Солнце светит для всех

— Виктор!

Это первое, что он слышит от неё, своего белокурого ангела. Сейчас он не вспомнит лица, только голос, что звенел в зимней тишине. Юноша что-то ответил, после чего бросился навстречу своей единственной желанной грёзе, мелькавшей между тонкими стволами деревьев. Едва Виктору казалось, что он коснётся её руки, как девочка исчезала, разлетаясь на тысячи мелких пылинок, мерцавших в свете луны.

Он гнался за ней почти каждую ночь с тех пор, как... Нет, кое-что в этом сне было особенным. Девочка остановилась, и он смог приблизиться к ней настолько, чтобы увидеть улыбку. Впрочем, ни полнота губ, ни их изгиб не всплыл в его памяти. Только вожделение, которое он испытывал, пытаясь их поцеловать.

Но, едва он приблизился, как его маленькая возлюбленная обратилась в кого-то иного – в большого чёрного волка, чьи глаза сверкали так же, как и оскал. Чудовищные лапы зверя утопали в снегу, а ноги Виктора совсем увязли. Одно неловкое движение – и он станет куском мяса, а затем вернётся в землю.

Нет, не тогда!.. Сейчас бы он с удовольствием лёг и предпочёл никогда не вставать. Но тогда, будучи юношей шестнадцати лет, ему отчаянно хотелось жить! Его сердце так бешено колотилось, отбивая ритм по всему телу и особенно в висках, что он понимал: ему ещё рано на тот свет.

Развернувшись, Виктор рванул в сторону деревни. Волк надрывно завыл, словно предупреждая о чём-то, но мальчишка не слушал; он прикрыл руками глаза и, вопя от ужаса, бежал, пока не почувствовал, что больше не может. Сквозь веки разгорались красные пятна. В лёгких засвербело. Ноги стали тяжёлыми от налипшего снега и льда.

Виктора окружала темнота, но там, впереди, было то, что гораздо хуже темноты: его родная деревня, объятая пламенем. С его губ сорвалось одно-единственное слово: «Налётчики!..». Нужно было бежать как можно дальше, но он, подчиняясь физическим законам, которых не понимал, рванул вперёд, крича имя возлюбленной. Сейчас оно превратилось в совсем другое, и образ девочки смешался с её образом...

Остановившись на главной улице, той, что вела к площади, Виктор полной грудью вдохнул обжигающий терпкий дым. Больше бежать он не мог – он так считал. Ошибался. Как только позади послышался топот копыт и залихвацкий свист, он тут же рванул вперёд... И почувствовал, как боль опаляет спину. Он падает, стирает в кровь руки. Его тёмные локоны касаются земли и, смешиваясь с грязью, окрашиваются в красный цвет.

— Я должен был умереть в тот день, — шепчет Виктор.

— Брат Виктор, ты хотел нам о чём-то сообщить? — вежливо интересуется брат Феос. Если бы не глубокий капюшон, скрывающий его лицо, и маска, можно было бы подумать, что он крайне раздражён.

— Почему вы так решили, дорогой брат?

— Ты снова бурчал себе под нос. К тому же ещё не оделся, как подобает.

Виктор дотронулся кончиками пальцев до своего лица и почувствовал тепло кожи. Собственной кожи. Внутри всё сжалось.

— Приношу свои извинения, дорогие братья, что вы увидели меня таким, — быстро произнёс Виктор. — Я немедленно поднимусь в больницу и исправлю это недоразумение.

— Ты уж постарайся, — сказал тихо Феос, продолжив, однако, во весь голос. — Теперь, с позволения младшего брата Виктора, мы все вернёмся в больницу и приступим к своим обязанностям.

Когда Виктора назвали «младшим» братом, по всему залу раздались смешки. И без того немногочисленное общество братьев Отцовского Пальца так и не приняло его, считая зазнавшимся выскочкой. За глаза его звали «вечным послушником».

— Уважаемый средний брат Феос, я возьму на сегодня дежурство, — громко сказал Виктор. — Не могу оставаться в стороне, когда вижу вашу стариковскую немощь.

— Хорошо, — Феос скрестил руки на груди. — Увидимся вечером... на гаупвахте.

Смешки затихли. Похоже, Феос не шутил.

Зашуршали чёрные балахоны. Фигуры исчезли в темноте, оставляя центр зала, освещённый тяжёлым паникадилом, пустым. Виктор взялся тушить свечи, дожидаясь, пока братья уйдут, чтобы пойти последним. В чём-то «брат» Феос был прав. Виктор действительно витал в своих мыслях, весьма далёких от целей братства: он думал о своём странном сне, а затем о Ней, своей воплощённой красоте. Сегодня она вновь должна заглянуть за лекарством.

Когда Виктор пришёл на свой пост, то обнаружил там скучающего брата Феба. Он ходил вокруг большого стола, установленного посреди комнаты, и любовно поглаживал его, проговаривая под нос клятву братства:

— Клянусь первой слезой, пролитой на руках Матери, что отныне посвящу себя Её возлюбленному. Отец, Немощное Дитя, Плачущий Старик, я беру тебя за руку, чтобы никогда не отпускать. Я посвящу свою жизнь ближнему, если понадобится – отдам её без всякого сожаления. Я верю, что ты достойно проведёшь меня в Небытие, и я стану частью тебя. Сейчас же – прими меня, Своего Пальца.

