Спаси ее...

— Ваш нигилизм, молодой человек, подкупает своей непосредственной убежденностью, но это объяснимо вашим юным возрастом, в котором каждый уверен в своей правоте отрицания всего, что было до появления сего индивидуума на свет, и он с бараньим упорством отстаивает свои ложные убеждения. Все, что вы от меня услышали, это не плод болезни Альцгеймера выживающего из ума дедушки, а истинная правда. — Собеседник отвернулся к окну, и насупился. В купе стало тихо, лишь мерное постукивание колес о сочленения рельсов нарушали неприятную тишину непонимания двух эпох.

—Простите за вспыльчивость, — неожиданно обернулся от окна попутчик, и посмотрел с таким извинением во взгляде выцветших от времени глаз, что Михаил почувствовал укол совести, от того, что подверг сомнению рассказ этого престарелого человека.

Лицо изъеденное морщинами, с легкой желтизной кожи и синяки под глазами, говорили о слабом здоровье дедушки, подсевшего к нему на промежуточной станции. Маленький, щупленький, опирающийся на черную, потасканную трость, он вошел в купе, и как-то сразу заполнил все пространство своим присутствием. Есть такие люди, неказистые с виду, но на столько харизматичные, что полностью поглощают ваше внимание, а если они еще и великолепные рассказчики, то дорога в их компании пролетает совершенно незаметно.

— Вы меня извините, но все то, что вы рассказали, мало похоже на правду. — Михаилу даже показалось, что он покраснел. — Я любил сказки в детстве, любил всякие там ужастики, которыми мы пугали друг друга с друзьями по ночам, но все это только вымысел, а вы предлагаете мне поверить в ваш рассказ, более похожий на сюжет мистического романа. Простите еще раз, но я не верю.

— Мне никто не верит, — поник старик. — Не верит, пока сам не столкнется с подобным, и заметьте, что как только начнет этот столкнувшийся, рассказывать уже свою историю, ему так же крутят пальцем у виска и не верят. — Он посмотрел на Михаила и тому показалось, что в глазах попутчика вспыхнул красный огонь приготовившегося к броску хищника, но скорее всего это просто отразилось скользнувшее по вершинам проносящихся мимо деревьев солнце. — Вы сами все скоро узнаете, совсем немного осталось.

Там на перроне вас никто не встретит. Толик внезапно скончался, тромб знаете ли. Бабушки вашей, внезапно заболевшей, и требующей ухода к которой вы едете, не окажется дома, а соседи будут странными злыми и с удовольствием откроют дорогу в ад.

— Откуда вы все это знаете? — Побледнел Михаил. Он ничего не говорил этому старому человеку, ни о причинах своей поездки, ни о встречающем его друге детства.

— Вы о чем? — Поднял тот усталые глаза, в которых прочиталось безумие. — Вы о моем рассказе? Не берите в голову, я писатель, и на данный момент пишу роман, вот и расфантазировался. Со мной такое бывает. — Дед встал, по старчески простонав, и потянув затекшую поясницу, в попытке унять боль от ревматизма. — Вот я и приехал, скоро станция, пора прощаться. Вы уж не обижайтесь на старика, если что-то не то наговорил. Память в последнее время подводит, путаю иногда фантазии с реальностью, — он шагнул в сторону выхода, но внезапно обернулся, став на взгляд выше и расправив сгорбленные плечи, а в его глазах вновь вспыхнул жестокий, хищный огонек. — Лучше возвращайтесь домой Михаил Алексеевич, не играйте с судьбой, тем более там, во что вы не верите.

Он вновь сгорбился и стуча тростью вышел из купе, оставив своего спутника со странным ощущением чего-то жуткого и потустороннего в душе, с чувством надвигающейся неотвратимо опасности, которой не удастся избежать.

На перрон в городе со странным названием Погост, спустился из поезда молодой человек двадцати трех лет. Подтянутый, высокий, спортивный блондин с карими умными глазами, словно выточенным гениальным скульптором, загорелым, породистым лицом. Он сразу привлек внимание торговавших пирожками и прочей снедью женщин, суетящихся и расхваливающих перед пассажирами свой товар.

Одна из них, лет пятидесяти, подошла к нему, хитро сощурив глаза:

— Это к кому это в нашей дыре такого красавца занесло? Что-то я не припомню такого?

— Можно подумать вы всех тут знаете, — попытался отмахнуться от нее Михаил, внимательно посматривая в сторону вокзала, ожидая, что вот-вот появится встречающий его друг детства, но тот задерживался. Подхватив спортивную сумку и забросив ее на плечо, он шагнул прочь от назойливой торговки, решив пойти на встречу Толику, но женщина схватила его за руку.

— Мишка что ли? Журавлев? — Хлопнула она по бабьи себя по пышным бедрам. — Это сколько же лет прошло? Не признать так вот, сразу. Ты никак Толю ждешь? Не приедет дружок твой, помер на днях. На работу шел, да упал. Тромб говорят оторвался. Легкая смерть, быстрая. Молодой ведь еще совсем был, а вот на тебе как жизнь повернулась. — Тараторила она не останавливаясь, и от ее слов спина гостя города Погост покрылась холодным потом, а руки предательски затряслись: «Он все это знал, — прострелила мысль голову, — знал имя, знал про смерть и даже диагноз знал. Кто он такой?»

