Сон

Что такое одна минута, один час, один день?

Некоторые теории говорят, что времени не существует. Но если времени не существует, то что такое тогда наша жизнь? Ведь она состоит из череды событий, которые занимают определенный временной промежуток. Обдумывая этот вопрос, я провела остаток ночи без сна. Последние дни бессонница стала мучить меня всё сильнее, не давая возможности погрузиться в спасительное забытье. Сны стали напоминать будни — серые, вялые, однообразные, бесконечно долгие.

Это утро ничем не отличалось от предыдущих. Я сбросила с себя одеяло и встала с кровати, как и все предыдущие дни после смерти Вадима. Мои дни превратились в единое бесформенное месиво. Я настолько погрязла в этом тягучем состоянии безразличия, что от меня отвернулись мои немногочисленные друзья и родные. Разве что Надя время от времени навещала меня.

Время… И почему это понятие так прочно засело у меня в голове, не давая уснуть? Я не могла этого понять. Тряхнув головой, в попытке выбросить из головы бессмысленные мысли, я подошла к окну и раздвинула шторы. Совершенно обыкновенное утро показалось по ту сторону стекла. Солнце уже было высоко и старательно освещало всё вокруг.

Когда-то лето было моим любимым временем года — столько разных событий происходило: поездки в новые места, встречи с новыми людьми. Порой встречи были настолько неожиданными и волшебными, что оставалось только удивляться, как непредсказуемо судьба распоряжается нашими жизнями. Вот и с Вадимом мы познакомились летом, в один из тёплых, приятных дней. Он позвонил мне на телефон, сообщив, что нашёл мою банковскую карту и хочет вернуть её. Никакой карты я не теряла, да и откуда у него мой номер телефона — непонятно. Но каким-то образом он убедил меня встретиться с ним. Оказалось, что карту я действительно потеряла, о чём узнала только по дороге к нему, когда обнаружила, что мне нечем заплатить за проезд. Дальше последовали встреча на людной станции метро, долгий разговор, прогулка в парке и чашечка горячего кофе.

Первое свидание, проведённые вместе ночи, свадьба — всё это теперь кажется мне неважным. Ни слова любви, ни его горячие обещания не помогли нам прожить долгую и счастливую жизнь. Он ушёл, оставив меня одну. Прошло четырнадцать лет с тех пор, как я похоронила своего единственного возлюбленного, но я так и не оправилась от этой утраты. Всё стало бессмысленным. Что могло это изменить? Один день, один час, одна минута? Может ли одна минута сделать то, с чем не справились долгие годы? Увы, сегодня я узнаю ответ на этот вопрос. Или уже узнала. Ведь согласно некоторым теориям, времени не существует…

На этот новый день у меня была назначена всего одна задача: сходить на работу, отработать положенные восемь часов и вернуться домой. Остальное, включая ужин, как получится. Готовить еду мне всегда было лень, а сновидениям, видимо, лень было приходить сниться мне. Психолог говорила, что на самом деле я чувствую не лень, а моя апатия — это симптом депрессии. Но я ей не верила. Ведь при депрессии люди не улыбаются, а я всё ещё могла смеяться над комедийными фильмами. Время от времени.

Как обычно, я собралась на работу с особой тщательностью, соблюдая все ритуалы, выработанные за время болезни Вадима. Тогда я научилась быть исполнительной: вовремя принимала свои лекарства и следила, чтобы их принимал Вадим, ежедневно делала влажную уборку, регулярно посещала врачей и сдавала анализы. Всё это занимало мои мысли почти три года, пока муж боролся с меланомой. Теперь же мой ум занимало лишь время с его расплывчатым описанием.

И ладно бы я куда-то опаздывала, но нет — я вышла из квартиры даже чуть раньше обычного, минут на двенадцать. Подошла к двери лифта, обычным движением нажала на кнопку вызова и услышала, как запикал домофон четырьмя этажами ниже. Дверь в подъезд с грохотом захлопнулась. Лифт спустился откуда-то с верхних этажей, и, дождавшись, когда откроются узкие дверцы, я вошла внутрь. Я была одна. Я это помню.