Виктор прослушал клятву, не перебивая брата, и в конце позволил себе саркастично поаплодировать:

— Вижу, не только я сегодня витаю в облаках.

— Перестань, Виктор. Мы оба знаем, что я в этом новичок. Вот ты – дока.

— И о чём мечтаешь, братец?

— Думаю об одной нищенке, Майрине. Как славно, что она заходит каждый день.

— Что тебе до неё? — Виктор подошёл поближе к Фебу. Он не мог разглядеть его лица сквозь маску, зато своё раздражение выдавал сполна.

— Думаю на ней испытать своё новое лекарство. Не иначе как сам Отец пальцем указал мне на неё!

— Только попробуй.

В дверь постучали. Виктор поспешил к большому амбарному замку, чтобы открыть кабинет, но Феб неспешно остановил его.

— Маааска, Виктор.

Вновь коснувшись своего лица, Виктор вздрогнул. Только сейчас он осознал, что Феб видел его истинные эмоции, и по спине пробежала волна холода; остановилась она аккурат у плоского уродливого шрама, рассекающего спину.

Феб протянул маску.

— Нашёл её на посту.

— Пусть Отец будет милосерден к тебе, братец Феб, — сказал Виктор, переступив через себя, — и ко всем твоим пациентам. Кроме Майрины. Она тебе не достанется.

Феб чуть склонил голову, ожидая, когда его коллега «приведёт себя в порядок». Маска, что легла в руки Виктора, ничем не отличалась от масок его братьев: она представляла собой мешок, сделанный из грубо обработанных кусков кожи, с прорезями для глаз и пришитыми латунными ладонями без пальцев. Сквозь прорези для глаз открывался весьма ограниченный обзор, но этого хватало, чтобы не видеть Феба.

Виктор достал из комода, где лежала рабочая форма, цепи, и завершил своё облачение дежурного врача. Когда на плечи легли тяжёлые латунные пластины, он выдохнул с облегчением. День возвращается в привычное русло.

Феб открыл дверь и впустил первого пациента. Им оказался мужчина лет шестидесяти, повредивший ногу снастями во время рыбалки. За ним следовала женщина тридцати четырёх лет, страдающая трофической язвой. Затем мальчик, которому едва исполнилось двенадцать, с разбитой головой... Пациенты сменяли друг друга, а Виктор искал в каждом из них свою единственную. Он бы выгнал их всех вон незамедлительно, если бы не служение, возложенное на него самим Отцом. Пусть Братство и считают еретиками, но Виктор верит, что это не так. Он знает, что это не так, с тех пор как брат Феос спас его от наёмников, выходил и привёл в Обитель.

— Как думаешь, почему старший брат так охладел ко мне? — как бы между прочим спросил Виктор, но быстро спохватился. — Так, мысли вслух. Не бери в голову.

— И не думал брать, — сказал Феб. — Запиши: рост 164, вес 41.

Очередной пациент. Затем ещё один.

— Следующий, — машинально произнёс доктор.

— Доктор, это снова я, Майрина, — слабым голосом сказала девушка двадцати пяти лет с поразительно бледной кожей и впалыми глазами. Она сидела на неудобном деревянном стуле, шляпки гвоздей оставляли на её тонкой коже маленькие порезы. Предыдущие ещё не успели затянуться. Казалось, каждый вдох ей даётся с трудом.

— Разумеется, Майрина, я ждал вас, — Виктор про себя дополнил: «И только вас».

— Вы позволите осмотреть пациентку, доктор? — вмешался Феб. — У меня есть основания полагать, что ваше лечение несовершенно.

— Моя схема лечения – единственная верная, — сказал как отрезал Виктор. — И вам, брат, не стоит пугать пациентку. Вы не хуже меня знаете, что успех лечения зависит в том числе от надежды, которую мы дарим больному. Иногда надежда облегчает его участь лучше Отцовских слёз.

— Ну конечно, брат Виктор. Как же я позволил себе сомневаться в ваших способностях к риторике, — присутствующие могли поклясться, что слышали, как Феб скрипнул зубами. Он ушёл в дальний угол кабинета, сделав вид, что перебирает пробирки, но на самом деле не спускал с Виктора глаз. Тому было всё равно.

— Доктор, я ведь буду жить? — голос Майрины дрогнул. — Надежды во мне почти не осталось...

— Всенепременно будете. Я о вас позабочусь, — Виктор обратился к Фебу. — Брат, принесите настойку номер восемь.

— Номер... восемь... Вот же она! Почему не в шкафу для лекарств?

Виктор был готов ответить, что это не скудного ума дело, но сдержался. Его взгляд был прикован к Майрине. Если бы он что-то помнил о той девушке из сна! Но когда смотрел на Майрину, память его как будто шевелилась, а сердце жалобно выло...

Вдруг Майрина засмеялась, схватив доктора за руку. Виктор хотел отдёрнуть её, но прикосновение живой женщины оказалось теплее и желаннее, чем он мог себе представить. Он даже позволил себе неслыханную вольность – взять её за руку, убеждая себя, что это для её же успокоения и пользы. Но нет, успокаивал он только себя.