— Ты если к бабке своей, то такси возьми, у нас тут теперь аж четыре машины работают, не то, что в былые времена. Только ты к Митьке хромому садись, он и по опытнее остальных, и берет подешевле. — Не отставала от него женщина. — Ты чего побледнел-то? Толика вспомнил? Ну так тут уже ничего не поделаешь. Господь дал, Господь и забрал. Ты вот что… Ты погоди немного, сейчас состав отойдет я тебя к хромому и провожу.

Маленькие города, районные центры. В них казалось время остановилось сразу с момента основания, и не поддавалось попыткам людей внести изменения цивилизации. Кирпичные стены домов с новыми уже окнами. Вывески соперничающие между собой разницей эпох, тут и «Трактръ», тут и «Пиццерия», тут и «Булочная», тут и «Маркет», все перемешано, но дух все же еще тот, времен царя батюшки, неторопливый и правильный, подкупающей своей житейской мудростью и честностью.

Ничего не изменилось со времен последнего посещения Погоста Михаилом. Кажется даже цветы в привокзальной клумбе такие же, как и в тот день, и галки ругающиеся с воронами на столетней липе, и воздух наполненный полынью, медом клевера и дымом из трубы тепловой электростанции, все по старому, словно и не прошло этих десяти лет.

Тетя Валя, как звали навязчивую женщину, подтащила его к темно-синему автомобилю, на котором ржавчины было больше чем краски, с инвалидным значком на заднем стекле.

— Митька, — склонилась она к приоткрытым дверям машины, из которых валил густой табачный дым. Отвези гостя к бабке Марье, внук это ее. Навестить приехал. Ты только не обижай парня, по минимуму стребуй за довоз.

— Обижаешь мать, я человек с понятиями, своих не обираю, — высунулась из автомобиля небритая, взлохмаченная рыжая голова. — Садись парень, я до бабки Марьи тебя бесплатно довезу. Ее гость, мой гость. Ее родственник, мой родственник. Должник я ее. Она своими травками, да наговорами дочку мою с того света вытащила.

Бабу Марью в городе Погост уважали и даже побаивались. Слыла она, и не без основания, великолепной знахаркой, а злые языки даже называли не иначе как колдуньей, хотя оснований для этого, верующая искренне в Бога бабушка не давала. Но видимо так уж устроена человеческая натура, что если чего-то не понимает, то приписывает к нечисти.

Порычав по городским улицам прожженным глушителем, автомобиль остановился у знакомого с детства подъезда пятиэтажки построенной еще в позапрошлом веке.

Старенькие двери подъезда, потертая многочисленными ногами лестница пролетов и знакомая до боли дверь, обитая черным дерматином. Михаил надавил кнопку пожелтевшего от времени звонка, унимая выпрыгивающее от волнения сердце. Потом еще раз, потом еще, но все безрезультатно. Бабушка не открывала.

— Неужели он и тут был прав? — Прошептал бледнея парень. — Ее нет дома? Быть такого не может. Скорее всего она не слышит. Уснула. Она ведь жаловалась маме на слух, когда в последний раз звонила. — Михаил заколотил кулаком в дверь и закричал, — бабуля, открывай, это я Миша!

— Чего орешь? — Высунулся из квартиры напротив черноволосый мужчина, зверской наружности. — Нет ее, по грибы ушла утром. — Ты вообще кто такой, и что тебе от старухи надо? Вали от сюда, пока полицию не позвал!

— Я ее внук, Михаил, — начал объяснять парень.

— Не знаю никакого внука, сказали тебе вали отсюда! — Начал распыляться сосед.

— Не надо так волноваться, — выставил вперед руки словно защищаясь от атаки Журавлев, — Я не сделал ничего плохого, бабушка позвонила, и сказала, что у нее плохо со здоровьем, она просила кого-нибудь приехать, поухаживать. Странно, что она больная ушла по грибы.

— Чего еще от нечисти ждать, — нагло хмыкнул мужик, и крикнул обернувшись в свою квартиру. — Зинка! Ты внука нашей ведьмы-соседки знаешь?

— Мишку что ли? — Раздался приглушенный женский голос. — Конечно знаю. Лоботряс еще тот был.

— Тут у дверей бабки странный тип стоит, говорит что внук ее. Глянь, может и вправду он. — Прокричал недоверчиво рассматривая сверху вниз гостя мужик. — Да оторвись ты от своего сериала. Глянь говорю.

— Чего ему тут делать-то, он наверно в мыслях бабку похоронил давно, — прозвучал все тот же приглушенный женский голос. — Столько лет не показывался. — Из соседских дверей, отодвинув в сторону мужчину, высунулась постаревшая, опухшая слегка голова тети Зины. — Мишаня? — Изобразила она щербатую, фальшивую улыбку на пол лица. — Какими судьбами тут?

— Бабушка позвонила, сказала, что слегла, я поухаживать приехал. — Пояснил Журавлев.

— А Нинка что же, мамка твоя? Брезгует? — Хмыкнула женщина.

— Работает она, а у меня отпуск. — Пожал плечами Михаил. — А чего бабушка больная в лес-то ушла? Вроде как говорила, что не поднимается.

