Сонный Рыцарь

Это было давно, и никто не помнит точно, когда и где. Но до сих пор живы легенды и песни о судьбоносной встрече, испепеляющей любви и разрушительной мести...

Летнее солнце пекло немилосердно, превращая доспехи в раскаленные жаровни. Но для юного Лотара, сына лорда Альтриона, это был день, пахнущий не потом и металлом, а славой. Ему едва минуло девятнадцать, но на его лице уже не было места для юношеских сомнений. Сегодня он впервые выезжал на Большой Турнир в честь короля.

Его родители, люди строгих правил и непреклонной чести, благословили его утром в семейной часовне.

«Помни, сын, — сказал отец, положив тяжелую руку на его плечо. — Наш меч дан нам не для забавы. Он — защита для слабых и справедливость для обездоленных. Честь важнее победы. »

Мать, не проронив ни слова, обняла сына. В ее глазах отражались гордость, и страх за своего любимого сына.

Арена гудела тысячеголосым морем. Пестрые флаги трепетали на ветру, гербы знатных родов сверкали на солнце. Лотар, заняв место среди прочих неизвестных оруженосцев и младших сыновей, чувствовал, как сердце колотится в такт конским копытам. Один за другим могущественные рыцари сходились в поединке, и лязг металла оглушал толпу.

Наконец, вызвали его имя. «Лотар, из дома Альтрионов!»

Первый поединок был коротким. Его противник, закаленный в боях барон, мчался на него, как ураган. Но Лотар, чьи дни и ночи прошли в тренировках не для показухи, а для настоящего боя, парировал удар и, ловко используя инерцию соперника, вышиб того из седла точным движением копья.

Второй бой был сложнее. Сэр Годфри, известный своей грубой силой, обрушил на него град ударов. Щит Лотара треснул, отдавая в руку онемением. Но он устоял, нашел брешь в защите и тронул Годфри в грудь, заставив того признать поражение.

Третий, четвертый, пятый... С каждым новым противником удивление в толпе сменялось восторгом. Этот юнец, чье лицо было скрыто под забралом, сражался не с буйством молодости, а с хладнокровной, почти математической точностью. Он предвидел удары, его меч был не просто куском железа, а продолжением воли. Шепот прошел по трибунам: «Кто он? Сын Альтриона? Он сражается, как сам Архангел!»

И вот финал. Против него вышел фаворит турнира, непобежденный чемпион прошлых лет, сэр Кадвал, чья слава гремела по всему королевству. Их копья сошлись с грохотом, от которого, казалось, содрогнулось небо. Оба копья разлетелись в щепки. Перейдя на мечи, они устроили на арене такое зрелище, что толпа замерла, затаив дыхание. Сталь пела, высекая снопы искр. Это была уже не просто сила против силы, это был поединок умов.

И Лотар нашел слабое место. Парировав замах Кадвала, он не стал отвечать мощным ударом, а послал свой клинок в обход щита, легонько ткнув им в сочленение нагрудника и наплечника противника. Чистая победа. Без крови, без злобы. Сэр Кадвал, человек чести, откинул забрало, и на его лице была не злость, а уважение. Он склонил голову.

Грохот трибун был оглушительным. Имя «Лотар!» кричали тысячи глоток. Сам король спустился на арену, чтобы лично поздравить победителя.

«Молодой рыцарь, — сказал монарх, и его голос был слышен даже в наступившей тишине. — Ты явил нам сегодня не только силу, но и благородство. Твоя честь не уступает твоему мастерству. И в награду за эту победу, помимо золота и славы, я дарю тебе то, что под стать герою».

К коновязи подвели коня. Это был великолепный жеребец, мощный и грациозный. Гнедой, с густой черной гривой и хвостом, его глаза горели огнем, как у его нового владельца. Подковы, седло и броня, сделанные из легкого серебристого сплава с изящным узором из переплетенных стеблей и цветков, были настоящим произведением искусства.

«Его зовут Эгир», — объявил король. «Он родился в королевских конюшнях, потомок знаменитых скакунов Севера. Ты чем-то напоминаешь его. Я уверен, вы созданы друг для друга».

Лотар подошел к коню. Он не стал сразу запрыгивать в седло, а посмотрел ему в глаза, положил руку на его мощную шею и что-то тихо прошептал. И чудо — гордый Эгир, сбрасывавший с себя лучших наездников, опустил голову и мягко ткнулся носом в его ладонь.

В тот день, под восторженные крики толпы, сын благородных кровей Лотар, сидя на своем новом коне, проехал по арене. Солнце садилось, окрашивая его латы в багрянец. Он был молод, непобедим, и весь мир лежал у его ног. Он был рыцарем, чья слава только начала свой путь, и его верный конь, сильный и быстрый, был лучшим из коней.