— Знаете, я вдруг вспомнила! Вы мне недавно снились!

— Вот как. Доктор нынче многим снится, — съехидничал Феб. — Наверное, поил вас полынью, пока вы не задохнулись?

— Нет-нет, это хороший сон! Как будто в наш город приехал цирк. И вы там выступали!

— Увольте, что же в этом хорошего? Врач, выступающий в цирке – пустая трата таланта! — возразил Виктор, стиснув её маленькую ручку. Он и не заметил, как поднёс её туда, где должен был располагаться рот, но вовремя сделал вид, что измеряет пульс. Феб, однако, мог увидеть эту слабость.

Майрина несколько секунд молчала. Её глаза сделались пустыми.

— Доктор, вы верите в предчувствия?

— Нет.

— Тогда вам необязательно знать, о чём был сон.

— Отчего же, давайте послушаем. Предчувствия могут многое рассказать о человеке, который их переживает. Особенно, если не переживёт до конца, — вмешался Феб.

Проклятый брат Феб! Виктор хотел бы выгнать его, чтобы остаться с Майриной наедине, но не мог. За что Отец поставил рядом небывалую красоту и чёрное уродство!..

— Если я скажу, то сон сбудется, — вяло отпиралась Майрина.

— Поверьте, ничего такого не будет, — заверил Виктор.

— Как скажете, — больная отняла руку у врача, смиренно положив её на колено. — Так вот, к нам приехал цирк. Я пошла посмотреть, что же необычного в нём показывают. Там были красивые певицы-бродяжки, ворующие детей прямо из рук родителей, жонглёры без рук и даже шпагоглотатели без голов!

— Да что вы! — Феб явно потешался над видениями бедняжки. — А вы что же, без ног туда пришли?

— Помолчите же наконец, братец! — Виктор всеми силами изображал, что слушает Майрину, на самом деле не придавая значения её словам. Если бы она лепетала, он бы так же внимательно вперил в неё взгляд своих бездонных чёрных глаз. Слова утратили всякий смысл перед её внешней красотой.

— Потом вышел факир... Вы, доктор!

— Он тоже без головы был? — Феб торжественно вручил больной микстуру.

— Нет... Но я знаю, что факир — доктор!

— Почему вы так уверены?

— У вас чёрные короткие волосы, я права?

Виктор коснулся маски со стороны затылка. Никто, кроме братьев, никогда не видел его без маски. Быть такого не может, чтобы она знала!.. Ведь знала!

— Доктор – точнее факир – изрыгал из себя столпы огня, доходящие до небес!

— Что за чушь, — шепнул Феб врачу, — пора заканчивать приём.

— Ни в коем случае, — возмутился Виктор, — больная нуждается в срочном вливании шестого раствора. Будьте так любезны, отведите её в дневной лазарет. Я зайду к ней в конце смены.

Феб схватил Майрину под руку, и его пальцы впились в её тонкую плоть. Руку, напоминающую ломкую тростиночку, вдруг свела судорога, но Виктор уже старался не думать об этом. О её болезни. О ней...

Время тянулось бесконечно долго, прежде чем смена окончилась.

— Брат, ты свободен, — констатировал Виктор.

— Ты, кажется, забыл о пациентке в лазарете, — заметил Феб.

— А что она?

— Уснула сном покойницы.

— Странно, — Виктор оставался спокойным. — Я разберусь с ней, а ты иди, отдыхай. Завтра твоя смена.

— Как скажешь, — Феб похлопал уставшего брата по плечу. — И удачи тебе с ней.

Пожалуй, удача бы Виктору не помешала. То, что он собирался сделать, не могло уложиться в голове даже у него самого. Дождавшись, пока Феб уйдёт, а бесформенные чёрные фигуры проскользнут мимо, доктор прошмыгнул в помещение стационара и застыл, как вкопанный. Взгляд его зацепился за тонкую фигурку Майрины. Он медленно подошёл к ней, а затем снял маску и вложил её в немощную руку больной.

— Майрина, прости меня. Я ужасно виноват перед тобой.

Речь не задалась. Хорошо, что девушка её не слышала.

— Отец, прости меня. Я ужасно виноват перед тобой и твоими Пальцами.

Тоже не то.

Посидев ещё некоторое время, Виктор уверился, что так не пойдёт. К тому же скоро наступит отбой: брат Феос, ведомый долгом и бессонницей, пройдётся везде, разнюхивая, чем заняты его подопечные. Есть только одно место, куда он не зайдёт.

Виктор подхватил девушку на руки, благо, она стала совсем лёгкой, и медленно двинулся к своей спальне, стараясь оставаться в тени. Он прошёл мимо приёмных кабинетов, прозекторских, лабораторий. В трапезной раздавались голоса его «братьев», что исполняли жизнерадостные песни. Виктору же было совсем не до веселья. Всё, о чём он думал, это бесценный груз в его руках.

Девушка из грёз.

Комната Виктора не отличалась от всех прочих. Это серый кабинет, покрытый копотью от печки и масляных светильников, с одним маленьким окном, выходящим прямо к ливнёвке. Когда город заливало, вода наполняла его комнату, и в таком состоянии Виктору, как и любому из братьев, необходимо было вставать на протяжное скорбное моление.

