Создатель Петли

Сириус не помнил своего первого вздоха. Только вспышку проектора, разрезающую тьму, и голос, который назвал его куратором. Тогда город Ларкспир был лишь черновиком — грудой киноплёнок, склеенных страхом и надеждой. Творец, чьё лицо стиралось из памяти, как плёнка при перезаписи, вложил в его руки ножницы монтажа. «Создай из этого искусство», — сказал он. Но искусство обернулось адом.

Первой жертвой стала девушка с глазами цвета недоснятых сцен. Она мечтала о роли примы, но Сириус дал ей билет вдовы, вечно ждущей у разбитого телефона-автомата. Её слёзы стали топливом для города, её горе — первым кирпичом в стене вечного спектакля. Когда Ларкспир вырос, Сириус ощутил, как трещины на его коже засветились рунами, а в груди зажглось холодное сияние проектора.

Он носил маски. Сегодня — бархатный пиджак, сшитый из обрывков диалогов: «Я тебя люблю», «Прости», «Не уходи». Завтра — плащ из цифрового дождя, капли которого превращались в даты чужих смертей. Руны на зубах, вырванные из кодекса Творца, жгли язык, но давали власть. Сириус знал: каждый житель — актёр, а он — режиссёр, обречённый переписывать один и тот же сценарий.

До тех пор, пока не встретил её.

Элиза пришла не за перемонтажом. Её пальцы сжали кристалл тишины — украденный у Хранителя. «Я хочу увидеть, что за кадром», — сказала она. Сириус засмеялся, но проектор в его груди завизжал, будто испугался.

— Ты же знаешь, что за кадром — ничто, — провёл он рукой по экрану, показывая ей Ларкспир-изнанку: бесконечную монтажную с катушками «Сожаление», «Предательство», «Страх».

— Нет, — Элиза тронула трещину на его щеке. — Там — ты.

Он показал ей правду. Кадр 1: Творец, вскрывающий его грудь, чтобы вставить проектор. Кадр 2: Первый житель, согласившийся на «выбор». Кадр 3: Он сам, стирающий слёзы ребёнка, чьи родители стали тенями.

— Почему ты не сбежишь? — спросила Элиза.

— Без меня город умрёт, — не добавив, что боится стать ничем.

Она украла катушку с его именем. Когда Сириус настиг её на краю Ларкспира, где небо сшито из титров, Элиза уже вставляла плёнку в проектор-солнце. На экране — он, обычный человек, пишущий сценарий в кафе. Без трещин. Без рун.

Он убил её. Конечно убил. Но когда её кристалл разбился, Сириус впервые за века заплакал. Плёнки-слёзы жгли лицо, а проектор выплёвывал спрятанный кадр: он, ребёнок, запертый в кинотеатре без выходов.

Теперь он сидит в «Клубе Реквием», попивая вино из вен новичков. На стене — афиша с Элизой: «Вечное кино. Финал?».

— Хотите изменить сюжет? — спрашивает он Кая, и руны вспыхивают.

Но в кармане лежит осколок её кристалла. Иногда, в тишине между кадрами, он достаёт его и видит своё отражение — человека, который почти вспомнил, как это — бояться.

Последний кадр:
Сириус в пустом зале. На экране — Творец, протягивающий ему ножницы. «Начнём с начала». Занавес.