Снежана

(Третья глава романа "Секс, любовь и другие последствия ревматизма")

Вот где опять носит эту стерлядь малолетнюю? Сама же позвонила и попросила, чтобы я ей зимние вещи привезла из дома.

Достала из кладовки и отпарила её любимый пуховичок. Постирала и сложила свитера и спортивный костюм с начёсом. Отец надраил обувным кремом зимние сапоги любимой доченьки. Вещи не новые, но ещё одну зиму проносить можно. А там, глядишь, она, как и обещала, станет богатой москвичкой.

Я ей ещё с полведра картошки положила, трёхлитровую банку солёных огурчиков, кочан капусты и две свёклы. Может, винегрет сделает. Любит она у меня винегрет с этим самодельным «вонюченьким» маслом, которое пахнет семечками и травой. Жалко только ароматное подсолнечное так и не нашла.

В чемодан, с которым в Крым ездили в прошлом году, приготовленные вещи не влезли. Надо же было ещё и себе в больницу шмотки взять: бельё-тряпьё, рыльно-мыльное, шаль пуховую (вдруг холодно будет) и ещё кучу всего. Положила новое кружевное бельё, на выход, так сказать, мало ли что, вдруг пригодится. Всё набила в чемодан, с которым челночила по молодости со Светкой. Пру этот гроб на колёсах, как дура последняя.

Проводница, овца обесцвеченная, в поезд пускать не хотела – в багажный вагон, говорит, сдавайте свой контейнер и билет покупайте отдельный для грузовых перевозок. Ща! Не на ту напала! Я ей такой скандал закатила, что чуть отправление состава не задержали. Прибежал плюгавый мужичок в мятой форме, представился начальником поезда, постоял, послушал, как мы собачимся, понял, что хрен они с меня денег получат, и велел овце пропустить пассажирку.

Закатила я свой гроб в вагон и поставила посередине прохода в своем закутке. Знаю, что под лежак он не влезет. Слава богу соседи подобрались тихие, интеллигентные – повздыхали и ничего не сказали. Ну а зачем говорить-то? Ехать одну ночь, а спать этот гробина никому не мешает.

Вертихвостка моя даже не встретила на вокзале, хоть и обещала, когда просила вещи привезти. «Там, мол, тебя отец в поезд посадит, а здесь я встречу». Как же! Карташов с утра исчез куда-то. Сто пудов в гараже бухает от радости, что я уезжаю на две недели. До железки кое-как со Светкой дотащили чемодан, а в то, что доченька любимая в Москве встретит, я сразу не верила.

Всё прыгает, небось, из кровати в кровать. Когда уж ухватит какого-нибудь москвича за конец? Могла же позвонить хотя бы. Сказать: так и так, мамочка, не волнуйся, я вещи потом заберу. Как же, дождёшься от неё! Как деньги на телефон положить – так «мамочка-мамулечка», а как просто позвонить – так шиш с маслом. Ещё и орать будет, что я ей картошку зачем-то привезла.

Вся в отца. Тот тоже орёт всё время: то юбка короткая, то блузка прозрачная, то пришла поздно, то вином, видите ли, пахнет. Карташов-коротышов. Орать он мастак, а в кровати сразу молчок и храпит уже через минуту, будто целый день делом занимался.

Ладно, хоть Шурик есть, а то вообще вкус мужика забыла бы. Он, конечно, не жеребец, но ласковый. Обнимет, погладит, один раз по пьяни даже туда поцеловал. Ласковый телёнок.

Мамашка его тоже у нас работала, царствие ей небесное. Я тогда ещё молоденькая совсем была, когда она Сашеньку своего на первомайскую демонстрацию привела. В старших классах он учился. Бабы его тут же затискали: смеялись, что жених пришёл, всё спрашивали, возьмёт ли он их в жёны.

Шурик смешной был: худой, лохматый, школьную форму перерос, руки-ноги торчат. Нахохлился, чуть не плачет от бабского внимания. Так и стоял, в землю смотрел, пока мамаша его не увела транспарант получать. Когда, спустя несколько лет после окончания ПТУ он к нам устроился, я его сначала и не узнала. А потом, когда на картошку поехали, прижала его в коридоре овощебазы – и понеслась звезда по кочкам.