Хотя и возникло ощущение чего-то тёплого и необычного, серость дней стала для меня такой привычной, что я не сомневалась: забуду и это странное чувство близости чего-то доброго. Была уверена, что к вечеру все воспоминания прошедшего дня смешаются в бесформенную кучу безразличия. Как же я ошибалась!

Лифт с шумом спустился на первый этаж, и когда его двери вновь открылись, мне в глаза ударил яркий свет, будто мне посветили в лицо ярким фонариком. Я зажмурилась и инстинктивно отвернулась. Но когда через секунду снова открыла глаза и повернулась, то, к своему удивлению, не обнаружила никаких лишних источников света. Лишь окно в проёме лестницы освещало подъезд. Вновь качнув головой, обвиняя во всем бессонные ночи, я вышла из лифта, но не успела сделать и пары шагов, как увидела серую кошку, сидящую на краю лестницы, ведущей вниз, к выходу. Кошка, словно преграждала мне путь, и даже грозно мяукнула. В тот момент я почувствовала невероятную усталость — моё тело, словно свинцовое, тянуло лечь прямо здесь, у лифта, и уснуть навсегда. Кошка вновь мяукнула, глядя прямо мне в глаза, и я растерялась. Кажется, я что-то забыла дома. Почти автоматически я обернулась, не дала дверям лифта закрыться, вернулась в кабину, нажала кнопку четвёртого этажа и дождалась, пока лифт вернёт меня обратно.

В такой же растерянности, как минуту назад, я замерла у дверей своей квартиры. Постояв так с минуту, достала ключи, вставила их в замочную скважину и вновь ощутила яркий свет, ударивший мне в глаза. Всего на пару секунд. А когда открыла глаза, источник света снова найти не удалось. Решив списать это на частые мигрени, я зашла в квартиру, где моя растерянность сменилась крайним удивлением. Меня встретила не пустая равнодушная квартира, как ожидалось.

— Тётя Лика! — радостно закричала я. Счастье переполняло меня, и я, не раздумывая, кинула тяжелую сумку на пол и бросилась к родной и любимой тёте. Но радость внезапно оборвалась, и я замерла на месте так и не обняв свою неожиданную гостью. Тётя не могла быть здесь, никак не могла. Я похоронила её четыре года назад — она, как и Вадим, оставила меня.

Растерявшись, я отступила на шаг назад. Тётя смотрела на меня и улыбалась той самой улыбкой, с которой она встречала меня всякий раз, когда я приезжала к ней в гости. Но это было двадцать лет назад, когда я училась в технологическом институте и жила в общежитии. Вскоре после окончания вуза я встретила Вадима, и мы переехали в другой город. С тех пор я виделась с тётей лишь несколько раз, когда мы с мужем приезжали к ней во время отпуска. Последний раз я была в её квартире четыре года назад, когда хоронила тётю.

Я вновь тряхнула головой, пытаясь прогнать видение, но тётя никуда не исчезла. Она продолжала смотреть на меня, как та кошка внизу, и улыбаться. В отличие от кошки, которая мешала мне пройти к выходу, тётя словно приглашала меня остаться. Я растерялась окончательно и сделала ещё один шаг назад, чтобы выйти из квартиры. Дверь передо мной тут же захлопнулась сама собой.

После такого утра ничего необычного произойти уже не могло, подумала я, но как же я ошибалась. Оправившись от удивления, я огляделась. Чего-то мне не хотелось возвращаться в свою квартиру. Я знала, что тёти там больше нет, да и вообще… никого. Всё происходящее напоминало сон, хотя ощущения и были схожи с теми, что преследовали меня последние несколько лет. Я посмотрела на двери, ведущие в соседние квартиры. Всего на лестничной клетке было семь дверей, включая мою и двери, ведущие к лифту и пожарному выходу. Ничего не изменилось. Эту лестничную клетку я видела почти каждый день на протяжении двадцати лет, с тех пор как мы с Вадимом переехали сюда. Тогда это был новенький дом, а теперь здание и сам подъезд выглядели довольно потрёпанными.

Безответственные жильцы и их гости не видели ничего плохого в том, чтобы оставлять очередные бессмысленные надписи ручкой или маркером на стенах или не убирать за собой мусор. Ремонт в доме делали довольно редко, а капитального и вовсе я не помню.