Маленькая узкая кровать, на которой ютился Виктор, в самый раз подходила Майрине – матрас даже не скрипнул под весом её тельца. Книги, лежащие под кроватью, оставались безмолвными свидетелями странной сцены, когда прежде достойный брат встал на колени и стал просить – но не Отца, а земную девчушку:

— Повторяю, прости, прости, прости меня! Это всё ради науки. И, возможно, ради меня самого.

Виктор достал из стопки книг маленькую записную книжку, а затем ручку; оставив на пальце порез, он напитал её кровью. Строки с данными пациентки легко ложились на бумагу.

В тот день он так и не уснул: ему казалось, что трепещущие ресницы – знак того, что Майрина откроет глаза, а подёргивающиеся жилки на шее – что остановится сердце. И всё же она была не просто жива, а особенно хороша, словно ожившее панно.

На следующий день Виктор с трудом выдержал испытание службой. Как и третий день. Отдохновением для него стало возвращение в свою комнату, то есть к ней. Майрина оставалась такой же неподвижной.

Как врач Виктор не мог оставить её на произвол судьбы, и приспособил трубку, через которую повадился кормить её жидкой овощной похлёбкой. Он даже убирал за ней с трепетом, как будто ему явилась Сама Матерь, и изредка целовал в шею, убеждая себя, что проверяет пульс. Но его собственное сердце в этот момент неестественно сильно билось, наполняясь теплом и радостью.

Сны совсем покинули Виктора, а затем и отдохновение от уходящей ночи. Он перестал спать, всё свободное время посвящая Майрине. Особенно ему нравился момент, когда он вливал ей в рот свежую микстуру, зная, что теперь, усыплённая, она не уйдёт от него.

— Всё мечтаешь, брат Виктор, — заметил за одним из дежурств Феб.

— Мне теперь совсем не до мечтаний, — отмахнулся брат, служивший в тот день санитаром.

Их пациентом оказался мужчина сорока семи лет с проникающей раной в груди. Пока Феб устанавливал дренаж, его ассистент перепроверял показания свидетелей, сопоставляя их с анамнезом, и действительно был погружён в мысли. Совсем не те, что требовала служба.

— По тебе и не скажешь.

— Да ну?

— С тех пор, как Майрина не приходит, ты прямо... расцвёл.

— И как же ты сквозь маску это заметил?

— Глаза у тебя стали счастливые.

— Ах, дело в глазах! Лучше бы мне, брат, никогда ими не видеть.

Ответ Виктора заставил Феба насторожиться; он даже оставил пациента, чтобы обратиться к напарнику.

— Уж не горячка у тебя? Заработался совсем.

— Вот и не горячка!

— Дай лоб потрогать.

Феб потянулся к лицу Виктора и приложил тыльную сторону ладони, окованной в чёрную кожу, к шершавой маске. Виктор всё равно счёл это прикосновение попыткой влезть к нему в душу и отпихнул Феба.

— Не смей меня жалеть, брат! Я виноват. Я...

— Может, та девушка была права. Если будешь столько переживать из-за ерунды – скоро сляжешь, затем умрёшь. Поберёг бы нервы – не для себя, так для работы. Мы нужны людям, Виктор.

Пациент закряхтел; наркоз отпускал его, и боль стремительно нарастала.

— Я пишу трактат о видах наркоза, — как бы невзначай сообщил Феб. — Тебе бы тоже уже перестать юбку мять и поторопиться со своим трактатом, чтобы тебя официально приняли в Пальцы. Мало ли, сколько ещё в послушниках Феос решит тебя продержать.

Послушники, Пальцы, служение... Эти понятия утратили для Виктора всякий смысл. Он угрюмо согласился с собеседником, лишь бы тот отстал.

Едва наступил вечер, влюблённый служитель вылетел из больницы, чтобы вновь встретиться с Ней.

— Моя дорогая Майрина. Я же могу обращаться к тебе на ты? Хотя уже десятки раз обращался. — Виктор убрал волосы с лица больной и коснулся её мягких губ; слегка приоткрыв ей рот, он влил настойку, массируя ей горло, чтобы она не захлебнулась. — Ох, Майрина, и почему ты постучалась именно в мою дверь! С тех пор я каждый вечер только и думал, что о тебе. Отец свидетель, я пытался тебя вылечить, действительно пытался! И моё лечение давало результат. Но чем радостнее становилась ты, тем больше напитывалась мраком моя душа, — мужчина выпалил это, и ему требовалась минута, чтобы отдышаться. Минута, отягчённая терпким запахом лекарств, тянулась мнимую вечность: только ею было достаточно, чтобы собраться с мыслями. — Ты приходила каждый день, приносила цветы и подарки... А я ценил только время, проведённое с тобой. Я жил предвкушением, что ты придёшь вновь и покажешь мне свою тончайшую ручку. О, милая Майрина! Прости мой маленький эксперимент. Рано или поздно он завершится, я отпущу тебя…

— Младший брат, — послышался строгий голос из-за спины несчастного служителя. — Оторвись от пациентки и взгляни на меня.