Прошло полгода. Слава — сладкий яд, и Лотар пил его большими глотками. Столица королевства лежала у его ног, а Эгир, сверкающий, как сама победа, вез его по мостовым, усыпанным цветами и восторженными взглядами. Двери самых богатых особняков были для него распахнуты настежь. Его имя на устах у всех — от герцогов до последнего трактирщика.

Он упивался этим. Пиры сменялись охотой, охота — турнирами, где он уже был не участником, а живой легендой, чье появление на арене гарантировало триумф. Вино лилось рекой, а яства на золотых блюдах воспринимались как должное. А женщины... Юные девы, пышные замужние дамы, знатные вдовы — все они смотрели на него с обожанием, искали его взгляда, шептали его имя в полумраке бальных залов. Их внимание тешило его самолюбие, но скоро стало казаться... обыденным. Он начал смотреть на них свысока, как на красивые безделушки, часть пейзажа его триумфа. Его улыбка стала снисходительной, а отказы — холодными и вежливыми. Честь, о которой говорил отец, потонула в звоне бокалов и шепоте льстецов.

Однажды, направляясь в гости к могущественному лорду Годфри (тому самому, когда-то поверженному на турнире, а ныне — его заискивающему покровителю), путь его лежал через тихие, забытые богом окраины. Здесь не было ни золоченых шпилей, ни толпящихся зевак. Пыльная дорога вилась среди лесистых холмов, и единственным звуком был мерный стук копыт Эгира, да щебет птиц.

Жара стояла невыносимая. Лотар, избалованный прохладой каменных замков, почувствовал, как жажда начинает жечь горло. У края дороги он заметил старый, заросший мхом колодец с покосившимся воротом.

Он спешился, намереваясь зачерпнуть воды. И в этот миг увидел Ее.

Она сидела на краю колодца, не касаясь земли, словно невесомая. Длинные волосы цвета осенней меди и закатного солнца спадали волнами до самой талии, переливаясь на солнце. Лицо было бледным и утонченным, а глаза... Лотар, видевший сапфиры королевской короны, замер. Ее глаза были цвета морской волны — глубокие, изменчивые, таящие в себе всю синеву океанских глубин и их бездонную тайну. В них не было ни робости, ни восторга, которые он привык видеть в женских взглядах. Лишь спокойная, всеведущая тишина.

На нем были дорогие латы, плащ из редкой ткани, на Эгире — серебряная сбруя. Она же была одета в простое платье из небеленого льна, но носила его с такой естественной грацией, что оно казалось дороже всех его шелков.

Лотар замер, пораженный. Впервые за долгое время его высокомерие дало трещину, смытое волной странного, незнакомого чувства. Он смотрел на нее, и весь его блистательный мир — турниры, пиры, лесть — вдруг показался ему пустой и пыльной мишурой. В ее молчаливом взгляде была какая-то непреложная истина, которую он давно забыл.

Что-то щелкнуло внутри Лотара, увидевшего девушку у колодца. Это было не мимолетное влечение, какое он испытывал к столичным красавицам, а внезапный и всепоглощающий пожар. Высокомерие, ставшее его второй кожей, испарилось, сметенное волной первобытного желания. В ее тишине, в этих глазах цвета морской бездны, он с неотвратимой ясностью ощутил недостаток чего-то настоящего, чего так не хватало в его позолоченной жизни.

Он спешился, стараясь казаться галантным, но внутри все горело. Он заговорил с ней, и в его голосе, обычно звучавшем повелительно или снисходительно, впервые зазвучали нотки неподдельной, почти юношеской заинтересованности.

Девушка, назвавшаяся Морганой, поначалу отвечала с холодной осторожностью. Ее взгляд, полный древней мудрости, словно видел насквозь все его светские уловки. Но Лотар был упорен. Он сыпал комплиментами, рассказывал о своих подвигах, о своем знатном роде. Он рисовал перед ней картины жизни, о которой она, простая жительница глуши, не могла и мечтать. И самое главное — он, недолго думая, пообещал ей все. Свое сердце, свою руку, свое имя.

Образ благородного рыцаря, героя, сошедшего со страниц баллад, смешался с пылающей искренностью его желания. Броня его высокомерия растаяла, и перед ней предстал пылкий, одержимый юноша. Искушение было слишком велико. Лед недоверия в глазах Морганы начал таять, уступая место робкому интересу, а затем и трепетному волнению, которого она, казалось, никогда прежде не испытывала.

