Совершенство

Лето. Самый его пик. Восточные окраины Конгломерата, того самого, что пришёл на смену Федерации, где раскинулось нагорье Знаний, затянутое вечной дымкой туманов, не совсем природного происхождения. Воздух был густой, влажный, да к тому же пропитан запахом гниющей хвои, влажного камня и озоном. Исполинские древние деревья, словно колонны какого-то забытого бога, упирались своими вершинами в небесную твердь, а их ветви, плотно переплетённые, образовывали почти непроницаемый полог. Где-то высоко над головой жужжал квадрокоптер системы Контроль земли, и звук этот мгновенно тонул в гулкой, давящей тишине.

А в небе висело оно – пронзённое Солнце. Вечный памятник чужой войне. Его лик насквозь пробивал гигантский клинок, отлитый из позеленевшей космической бронзы, а какой она ещё может быть, раз в жерле светила даже не подплавилась, и древней, как сама пустота. Острие выходило с обратной стороны, пробивая светило насквозь. От него исходило немое, всесокрушающее давление, заставляющее кожу покрываться мурашками. Оно нависало, заставляя всё живое чувствовать себя пылинкой в чужой, безразличной вселенной. Картина сюрреалистичная, будто сошедшая с постапокалиптичного полотна, но её вдруг разрезала алая точка.

С рокотом турбин, оглушающим, низким, от которого дрожала грудина, над самыми макушками исполинов проплывал турболёт. Махина цвета свежей крови, вся в потеках и сколах обшивки. На его спине, на открытой палубе, кучковались будущие Начертатели – юноши и девушки из Новоалтайска. Их приглушённый гул, смех, обрывки фраз на сленге тонули в рёве двигателей. Они летели в академию, преодолевая пять тысяч километров монотонной вибрации и запаха перегретого металла.

Внутри, в душной кают-компании, пахло дорогими синтетическими пельменями, да-да, натуральные только для нищебродов, и потом. За одним из столиков, весь в пятнах от сметаны восседал он – Иван Большой. Парень лет семнадцати, мешковатый синий халат едва сходился на его тучном теле. Лицо круглое, распаренное, с каплями жира на подбородке. Он с довольным хрюкающим звуком похлопывал себя по животу, созерцая батарею пустых тарелок.

– Вот и ещё полтора кило намертво прилипли. Жизнь кончена, – с искренним страданием в голосе изрёк он и громко рыгнул. – А как только на пост президента Конгломерата буду претендовать? Мне нельзя помирать молодым!

Мечта о кресле президента была его навязчивой идеей, словно параноидальным чипом, вживлённым в мозг ещё в детстве. Всё началось с классной старосты, которая не приняла его взятку в виде двух конфет и всё равно настучала преподавателю. Тогда-то он и понял: чтобы тебя не гнобили, нужно быть главным. А главнее всех – только президент. Его жизнь была не сахар, но родословная – настоящий техно-триллер. Однажды ночью тощий отец привёл его в фамильный зал и показал нейро-интерфейс с генеалогическим древом. Данные были неутешительны: все предки, чей вес переваливал за центнер, отправлялись на тот свет, не дожив до тридцати пяти. Сон той ночью был кошмаром: не инаугурация, а встреча с толстыми прадедами в цифровом аду.

Он скрежетал зубами, снова давая себе заклятие – с завтрашнего дня сесть на диету из энергетических паст и начать делать гимнастику. Решение принесло душевное облегчение. Ковыряя в зубах зубочисткой, он насвистывал простенький мотивчик и уставился в иллюминатор, на сизое, продавленное мечом небо.

– Интересно, понравится ли тому старому пердуну, доктору Лунатову, мой подарок? – ворочалась мысль в его голове, отдаваясь лёгким щелчком импланта. – Старинные артефакты – его поле. Учителя – не власть, но их связи – это трамплин. Backdoor в систему.