— Старший брат Феос! Я не слышал, как вы зашли, — Виктор поспешил укрыть Майрину с головой, спрятав от чужого взгляда, но не успел. Феос возвышался над возлюбленными, подобно чёрному утёсу, и интонации его голоса предвещали скорую бурю. Виктор посильнее сжал руку Майрины, вызвав у той тихий вздох.

— Я слышал твою покаянную речь, — Феос заставил брата встать с колен, держа под локоть. Так держат нашкодившего котёнка перед утоплением. — Видимо, милосердие Отца для тебя ничего не значит.

— Да, старший брат, да!

— И мои наставления тебя не вразумят, — собеседник оттолкнул руку своего воспитанника.

— Да, да! Меня опаляет огонь, имени которому я не знаю, и пусть всё сгорит в нём!..

— Тогда мне ничего не остаётся, как отвергнуть тебя от обители.

— Нет, брат, только не... — сдавленно произнёс Виктор, преодолевая вдруг навалившуюся усталость. — Позвольте мне объясниться! — дождавшись, пока Феос кивнёт, Виктор сел перед ним на колени. — Отец свидетель...

— Не взывай к нему своим грязным ртом.

— Но...

— Ты – лишь кандидат в Пальцы, но уже – служитель. Ты призываешь в свидетели того, кого должен знать, как всесильного, всесострадательного и всемилосердного. Посмотри на эту девушку. Много ли сил ты приложил, чтобы спасти её? Много ли сострадания проявил? Помиловал ли её от имени величайшего творца или подвёл с завязанными глазами к гибельной черте?

— Я не её подвёл, старший брат. Я себя подвёл.

— То-то и оно, — вопреки ожиданиям Виктора, Феос не продолжил свою яростную речь, а перевёл взгляд немой маски на Майрину. — Мы, Пальцы, должны всей своей жизнью вразумлять своих заблудших братьев и переубеждать сестёр, что он – единственный, кто сможет привести человечество к процветанию. Мы не верим в то, что хвалёная «Материнская кровь» или милосердные «слёзы Отца» решат все наши проблемы. Да, мы исследуем медицину. Исследуем...

— Хорошо, хорошо! Отвергните меня, брат, отвергните, только не читайте нотаций! Я сам прочитал себе все, что можно вообразить.

Виктор приклонил голову к земле, ожидая вердикта.

— Ты мне как сын, — во всесильном старшем брате что-то надломилось. — Я не могу.

Феос помог Виктору сесть на колени, встал рядом с ним и стянул с Майрины полог. Они принялись щупать её пульс, проверять реакцию на раздражители и снимать прочие метрики. Феос сильно сжал её руку, до хруста тоненькой косточки, но Майрина не проснулась. Переглянувшись, братья кивнули друг другу.

— Вот что, младший брат: ты напишешь о ней свой первый трактат. Когда же придёт время, ты разбудишь её. Вряд ли она вспомнит тебя и всё происходящее здесь.

— А если вспомнит? — Виктор погладил Майрину по щеке. Втайне ему хотелось, чтобы она вспомнила. Но цена... Цена слишком велика.

— Тогда встретимся на Той Стороне.

Та Сторона! Ох, как Виктор мечтал прежде с ней соприкоснуться! Но теперь у него есть причина жить. И причина эта лежала прямо перед ним и его благодетелем.

— Только не говорите, что планируете вскорости умереть.

— Мне не о чем жалеть. Я ведь любил, — Феос сказал это тихо, и Виктор расслышал это только благодаря тому, что сидел рядом.

— Простите, брат, я вас не понимаю. У вас ведь нет жены. Нет детей.

Слова звучали издёвкой, и служитель стушевался, лишь бы не продолжать. Феос поднялся, чтобы уйти, но перед этим произнёс:

— Sol lucet omnibus (1)

Виктор прислушался, но не смог сложить из звуков смыслы. Однако он уверился, что слова предназначались для него.

— Что вы сказали?

— Это на языке наших далёких предков. Ты начнёшь изучать его, когда станешь Пальцем. До тех пор лучше тебе оставаться в неведении.

Виктор остался один и выдохнул с облегчением. Он взял себе за правило всегда оставаться в маске, надеясь, что Майрина – какая бы участь её не ждала, – не подумает о нём плохо.

Феос оставил у двери поднос с едой, но Виктор не был голоден. У него давно пропал аппетит, а сейчас – и само чувство голода. И всё же он, как врач, знал, что не протянет долго на одних любовных терзаниях. Хлеб казался преувеличенно сладким, сырые овощи – мягкими, каша – желанной. Всё же человеческое недостаточно исчезло из него за прошедшую неделю.

Утром Виктор обнаружил у своей двери посланца.

— Младший брат Виктор, — преумножая вежливость, поздоровался Тиман. — Старший брат приказал вам писать трактат. Это ваша единственная обязанность на сегодня.

— Что ж, если ему так угодно. — Виктор постарался закрыть собой комнату, оставив для общения лишь небольшую щёлочку. Он забрал из рук Тимана еду и приступил к ежечасному осмотру пациентки.