Но чем сильнее разгорался в ней ответный огонь, тем явственнее становился страх. Этот страх был не перед ним, а перед силой собственных пробудившихся чувств, перед бездной, которая внезапно разверзлась у ее ног. Ее мир был миром тишины, трав и звезд, а он звал ее в мир шума, стали и ослепительного света. Словно испугавшись самой себя, она внезапно отпрянула, пробормотав что-то невнятное, и, подхватив подол своего простого платья, пустилась бежать от колодца, скрывшись в зарослях придорожного леса.

Сердце Лотара сжалось от паники, смешанной с жгучей досадой. Он не мог позволить ей просто уйти. Эта девушка стала наваждением, единственной мыслью, вытеснившей все остальное. Желание обладать ею затмило разум.

Не раздумывая, он крепко взял Эгира под уздцы и, пригнувшись, ринулся вслед за ней. Подавляя звон доспехов, он осторожно пробирался меж деревьев, как охотник, выслеживающий самую редкую и пугливую добычу. Он должен был узнать, где она живет. Он должен был снова ее увидеть. В этот миг великий рыцарь Лотар, победитель турниров, не думал ни о чести, ни о долге. Он думал только о девушке с глазами цвета морской бездны, убегающей от него в глубь леса, и был готов на все, чтобы вернуть ее.

Выследив Моргану, Лотар с удивлением обнаружил, что она жила не в лесной глуши, а на самой окраине небольшой, но вполне процветающей деревни. Ее дом, опрятный и ухоженный, стоял чуть в стороне от других, и к нему вела тропинка, протоптанная в траве. Он быстро выяснил от местных жителей, что девушка — не простая селянка. Ее звали Моргана, и была она местной травницей и знахаркой. Люди обращались к ней за помощью при недугах, и ее уважали, хоть и побаивались немного — ее знание тайн природы и пронзительный взгляд внушали одновременно благодарность и трепет.

Когда Лотар, сияющий в своих латах, появился в деревне, на него смотрели с тем же опасливым любопытством. Слава его сюда не долетела, и видели они лишь богатого, знатного господина, чей вид был так же чужд их миру, как снег посреди лета. Восхищение вызывал его великолепный конь и доспехи, но за этим восхищением скрывалась глубокая пропасть недоверия.

Он не стал задерживаться. Сердце его горело, но долг — или призрачное подобие долга — звал его на пир к лорду Годфри. Весь вечер Лотар провел в сияющем зале, но был глух к музыке и слеп к веселью. Перед его глазами стоял образ девушки с рыжими волосами, а в ушах звучал шелест листвы на опушке леса. Сладость вин казалась ему горькой, а смех знатных дам — пустым и надоедливым.

Едва пир пошел на спад, под предлогом неотложных дел, он покинул замок, не оглядываясь на удивленные лица хозяев. Его путь лежал обратно, в ту самую деревню. На этот раз он приехал не как мимолетный путник, а как гость. Он поселился в единственном трактире «У старого дуба», заплатив хозяину за неделю вперед звонкой монетой, что заставило того рассыпаться в поклонах.

Его появление вдохнуло жизнь в размеренную жизнь деревни. Знатный рыцарь, живущий среди них! Сначала Лотар вел себя осмотрительно. Он прогуливался по деревне, учтиво кивая встречным, щедро платил за еду и питье, а вечерами подолгу стоял у окна своей комнаты, взгляд его был устремлен в сторону опрятного домика на окраине. Он дал ей понять, что не уйдет. Что он готов ждать. И вся деревня, затаив дыхание, наблюдала за этой странной охотой знатного сокола на свою самую загадочную и дикую птицу.

Дни тянулись, словно густой мед. Моргана, занимаясь своими привычными делами — сушила травы, готовила зелья, — краем глаза всегда отмечала присутствие незваного гостя. Она видела, как он, уже без своих сияющих доспехов, но все такой же статный, прогуливается по деревне, и сердце ее странно сжималось. Она вспоминала их встречу у колодца. Ах, как он красиво говорил! И какой он сам красивый... Его белокурые волосы, что он теперь носил распущенными, казались ей шелковистыми, и ей неудержимо хотелось прикоснуться к ним, почувствовать их текстуру.

Но больше всего ее забавляло и трогало другое. Он приходил к ее дому под вечер, подолгу стоял у калитки, его лицо было искажено внутренней борьбой. Она наблюдала из-за занавески, как он делал решительный шаг к двери, рука его уже тянулась к ручке, но в последний миг он останавливался, сжимал кулаки и, сраженный собственным волнением, разворачивался и уходил прочь. Эта робость в известном всем рыцаре казалась ей невероятно искренней.