Он уже чувствовал себя на шаг ближе к заветному креслу. Уверенность эта была слепой, фанатичной, выдранной из автобиографий чиновников, что он поглощал в детстве вместо сказок. Удовлетворённый, Иван обвёл взглядом зал, чтобы издать очередной довольный вздох, но застыл.

Его глаза расширились. За стеклом, вдалеке, из ниоткуда выползала чёрная, живая стена. Грозовые тучи, но не простые – они клубились, как мазут, и сквозь них с сухим, рвущим раскатом били всполохи не фиолетового, а ядовито-зелёного электричества. Они пожирали небо, приближаясь с немыслимой скоростью.

По кают-компании прокатилась волна напряжённой тишины, которую тут же разорвал чей-то сдавленный, полный чистого ужаса крик:

"Магнитная гроза!"

Кожа на затылке затрещала от статики. Иван Большой почувствовал, как по спине пробежали мурашки – не от страха, а от резкого скачка энергии. С тех пор как Конгломерат вступил в эру Карточного Источника, привычный мир треснул по швам. Воздух, пропитанный аномальной карточной энергией, рождал чудовищ – магнитные бури, выжигающие чипы и калечащие навигационные системы. Обычные турболёты давно стали летающими гробами. Только эти уродливые махины, подпитываемые гудящими карточными преобразователями, могли пробиться сквозь адский хаос ионосферы.

Оглушительный рокот, от которого задрожала обшивка корабля, разорвал гомон толпы. За иллюминаторами клубилась уже не просто туча – это была живая, пульсирующая стена тьмы, прошитая судорожными вспышками изумрудных молний. Они оставляли на сетчатке кислый, ядовитый след. Сердце Ивана отчаянно заколотилось в такт вибрациям корпуса, которые вдруг начали меняться – турболёт сбрасывал скорость, его двигатели с надрывным воем боролись с нарастающим магнитным полем.

Гул тревоги был внезапно разрезан шипением гидравлики. Дверь в кают-компанию распахнулась, впустив порцию леденящего, пахнущего озоном воздуха. В проёме возник силуэт. Старик в белоснежном халате, от которого слепило глаза. Его лицо было испещрено картой морщин, но держался он с выправкой голографического идола. Вокруг него буквально висело силовое поле непоколебимого авторитета, аура такая плотная, что её можно было пощупать руками.

– Всем – в палату внутреннего созерцания! – его голос, усиленный имплантом или просто силой воли, рухнул на толпу, пригвоздив к местам. – Облечься в магнитные костюмы со встроенными картридерами. Через пять минут – в эпицентр бури!

Студенты зашевелились, поднимаясь с кресел, их взгляды – смесь страха и обожания – были прикованы к старику. Иван аж подпрыгнул внутри. Доктор Лунатов. Тот самый. Тот, кому он послал "гостинец". Вид у него был под стать легендам – настоящий архивариус эпохи Разлома. Иван мысленно похлопал себя по плечу: его "инвестиция" была верным ходом в этой большой игре.

Пока он строил воздушные замки из будущих должностей, холодный сканирующий взгляд Лунатова прополз по толпе и намертво зацепился за него. Старик бесшумно приблизился. Его рука, сухая и жилистая, вынырнула из складок халата и швырнула на стол половинку чёрной карбоновой маски. Той самой.

– Молокососам нечего разбрасываться своими "подарками", – его слова обжигали, как разряд. – Пока ты не стал моим студентом, твои взятки – мусор. Я видел таких, как ты, больше, чем ты видел голограмм. Забери свою безделушку.

Голос его был ровным и непроницаемым, как титановая плита. Иван, машинально хватая маску, почувствовал, как потелют ладони. В голове замигал тревожный сигнал. И тут же сработал внутренний поисковик, выдав закэшированную цитату из мемуаров одного олигарха: "Перед вышестоящим – винись, даже если не виноват. Большая проблема рассыплется на мелкие".

Иван сделал вид, что глубоко вздохнул, опустил голову и выдавил из себя максимально искреннее:

– Вы правы, учитель! Я совершил ошибку!