Майрина так же лежала, изредка сипло выдыхая через рот клуб пара. У неё поднималась температура, чаще подрагивали руки и трепетали веки. Виктор ходил из угла в угол, стараясь выдумать тему для своего первого научного трактата, но у него никак не получалось.

Служитель давал Майрине настойку, произведённую из местных дикорастущих цветов, но и доступа к ним сейчас у него не было. Он фиксировал любое изменение в положении тела Майрины, но прекрасно понимал, что их монолог скоро завершится её пробуждением. Если ничего не изменится... если…

Братья не выпускали его из комнаты, лишь носили еду. Они предпочитали не общаться с Виктором. Кое-что не изменилось: они никогда не любили его! А он ведь считал, что любил их! Теперь он знал: нет, его любовь тоже не совершенна. Совершенна только Майрина.

— Они меня не любили, — вслух произнёс Виктор. — Не любили... Вот о чём я буду писать – о любви! Ведь ты научила меня любви, Майрина. Может, ты смогла бы показать её и другим, но, увы – на твоём пути возник такой жалкий человек, как я, решивший, что должен скрыть эту любовь от всего мира.

Виктор достал блокнот и перечеркнул свои записи. Теперь он понял, что ему стоит делать.

После непродолжительного письма руки Виктора затряслись. Ещё через полчаса он заметил первые признаки помутнения сознания: сначала стало тяжело выводить буквы, затем внимание завершалось на одном предложении. Затем на трёх словах. Трёх буквах. Голова Виктора упала на постель рядом с рукой Майрины. Он рассматривал венки, пробивающиеся сквозь её кожу, как прожилки мрамора, и успокаивал себя: виноваты усталость, изолированность, замкнутость... не-лю-бовь...

Когда он проснулся, Майрины уже не было рядом. Из приоткрытой двери сочился тёплый свет. Судя по радостным песням, братья сидели на трапезе. Виктор на шатающихся ногах вышел в коридор и, убедившись, что за ним не следят, двинулся в больницу. Куда же ещё могла сбежать его Майрина?..

В больнице её не оказалось. Зато дверь на улицу была не заперта. Как же давно он не выходил из обители. С тех пор, как Феос привёл его сюда, то есть уже почти десять лет. И всё же Виктор рискнул погнаться за мимолётным вдохновением и вывалился на улицу, придерживая маску у горла, чтобы никто не увидел ни одной волосинки с его головы – а может стараясь себя придушить, чтобы больше не мучиться о Майрине?..

Улица встретила брата неприветливыми каменными изваяниями высотных домов. Всё это время он жил в подвале, поэтому возвышающиеся здания казались реликтами иной эпохи, давно для него потерянной и уже несуществующей. Окна то загорались, то снова гасли, показывая силуэты, пляшущие, как в теневом театре. Ни в одном из них влюблённый безумец не узнавал Майрину.

Улица вела Виктора дальше, к краю города, где он, соединяясь с темнотой, превращался в лес. Заваленные снегом деревья казались до невозможности крючковатыми, похожими на очередь из пациентов, какая выстраивается в особо незадачливый день.

На снегу что-то блеснуло. Виктор сразу понял – кровь! Он пошёл по следам, преодолевая навалившуюся слабость, и повторял: «Это сон. Всего лишь сон. Кошмар». Сугробы под ногами, однако, были самыми что ни на есть настоящими. Его чёрная мантия, полностью промокнув, прилипла к ногам. Виктор продолжил путь даже когда совсем продрог. Маленькие капельки крови вывели его на поляну, где, как ему казалось, кто-то ждал его.

— Майрина! Я спасу тебя! — крикнул Виктор, преодолевая тяжёлый стук крови в ушах. Она валялась там, на снегу, обнимая себя за плечи, чтобы хоть как-то согреться. Когда ему удалось преодолеть половину расстояния, Виктор понял, что ошибался: перед ним лежала белая волчица. Она наблюдала за ним своими мудрыми глазами. Виктор упал перед ней на колени, надеясь на скорую смерть. Животное лишь боднуло его плечо своей мордой.

— Майрина, Майрина, Майрина... — разнеслось эхом по лесу.

Виктор обернулся, силясь понять, откуда шёл звук – и вдруг его грудь с особой жестокостью пронзил холод. Изо рта отчего-то полилась горько-сладкая слюна вперемешку с неестественно алой кровью.

Холод наносил удар за ударом, а горячая кровь капала на морду волчицы. Та наблюдала за этим зрелищем с особым смирением, затем принялась лизать морду несчастного безумца; Виктор прижался к ней, повторяя имя той, кого почитал своей возлюбленной. Вскоре его рыдания превратились в смех.

— Брат Виктор, — послышался вкрадчивый шёпот. — Надо поговорить.

Виктор распахнул глаза. Он быстро осмотрелся и понял, что лежит в спальне, но так и не осознал, кому она принадлежит. Вокруг него толпились братья в масках, из-за чего становилось невозможным их различить.

— Брат Виктор, тише, — зашипел предполагаемый Феос. — Тебе стоит попить.

Приподняв маску с лица Виктора, старший заставил его сделать несколько глотков. Горло сильно саднило, словно до этого он пытался проглотить раскалённые камни. На всякий случай ему измерил пульс на шее.