В один из таких вечеров, когда он в очередной раз, прошептав что-то себе под нос, уже собрался уйти, она не выдержала. Резко распахнув дверь, она застала его врасплох на самом выходе с ее двора.

— Чего тебе надо? — спросила она прямо, скрестив руки на груди, но в глазах ее играла не укор, а едва заметная насмешливая искорка.

Он обернулся, и на его мужественном лице расцвел румянец смущения. Он замер, словно завороженный, глядя на нее, освещенную заходящим солнцем в проеме двери.

— Рука твоя и любовь, — выдохнул он, забыв все заученные придворные речи.

Моргана покачала головой, ее рыжие волосы колыхнулись от движения.

— Слишком громко и слишком скоро. Я не знаю тебя, рыцарь. А ты не знаешь меня. Ты желаешь лишь образ, который сам же и придумал.

— Тогда мне нужно узнать тебя получше! — страстно воскликнул он, делая шаг вперед.

Она удержала его на месте одним лишь взглядом.

— Что ты предлагаешь? — спросила она, испытующе глядя на него.

Лотар замер в нерешительности. Турниры, осады, пиры — все это было ему подвластно, но как подступиться к этой дикой, прекрасной тайне?

— Я... Я могу принести тебе дары. Шелка, украшения...

— Не надо, — мягко, но твердо прервала она его. Подумав мгновение, она кивнула в сторону леса, где тропа терялась в сумерках. — Прогуляемся...

Они шли по тропинке, убегавшей в глубь леса. Сначала между ними висела неловкая тишина, нарушаемая лишь скрипом его кожаного пояса и шелестом ее платья. Но постепенно лед растаял. Он, запинаясь, начал рассказывать о своем детстве в холодных каменных стенах родового замка, об отце, учившем его держать меч, прежде чем читать, о матери, чьи песни были его единственной колыбелью.

А она в ответ говорила о своем детстве, полном лесных тайн. О том, как бабушка учила ее языку трав — какой корешок унимает боль, а какая трава может усыпить или, наоборот, вернуть бодрость духа. Она рассказывала о первом найденном гнезде, о первом самостоятельно собранном целебном сборе, о тихой радости жизни в гармонии с природой.

Они говорили, не замечая ни пути, ни времени, и каждый открывал для себя целый незнакомый мир, скрытый за фасадом другого. Он — дикую, свободную мудрость, она — строгую, дисциплинированную нежность.

Тропинка между тем вела вверх, и вот деревья расступились, открыв лысую вершину горы, куда они вышли, сами того не ожидая. И тут оба замерли, пораженные. Над ними висела полная луна, огромная и ослепительно яркая. Она заливала все вокруг серебристым, почти неестественным светом, превращая ночь в волшебный день. Каждая травинка, каждый камень отбрасывал четкую тень. В этом свете Моргана казалась сказочным созданием, а черты лица Лотара смягчились, утратив былую надменность.

Они стояли, глядя друг на друга, и все слова были уже сказаны. Все барьеры — происхождения, долга, страха — рухнули под этим лунным светом. Он медленно, давая ей время отстраниться, приблизил свое лицо к ее лицу. Она не отпрянула. Ее глаза цвета морской волны смотрели на него бездонно и открыто.

Их губы встретились в первом, нерешительном поцелуе. Он был прохладным от ночного воздуха и сладким, как дикий мед. В этом поцелуе не было страсти обжигающей плоти, но была вся свежесть их душ, нашедших друг друга. Для него это было падением в бездну, для нее — полетом.

Он прикоснулся к ее волосам, и они оказались такими же шелковистыми, как он и мечтал. Она чувствовала легкий запах металла, кожи и чего-то неуловимо благородного, что было его сутью.

В ту ночь под полной Луной на лысой горе великий рыцарь и лесная травница перестали быть рыцарем и травницей. Они были просто юношей и девушкой, нашедшими друг в друге ту самую недостающую часть, которую даже не знали, что искали. Опьяненный любовью Лотар переезжает в домик Морганы.

Это был период глубокого, почти невозможного счастья. Опившийся любви Лотар, чье сердце еще недавно было предано лишь славе и стали, нашел новый смысл в простом деревянном доме, пахнущем сушеными травами и яблоками. Он перевез свои немногочисленные, но дорогие пожитки в скромное жилище Морганы, и его латы, повешенные на стену, стали просто воспоминанием, а не частью его сути.