Лунатов слегка приподнял бровь. Признания он слышал разные – от истеричных до сквозящих презрением. Но такое… обезоруживающе простое. Иван же внутренне ликовал. Работает! Старые учебники по карьере – настоящий клад.

Старый доктор хмыкнул и обвёл взглядом притихшую кают-компанию.

– Вы – будущее академии Начертателей! – его голос снова загремел, полный презрительного металла. – Слова таких, как я, вы должны не слушать – вы должны их вбивать в чипы памяти! Претворять в жизнь!

Студенты дружно потупили взгляды, изучая узоры на пластиковом полу. Все, кроме Ивана. Его час пробил. Молниеносным движением он извлёк из складок халата компактный планшет, щёлкнул стилусом и с проникновенным видом начал что-то яростно записывать. Взгляд его периодически отрывался от экрана, чтобы с благоговением скользнуть по фигуре учителя, и он кивал, кивал с видом величайшего прозрения. Ещё одна глава из учебника: "Создай видимость абсолютного внимания".

На него косятся. Кто-то с недоумением, кто-то с усмешкой. Лунатов замер, наблюдая за этим спектаклем. За десятилетия преподавания он повидал всяких – подлиз, гениев, психов. Но такого нарочитого, такого откровенно расчётливого…. В уголках его строгих губ заплясали микроскопические искорки.

– Мальчик, – голос его внезапно стал тише и острее, – на этого старого циника лесть не действует. Молись этой магнитной буре. Иначе бы устроил тут лекцию на трое суток. Таких, что твой планшет мгновенно переполнился бы. И это, что за хламом ты пользуешься, раз на нём нет даже транскрибатора речи?

Воздух в кают-компании сгустился, стал тяжёлым, как свинец. Казалось, даже вечный гул турбин притих, подавленный внезапно навалившимся авторитетом. Старый Лунатов больше не был просто брюзглым преподавателем. Он выпрямился, и вот он уже – монолит, архаичный терминал, с которого вещает сама Власть. Его аура давила на виски, заставляя студентов непроизвольно отводить взгляд.

Пальцы Ивана Большого сами собой нашли в кармане прохладную, отполированную до зеркального блеска записывающую пластину. Импульс – достать, начать фиксировать каждое слово. Но взгляд, выхвативший за иллюминатором очередную ядовито-зелёную вспышку, отменил решение. Сегодня он уже достаточно унизился перед этим старым хрычом.

Лунатов обвёл притихшую толпу взглядом, в котором читалось вечное превосходство того, кто держит в руках пульт управления.

– Запомните, – его голос прорезал тишину, как луч лазера. – Вы тасуете карточные колоды, но в первую очередь – вы должны закалять характер. Жадность, подлость, погоня за юбками – мусор в вашей голове. Не забывайте: "похоть" венчает клинок! Ворковать можете, но за границы дозволенного – ни шагу.

Внезапно из его браслета, стильного хромового аксессуара, вырвался кокетливый, сладкий до приторности голосок: "Папуля-а, где ты? Я никак не справлюсь с застёжкой на карточно-магнитном костюме… Помоги же!"

Голосок был таким томным и юным, что у половины студентов дёрнулись брови. Лунатов дёрнулся, будто получил разряд по голой схеме. Он судорожно кхыкнул в кулак, отбросил остатки величия и, бросив на прощание суровый взгляд, развернулся на каблуках и засеменил к выходу, уже бормоча в браслет:

– Уже бегу, детка, не волнуйся. Сейчас всё будет.

Мгновенная трансформация из оракула в услужливого "папулю" была настолько оглушительной, что студенты застыли с отвисшими челюстями. Иван на секунду забыл, как дышать. А когда кают-компанию взорвал гул обсуждений, его лицо исказила гримаса чистой ненависти.

"Бесстыжий старый хрыч! – мысленно взвыл он. – Вещает о нравах, а сам пристроил себе какую-то кису! Девчонок на всех не хватает, а этот, у которого уже кремний сыпется, ещё и молодых отжимает! Всё на своём статусе!"