— Брат Феос…

— Я Феб, — возразил тот, кого Виктор успел вообразить старшим братом. Однако его слова звучали похоже на правду.

— Не думал, что ты решишься на такое серьёзное исследование, брат, — ободряюще сказала другая маска. — Теперь мы понимаем, за что Феос так тебя любит.

— Любит?.. — пробурчал из последних сил Виктор. — Что он знает о любви...

— Он спас тебе жизнь, — сказала другая маска.

— Что? — Виктор не мог поверить собственным ушам.

— Он спас тебе жизнь, — повторил медленнее Феб. — Идём.

Поправив маску, мужчина двинулся за братьями, что, как безмолвные тени, скользнули по лестнице вниз, в зал собраний. Там некто уже возжёг паникадило. В кругу света стоял один из братьев, предположительно Феос, а вокруг него полукругом собрались его приспешники. Виктор, Феб и их товарищи заняли свои места. Из темноты выступила ещё одна фигура – маленькая женщина в красном мундире. Братья знали, что перед ними полицейская гончая.

— Я приказываю вам выдать преступника, похитившего сестру Майрину, — провозгласила гончая. Братья стали переглядываться, не говоря друг другу ни слова. Правила их братства запрещали общаться с представителями других религий, даже если те олицетворяли сам Закон. Однако и велели слушаться Закона, поэтому игнорировать посланницу тоже не могли.

— Нет, — тихонечко прошептал в маску Виктор. — Нет, только не...

Он уже готов был сделать шаг вперёд, как вдруг все братья, словно единый организм, указали в центр круга. Туда, где стоял Феос, который вытянул руки вверх, проявляя покорность. Женщина связала его. Из темноты вышли и другие гончии, все облачённые в красное. Одна из них сорвала с обвиняемого маску.

Братья вздрогнули. Они, видевшие умозрительно Феоса матёрым стариком, вдруг поняли, что перед ними стоял безбородый юноша с длинными золотыми локонами. Они были обильно покрыты сажей и какими-то маслами, из-за чего казались грязными. Феос так низко опустил голову, что братья не могли разглядеть его лица.

Виктор вздрогнул. Как же эти волосы напоминали ему о Майрине!..

— Пальцы! Всё, что я сделал, было во имя Отца и его любви. Любви к каждому из вас, мои братья: к тем, кого я знал в прошлой жизни, и тем, кого берёг в этой. Любви к каждому пациенту, был ли он мне знаком или вызывал ужас, — сказал Феос. — И мне хотелось бы, чтобы вы запомнили: солнце светит для всех, но не всегда его лучи могут вас согреть.

Когда его увели, братья так и остались стоять перед зажжённым кругом. Взгляд Виктора упёрся в стену, в огоньки, что плясали в разломах кирпичей. Он думал о Феосе и совсем позабыл в эту минуту о Майрине. Стоило лишь вспомнить о ней, как сердце болезненно сжалось…

В трещинах кирпичей как будто вырисовывалось чьё-то лицо. Знакомое до боли во всём теле, до обжигающей щекотки в шраме. Он наконец… вспомнил её лицо, лицо своей первой любви, и как же она была не похожа на Майрину! Он ошибся, ошибся!..

— Что будем делать, братья? — робко спросил Маттей, перебивая мысли Виктора и рассеивая тишину. По всему залу прокатился шёпот. Никто не смог бы ответить на его вопрос правильно, потому что само понятие правильного истончилось до симулякра.

Виктор почувствовал прилив решимости и уже открыл рот, чтобы заговорить, но Феб опередил его:

— Нужно выбрать нового Старшего брата.

Пустота снова сменилась множеством шепотков, звучащих из каждого уголка зала.

— У Феоса был только один ученик, — уверенно сказал Феб. — Виктор!

— У Феоса?! Феоса?! — возмутились маски. — Мы все знали Феоса десятилетиями. А тот, кто скрывался под его маской, едва ли достиг сорока!

Виктор не слушал братьев; он наблюдал, как лицо, сложившееся из трещинок, замерцало, а затем, одарив его последней улыбкой, рассыпалось на сотни пылинок, взмывших в воздух. Братья стали кричать, словно каркающие вороны, толкаясь и грозясь насилием; и Виктора едва не втянули в эту бешеную человеческую мясорубку, но он вовремя шмыгнул в центр круга.

В свете паникадила, ослепляющем в темноте, его ждали.

Если бы влюблённый безумец своими собственными руками не вливал в глотку Майрины ядовитое снадобье, то он бы подумал, что это она – сотканная из света, но ещё живая. Девушка смотрела на него так, как тогда, в больнице, когда уверяла, будто надежды нет; и Виктор кинулся к ней и прижал к себе, чтобы убедиться: она – надежда во плоти.

— Мне пора, Виктор, — прошептала Майрина, — я ужасно опаздываю!

«Постой», — слова будущего Пальца прозвучали так громко, словно комната опустела. Братья теперь казались ему не более чем картонными декорациями, которых собрал неумелый художник в последний момент. Вот-вот должен прозвучать сигнал, оповещающий, что можно выходить на поклон... Виктор набрал полную грудь воздуха, чтобы его голос прорвался даже сквозь толстую маску:

«Ты не можешь оставить меня здесь!.. Одного!»