— Мне по чем знать, она вообще странная в последнее время. Как ей девчонку на излечение привели намедни, так она и изменилась. Из дома почти не выходит, только в церковь да магазин, а сегодня с утра, я как раз кактус поливала, так в окошко видела, как она с корзинкой до сухого долу пошла, ну ты помнишь наверно, это от кладбища налево, там места грибные, вот и подумала я, что она за грибочками направилась, а куда еще спозаранку да с лукошком? — Она с каким-то осуждением посмотрела в лицо хмыкнувшего мужика, выглядывающего из дверей рядом.

— Так вроде уже за полдень перевалило, что-то долго она, может случилось чего? — Забеспокоился внук.

— Да чего с ней в лесу случиться, она там лучше, чем в собственной квартире себя чувствует, — пожала плечами женщина.

— Ведьма она, вот и все дела. Самое место ей среди зверья. — Усмехнулся мужчина.

— Не смейте так говорить о моей бабушке, — сжал кулаки Михаил.

— А то что? Морду мне набьешь? — Заржал сосед. — Не смеши меня пацан, в этом городе каждый знает что твоя бабка ведьма.

Чем бы закончилась эта словесная потасовка непонятно, так как Михаил, оскорбленный словами наглого мужика уже был готов кинуться в драку, но вмешалась соседка, грохнув своего сожителя кулаком по лбу.

—Уймись дурень, не заводи парня, или он тебе голову проломит, он у нас по малолетству в секцию, на бокс ходил, да на соревнованиях первые места брал, — рявкнула она и повернулась к Журавлеву. — Ты на него Миша внимания не обращай, так то он мужик неплохой, но не опохмелился с утра, а в таком состоянии всегда задиристый. Я тебе ключики дам. Бабка оставила на всякий случай. Помереть в одиночестве, да завонять квартиру трупным запахом побаивается, вот и оставила, для пригляду. Располагайся там, да подожди ее. Думаю, она уже скоро появиться.

Однокомнатная квартира. Когда строили этот дом, не думали о стандартах. Не смотря на длительное отсутствие ремонта и некоторую запущенность, присущую почти всем тем местам куда приходит старость, тут было уютно. Или это так воспоминания детства, теплой волной грусти нахлынули на Михаила?

На потрескавшемся, рассохшемся, поскрипывающем паркете, вязанная крючком из распущенных на лоскуты старых простыней и прочей ветоши, вытянулась до дверей в комнату пестрая дорожка. Обои на стенах еще те, которые помогал клеить бабуле маленький Мишенька, дешевые, бумажные, васильки на бежевом фоне.

Старое трюмо у стены, и бархатный пуфик рядом. Огромные, давно не мытые окна, высокие беленые, потрескавшиеся от времени потолки с вычурной лепниной, люстра, на шесть рожков, один плафон надколотый, это он когда-то решил помыть, снял и нечаянно уронил, а бабушка только потрепала его по шевелюре, и сказала, что бы был поаккуратнее, ведь это еще прабабка покупала, вещь может и не ценная, но как память дорога.

Кровать, прикрытая бархатным красным покрывалом, с двумя близняшками подушками, как памятниками, под кружевными салфетками, рядом тумбочка, а на ней ночник и его фотография десятилетней давности.

В углу иконы. Много икон, и тонкая, восковая горящая свечка.

«Как она пожара не боится, — подумал Михаил рассматривая лики святых, смотрящих на него. — Все здесь как и прежде, ничего не изменилось».

Журавлев прошел на кухню, зажег конфорку газовой плиты и поставил чайник. На столе, на белоснежной скатерти словно специально для него зеленая фарфоровая чашка на блюдечке, вазочка с конфетами, дешевой карамелью, фруктовыми подушечками, и пузатый заварной чайник, накрытый салфеткой. Он сел на скрипнувший, словно пожаловавшийся на старость стул с высокой спинкой, но тут же встал.

В двери тихо словно кошка поскреблась, видимо о деревянный косяк. Молодой человек вздрогнул от неожиданности, слишком уж неестественным оказался этот звук, в полной тишине. Неприятное чувство какой-то необратимости, жуткого ожидания того, что сейчас должно произойти, мурашками пробежала по телу. В мистику парень не верил, но последние события, это знакомство со странным дедом к купе поезда, пошатнуло такую убежденность.

— Вот чего стучать, когда звонок есть, — передернул непроизвольно плечами Михаил. — Интересно? Кто это?

Он прошел в коридор и открыл двери. Никого не было, только легкий сквозняк холодком погладил по волосам. Журавлев выглянул на лестничную площадку, надеясь увидеть там прячущегося шутника, но так же ничего не обнаружил. Еще более неприятные чувства прокрались в душу.

— Бред какой-то, — он захлопнул дверь. — Наслушался этого придурка, и теперь покоя не будет. — Он вернулся на кухню, и едва не упал от неожиданности. В чашке парил налитый чай, но он ведь точно помнил, что не прикасался к чайнику, после того как поставил его на огонь.

— Кто здесь? — Он затравленно оглянулся. — Вылезай, это не смешно.

В ответ сквозняк снова погладил ему ласково волосы.

— Что за… — вздрогнул Журавлев. — Такого быть не может.