Мне в глаза вновь ударил яркий свет, и я вновь зажмурилась на мгновение. Этот свет резко вырвал меня из трясины, в которую стали погружать меня мои собственные мысли. В последнее время я стала часто задумываться о бессмысленных вещах. Я ущипнула себя за руку в попытках привести голову в порядок, но, кажется, работать правильно она теперь отказывалась. Даже галлюцинацию в виде тёти сотворила.

Простояв минуту-другую, я почти пришла к соглашению с собственным разумом, но сознание сыграло новую шутку: всё вокруг внезапно потемнело. Персиковые стены превратились в чёрные и постепенно растворились. Вскоре не осталось ничего, кроме серого напольного покрытия и множества входных дверей, ведущих в неизвестность.

Я испугалась. Не надеясь больше найти поддержки или хотя бы объяснения в собственной квартире, я стала звонить и стучаться в соседние двери. Я позвонила поочередно в три другие двери, а ломиться в четвертую было бессмысленно — я знала, что там никто не живет.

Долго никто не открывал, но, к счастью, прежде чем я успела упасть в обморок от приступа паники, открылась дверь квартиры Любови Анатольевны. Соседке было около пятидесяти трёх лет, она была старше меня на одиннадцать лет и, как и я, жила в своей квартире одна. Однако, в отличие от меня, вела весьма социально активный образ жизни. Выглядела она моложе своих лет, не то, что я с постоянными мешками под глазами, собранными в хвост волосами и серым цветом лица. Любовь Анатольевна была ухоженной женщиной, всегда накрашенной и одетой со вкусом.

Именно такая картина предстала передо мной, когда её тяжёлая металлическая дверь открылась. Казалось, всё как всегда, но что-то было не так. Её улыбка казалась слишком неестественной. Сделав шаг назад, я заметила, как и эта дверь покрылось чернотой и растворилось. Любовь Анатольевна осталась стоять на краю серой плитки, за которой зияла бездна. Внутри меня оставалась лишь доля растерянности, ведь я почти уверилась, что сплю. Всё происходящее не могло быть реальностью, и стоило лишь упасть в эту бездну, чтобы проснуться.

— Ты ошибаешься, — услышала я знакомый голос. Обернувшись, я увидела молодого мужчину.

Узнала я его не сразу — это был сын Любови Анатольевны, Антон. Иногда я видела его возле квартиры матери, но радости от их встреч никогда не замечала. Случайным свидетелем их болезненных воссоединений я становилась редко. Сама Любовь Анатольевна никогда о своём сыне не говорила.

Сейчас Антон выглядел не лучшим образом: исхудал, словно не ел месяцами. Невысокий, он постоянно горбился, становясь ещё ниже. Зато его голос, обычно скрипучий, на этот раз показался мягким и бархатистым, умиротворённым.

— Прости, — тихо, но уверенно произнёс Антон, глядя на меня ясными серыми глазами. Обычно его глаза были красноватыми с желтоватым оттенком, но не в этот раз.

— За что? — не понимая, спросила я.

— Это я тебя, — ответил Антон, медленно кивнув и указав на мою голову.

Я дотронулась рукой до своего затылка, но ничего необычного не обнаружила.

— О чём ты? Я ничего не понимаю.

— Это я тебя ударил, — сказал Антон, подходя ближе. — По голове. Хотел мамкину квартиру ограбить, но она замки сменила. А тут ты вышла. Я тебя и ударил. Ты сразу упала без сознания. Прости. Я не хотел тебя убивать. Мне деньги были нужны.

— Так я умерла? — спросила я.

— Ну… если ты так решила, — ответил Антон, поворачиваясь ко мне спиной. Его движения были плавными и грациозными, сейчас он вовсе не горбился, а стоял прямо, гордо выпрямившись во весь рост.

— А ты? — спросила я, пытаясь удержать его хотя бы на мгновение. Мне совсем не хотелось оставаться в этом жутком месте наедине с не перестающей улыбаться Любовью Анатольевной. — Ты умер?

— К счастью, доза, купленная на твои деньги, оказалась для меня последней, — спокойно ответил Антон, так и не повернувшись ко мне.

— И куда ты теперь?

— Не знаю, — сказал Антон и ступил за край.