Дважды за те первые счастливые месяцы он вынужден был покидать свой рай. Он ездил в столицу — уже не как триумфатор, а как проситель. Он являлся к королю, чтобы отчитаться о своем местонахождении, формально сложить с себя некоторые обязанности при дворе. Старые товарищи по оружию смотрели на него с недоумением и жалостью, шептались за его спиной. «Он сошел с ума», — говорили одни. «Его околдовала какая-то деревенская ведьма», — ворчали другие. Но Лотар был глух к их пересудам. Его мысли были там, в лесной деревне, где его ждала она. Остальное время они проводили вместе, и каждый день был открытием.

Он, сбросивший гордыню вместе с доспехами, учился ее жизни. Она показывала ему, как отличать съедобный корень от ядовитого, как по шелесту листьев угадать погоду, как находить в лесу тихие поляны, куда приходят пить воду лесные олени. Он, привыкший командовать, теперь следовал за ней, слушал и учился. А она, в свою очередь, открывала для себя его мир через его рассказы. Он читал ей стихи, которые знал наизусть, рассказывал легенды о королях и драконах, объяснял устройство далеких городов. Иногда, чтобы рассмешить ее, он передразнивал надменных придворных дам или важных герцогов, и ее смех, чистый и звонкий, становился для него лучшей наградой. Они были двумя половинками, нашедшими друг друга. Он принес в ее тихий мир ветер дальних странствий и эпических саг. Она подарила ему то, чего он был лишен с детства, — безоговорочное принятие, тишину, которая не была пустотой, и любовь, не требовавшую от него быть кем-то, кроме самого себя.

В те дни Лотар думал, что навсегда похоронил в себе того надменного рыцаря. Он был просто человеком, любившим женщину. А Моргана, глядя, как этот могущественный воин с такой нежностью помогает ей развешивать пучки мяты или с таким благоговением слушает ее простые истории, все больше доверяла ему свое сердце. Они строили свой маленький, хрупкий мир, не подозревая, что тучи уже сгущаются на горизонте и последний акт их трагедии уже готовится начаться.

Идиллия, как и любой цветок, не могла цвести вечно. Дни сливались в недели, недели в месяцы, и ослепительная страсть начала медленно уступать место привычке. Первым тревожным звоночком, который Моргана заметила, но не захотела признавать, стало то, что Лотар перестал приносить ей букеты полевых цветов. Сначала она думала, что он просто забыл, потом — что занят. Но потом поняла: исчезла сама потребность дарить. Романтический жест стал ненужным ритуалом в круговороте будней.

Ее образ в его глазах тоже начал меняться. Таинственная лесная дикарка, волшебница с глазами цвета моря, постепенно стала просто... Морганой. Девушкой, которая варит по утрам простую кашу, чинит свою скромную одежду и пахнет не магией, а дымом очага и сушеным чабрецом. Ее мудрость, прежде казавшаяся ему бездонной, теперь иногда воспринималась как наивность в вопросах мира за пределами леса. Ее рассказы о травах начали казаться ему однообразными.

Его взгляд, когда-то не отрывавшийся от нее, начал блуждать. Однажды, когда она выходила из дома, она застала его стоящим у забора и внимательно смотрящим куда-то вдаль. Она последовала за его взглядом и увидела молодую пастушку, дочь мельника, которая весело перебегала через луг, высоко поднимая подол платья и оголяя крепкие загорелые ноги.

В глазах Лотара не было ничего непристойного, но там было любопытство. Интерес к чему-то новому, свежему, непричастному к той рутине, в которую погрузились его чувства.

Он стал чаще вспоминать столицу. Сначала с отторжением, потом — со всё более нарастающей ностальгией. Ему начали сниться шумные пиры, звон кубков, восхищенные взгляды дам, адресованные не простому жителю деревни, а Великому Рыцарю. Он ловил себя на том, что, чистя стойло для Эгира, мысленно репетирует речи перед королем, которых никогда уже не произнесет. Он по-прежнему жил с ней, делил кров и ложе. Но его поцелуи стали привычными, его объятия — менее жадными. Пылкая страсть угасла, оставив после себя лишь теплый пепел привычки. И в этой новой, зыбкой реальности Моргана с ужасом начала понимать, что человек, ради которого она открыла свой мир, понемногу уходит из него, даже физически оставаясь рядом. А Лотар, глядя на закат над знакомым уже до тошноты лесом, всё чаще думал, что, возможно, величайшей его ошибкой было бегство от самого себя.

И вот то, что должно было случиться, произошло... В ту ночь тишина в доме была иной — густой, звенящей, неспокойной. Моргана проснулась от этого непривычного звука. Место рядом с ней на постели было пусто и холодно. В груди, словно острый серп, вонзилась знакомая тревога, которую она неделями пыталась отогнать.