Эта мысленная тирада лишь подлила масла в огонь его амбиций. Да, он точно должен стать большим чиновником. Самым большим.

Пронзительный вой сирены разрезал гул. Злясь и перешёптываясь, толпа потянулась в самое сердце корабля – в палату внутреннего созерцания. Убежище, бронированный кокон, способный пережить даже прямую пробоину в обшивке.

Внутри царил полумрак, подсвеченный лишь голубоватой подсветкой контуров сидений. Студенты, облачаясь в обтягивающие карточно-магнитные костюмы, похожие на вторую кожу, походили на призраков. Иван, с трудом натягивая свой комплект на тучное тело, вдруг встретился взглядом с высокой, длинноногой девушкой в нескольких рядах от него. Они синхронно скривились, будто унюхав запах палёного кремния. Мила Дубинина. Его школьная обличительница, та самая, что не взяла взятку в виде двух конфет.

– Чтобы ещё и здесь её терпел! – прошипел он себе под нос, отворачиваясь. – Ладно, потерплю до академии. А там… с моими козырями обязательно вопьюсь в какую-нибудь должность, пусть и мелкую.

Когда последний костюм был застёгнут, преподаватели академии Начертателей, с каменными лицами, прочли краткий инструктаж о "смертельной опасности" и "непоправимых последствиях". Их голоса были такими мрачными, что у многих на лбу выступил холодный пот. А затем они просто вышли, и тяжёлая дверь с глухим шипением гидравлики захлопнулась, оставив студентов в полусумраке.

Тишина стала густой, давящей. Слышалось лишь прерывистое дыхание да тихий гул корабля, бьющегося в эпицентре шторма. Иван явственно чувствовал, как стучит его собственное сердце, отдаваясь в висках. Никакие мантры из автобиографий чиновников не помогали – страх был физическим, вкуса меди на языке.

И тут корпус турболёта содрогнулся, будто его ударили молотом гиганта. Они вошли в зону.

Снаружи это было зрелище апокалипсиса. На фоне чёрной, кипящей стены тучи их алый корабль казался букашкой. Молнии, не фиолетовые, а кислотно-зелёные, били в корпус, но их поглощало мерцающее силовое поле. Мир сошёл с ума тридцать семь лет назад, когда из космоса пришёл тот самый меч и пронзил солнце. С его появлением и падением осколков рукояти старая цивилизация, достигшая пика в 3029-м, рухнула. На её обломках взошла новая – эра Источника, эра карточной энергии, переплавки артефактов и древних текстов, что несли силу прямо из глубины веков.

А в палате внутреннего созерцания странная тяжесть начала сковывать веки. Неодолимая, густая волна сна накатила на всех, включая Ивана, затягивая в пучину сновидений, пахнущих озоном и статикой.

В носовой рубке, в клубах ароматного дыма дорогой сигарры, собрались восемь преподавателей. Они небрежно потягивали чай из фарфоровых кружек, смеялись и обменивались беззаботными шутками. Словно и не было никакой смертельной опасности. Во главе стола, попыхивая вейпом, восседал тот самый "бесстыжий старый хрыч" – доктор Лунатов.

– Ректор, система готова, – доложил один из них, на экране перед ним танцевали струи данных. – Запускаем испытание для этой партии?

Лунатов усмехнулся, выпуская дымное кольцо.

– Включайте.

***

Ледяной свет луны впивался в спины, разрывая бархатную тьму на клочья. Воздух нагорья Знаний был густым, обжигающе-холодным, пахшим озоном и перегревшимися нейросетями. Влажность оседала на коже липкой, мерзкой плёнкой, а под ногами чавкала и хлюпала жижа из перегнивших растений, спутанных клубками кабелей и обглоданных временем костей. Где-то вдаль, в фиолетовой мгле, пронзительно и одиноко вскрикивала стальная птица, и эхо раскатывалось по ржавым колоннам древних серверов.

