Смысл жизни

Лана Алексеева

Смысл жизни

– Вниз по болоту идти нужно, вашество, – канючит Антип, дергая Елисея за рукав. – Там гать положена, а тут утопнем с концами!

– Зачем нам гать? – королевич сверяется с нацарапанным на бересте маршрутом.

– Дык, от гати до дороги – рукой подать. А там и в город выйдем.

– А мне не нужно в город, мне нужно в болото, – отвечает королевич.

Весь он в отца-государя – статный, широкоплечий, упрямый, та же гроза в карих очах, когда гневается. Только и отличий от царственного батюшки – возраст, да унаследованные от матушки рыжие вихры.

– Да ведь сгинем же! – тоскует Антип. – Мне тогда точно головы не сносить, казнит меня величество, как пить дать, казнит!

– Дурак, – беззлобно бросает королевич, – кто тебя казнит, если мы сгинем?

Но старый королевичев дядька с логикой и рядом не сидел. В его воображении в мельчайших подробностях уже нарисовалась жуткая картина. Вот лежит он, Антип, распяленный на лавке у конюшни, а Яшка-поганик его кнутом обрабатывает. Да не просто, а с оттягом. Мстит, гаденыш, за проигранный в карты алтын. А после, вытирая пот со лба, вытаскивает откуда-то расписную солонку, опрокидывает ее целиком в пятерню-граблину и высыпает с хохотом на Антипову спину.

Старика от представленного аж пот прошиб. Ноги подкосились. Не ухватись за чахлую березку, сверзся бы мордой в землю.

– Идем, – пихает его в бок королевич. – Нам – туда, – и тычет пальцем в сторону черных раскоряченных стволов-обломков.

Топать по болоту нелегко. Не желает оно отпускать случайных путников, хватает за ноги, тянет вниз. Каждый шаг – маленькая победа. «Чавк-чавк» разносится по округе. «Худо тут, худо тут!» – жалуется из травы непоседливый удод. Мелькает за кочками пестрый гребешок. Королевич рад, что не отправился в дорогу при полном параде, хватило ума достать из чулана дедовы рыбацкие сапоги. В них одно удовольствие по трясине топать, и удобно, и ноги сухие. Красота сафьяновая уже давно в негодность бы пришла. А вот плащ-палатку по скудоумию своему не надел. Теперь вся одежда болотной жижей забрызгана. Как в таком виде перед людьми предстать? Да и перед людьми ли?

Елисей остановился, поджидая дядьку, сорвал с кочки пару рудых ягодин клюквы, те лопнули на языке приятной кислятиной. Пристыжено подумал: «Совсем старика загонял. А, впрочем, Антип сам виноват, увязался следом, пень упёртый. Никто его на аркане не тянул».

– Ну, ты как? В порядке? – спросил старика.

Тому дорога пошла на пользу. Страшные картины враз из головы выветрились, вытеснились другой заботой – не свалиться, да не увязнуть в трясине.

– Все добром, вашество.

Никаких курьих ножек у избушки быть не могло. В этом Елисей не сомневался. С перепугу, да по пьяному делу, чего только людям не привидится. А стояла избушка на огромных сваях. Это ж сколько силушки нужно – забить в землю вековые стволы толщиной в два обхвата! Сама избушка ладненькая, словно кружевом, покрытая искусной резьбой. И чего только не нарезал неведомый мастер. Тут тебе и цветы-ягоды, и птицы, и зверье всякое. Даже русалку грудастую не забыл, посадил под конёк. Вон, сидит, словно баба с носа заморского корабля, кудри по ветру развеваются.

Вели к крыльцу скрипучие ступеньки. И у каждой – свой голос. Пока Елисей поднимался, сложились их голоса в забавную мелодию. Так и подмывало спуститься вниз и вновь подняться, проиграть её повторно. В другое время королевич так бы и поступил, но сейчас не до баловства.

На входной двери висит доска с надписью «Коммивояжерам вход запрещён!», а для усиления эффекта под надписью пририсован череп с костями. Сами буквы крупные, выжженные, для верности еще и белой краской покрашены.