«Может, вышел подышать?» — попыталась она обмануть себя. Но сердце, куда более прозорливое, чем разум, уже знало правду. Эта пастушка... Ее молодость, ее беззаботный смех, который он, казалось, так жадно ловил. Но нет, она отгоняла эти мысли, называя их наваждением. Однако подозрения, как ядовитые ростки, уже проросли сквозь все ее доводы.

Она уже несколько раз замечала: он исчезал по ночам, когда думал, что она спит. Притворное ровное дыхание, тихие шаги, скрип двери... И каждый раз утром он ссылался на бессонницу или на то, что ходил проверить Эгира. Но в ту ночь она не спала и не стала ждать. Ведомая жгучей, мучительной уверенностью, она накинула платок и выскользнула из дома. Ночь была ясной и холодной. Над головой висела та самая полная луна, яркая и безжалостная, та самая, что когда-то была свидетельницей их страсти. Небо было таким же безоблачным, как и в ту ночь на лысой горе. Теперь та же луна освещала ей путь к мельнице — месту, куда, по ее догадкам, он мог пойти.

Она шла, не чувствуя под ногами земли, ее сердце колотилось где-то в горле. И вот мельница показалась впереди. Возле самого колеса, омываемые лунным светом, стояли две фигуры. Он, ее Лотар, в своей дорогой, хоть и простой теперь, рубахе. И она — юная пастушка, ее смех теперь звучал не беззаботно, а вызывающе. Он что-то шептал ей на ухо, а она кокетливо отстранялась, но тут же притягивала его ближе.

Моргана застыла, как подкошенная. Мир сузился до этой картинки, до этого предательства, высеченного в серебре лунного света. Она не слышала больше ни шелеста листьев, ни журчания воды. Только тихий, счастливый смех другой женщины и молчаливое согласие того, кто клялся ей в вечной любви.

Она не издала ни звука. Горячие слезы хлынули из ее глаз, но она тут же смахнула их, словно опасаясь, что они выдадут ее присутствие. Развернувшись, она побежала. В лес, где когда-то она постигала мудрость трав, где они впервые были счастливы. Лес, бывший ей единственным домом, теперь должен был поглотить ее боль. А в спину ей бил холодный, предательский свет полной луны.

Ярость. Она не была слепой, безумной вспышкой. Нет. Это была холодная, кристально чистая, стальная ярость, что вытеснила всю боль, все слезы, оставив лишь одно — неумолимую потребность в возмездии. Ее сердце, еще недавно разбитое, теперь превратилось в кусок черного кремня.

Она знала, как отомстить. Знания, переданные ей бабкой, знания о скрытых силах природы, которые она всегда использовала для исцеления, теперь должны были послужить иной цели. Она прокралась в самую глушь леса, туда, где росли травы, не предназначенные для добрых снадобий. Бледный, ядовитый папоротник, впитывающий лунный свет; колючий чертополох, что растет лишь на могильных холмиках; корень мандрагоры, чей стон при выкапывании мог свести с ума. Каждое растение она срывала с безжалостной точностью, шепча не благодарность, как раньше, а слова проклятия.

Заскочив домой, она схватила пустое ведро и направилась к Змеиному источнику — месту, где вода, по преданиям, была холодна как смерть и обладала свойством замораживать не только плоть, но и судьбу. При свете той же предательской Луны она зачерпнула воды, темной и неподвижной.

Вернувшись в свою лесную лабораторию, она разожгла костер и повесила над ним старый котелок. Вода из проклятого источника по-змеиному зашипела, не желая нагреваться. Ярость Морганы лишь разгоралась, подпитывая магию. Ее мысли метались между образом Лотара с пастушкой и ее планом. «Предатель... Лжец...» — шипела она в такт потрескиванию хвороста.

И тогда ее взгляд упал на коновязь, где мирно дремал великолепный Эгир. Преданный конь, бывший когда-то их общим любимцем. Теперь и он был частью лжи. Да, даже конь не достоин пощады. Он унесет своего хозяина прямиком в проклятие.

В котелке уже варились зловещие травы, окрашивая проклятую воду в мутный, болотный цвет. Пар поднимался над ним клубами, пахнущими остывшей сталью и гнилью. Моргана стояла над своим творением, ее лицо, обычно столь прекрасное, было искажено гримасой холодной ненависти. Ее план осуществлялся. Она не просто готовила зелье сна. Она готовила вечное пророчество, заточение в бесконечном тумане, где он навсегда останется сном о том, что потерял, и кошмаром о том, что совершил. И его верный конь разделит эту участь, навеки став его хромым, несчастным спутником.