Тюлевая занавеска на окне качнулась, задрожала, словно кто-то ее начал дергать, и отползла по карнизу в сторону, открыв окно с пыльным подоконником. Михаил едва не бросился из квартиры вон, но столкнулся с невидимым, мягким, ледяным препятствием, не выпустившим его из кухни.

— Такого не может быть, — задрожал он. — Такое только в сказках бывает. — Ставшие внезапно ватными ноги подкосились, и он начал медленно оседать, но подпрыгнувший к нему от стола стул, не дал этого сделать, и жалобно скрипнув мягко принял на себя груз не маленького парня. — Это сон, — непроизвольно закрыл глаза Михаил. — Сейчас я проснусь, и все будет по старому. Надо просто ущипнуть себя, и все пройдет. — Он нерешительно разлепил ставшими в миг тяжелыми веки, и едва не заорал. Напротив его лица покачивалась злополучная чашка с чаем и рядом с ней конфета, а парок от кипятка обозначал подрагивающим туманом контуры прозрачной руки человека.

Сознание не выдержало увиденного и пережитого в последнее время и услужливо отключилось.

К жизни он вернулся толчком, словно из омута вынырнул. Сделав глубокий вдох, неожиданно холодного, практически зимнего, морозного воздуха, Михаил открыл глаза. Его мокрое от пота тело лежало на мягкой кровати бабушки, прикрытое теплым пледом, а под головой перьевая, пахнущая нафталином подушка.

За окном темно, он проспал тот момент, когда наступила ночь, только бледный серп луны, пыльным лучом разгонял сумрак квартиры, и еще горевшая у икон свечка, которая ни на миллиметр не уменьшилась в размерах, вырывала из мрака грустные лики святых.

Что-то было не так. Свет свечи неестественный, он словно пробивается сквозь мутное стекло. Журавлев пригляделся, сфокусировав взгляд на подрагивающем на конце фитиля огоньке, но ничего не заметил. Обычный огонь, вот только какое-то прозрачное препятствие стоит между ним и глазами парня.

—Да ведь это контуры женщины? — Воскликнул он попятившись, но упершись в стенку затравленно оглянулся.

На тумбочке стоит все та же напугавшая его до обморока чашка, с остывшим уже чаем, и еще, на грубо вырванном из тетрадке листке бумаги лежит конфета.

Михаил нерешительно сел на край кровати, и скосился сначала на прозрачную гостью, потом на листок. Вырван он был из его школьной тетрадки, где его, еще детской рукой, было написано самое начало сочинения. «Герасим, в бессмертном произведении великого»… При чем тут Герасим Журавлев уже не помнил, да и не это его сейчас волновало, так как дальше, корявым почерком, красными как кровь чернилами, что явно понял Михаил, не смотря на темноту, со множеством клякс и подтеков, были написаны слова. Он осторожно прикоснулся, готовый в любой момент отдернуть руку, но ничего не почувствовал, кроме того, что листок был холодный, словно его только что вынули из холодильника.

Уже смелее он взял его и поднес к глазам. Не смотря на мрак, буквы читались вполне разборчиво, Журавлев скосился на приведение и то, словно подбадривая его качнулось.

«Прости внучек, что втянула тебя в такие неприятности. Вместо тебя должна была приехать моя дочь, твоя мама, но она, со своей работой, на столько очерствела душой, что забыла о дочерних чувствах и прислала вместо себя сына. Мне очень жаль, что так случилось, я такого не хотела, но теперь уже отступать поздно, так как у нас осталась всего одна ночь. Как только взойдет солнце, все будет кончено, и невинная душа погибнет. Ты должен спасти ее.

Сегодня похоронили девушку, которую до этого родители приводили ко мне на лечение. Физически она была здорова, но душу ее поразил червь ада. Сатана глодал ее изнутри.

Хозяин преисподней поймал ее на любви, искренней, наивной девичьей любви к подонку, воспользовавшемуся ее наивностью и чистотой. Красавец мужчина покорил ее стихами и дорогими подарками, окутав лаской и заботой, а когда получил того, чего добивался бросил, с плодом любви в чреве.

Сатана начал нашептывать выходы из создавшегося положения, сначала ложь родителям и ложный стыд, перед родственниками, потом избавление от плода и умерщвление в тайне наивного дитя в угоду своему покою. Она сопротивлялась, но голос внутри звучал все настойчивее и настойчивее, призывая к необдуманным, греховным действиям. Вот тогда-то, заметив перемены в поведении дочери, и опасаясь за ее здоровье и привели девушку ко мне.

Мы остались на едине, и она, со слезами выплеснула на меня свое горе. Сатана сопротивлялся этому, но я была настойчива. Первое, что мы преодолели, это ложный стыд, и девушка открылась перед матерью. Но враг рода человеческого был тут как тут и вселил в женщину, от которой требовалось сочувствие и понимание, злость и нетерпение.

Мать накричала на дочь, обозвав ее шлюхой. Глупая женщина не смогла понять на сколько тяжело было девочке открыться в своем грехе. Дальше больше. К оскорблениям подключился отец, и самым добрым его выражением было: «Сука не захочет, кобель не вскочит». Это было страшно. Я пыталась их остановить, но сатана уж во всю запустил щупальца в их души.