Хотя в последнее время Шурик что-то дурить начал. Может, эта шлёндра из столовки ему что про меня нашёптывает, а может, пить стал лишнего. Ну ничего, вот увидит послезавтра, какую ему премию начислили, сразу в бухгалтерию прибежит. Светке сказала, чтобы туману напустила, если меня не будет, когда Шурик разбираться на счет премии придет, а дальше пусть сам думает, где накосячил.

Главное, чтобы Шурик к Сёмсёмычу не попёрся. Хотя, если и попрётся – обломится. С Сёмсёмычем мы по молодости хорошо попрыгали, поймет, небось, что мне мужик и сейчас нужен.

В первый раз Сёмсёмыч меня «оприходовал», когда я устраивалась на работу. Светка тогда уже числилась у него в штате и посоветовала не ломаться, а сразу «дать» Сёмсёмычу, и тогда всё будет хорошо.

– Если сладится у вас, он тебя и в бухгалтерию устроит, и оклад нормальный даст. И вот ещё что: не вздумай хихикать, – предупредила подруга.

– Над чем не хихикать-то? – не поняла я.

– Просто не хихикай. Дело серьёзное. Если сюда не устроишься, куда ещё пойдёшь? На химзавод? Или на базаре будешь жопу морозить?

Смеяться в тот день мне хотелось два раза. Первый – когда увидела Семён Семёновича. Мужик он был высокий, крепкий, но выглядел и разговаривал до того по-деревенски, что я еле сдержала смех. Ему ещё б картуз на голову, ромашку за ухо, гармошку в руки – и он был бы первым парнем на деревне.

Это сейчас, к старости, он немного обтесался, а тогда был усатым дылдой с чубчиком. Даже в нашей глуши он смотрелся деревня деревней. Не знаю, за какие заслуги Сёмсёмыча поставили директором нашей шарашки, но баб он крыл знатно.

Меня он сразу же по-собачьи поставил: любит Сёмсёмыч так. Хорошо отпёр меня, по-мужицки. Я тогда очень волновалась: возьмут на работу или нет. А так бы, наверное, и кончила. В следующие разы всегда с ним кончала.

Но нечасто это было. Светка всех от Сёмсёмыча отгоняла: у них, типа, любовь, и эта дурёха всё ждала, когда он от жены к ней уйдёт. Уйдёт он, как же. Даже аборт от него делала, а Сёмсёмыч только плечами пожал: мол, знать ничего не знаю, мало ли от кого ты залететь могла.

Во второй раз я чуть не засмеялась, когда Сёмсёмыч кончил, отодвинулся и принялся полотенцем свой хрен вытирать. А он у него загибался вверх полукругом, как хвост у соседской лайки. Я тогда еле сдержалась, но потом уже каждый раз хохотала, видя эту половинку бублика. Сёмсёмыч сперва злился, а потом махнул рукой и сначала разворачивал меня задом, а потом уже доставал свой «прибор».

Как раньше шутил Сёмсёмыч: «Тебе бы, Снежана, в проститутки пойти, даже имя менять не надо – и работа любимая, и натрахаешься досыта». Хороший он мужик. Вроде и простой, а хитрован. Но по-другому ему нельзя – народ сразу от рук отобьётся.

Сёмсёмыч и сейчас нет-нет да присунется, если Светки на работе нет. А как откажешь? Начальник он наш. Да и чё отказывать-то? Сёмсёмыч всегда культурно: с винцом, с резинкой. Посидим с ним, повспоминаем молодость, а потом он попыхтит пару минут и снова разговариваем. Сдаёт потихоньку наш жеребец, так и понятно: шестьдесят скоро уже Сёмсёмычу.

Светка тоже жалуется: раньше, мол, как воткнёт – аж до слёз, а теперь редко, всё больше отсосать просит. По молодости мы с ней соперничали: то она у меня парня отобьёт, то я у неё. Так и резвились, пока я от Карташова не залетела. А Светка так и осталась одна по жизни: ни ребёнка, ни котёнка.