Елисей постучал – никакого эффекта. Поозирался, заметил какую-то верёвочку, уходящую сквозь дырку внутрь дома и дёрнул. В глубине избушки бумкнул колокол, что-то грохнуло, послышались шаги. Дверь открыла тётка. Обычная тётка, румяная, упитанная, что-то старательно пережевывающая. По чьим-нибудь канонам, даже красавица. Вместо платка на голове шляпка с цветами и перьями на тулье, из-под шляпки в разные стороны смоляные локоны торчат. А вместо привычного сарафана на тётке заморский халат алого шёлка с павлинами и мохнатыми цветами. Тётка молча тычет ухоженным пальчиком в вывеску и собирается захлопнуть дверь. Кто такие коммивояжеры, королевич не ведает, поэтому точно знает, ему входить можно. Он ловко сует в дверной проём ногу, не давая двери закрыться.

– Я к Бабе Яге. По срочному делу.

Проглотив что жевала, тётка оглядывает Елисея с головы до ног и обратно.

– Я никого в гости не звала! – голос у неё низкий и приятный. А глазищи! Зелёные, словно березовый лист в мае!

– Так вы и есть баба… тётя Яга? – удивляется королевич.

– А ты кого ожидал увидеть? Древнюю старуху с костяной ногой, дюжиной бородавок на крючковатом носу и одним зубом в шамкающем рту? – в заданном вопросе слышится насмешка.

– Нет, конечно, – мямлит Елисей. Не признаваться же, что именно это он и ожидал увидеть.

– Ну-ну, – тётка позволяет двери распахнуться. – Обувь тут снимите, а то натопчете.

В избе вкусно пахнет пирогами, травами и ещё чем-то приторным и волнующим. Но не сильно пахнет, а в самый раз. Половики на полу яркие, полосатые. И сам пол тёплый. Королевич мягко ступает по нему в узорных шерстяных носках – матушкином подарке. Вдоль стен вместо лавок книжные шкафы стоят, и книг в них, что сельдей в бочке. Да ещё и на иностранных языках некоторые! Занавески с розочками, за ними, на широких подоконниках – чуть ли не оранжерея. Навстречу гостям выходит кот, толстый, рыжий, лишь моська белая, словно он только что её в кринку со сметаной макнул, щурится лениво. На «кис-кис» отзываться отказывается.

– Цицерон, марш на печку! – говорит ему хозяйка. Только и видели рыжую молнию.

В углу комнаты – стол под белой скатертью, на нём громоздится стопка книг. Ведьма убирает их обратно в шкаф, приглашает жестом расположиться на удобных стульях.

– Ну, что за дело вас привело? – внимательный взгляд скользит по Елисею и Антипу.

– Бабка, не по правилам ты поступаешь, – внезапно вмешивается Антип. – Ты сначала должна добра молодца накормить, напоить, в баньке попарить, спать уложить, а потом и дело спрашивать!

Глаза ведьмы наливаются малахитовой зеленью.

– Значит так! – говорит она вкрадчиво. – Тут вам не постоялый двор, чтобы всяких бродяг кормить и поить. И прочей ерундой я заниматься тоже не собираюсь. Вас сюда никто не звал. Поэтому, либо по быстрому говорите что нужно, либо выметайтесь прочь!

– Что значит, бродяг! – возмущается Антип. – Да перед тобой королевич Елисей собственной персоной!

– Да хоть Кощей Бессмертный, – отмахивается ведьма. – Мне королевичев прапрадедушка грамоту жаловал, свободна я от воли всяких правителей. – И пальчиком в красный угол тычет. А там вместо икон и вправду стоит в рамочке старинная грамота в окружении резных фигурок каких-то божеств.

– Нет-нет, тётя Яга, – вскакивает Елисей. – Не сердитесь на дядьку, устал он, и от прогресса отстал. Мы ни в коем разе вас утруждать не хотим. Да и не с пустыми руками пришли! – и с этим словами начинает выкладывать на стол продукты из заплечного мешка. Ведьма смягчается, одобрительно смотрит и на пузатые колбаски, и на бутылку красного вина, и на свертки сладостей. А кругляш сыра и вовсе бережно оглаживает пальцами, спрашивает удивленно:

– Неужели Козинский?

– Он самый, – отвечает принц, радостный, что угодил, – специально гонца за ним отправлял.

– Ну, что ж, такой оборот мне больше нравится, – поднимается ведьма. – Будем чай пить. – И павлины на её халате раскрывают узорные хвосты.

– Вашество, не пили бы вы еённого чая, – торопливо шепчет Антип на ухо королевичу. – Наши-то продукты проверенные, а чего она намешает – одному бесу ведомо. Вдруг, мухоморов каких?