Он тут же исчез, оставив меня одну проживать мой странный сон. Я не успела сказать ему, что прощаю. Злости на него я действительно не чувствовала. Напротив, кажется, я была ему благодарна. Стараясь не обращать внимания на Любовь Анатольевну, я подошла к краю. Ничего. Абсолютно ничего за пределами площадки я не увидела, и куда ушел Антон, оставалось непонятным.

Вдруг я почувствовала невероятно сильное желание пойти за ним, но, не давая мне погрузиться в это состояние, в глаза вновь ударил яркий свет. На этот раз он задержался дольше, но всё равно исчез. Зрение не успело восстановиться, как я почувствовала слабость и опустилась на пол. Стоять дальше не представлялось возможным. Затем я увидела, как плитка, одна за другой, начала чернеть и исчезать, приближаясь ко мне. Меня охватило полное равнодушие. Сидя на полу, я протянула руку к черноте, почувствовав вдруг надежду, что вся эта тщательно скрываемая боль в сердце наконец-то прекратится.

— Ты думаешь, всё настолько просто? — услышала я другой знакомый голос.

На этот раз я отказалась обернуться. Отрицательно замотала головой, отказываясь верить в такую жестокость. Мне хотелось умереть спокойно, а вовсе не смотреть на изуродованное болезнью тело Вадима.

— Повернись ко мне, не бойся, — уверенным тоном сказал Вадим. Его голос звучал точно так же, как в его лучшие дни, когда Вадима переполняли жизнь и надежда.

Я послушно повернулась. Передо мной стоял Вадим, выглядевший таким красивым. Песочного цвета кудри блестели на солнце. Удивляло только одно: откуда взялся этот солнечный свет, ведь в этом жутком месте не было ни одного источника освещения?

— Ненавижу тебя, — неожиданно для себя сказала я.

— Я знаю, — спокойно и равнодушно ответил Вадим.

— Ты бросил меня одну! — крикнула я очередное обвинение. Слёзы ручьем текли по моим щекам.

— И ты сейчас хочешь сделать то же самое?

— А у меня есть выбор? Я же умерла!

Яркий свет вновь ударил в глаза, напомнив о своем существовании и не дав возможности удивиться тому, куда же делось моё равнодушие. На этот раз свет не погас так быстро, продолжая сиять, даже когда я зажмурилась. Правда, и в этот раз его свечение длилось не дольше пяти секунд.

— Разве? — спросил Вадим. Его карие глаза выглядели настолько равнодушными и безразличными к моему состоянию, что я заподозрила неладное.

— Не умерла? — спросила я. — Что тогда?

Я осмотрелась, словно ища подсказку. Мой взгляд нехотя скользнул по Вадиму, перешёл на Любовь Анатольевну, всё ещё молчаливо стоящую на краю бездны. Неужели все эти годы она тоже была считай, что мертва? И всё из-за сына-наркомана?

Единственного сына…

Как же плохо мы знаем живущих рядом людей, ходя по самому краю их личной бездны?

— Я… в коме… — неуверенно предположила я.

— Возможно, — заговорила наконец Любовь Анатольевна. Её голос показался мне невероятно злым, полным ненависти ко мне. Она словно ненавидела меня за то, что я решила сдаться, в то время как её собственный сын выбора был лишён.

— Я хочу назад! — крикнула я, не соглашаясь с невысказанным обвинением.

— Разве? — с явной иронией в голосе спросил Вадим.

Раньше он не позволял себе такую интонацию по отношению ко мне. Даже смерть не могла его так изменить. Ни его самого, ни его отношения. Наша любовь была единственной вещью, в которую я верила больше жизни. А затем она умерла. Вместе с Вадимом.

— Кто ты? — спросила я, глядя в глаза своего возлюбленного. Я не узнавала его. — Кто вы оба? Демоны? Вы пришли пытать меня после смерти? Я умерла и попала в ад?

— А было за что? — спросили Вадим и Любовь Анатольевна одновременно, одинаково равнодушным тоном.

— Было… — призналась я, перебирая в уме все свои проступки.

Однако единственным, за что зацепился мой разум, было то, что я довела себя до такой депрессии, что вся жизнь потеряла смысл. Надо же было настолько забыть себя, что даже почувствовать благодарность к своему возможному убийце.

— Но я не виновата, — не согласилась я.

— Но я тоже не виноват, что заболел, — возразил Вадим.