Карташов тогда только из армии пришёл и смотрел на меня, как телёнок на мамку. Вот я и пожалела его на свою голову. Один раз только дала ему и сразу понесла. А может, и правильно всё сделала. Если не Карташов, так, глядишь, прыгала бы по мужикам, как Светка, пока не допрыгалась бы на свою задницу до чего-нибудь. А так… какой-никакой, а мужичок под боком. Да и дочку Карташов без ума любит.

Светка у дочки моей крёстная. У них свои секреты от меня. В Москву уехать – это Светка дочку надоумила. Правильно, наверное, посоветовала. Что у нас-то делать? Молодёжь либо бухает с малолетства, либо учится до посинения, чтобы сразу после школы в столицу свалить. Моя в школе тупила, учёба ей не шла, но хоть в подоле не принесла, как её одноклассница Машка.

Вот теперь доченька Москву покоряет. Костюм этот с кроссовками мне прислала. Себе где-то из интернета выписывала, да не понравились ей шмотки. Палево, говорит, китайское. Я тоже сначала носить не хотела, да Светка пристала: продай да продай. Раз уж просит, значит, вещь стоящая. В шмотках Светка шарит. Когда с ней в Турцию ездили, я всегда покупала то же, что и Светка, и всегда расторговывалась хорошо.

Так-то всё нормально. Не хуже, чем у людей. Только здоровье в последние годы подводит. Врачи говорят – артрит. В больницу Сёмсёмыч отпустил без вопросов: «Езжай, Снежана, подлечи колени свои натруженные», – и ржёт, кобелина пенсионная.

Карташов-коротышов опять, небось, к Светке попрётся. Не знаю, что она нашла в моём алкаше. Может, по привычке хотела увести. Ну и хрен с ними. Если её устраивает, пусть трутся. Зато Карташов заразу никакую на хвост не намотает и домой не принесёт. И бурчать не будет, что я ему жрать нечего не готовлю. А Светка потом завиноватится и квартальный отчёт сама напишет, вместо меня.

Жалко бывает Светку. Хорошая она баба. Мы с ней с детства как сёстры. Чего только не было между нами. И ругались, и мирились. Вроде всё у Светки есть. Видная баба, не тупая, не нудная, а жизнь не сложилась.

Не выспалась я сегодня в этом плацкарте вонючем. Всю ночь народ шлындал: то входили, то выходили. Кто храпит, кто болтает. За стенкой рыбаки ехали, так они как сели в вагон – сразу начали к рыбалке готовиться и водку жрать. Не могли дотерпеть, пока до места доедут.

Плацкарт – тот ещё гадюшник, а купе на полночи брать – деньги на ветер. Хоть купе бери, хоть плацкарт – всё равно ни помыться толком, ни в туалете нормально посидеть. Хорошо, Светка духи на прошлый день рождения привезла из Египта. Дорогие, масляные: раз мазнёшь и неделю пахнешь.

Куда ж ты прёшь, придурок? Не видишь, красивая женщина чемодан катит? Глаза-то подними, козлина!

Идёт теперь сзади, спину глазами дырявит. Мог бы подойти, предложить помочь с чемоданом, познакомиться, спросить, в какую палату ложусь. Телефонами обменялись бы, а там, глядишь, и срослось бы. Как же! Им молодых подавай. Сам-то, небось, постарше меня будет, хоть и молодится. Вон, еле гнётся, раз в больничку ложится, а всё строит из себя… Тоже мне, москвич! Сам, небось, из Мухосранска какого, а всё туда же.

Вот и смотри теперь сзади, слепошарый. Любуйся на аппетитную фигуру и кусай локти. Такую красотку упустил, чудила на букву «М».

Так… Мне сюда, наверное. Врачиха сказала: второй поворот направо. Хоть бы табличку какую повесили, куда сворачивать. Из-за этого ненормального и так чуть с дороги не сбилась.