Девушка выскочила вон из квартиры, а родители, в благодарность обозвав меня «старой ведьмой», ушли, так и не осознав что натворили.

На следующий день девушку нашли в лесу бездыханной. Она висела на березе, на пояске от собственного сарафана. Я включила весь свой дар на полную катушку, что бы патологоанатом не делал вскрытие, так как видела, что сущность ее еще цепляется за тело и хочет жить, надо только помочь соединится душе и плоти. Я добилась этого, тело покойницы не коснулся скальпель.

Я пыталась доказать, я молила родителей дать мне совершить обряд над их дочерью, и вернуть ее к жизни, но слышала в ответ, лишь то, что я сумасшедшая ведьма, старая карга, и что виновата в смерти их дитя.

Марину, так зовут девушку, похоронили вчера. Душа еще живет в окоченевшем теле, в гробу на двухметровой глубине, но это только до сегодняшнего утра. Потом сатана заберет ее в ад.

Спаси невинную душу не ведающую что сотворила.

Надо совершить обряд. Откопать гроб и над телом просить искренне Бога вернуть душу в плоть. Я сама хотела это сделать, но слишком стара, чтобы справиться с такой задачей и потому сославшись на болезнь, вызвала твою маму.

В ожидании, я отправилась на кладбище, в часовню, молиться и просить Господа дать мне сил, успеть до восхода солнца, но коварный сатана поразил мое сердце скорбью, и оно не выдержав остановилось. Мое тело находиться там же, рядом с иконой спасителя, молитвословом, библией и свечой, необходимых для свершения таинства.

Ты должен сделать то, что не смогла я.

Прости еще раз меня внук, за такую просьбу, но Господь принимает к себе, или не принимает по делам, а спасти заблудшую душу из лап сатаны, это то лучшее, что может совершить человек в своей жизни.

Огромных трудов стоило мне написание этого письма. Силы на исходе, но их еще должно хватить, что бы помочь тебе и делом и советом. Слушай свою душу, следуй за порывами сердца, и делай то на что они укажут, ведь это я буду говорить их устами с тобой. Я и Бог.

Спаси ее!».

Михаил не верил своим глазам. Получалось так, что его бабушка умерла, и уже после смерти написала ему все это. Так не может быть. Это все рушит в понимании существующего мира в разуме парня. Но как спорить с тем, что видишь?

— И что мне делать? — Он встал, посмотрел на прозрачный, покачивающийся силуэт, и тут же, в этот момент, ясно понял куда теперь ему надо идти.

Сказать, что было страшно, это не сказать ничего. Идти по ночному кладбищу, огибая могилы, где каждый шорох готов остановить сердце от ужаса, это еще то неприятное ощущение, которое не пожелаешь да же врагу.

Легкий порыв ветра кажется злобным духом кидающимся на путника с намерением сожрать его мозг, а шуршащие листья под ногами, крадущимися сзади, поднявшимися из могил покойниками, жаждущими свежей горячей крови, из разорванного острыми клыками горла. Кресты и памятники, в свете луны, это затаившиеся монстры, раскинувшие подрагивающие, откидывающие в лучах ночного светила жуткие тени лапы, вытянувшиеся для смертельных объятий и так едва сдерживающегося, что бы не заорать путника. Неожиданный смех выпи, или уханье филина, вообще заставляет развернуться и броситься в ужасе драпать не разбирая дороги из этого ада, медленно пожирающего душу и приближающему неотвратимое, но спасительное безумие.

Михаил довольно долго прожил в этом городе и прекрасно знал где находится и кладбище и часовня. Дойти труда не составляло труда, но это днем, а ночью, да еще и осознавая, что тот материальный мир, в который он верил еще утром, не так прост как казалось, и что смерть, это еще не самое страшное что может случиться с человеком.

Не смазанные петли часовни, своим истеричным скрипом едва не остановили и так бешено грохочущее внутри грудной клетки сердце. Ледяной пот мгновенно намочил и без того влажную рубашку.

С трудом поборов в себе страх, Журавлев сделал первый шаг в мрак помещения, и достав из кармана телефон, включил встроенный фонарик. Пыльный луч пробежал по бревенчатым стенам, замер на миг на иконах, с потушенными рядом с ними свечам, и наконец остановился на стоящей на коленях, уткнувшейся в пол лбом фигуре. Бабушка как молились, так и умерла, и сейчас выглядела так, что вот-вот обернется, улыбнется внуку и бросится обниматься.

— Бабуля, — сам не зная зачем позвал Михаил. — Я пришел.

Ответа естественно не последовало, но по душе прокатилось тепло благодарности. Она его услышала.

— Спасибо, — понял ее ответ парень. — Я всегда верила в тебя мой мальчик.

Он встал рядом с ней на колени, и перекрестился в сторону икон.

— Прости меня Боже, что не знаю молитв, прости, что не верил. Прости и будь милостив, позволь выполнить последнюю волю моей бабушки. Прости и помоги вырвать из лап врага твоего, невинную душу, и вернуть ее в тело. Не сочти это за похоть, дело это будет выполнено от чистого сердца, без гордыни от содеянного, бескорыстно и только ради любви. — Лились из него слова, словно это не он говорил их, а стоящая рядом с ним на коленях мертвая бабушка.