Среди этого хаоса, у ручья, струившегося словно ртуть, застыли две тени. Одна – высокая и порывистая, как антенна, ловящая потерянный сигнал. Её пальцы судорожно касались краёв потрёпанного наручного картридера, а взгляд метался, рассматривая мрак. Вторая, приземистая и круглая, с лицом, подсвеченным нежным голубым свечением вейпа, копошилась у воды. Она расстегнула застёжки на своём биокомбе, обнажив кожу, мерцавшую, как молочный экран. Ледяная вода коснулась порезов у подмышки – её тело дёрнулось от резкой, пронзительной боли.

– Иван, – её шёпот был похож на шипение перегруженного динамика, – третий день. Консервы на исходе. Батареи садятся. Отклика нет.

Высокая, та, что звалась Милой Дубининой, лишь сжала губы. Три дня назад они были курсантами академии Начертателей, их разумы парили в слоях эфира. А теперь – лишь биомусор, затерянный в самом пекле оффлайна.

Их размышления прервал грубый, хриплый звук. Поблизости, под сенью гигантского шашлычного дерева с проросшими сквозь него светодиодами, стоял здоровенный детина. Иван Большой. Он, громко ругаясь, справлял нужду, и едкая струя его мочи с шипением разъедала мох на древних корнях. Он не видел девушек, не заметил и хрупкий светящийся цветок, который его струя прибила к грязи.

– Чёрт возьми! – его рык был похож на скрежет тормозов поезда в метро. – Я, Иван Большой, всегда видел людей насквозь, как сквозь стёкла шлема! А эти крысы из академии… эти Начертатели… провернули такую аферу! Настоящий взрыв турболёта подстроили, чтобы списать нас, отбросы!

Ярость пульсировала в нём, как перегретый процессор. Три дня назад их вырвал из сеанса внутреннего созерцания оглушительный грохот. Их вышвырнуло из горящего турболёта прямиком в этот ад. Магнитные шторма рвали обшивку на части, оставляя их одних в этих чёртовых джунглях.

Голод, твари размером с полчеловека – многоножки с лезвиями вместо ног и змеи с камуфляжным окрасом – быстро обнажили всю их суть. Кто-то сплотился, кто-то ушёл в себя. Кто-то оказался твёрд, как титан, а кто-то – пуст и полом, как битая шина. Мир этой реальности содрал с них все навороченные интерфейсы, обнажив голое, первобытное нутро.

"Гнильё, а не люди", – прошипела мысль в его перегретом мозгу.

Ледяные иглы дождя шипели, испаряясь об раскалённое покрытие его нейро-кольца. Три дня. Семьдесят два часа его личный счётчик паники зашкаливал. Он, Иван Большой, тот, кто обычно давил массой и авторитетом, шарахался от каждого шороха, прятался в тени своей заклятой противницы – Милы Дубининой. Держался на почтительной дистанции, у самого края лагеря, где свет бивачных костров терялся в ядовито-зелёном мареве нагорья.

Голод скрутил желудок в тугой узел. Рацион – жалкие крохи с чужого, враждебного стола. Он судорожно сглотнул, активируя сенсоры на перстне-коммуникаторе. Процессор щёлкнул, выбросив голограмму: минус три кило.

Сначала – тупая нестыковка. Абсурд. Он, чей метаболизм был заточен под запасание, как у старого терминала на аварийном питании. Он, кто как-то продержался месяц на дистиллированной воде и здоровом питании, да ещё и прибавил. А тут – три кило за три дня. Математика не сходилась. Реальность дала трещину.

И тут его мозг, напичканный мусорными данными и украденными автобиографиями столичных шишек, выдал нужный файл. Смутные намёки. "Испытания для новичков". "Инициация от академии Начертателей". Пазл сложился в уродливую, но ясную картину.

Уверенность рванула с пятидесяти до семидесяти процентов. Но последний, стопроцентный аргумент был при нём. Прямо у сердца. Половина чёрной карбоновой маски. Та самая, что старый доктор из Новоалтайска всучил ему со словами "пригодится". В суматохе он сунул её за пазуху – и забыл.