Лотар вернулся под утро, крадучись, как вор. От него пахло холодом ночи и чужим, дешевым парфюмом. Он осторожно прилег рядом, стараясь не потревожить ее сон. Моргана лежала с закрытыми глазами, ровно дыша, но каждый мускул в ее теле был напряжен до боли. Она чувствовала его ложь кожей, слышала стук его сердца, полного не раскаяния, а усталого удовлетворения.

Наутро она разыграла свой спектакль безупречно. Лицо ее было спокойным, даже нежным. Когда он сел за стол, она подала ему чашу с простоквашей и, глядя в окно на туманные поля, сказала с легкой грустью:

— Я вижу, как ты скучаешь по прежней жизни, мой рыцарь. По звону мечей, по реву толпы. Нехорошо такой доблести тлеть здесь, в глуши.

Лотар взглянул на нее с удивлением, в его глазах мелькнула надежда и пробудившееся тщеславие.

— Может, стоит съездить в столицу? — продолжала она, подходя к полке с травами. — На днях как раз должен быть большой турнир. И чтобы ты победил легко и наверняка... У меня есть для этого средство.

Она взяла с полки две небольшие кожистые фляги, наполненные мутной, темной жидкостью.

— Это отвар из особых трав, — сказала она, протягивая их ему. — Силы и неуязвимости. Одну выпьешь ты перед поединком. Вторую — выплеснешь на грудь и холку Эгира. Это сделает вас обоих непобедимыми.

Лотар ничего не заподозрил. Его сердце, уже тосковавшее по блеску арены и запаху славы, с жадностью ухватилось за этот предлог. Мысль о легкой победе, о новом триумфе, который затмит даже старые, ослепила его окончательно. Он видел не зловещий отвар, а свое блистательное будущее.

— Ты... Ты права —сказал он, сжимая фляги. В его голосе звучала неподдельная благодарность, столь горькая в своей нелепости. — Я вернусь к тебе с новой славой!

В тот же день он стал собираться. Он натягивал латы с привычной, почти машинальной ловкостью, и с каждым застегнутым ремнем его плечи расправлялись все увереннее, а взгляд становился тверже. Он возвращался домой — в мир стали и славы. Моргана стояла на пороге и смотрела, как он, сияющий и полный надежд, вскакивает в седло Эгира. Она не махала ему на прощание. Она просто смотрела, как он уезжает в туманное утро, увозя с собой их любовь, свою честь и свое будущее — в двух маленьких флягах с проклятием, которое должно

Въезд Лотара в столицу был подобен возвращению героя из забытой легенды. Сначала его не узнавали, но, когда слухи пронеслись по улицам, толпа стала собираться, указывая на статного всадника и его великолепного коня. Его имя снова зазвучало на устах — сначала шепотом, а затем и громкими, восторженными криками. Он сидел в седле прямо, с высоко поднятой головой. С каждой минутой, проведенной в гуще ликующих горожан, его охватывало давно забытое опьянение. Ощущение собственной значимости, такое громкое и простое, начинало глушить сложную, тихую мелодию его лесной жизни.

Король, узнав о его возвращении, немедленно призвал его к себе. В тронном зале монарх встретил его с распростертыми объятиями. «Лотар! Наш сокол вернулся в гнездо! — воскликнул король. — Мы думали, ты навсегда затерялся в своих лесах. Твое участие в турнире — лучшая новость за последние годы!»

Эти слова стали бальзамом на душу Лотара. Он снова был здесь, в центре мира, желанным и почитаемым. Вся горечь сомнений, терзавших его в тишине ночей, все мысли о том, не совершил ли он величайшую ошибку своей жизни, — всё было отброшено. Он видел лишь восхищение в глазах короля и зависть — в глазах других рыцарей.

Настал день турнира. Небо над ареной было хмурым, свинцовым, но для Лотара сияло самое яркое солнце — солнце его грядущего триумфа. Облаченный в сияющие, тщательно отполированные латы, он чувствовал себя непобедимым. В его дорожной сумке лежали та самые фляги.

Перед выходом на арену он удалился в свою палатку. Сердце его билось ровно и уверенно. Он не чувствовал ни страха, ни волнения — лишь предвкушение легкой победы. «Чтобы победил легко и наверняка...» — прошептал он слова Морганы, и на его губах появилась улыбка.

Он вытащил первую флягу, выдержал мгновение, словно произнося тост за свою славу, и затем залпом выпил содержимое. Зелье было горьким и холодным, оно обожгло горло и разлилось по жилам ледяным огнем, но он счел это признаком могучей силы, вливающейся в него.

Затем он подозвал Эгира. Верный конь потянулся к нему, доверчиво фыркая. Лотар вылил вторую флягу ему на грудь и холку, втирая темную, маслянистую жидкость в его блестящую шкуру. Эгир вздрогнул, на мгновение застыл, и из его ноздрей вырвалось облачко пара, странно густого и неподвижного.