— Глупы вы люди. Слабы, алчны и беспомощны. Вы овцы приготовленные на заклание во славу меня. Бог создал вас, и дал волю, дал право выбора, и вы тут же предали его, выбрав между подаренной любовью и принесенным мной злом — зло. — Зазвучал за спиной Михаила, заставив похолодеть от ужаса, со стороны дверей часовни знакомый голос старика из поезда. — Тебя позвала выжившая из ума старуха, бросившая мне вызов, и решившая отобрать принадлежащую мне добычу. Сколько раз я уговаривал ее стать моим последователям, но она отвергала все уговоры и соблазны, молясь своему Богу, и вот сдохла, причем от этого поганого чувства скорби, которое я ненавижу, а могла бы жить, и воскресить блудливую девку. Но перед тем как отправиться в мир иной упрямая ведьма все же нашла последователя. Ты то же сдохнешь, пойдя по ее стопам. Я предупреждал тебя в поезде, просил не вмешиваться, но ты не послушался. Ну что же, ты был нейтрален не веря ни в меня, ни в Бога, а теперь стал врагом. Я принимаю твой выбор. Теперь ты или умрешь, подарив мне бессмертную душу, или последуешь за мной.

Руки Михаила тряслись, пот капал с лица на и без того мокрую одежду, сердце бешено билось, а мозг искал выход. Он схватил с пола лежащую библию и резко развернувшись к дверям выставил ее как щит, неистово крестясь при этом и бормоча непослушными губами само-собой шедшую на ум, словно нашептываемую из вне молитву.

— Боже! Прости меня грешного! Не дай сгинуть от лап сатаны.

Жуткий хохот был ему ответом.

Падший ангел не решился войти в намоленное многочисленными прихожанами, ищущими утешения помещение, где присутствовал сам Бог. Он ждал снаружи. Ждал уверенный в своей силе, в своей хитрости и коварстве. Что может сделать ему человек, который еще утром ни верил ни в бога ни в черта. Он теперь раздавлен, и потому легкая добыча.

— Давай договоримся человек, — неожиданно лакского заговорил сатана. — Я подарю тебе жизнь, нет, я подарю тебе долгую жизнь без болезней и утрат, я даже подарю тебе богатство, славу и власть, а ты просто капнешь на пергамент каплю крови, и уйдешь от сюда не пытаясь отнять то, что и так по праву принадлежит мне.

— Нет. — побледнел Михаил.

— Глупый, ну какое тебе дело до покончивший с собой девчонки, да еще и беременной. Она ведь убила не только себя, но еще и не рожденное дитя. Она грешница и ее место в аду. Или тебе жалко капли крови? Это такая малость за… — он не успел договорить.

— Нет. — Максим едва не теряя от ужаса сознание, но упрямо сжимая губы, оборвал его речь.

— Ты что, совсем дурак? Подумай как следует. Ты готов отдать жизнь за незнакомого тебе человека? — Выдохнул возмущенно сатана

— Нет, — прозвучал тихо, на грани слышимости ответ.

— Ааа… — Протянул сатана. — Понимаю. Это гордыня в тебе говорит, ты не можешь нарушить даже не данное этой старухе, сдохнувшей у алтаря, слово. Дурак ты. Она же подставила тебя. Она дала задание невыполнимое таким маловером как ты.

— Нет. — Перекрестился Михаил и начал стоя на коленях молится и кланяться иконостасу часовни.

— Вот же упрямый. Да пойми ты, что после смерти все равно попадешь ко мне, и я не забуду и отомщу за упрямство. Ты же грешник. Ты в своей жизни и врал, и воровал, пусть и конфеты у мамки. Ты желал жену ближнего своего, вспомни с каким вожделением обладания ты смотрел на невесту своего друга. Вот только не говори мне, что ты просто радовался за молодоженов и восхищался ее красотой. Себе то хоть не ври. В тебе бурлила звериная страсть, а не любовь.

— Нет, — последовал все тот же ответ.

— Это окончательное твое слово? — Разозлился сатана.

— Да. — Едва не упав в обморок ответил парень.

— Слаб ты дурак, со мной тягаться, ну да хватит слов. Выбора у тебя два. Просидеть в часовне до утра, и мучатся всю жизнь не исполненным долгом, или выйти и сдохнуть. Я жду. — Голос замолчал и наступила зловещая тишина, даже ночные птицы примолкли, испугавшись присутствия нечистой силы.

Как бы не был слаб человек, но у него есть одно преимущество. Он привыкает ко всему, даже к поселившемуся в душе ужасу, надо только перебороть в себе это поганое чувство. Понять, что ни кто не сделает это кроме тебя, и совершить первый, самый наверно главный шаг в жизни, определяющий кто ты есть такой на самом деле. Дальше будет проще.

Михаил встал, подняв с пола молитвослов, соединив его с уже находящейся в руках библией и иконой. Зажег свечу взятыми с кухни у бабушки спичками, будучи полностью уверенным, что даже ураган не задует божественный огонь.

— Надо найти лопату, — оглянулся он и уверенно подошел к стоящему в углу сундуку. Он даже не стал задавать себе вопрос, откуда он знает, что этот предмет землекопа находится именно тут. Это бабушка вела его, он чувствовал ее незримое, молчаливое присутствие.