– Ты – сам мухомор старый, – ворчит Яга, выскальзывая из кухни с самоваром. – Я хорошим людям всегда рада, никогда никого не травила. Ещё вякнешь глупость, в мухомор и превращу.

Волшебный у ведьмы чай, то спелой земляникой на языке обернётся, то медовым нектаром, а то мятным холодком освежит. Пьёшь, и словно в летний зной окунаешься, пенье жаворонка слышишь, шелест ветра в траве, кузнечикову болтовню. Хорошо такой зимними вечерами потягивать, или зябкой осенью, как сейчас. Не удержался Антип, глядя на умиротворённого королевича, тоже пригубил из толстостенной чашки. А там и за добавкой потянулся.

– Ну, так что у тебя за беда, Елисей? – спрашивает ведьма, а сама баранку в розетку с вареньем макает. – Хворь какая приключилась? Любовь несчастная? Или наоборот, отвадить кого требуется?

– Нет, тётя Яга, – улыбается королевич. – Мне бы понять – в чём смысл моей жизни?

У ведьмы от неожиданности чай носом пошел, баранка маковая в горле колом встала, глаза из орбит вылезли. Не пройдись ей Антип кулаком вдоль спины, задохнулась бы.

– Голубчик, – отдышавшись, спрашивает гостя Яга, – и кто ж тебя, серебряного, надоумил с таким вопросом ко мне прийти?

– Никто, – отвечает Елисей. – Сам решил. Ты ведь всем моим предкам советом помогала. А чем я хуже?

– Твои предки, пряник ты мой медовый, ко мне с другими просьбами приходили, – отвечает Яга. – Василису Премудрую помочь отыскать, или там яблочки молодильные для отца умирающего, или идолище поганое победить.

– В том-то и дело! – горячится королевич. – Им легко было, всем этим дедам-прадедам. Они знали что делать. А я не знаю. Ни войн, ни идолищ поганых, да и родители здравствуют, слава Богу. Вот и получается, дожил я до совершеннолетия, а ничего выдающегося не сделал.

– А зачем тебе что-то выдающееся делать? – спрашивает ведьма.

– Ну, как зачем? – недоумевает Елисей, – должен же я совершить какой-то подвиг, чтобы жизнь не зря прожить!

– Сокол ясный, смысл жизни не измеряется подвигами, – вразумляет его ведьма. – Погляди на Антипа, как думаешь, в чём смысл его жизни?

– Не знаю, – признается принц.

– В тебе, барин золотой, – отвечает ведьма. – Он тебя с младенчества тетюшкал, как о собственном сыне заботился. Не это ли подвиг – всецело посвятить себя другому человеку?

– Ой, да какой это подвиг – непоседу-егозу уму-разуму учить, – отмахивается Антип.

– Ну, хорошо, – сердито зыркает на дядьку ведьма и с надеждой к королевичу обращается. – Может ты, бриллиантовый, в науках силён? Прославься каким-нибудь открытием, точно не зря жизнь проживёшь.

– Ах, тётенька, – сникает королевич, – я об этом тоже думал. Да, видать, нет во мне ничего от бабушки моей, Василисы Премудрой. И учился, вроде, неплохо, а ни в чём не преуспел.

– Ох, ну и задал ты мне задачу, – вздыхает ведьма.

– Тётя Яга, миленькая, помоги мне, а уж я – отблагодарю! Всем, чем смогу! – собачьими глазами смотрит королевич.

– Ладно, давай свою руку, погадаю что ли, – вздыхает ведьма. Вертит Елисееву ладонь и так и эдак, бормочет что-то себе под нос, пальцем по линиям водит. И чем дольше водит, тем радостней её лицо делается. – Ну, вот что, – говорит королевичу. – Иди-ка ты домой, яхонт мой магрибский. Найдёшь ты смысл жизни в ближайшее время. А если он тебе не понравится – приходи через месяц, подумаем, что ещё можно сделать.

– Хоть скажи, в чём он заключается, смысл этот? – умоляет королевич.

– Не могу, – качает головой ведьма, – ты первым должен его вслух произнести.

Делать нечего, королевич, скрепя сердце, смиряется с неизвестностью. Пора в обратный путь собираться. На прощанье протягивает Яга Елисею клубочек.

– Как выйдешь из избушки, кинь под ноги, он вас короткой дорогой к дому приведёт.