— Я обвинила тебя не в этом, — сказала я, на самом деле принимая справедливость его возражений.

— Разве?

Какой бессмысленный вопрос! Одно слово, а сколько негодования оно вызывает в сердце.

— Что значит «разве»? — крикнула я, поднимаясь на ноги. — Я тоже не виновата, что ты заболел!

— Тогда что ты здесь делаешь?

— Я даже не знаю, где я.

— Там, где решила быть.

— Я хочу назад!

— Разве?

Я почувствовала, что задыхаюсь. Накатившая злость, растерянность и отчаяние, связанное с утраченной любовью, с надеждой, которую она несла, с возможностями, которых я от неё ожидала, — тяжесть всего этого груза мешала мне дышать. И я закричала изо всех сил.

Мой крик наполнил пространство, свет вновь ударил в глаза, мешая видеть, но я не зажмурилась на этот раз.

— Я не виновата! — кричала я, отпуская ту боль, которую добровольно несла на своих плечах все эти годы.

Никто не виноват. Вадим не был виноват, что ему было суждено прожить короткую жизнь, два года из которой он провел в боли, от которой я была бессильна его избавить. Я была благодарна ему за силу воли, которую он проявлял, за стойкость духа перед лицом смертельной болезни, которую он демонстрировал мне. Я была благодарна ему за то, что он научил меня любить, за то, что любил меня, а у меня была возможность любить его. Была благодарна ему за то, что он был.

Я была благодарна и Любови Анатольевне за то, что она не делилась со мной своими печалями, которые для меня были бы непомерными. Была благодарна ей и за то, что она не позволяла мне предавать свои печали ей, не подпускала меня близко, никогда не приглашала на чай. Теперь я понимаю, что это было справедливо.

Я чувствовала, что благодарна самой жизни за то, что дала мне время понять это.

Я вновь чувствовала…

Свет заполнил всё пространство вокруг. Я перестала различать силуэты Вадима и Любови Анатольевны. Яркий свет растворил и черноту, медленно пожиравшую пол. Остался лишь он, равнодушный, немного холодный, несущий с собой неизвестность. И только мне было решать, чем его наполнить.

***

— Вы нас немного напугали, — ласково сказал доктор, убирая фонарик в карман. — Думали, что вы уже не очнётесь.

— Я решила иначе, — с вялой улыбкой ответила я ему.

После того, как очнулась несколько часов назад, меня уже третий раз осматривали. Этот врач, как и его коллеги, попытался ослепить меня ярким светом своего фонарика, проверяя реакцию зрачков.

Мне сказали, что я пролежала в коме почти семь дней из-за удара по голове. Свой сон я помнила в мельчайших деталях, но не стала потом рассказывать следователям, что это Антон меня ударил. Всё, в чём он признался, скорее всего, было бредом моего повреждённого сознания. Однако, когда меня выписали и я вернулась в свою квартиру, соседи рассказали, что Любовь Анатольевна действительно на днях похоронила своего сына, погибшего от передозировки.

На кухне в шкафчике всё ещё лежало нераспечатанное печенье, а в ящике — пакетики чая. Приняв твёрдое решение, я вышла из своей квартиры и вновь оказалась на той самой лестничной площадке. Квартира Любови Анатольевны находилась напротив моей, и, подойдя к ней, я позвонила в дверной звонок. Точно так же, как в своём сне.

Спустя четыре настойчивых звонка Любовь Анатольевна открыла дверь. Она была не накрашенная, светлые волосы небрежно собраны в хвост, а одета она была в весьма помятый домашний халат.

— Чего тебе? — с нескрываемой злостью в голосе спросила Любовь Анатольевна, но, заметив повязку на моей голове, немного смягчилась.

— Я чай заварила, — дружелюбно сказала я. — Пойдёмте с печеньем попьем.

— Некогда мне, — буркнула соседка, отходя глубже в свою квартиру и пытаясь закрыть дверь.

— Пожалуйста, — настояла я, заглянув Любови Анатольевне в глаза. Взгляд её был мне знаком. Совсем недавно я наблюдала его в собственном зеркале.

— Ладно, — сказав уже мягче, уступила соседка. — Только недолго.

Мы пошли ко мне, и выпили не одну чашку чая, проговорив до утра.