом рассекает воздух - может, он ранил зверя, может, дал мне время уйти. "Отец!" - хотел крикнуть я, но горло сдавил страх, а голос утонул в хрипе. Я бежал сломя голову, пока легкие не запылали, а ноги не начали заплетаться в глубоких снежных ловушках. Когда я обернулся, то лес был пуст, только мои следы вились за мной, как пьяная змея. "Отец!!" - заорал я, но в ответ лишь сводящая с ума тишина. Я бродил кругами, зовя его, пока голос окончательно не сорвался, а слезы не замерзли на щеках, превратившись в ледяные комки. Мысли вихрем кружились: что, если медведь его разорвал? Что, если он лежит где-то, истекая кровью, ожидая, что я приду на помощь? Вина жгла, как раскаленные угли на оголевшую плоть: почему я не вернулся, не схватил топор, не встал рядом с ним? Но холод уже проникал под одежду, замораживая пот на спине, вгрызаясь в кости. Я споткнулся о скрытый под снегом корень, упал лицом в сугроб, попытался встать, но ноги отказали, онемев от мороза, пальцы посинели, а мир закружился в белом вихре.

Я укрылся за высоким сугробом, свернувшись, как загнанный зверь, пытаясь сохранить остатки тепла. Но ветер был безжалостен: он завывал, как стая волков, засыпая меня снегом, вымораживая насквозь душу. Мысли запутались, перед глазами всплывали образы: детство, когда папа учил меня вырезать подделки из дерева; вечера у печи, где он рассказывал о своей молодости, о том, как пережил войну, потеряв друзей; мать, чьи руки пахли хлебом и теплом, напевающая колыбельные.

- Прости, па, — шептал я в пустоту, слезы мгновенно замерзали на моих ресницах. Я должен был быть храбрее, остаться, драться... Ни смотря ни на что. Но мое тело меня предавало: веки тяжелели, дыхание замедлялось. Я достал блокнот, что брал с собой для напоминалок и пометок. Это был последний акт моей воли, вырвав листы, и начав писать это, чтобы хоть слова пережили меня, чтобы кто-то узнал, что я любил отца и мать, что ждёт нас, когда мы вернёмся с дровами. Я пытался быть достойным своей семьи.

Теперь я здесь, в этой бесконечной белой пустыне, где снег и ветер захватили меня в заложники, а небо безмолвный наблюдатель, никто мне уже не поможет. Пишу, пока рука еще слушается, пока разум цепляется за эту жизнь. Снег заметает мои следы, ветер поет погребальную песнь, и я чувствую, как жизнь утекает, медленно, как песок в часах. Прости меня, отец, за то, что я не вернулся, за то, что поддался страху. Я любил тебя больше всех на свете. Если есть жизнь за гранью нашего мира, я найду тебя, непременно найду...

—————————————————————————

Прошел год с той зимы, что унесла Исхара в свои ледяные объятия. Лес молчал, как и прежде, храня свои тайны, но история не канула в вечность. Группа альпинистов, крепких туристов карабкалась по степным склонам, что возвышался неподалеку от той роковой чащи. Среди них был , молодой парень Олег, новичок группы, с горящими глазами к своему хобби. Он первым заметил странность в сугробе, из которого виднелись черты человеческих останков.

- Ребята! Здесь человек - крикнул он своим ребятам, и его голос дрожал от страха, дикое эхо отразилось по округе

Они подошли осторожно. Лопатами и руками раскопали снег, и перед ними предстало тело Исхара, замерзшее, как восковая статуя. Одежда была изодрана, валенки порваны, сам он уже давно разложился и представлял из себя обглоданный местным зверьём скелетом. Вдруг их внимание приковала записка: неровные, размытые от влаги буквы, но все ещё читаемые. Иван, бородатый лидер группы, взял бумагу дрожащими пальцами, огрубевшими от местного мороза. Он прочитал её от начала до конца.

- Это не просто бумага, сказал Иван, голос его дрогнул, и он вытер слезу, замерзшую на щеке. Это душа, что отказалась умереть без следа. Мы не можем оставить это здесь... это было бы страшным грехом и неуважением к усопшему...

Альпинисты переглянулись, их лица, покрытые инеем, помрачнели. Тело Исхара они завернули в палатку, чтобы передать для будущего захоронения, словно воина, павшего в бою. Записку Иван сложил в нагрудный карман. По пути они обсуждали: кто был этот Исхар? Что стало с Георгием? Может, он выжил, блуждая в лесу, или пал под когтями зверя? В деревне, где люди собирались в своих старых избах, попивая чай с самогоном и греясь у камина, эту историю рассказывали под треск горящих поленьев. Слухи о пропавших отце и сыне ходили давно, но никто не знал правды. Записку передали властям для расследования и похорон, но перед этим альпинисты сняли копию, чтобы слова Исхара жили дальше. Олег, вернувшись домой, переписал текст на компьютере, а Иван повесил копию на стену в своем доме. История широко разошлась по различным деревням, по городам, попала даже в местную газету, а потом и в книгу о погибших и пропавших без вести людей в лесных местностях. Лес продолжал хранить свою тайну, метели окутали тот лес, мало кто решался теперь устраивать туда ходки.