Обратная дорога завсегда короче кажется. А когда ещё и добрые вести предсказали… Шлёпает по трясине королевич, улыбается сам себе, на душе радостно. И всё ему нравится, хотя вокруг прежнее болото. И кулик совсем другую песню поет: «Ходи тут!» кричит, словно в гости приглашает. И клюква с шикшей из мха поблескивают драгоценными каменьями, и березки пожелтевшими листиками машут, словно приветствуют. А на кривой сосёнке висит что-то яркое. Подошел королевич ближе, а это косынка на ветру развевается. Видать, зацепилась за сучок, да и сползла с головы какой-то девки-раззявы. Простенькая косынка, чисто-белая, а по краю алые маки с ромашками вышиты. Свернул Елисей находку и за пазуху сунул. Снова идёт за клубочком. И слышит, к кулику еще какая-то птичка голос присоединила. Грустно попискивает, жалобно. Хотя нет, не птичка, это же плачет кто-то!

Хочет Елисей на голос идти, а клубочек вертится, с дороги не сворачивает. Махнул на него королевич рукой и свернул. А на кочке и впрямь девчонка плачет. У ног – огромное лукошко клюквы стоит, да видно не в радость добрый урожай. Сгорбила спину, плечи трясутся, а по спине коса русая змеится. Лента в косу вплетена алая, атласная, под цвет сарафана. На вид девчонка немногим моложе королевича.

– Эй, ты чего плачешь? – спрашивает Елисей. – Заблудилась?

Девчонка от страха вскочила, чуть лукошко не перевернула.

– Да не бойся ты, давай поможем на дорогу выйти, – предлагает королевич.

– И не боюсь вовсе, – отвечает девчонка, – только не уйду, пока пропажу не отыщу.

– А что ты потеряла?

– Косынку, память матушкину, – отвечает. – Мы с подружками за клюквой пошли, набрали по лукошку, собрались домой возвращаться. Тут я пропажу и обнаружила. Так сбором увлеклась, что не заметила, где она с головы соскользнула. Подружки меня уговаривали прийти в другой день поискать, да я отказалась. Да вот беда: и косынки не нашла, и заблудилась. Думала, ночевать тут придется.

А солнце и вправду уже верхушки деревьев цепляет, вот-вот за них прятаться начнёт.

– Держи свою пропажу, рёва-корова, – смеётся Елисей и достает из-за пазухи находку.

Девчонка от радости чуть не прыгает. Повязала матушкину память, выбившиеся пряди под неё аккуратно заправила.

– Спасибо! – говорит. – Меня Тоськой зовут. А тебя как?

– А меня Елисеем.

– Ой, как королевича нашего, – улыбается девчонка. И улыбка у неё солнечная, хорошая.

– Видишь, с одной бедой справились, – говорит королевич. – Теперь давай своё лукошко, мы тебя до дома проводим.

Выбрались они из болота, по наезженной дороге идут, болтают о всяком разном, друг на друга украдкой поглядывают. И чем больше смотрит королевич на Тоську, тем больше она ему нравится. И тем как веснушчатый носик морщит, и как косу теребит. А глаза у неё – синь небесная. Смотрит в Тоськины глаза королевич, и, словно в меду, увязает. А она под его взглядом краснеет, смущается.

Баба Яга сидит за столом, подперев подбородок руками. Перед ней по блюдечку катается яблочко. Не золотое-наливное, как должно, а зелёное, под цвет её глаз. По виду и неспелое, и жесткое, и на вкус, небось, – кислятина. Такое надкусишь, враз челюсть на сторону сведёт. А в блюдце, как в зеркале отражается всё, что с королевичем по дороге домой происходит. Вот, косынку нашёл, а вот и хозяйку заплаканную. И как по дороге вместе топают, видно. Ведьма довольна, песенку под нос мурлычет.

– Вот ведь молодежь, а, – говорит Яга коту. – Сами не знают, чего хотят. Смысл жизни ему растолкуй... Герой хренов! У каждого свой смысл. Кому – полцарства обрести, кому – отраду ненаглядную, а кому – бадья сметаны единственной радостью. Да разве ж они поверят, если им в лоб это скажешь? – и, отодвинув ставшее обычным блюдце, ведьма тянется к яблоку. Хрумкает аппетитно и громко, на всю горницу. И вовсе не кислое яблоко – чудесное, сладкое.

03.04.2013