— Спасибо, — он склонился над стоящим на коленях бездыханны телом. Я справлюсь с твоей последней просьбой, а потом вернусь за тобой. Предам, как это и положено земле, и закажу поминальные молитвы. Будь моя дорогая в этом уверена, я не подведу.

Серп луны тускло освещал кладбище. Сатаны не было видно, и куда он подался Михаил понимал отчетливо. Он ждет его у могилы. На что способно это исчадие ада непонятно, но почему-то Журавлев уверен, что у него получится одолеть врага рода человеческого. Надо только уверенно идти вперед, и стараться не оглядываться.

Оглядываться, это значит быть неуверенным в себе, а неуверенность, это первый признак надвигающейся трусости, ну а за ней, не за горами, ужас, паника, и смерть, такого Журавлев позволить себе не мог. Теперь он в ответе не только за свою жизнь, но еще и за жизнь девушки и не рожденного ей ребенка.

Медленно продвигаясь по тропе вдоль могил. Он точно знал где его цель, и не взирая на дрожь которая не зависимо от желания колотила тело, заливая потом глаза, шел вперед и вперед, продираясь порой через поросли бурьяна и репья, уже подернутых первыми каплями утренней росы. Времени оставалось совсем мало, уже скоро рассвет, но он обязан успеть.

Сатана сидел на свежей могиле устланной лапами ели, откинувшись на крест, как на спинку дивана и положив ноги на венок.

Его Журавлев узнал сразу, это был все тот же сумасшедший дед из поезда, только черты лица его заострились, приобретя хищные очертания зверя, а глаза горели потусторонним огнем. Одежда так же изменилась на клубящийся мраком фрак режиссера оркестра, только с кровавыми отворотами воротника и манжет. Месяц как специально освещал сложенные на груди черные руки твари, с длинными кривыми когтями, и пальцами унизанными перстнями с изображением грехов человеческих.

— Ну и что ты дальше будешь делать? — Громко, раскатом грома рассмеялся сатана. — Не надорвешься с места меня сдвигать? Предупреждаю, что коснувшись моей плоти ты умрешь!

Михаил остановился и положил перед могилой на землю книги, поставив между ними свечу и икону. Журавлев встал на колени:

— Боже, прости меня грешного, не ведал что творил, живя во грехе. Осознаю это и милости прошу, как за себя, так и за девушку с ребенком во чреве, с живой еще душой погребенную здесь. Помоги, не дай свершиться не справедливости, сгони с могилы сатану, дай мне извлечь из гроба тело. Не карай до смерти того кого обманом в грех ввели.

Небо моментально затянулось тучами, стерев с небосклона месяц черным ластиком мрака, поднялся ветер закрутив опавшие листья и мусор в воронки смерчей. Мир погрузился в кромешную тьму, и только свет от свечи около стоящего на коленях Михаила, как спасательный круг для терпящего бедствие, светился все сильнее наливаясь силой. Сатана затих, злобно наблюдая искрами огненных глаз, за происходящими вокруг изменениями, и кривил в бессильной злобе губы, обнажая вытягивающиеся черные клыки.

Ослепительно белый, божественный свет, с грохотом взрывающейся многотонной бомбы, озарил на миг кладбище, ослепив Журавлева, но тут же пропал, не оставив после себя никаких негативных эффектов, ни оглушения, ни слепоты. Вместе с ним пропал и владыка ада.

Свеча все так же горела, даже не шелохнувшись на ураганном ветре, и неплохо освещала, в отсутствии ночного небесного светила место будущих раскопок.

Михаил поднялся, перекрестился, и взял в руки лопату.

— Спасибо тебе Боже за помощь, прими мою искреннюю молитву и помоги завершить начатое. Спаси и сохрани.

Он воткнул инструмент землекопа в рыхлый еще, свежий грунт могилы. Влажная земля липла к лезвию лопаты, делая ее тяжелее в три раза, но он не обращал на это никакого внимания. Он спешил, до рассвета оставалось совсем ничего, и если он опоздает, то душа девушки на веки станет добычей врага рода человеческого.

Непривычные к такому труду ладони быстро покрылись волдырями, и те мгновенно лопнули, сделав черенок лопаты скользким. Кровь закапала на землю и резкая боль поселилась в руках тупым ножом втыкаясь при каждом движении, в разорванные до мяса мозоли.

Он копал и копал, не обращая внимания на выскакивающее от усталости из груди сердце, на заливающий глаза пот, на разрывающиеся от натуги легкие, и только губы его шептали придумываемые на ходу молитвы, летящие к небесам из самого центра кающейся души.

Неожиданно завыли волки, и воздух вокруг Михаила сгустился, до такой степени, что всякое движение стало вязнуть, как в желе.

— Ты не успеешь пацан, ты слаб. Ты не сможешь противостоять мне. Я владыка ада, а ты просто смертный червь. Эта девка с ее не рожденным щенком достанется мне. — Появился неожиданно неподалеку сатана.

Он взмахнул рукой, очертив кривым когтем в воздухе, разорвав пространство перевернутый кровавый крест, и тут же, неподалеку от Журавлева, в проходе между могил, вынырнуло из неоткуда черное кресло с высокой спинкой и накинутым на него огненным плащом, с пылающими, стекающими лавой выгнутыми ножками.