— Но я спешу, — возмутилась Майрина. — Как же мне остаться с тобой, если меня ждут? Послушай, Виктор. Ты правильно угадал моё имя. Но эта девушка – не я. Тебе нужно продолжать поиски. Ты обязательно меня найдёшь... Не сейчас.

«Нет, нет, нет. Она – идеальна. Она – это ты».

— Ой, Виктор, что бы ты там себе не придумал, знай, что правда куда прозаичнее, чем может показаться. Тебя травили, и твой разум не выдержал. Теперь ты просто стоишь на месте Феоса и пытаешься понять, как разгрести бардак.

«Не может быть...»

— Так и есть. Так что отпусти меня, Виктор. Мне пора обратно на Ту Сторону.

«Нет. Нет, нет, нет. Ты никуда не пойдёшь».

— Ты не понял, Виктор. Я уже ушла, а ты стоишь со своими братьями в главной зале. Знаешь, откуда мне известно, что она – главная? Потому что теперь мне известно всё о тварном мире.

Виктор вцепился в плечи бедняжки, те самые, что он гладил, протирал от пыли и кровавого пота, целовал, пока никто не видел; он знал, что если отпустит эту Майрину сейчас, то не увидит её никогда.

— Виктор, если ты не отпустишь меня, они решат, что ты сошёл с ума. Они ведь уже уверены, что так и есть! Ты обнимаешь воздух, Виктор! — девушка коснулась кончиками пальцев рук своего пленителя.

«Мне они безразличны!» — Виктор почувствовал, как маска становится влажной от слёз.

— Они – твоя судьба. Ты должен наставлять их, защищать, оберегать. Вместе вы преумножаете добро, помогая людям. Таким людям, как я. И если ты позволишь скорби себя одолеть, то не сможешь продолжить свой путь. Не сможешь победить своего вечного врага – скорбь. — Майрина поняла, что её увещевания не работают, и вздохнула. — Я говорю с пустотой. Ладно. Что мне сделать, чтобы ты меня отпустил?

«Поцелуй меня».

Майрина наклонилась, чтобы поцеловать сгорбленную фигуру в затылок, туда, где завязывалась маска.

— Теперь всё?

«Да».

— До новых встреч, Виктор.

Несчастный хотел было что-то ещё сказать, но слова потеряли всякий смысл. Он наблюдал, как Майрина рассеивается, словно дым из неочищенной кадильницы. Декорации вновь оживают. Голоса братьев перебивают друг друга. Всё возвращается на круги своя. Шум нарастал, превращаясь в членораздельную речь:

— Младший брат Виктор! Ты предлагаешь себя?.. Да как ты смеешь! Ещё десять лет назад тебя здесь не было!..

Виктор оглянулся, чтобы понять, кто это сказал. Чёрные маски все, как одна, уставились на него. Наш герой вновь перевёл взгляд на свои вытянутые руки. Никаких следов присутствия Майрины – ни его, ни самозванки.

— И многих из вас здесь не было, — вмешался Феб, снимая с мыслей Виктора неосязаемую пелену сомнений. — И никто из вас не дерзнул заняться реальной наукой. Один только брат Виктор, которому вы отказываете в совершенстве.

— Откуда ты знаешь? — нервно хихикнул Тиман.

— Я видел, что он делал в своей каморке. Старший брат Феос тоже видел, — продолжил Феб. — Более достойных кандидатур здесь нет.

Благодаря умелому вмешательству, буря сменилась подозрительным штилем. Виктор стоял посреди круга света и наблюдал, как его детство и юность растворяются в воздухе, сменяясь предчувствием ответственности, которая заставит его повзрослеть. Маски одобрительно закивали. И вдруг под сводами пещеры вновь зазвучало имя, которое Виктор успел возненавидеть.

Его собственное.

— Виктор! — позвал родной голос из прошлого. — Беги!..

Он услышал топот копыт за спиной, крики детей и стоны раненых. Он вспомнил, что случилось в тот день. Майрина бежала прочь из деревни, а Виктор стремился за ней. Они прошли через лес, но натолкнулись на стаю волков. Майрина кинулась вперёд, её разорвали на куски. Тогда он, не задумываясь от ужаса, кинулся обратно...

Всё, что Виктор мог теперь сделать в память о своей беспутно потратившей жизнь героине – поставить Майрину на ноги. Только ни тепла, ни любви к самозванке он больше не испытывал. Он вспомнил ту, единственную, что согревала его сердце. Ах, найти бы её!..

...Братья продолжали выкрикивать имя Виктора и вешать на него свои цепи, признавая авторитет и власть. Феб остался стоять рядом, дожидаясь, когда все разойдутся. Вместе они потушили паникадило и отправились на утреннее дежурство.

— Я поддержал тебя, но методы твои не одобряю, — сказал по пути Феб. — Что будешь делать с ней?

— Отпущу, — Виктор никогда не был настолько уверен в своих словах, как сейчас, хоть и завершил свою мысль лишь в уме:

«Когда допишу трактат и найду истинную Майрину».

ПРИМЕЧАНИЯ

1 — "Солнце светит для всех" (лат.)

2 — текст составлен по заданному коллажу (см. приложения).