Его пальцы, всё ещё занятые штанами, дёрнулись к груди. Прошли насквозь. Сквозь ткань комбеза, сквозь кожу. Внутри, в самом что ни на есть реальном кармане, лежал лишь холодный призрак. Голограмма маски плыла, расплывалась, на её поверхности проступали и таяли нечитаемые руны чужого кода. Иллюзия не смогла её оцифровать. Не смогла переварить.

Струя его мочи всё ещё била в древний ствол, шипя и разъедая этот странный мох. Дыхание Большого стало прерывистым, как у перегревшегося движка. Цель всего этого цирка стала кристально ясна.

"Силу мышц не измерить до загрузки боевых модулей. Значит, дело не в этом. Дело в том, кто ты есть внутри, когда с тебя содрали все интерфейсы и бросили в реальный мир. Дело в вере. Или в её отсутствии".

Он дозаправился, потянул молнию. И тут его взгляд, скользнув по ручью, наткнулся на них. На Милу, что резко обернулась, с лицом, искажённым яростью. И на ту, вторую… Зайку. Её стройную фигуру, подсвеченную лунным неоном, капли воды на обнажённой коже, будто жидкое серебро.

– Тварь цифровая! – хрипнул он про себя.

Его зрачки расширились, захватывая картинку. Он почувствовал, а не увидел, как мышцы на спине Милы напряглись для броска. Мозг выдал экстренное решение.

– Чего уставилась, плоскодонка?! – рявкнул он, опережая её визг, натягивая штаны. – Не видела, как чипы охлаждают?!

Её оторопь длилась долю секунды. Лицо залилось багровым гневом.

– Толстомясный кибер-обрубок, а ты теперь у нас мужик?!

– А ты у нас теперь баба?! – парировал он, отскакивая в колючие заросли спутанных плиан. Холодный пот стекал по позвоночнику. – Вы мой аватар осквернили, чистоту данных! Как мне теперь в астрал выходить?!

С этими словами он рванул с места, сердце колотилось, как отбойный молоток по броне. Сзади уже слышался топот и ядовитое шипение Милы. Он нырнул в фиолетовую мглу, оставив позади двух ошеломлённых девушек у ртутного ручья. План действий был готов. Пора было начинать зарабатывать очки.

Крики Милы Дубининой пронзили ночную тишь нагорья, словно нож-стилет – гниющую плоть. Сигнал тревоги. Из-за ржавых обломков и дымящихся костров хлынула толпа. Они отрезали пути к отступлению, сомкнувшись стеной перед Иваном Большим. Во главе – статный юноша в белоснежном, словно только что из химчистки, комбезе. В руке – плазменный факел, отбрасывающий нервные блики на его надменное лицо. Клизманатов. Неформальный лидер этого сброда.

– Большой, что ты натворил?! – его голос был резок, как скрежет металла.

Взгляд Клизманатова метнулся к двум фигурам вдали – к Миле и её спутнице, что преследовали Ивана, пока он подтягивал штаны. В глазах Клизманатова вспыхнула ядовитая искра ревности. Он давно заряжал свои батареи в сторону Дубининой.

– Да я просто… охлаждал движок! – начал было Иван, но его слова потонули в новом крике.

Воздух вздрогнул, наполнившись едким, сладковато-гнилостным смрадом. Шёлот травы превратился в нарастающий гул, будто приближался рой машин. Из тёмных провалов между корнями, с низко свисающих кабелей-лиан хлынула волна. Море змей. Их чешуя отливала ядовитым неоном – кислотно-жёлтым, радиационно-зелёным, багровым. Они шипели, как перегретые паяльники, щёлкали крошечными, острыми как лезвия, челюстями, с которых капала фосфоресцирующая жижа.