Лотар ничего не заметил. Он видел лишь себя — победоносного, вновь венчаемого славой. Он вскочил в седло, взял в руку копье и выехал на арену под оглушительный рев толпы. Он был уверен, что сейчас начнется его величайший триумф. Он не знал, что это был его последний выход. И что туман, в котором ему суждено было блуждать вечность, начал рождаться не в лесу, а здесь, на солнечной арене, из его собственного тщеславия и того горького зелья, что текло теперь в его жилах и в жилах его верного коня.

Я, сэр Годвин, стоял напротив легенды. Лотар. Тот, чье имя не сходило с уст всей столицы. Когда вызвали мое имя для поединка с ним, сердце ушло в пятки. Но что поделать — долг есть долг.

Мы начали сближаться. И тут случилось нечто немыслимое. Его конь, великолепный Эгир, чьи копыта отбивали четкий ритм славы, вдруг споткнулся. Впервые в жизни, как показалось всем. Не на кочке, нет — просто будто воздух под его ногами стал плотным, как смола.

Лотар, не теряя порыва, обрушил на меня меч. Первые удары были стремительными, точными, какими и должны быть удары мастера. Но затем... затем я почувствовал, как по коже пополз холодок. Откуда-то с низин, с самой арены, стал подниматься туман. Не густой, но навязчивый. И с его клубами движения Лотара начали замедляться. Словно он двигался сквозь воду. Сквозь сон.

Он больше не атаковал. Он... плыл. Его взгляд стал пустым, стеклянным, устремленным в никуда. Он двигался как сомнамбула, с той жуткой, завораживающей грацией лунатика. Я отступал, не в силах заставить себя нанести удар по этому призраку. Ужас сковал мою руку.

И в этот миг он, почти не глядя, сделал очередное, едва заметное движение мечом. Я инстинктивно подставил щит.

И тогда на меня обрушилась сила, не имеющая ничего общего с человеческой. Это было не сопротивление стали, а будто сама земля внезапно ударом поднялась мне навстречу. Не он меня отбросил — отбросила невидимая стена между ним и остальным миром. Меня отшвырнуло через всю арену, как щепку. Щит треснул, рука онемела. Я рухнул на песок, и мир померк.

Очнулся от оглушительной тишины. Трибуны, еще недавно ревущие, теперь замерли в оцепенении. Все глаза были прикованы к Лотару. Он, не обращая ни на кого внимания, медленно, очень медленно развернулся и побрел к своему коню. Его походка была той же — тяжелой, сонной, не от мира сего.

Эгир стоял, понуро опустив голову. Он тоже двигался странно, будто каждое давшееся ему шаг давался с огромным трудом. Лотар с невероятным усилием втянулся в седло.

Стража у ворот арены, бледные как полотно, в ужасе отшатнулась и распахнула створки. И они уехали. Не поскакали — поплыли. Конь, временами спотыкаясь о невидимые преграды, и всадник, неподвижный, как каменное изваяние, медленно скрылись в густеющем тумане, который, казалось, ждал их за воротами, чтобы поглотить навсегда.

Я лежал на песке и понимал, что стал свидетелем не поражения. Я видел конец. И это было страшнее любой смерти.

С тех самых пор так и длится их вечный путь. Не может ни проснуться и не остановиться тот, кто когда-то жаждал славы больше жизни. Застывший в полудреме, замурованный в собственной гордыне и чужом гневе, Лотар обречен вечно брести сквозь туманы, что стали его единственной реальностью. И конь его поныне всё меряет шаги — те самые шаги, что когда-то были таким гордым и победоносным галопом, а теперь превратились в медленный, неуверенный стук по бесконечной дороге.

И порою возникает в тумане сонный рыцарь перед запоздалым путником или одиноким пастухом — безмолвное предостережение о том, как губительна ложь и как страшна бывает месть оскорбленного сердца. И конь, хромой на три ноги — вечный спутник в вечном наказании.

А что до Морганы? О ней в тех краях больше ничего не слышали. Лишь изредка, шепотом, купцы, приходящие с востока, рассказывали, будто бы за морем, в далекой стране, появилась женщина неземной красоты с глазами цвета морской заводи и волосами цвета осеннего пламени. Говорят, она поселилась в башне на утёсе, что нависает над бушующим морем, и взяла себе новое имя — Агата. И будто бы знает она тайны ещё более глубокие, чем те, что знала прежде. Но это лишь слухи. Ведь кто может сказать наверняка, куда уходит боль колдуньи и что рождается из её пепла?