Клизманатов дрогнул. Забыв про Большого, он сделал шаг к Миле, за ним – ещё несколько одурманенных адреналином курсантов. Но всё смешал пронзительный, леденящий душу звук. Не то плач младенца, не то вой сирены. И в темноте, рассекая воздух, метнулась алая молния. Красная змея, толщиной в руку, с мерзкой, бледной, почти человеческой головой. Детское личико с пустыми глазницами.

– Красноспинная лицезмея! – кто-то завизжал в панике.

Толпа дрогнула, поползла назад. Даже Клизмонатов, с лицом, внезапно побелевшим как экран смерти, попятился. Его сердце колотилось, пытаясь вырваться из грудной клетки. Все знали: один укус – и от тебя останется лишь лужица костей и расплавленного пластика.

Иван Большой сглотнул ком. Потом вспомнил. Нексус. Иллюзия. Его глаза, словно два сканера, загорелись холодным синим огнём. Час прокачать свой рейтинг!

– Может, Дубинина и трещит как пулемёт, и лицом не вышла, и вечно свой статус втирает… но Иван Большой – не какая-то тварь дрожащая! Он – мужик! Из плоти, крови и высокопрочной стали! Пока вы тут трясётесь, я покажу, что значит настоящая солидарность!

Он вдохнул полной грудью, вбирая в себя этот ужас, превращая его в горючее для своего спектакля. Забыв, что это лишь симуляция, он ринулся вперёд – тяжёлый, неповоротливый, но неудержимый, как танк на низких оборотах. Его пухлое тело, внезапно обретя невиданную грацию, лавировало между ядовитыми кольцами. Он достиг девушек как раз в тот момент, когда алая тварь с детским лицом приготовилась к броску.

С хриплым криком он схватил её – холодная, скользкая плоть извивалась у него в руках – и швырнул прочь, в темноту. Затем, не мешкая, одной рукой подхватил под себя очаровательную спутницу Милы, а саму Дубинину перекинул через плечо, как мешок с запчастями. И побежал. Пятясь, спотыкаясь, чувствуя, как острые, как иглы терминалов, зубы впиваются ему в ягодицы. Боль была… до неприятного реальной.

Добежав до условной безопасности, он рухнул на колени, дыхание хрипело, как неисправный вентилятор. Вся задняя часть тела пылала огнём.

"Перебрал с пафосом... Жопа – не железная", – промелькнуло в сознании.

Мила смотрела на него остекленевшим взгляром, её подруга – с смесью благодарности и дикого удивления. Остальные пялились как на пришельца.

Чувствуя, как яд иллюзии начинает добросовестно парализовывать его виртуальное тело, Иван из последних сил изобразил агонию и схватил Милу за руку.

– Дубинина... яд... отсоси... – его голос прерывался. – Жопа отнимается...

И тут его взгляд упал на пышную грудь её очаровательной подруги. Сработал внутренний калькулятор рисков. С последним усилием он сменил траекторию падения и рухнул лицом именно туда, в мягкие, упругие объятия, издав предсмертный, довольный вздох. На его лице застыла блаженная, отвратительная ухмылка.

***

В это время алый турболёт Конгломерата уже покидал радиоактивные пустоши нагорья Знаний, взрезая форсажами грязную облачность. В трюме, в коконах аппаратов внутреннего созерцания, спали сотни курсантов. Лицо Ивана Большого светилось идиотским, безмятежным счастьем.

В рубке старший Начертатель, тот самый старый доктор из Новоалтайска, хмуро смотрел на одну из голограмм. На ней тучный курсант только что рухнул на девушку.

– Имя этого… шарообразного альтруиста?

– Нексус-сон, но неотличим от реальности! Он продемонстрировал невероятную силу духа!

– Бесстрашие! Самоотверженность! Уникальный материал! Такой талант – раз в сто лет!

Педсостав гудел, как улей. Начертатели с горящими глазами уже делили между факультетами будущую звезду. Старый доктор молча листал досье Ивана Большого. На его лице застыло выражение глубокого, неподдельного сомнения.

"Неужели я… просчитался?" – его пальцы постучали по столешнице.