Сатана сел в него, закинув нога на ногу, вальяжно откинувшись назад, и рассмеялся:

— Ты упорный дурак, и сейчас сдохнешь как я и обещал, как червь в нарытой тобой же глине. Взять его. Убейте и принесите мне голову, я сделаю из нее вазу для могильных гвоздик. — Махнул он властно рукой.

— Господи! Спаси и сохрани! — Громко закричал Михаил не прекращая копать. — Верую в тебя, Бога единственного и истинного! Не оставь милостью своей.

Он уже углубился по пояс в землю, когда со всех сторон кинулась на него стая разъяренных черных волков преисподней. Щелкая окровавленными клыками буквально в сантиметре от копающего Журавлева, они рычали и завывали от бессилия. Бог услышал молитвы раскаявшегося грешника, и хищники, не смотря на все старания, ни причиняли ему ни малейшего вреда, сея только непроизвольный страх в душе, но человек быстро привыкает ко всему, тем более искренне верующий человек.

— Ты не смеешь ему помогать! — Взревел сатана задрав голову к небесам. — Он еще утром не верил в тебя, он не читал святых книг, он не соблюдал постов, он не знает ни одной молитвы, он копает могилу, пытаясь нарушить покой погребенной блудницы и ее дитя, это противоречит всем твоим законам! Отдай его мне. Он грешник и его место в аду, вместе с такими же как он.

— Бог не ответит тебе, ты не достоин его внимания, — из воздуха соткалась полупрозрачная женская фигура, и едва касаясь земли поплыла вокруг могилы осеняя мечущихся волков крестом, и те взрываясь, кровавыми ошметками заваливали пространство тухлым мясом, но не останавливающийся копать Михаил, тут же засыпал их останки глиной, тем самым, хоть немного приглушая распространяющийся смрад трупной вони.

— Ты справишься, мой мальчик, — подплыла женщина к покрытому грязью, потом и кровью Журавлеву. — Ты совершаешь достойное дело, и когда придет время, это зачтется тебе, и я, твоя бабушка, встречу тебя там где вечность.

— Бабуля? — Михаил от неожиданности даже уронил лопату.

— Копай внучек, копай — улыбнулась она, — не стоит удивляться. Там, где я сейчас, нет старости, и нет страданий, поэтому я молода.

— Я не допущу, что бы какой-то смертный отобрал у меня законную добычу, — поднялся из кресла сатана. — Уйди старуха с дороги, возвращайся в свой божественный свет, тебе не место на земле.

— Тебе то же нет на земле места, однако ты тут, — усмехнулась совсем еще недавно старая женщина. — Я не дам в обиду своего внука, и с нами сам Господь.

— Не поможет вам Бог, он не умеет обманывать и использовать любые, даже подлые возможности для достижения своих целей, а я могу. Я не буду больше нападать на твоего внука, — скривился в пренебрежении владыка тьмы. — Я передумал его убивать, я просто не дам ему завершить начатое.

Он подхватил со спинки кресла огненный плащ, и крутанулся вокруг собственной оси. Тот в его руках вспыхнул, взревел скрытой в нем стихией огня, свернулся в тонкую спираль, вытянулся вихрем над могилами, собирая в себя листья, мусор и землю, но тут же, в единый миг, расплющился в хищное, но уже ледяное лезвие, обрел усеянную черепами рукоять, и граду из переплетения шипящих, живых змей.

— Во славу мою! — Вскинул меч к небесам сатана и под вой налетевшего урагана, воткнул его до половины в землю. — Да обернется земля в лед, крепостью алмаз превосходящий!

Лезвие его жуткого оружия завибрировало, засверкало искрами отражающегося от него месяца, и в сторону копающего Михаила, изгибами молний, вспучивая, взрывая и тут же замораживая, побежали заснеженные молнии образующегося льда. В единый миг глина под ногами Журавлева стала прозрачной, и словно сквозь стекло, он увидел обитый бархатом гроб, лежащий на еловых ветках.

— Теперь ты можешь видеть цель, но «Близок локоть, да не укусишь». Ты проиграл, человек. Владыку ада невозможно победить, но мне тебя не жаль. Я буду смотреть, как ты мучаешься от безысходности, и наслаждаться твоими страданиями. — Он сел на свой трон, вальяжно раскинувшись и улыбнулся. — Ну давай, доставь мне удовольствие, мечись, заламывай руки, бейся головой о стену.

Лопата Михаила звякнула о крепкую как камень поверхность, отскочила, ударив по ноге и оставив тут же наполнившуюся кровью глубокую рану, но он не обратил на это никакого внимания. Журавлев выпрямился посмотрев с ненавистью сначала на сатану, потом на его меч, а потом на наливающийся предрассветным заревом восход. Его цель близка, еще минут пятнадцать и он откроет гроб, но как копать превратившуюся в алмаз землю простой лопатой.

Бабушкин серебряный крестик он всегда носил на груди, и не потому, что верил в Бога, а просто как память о детстве и любимой старушке, да и модно было в последнее время выставлять свое Христианство на показ.

Но это было раньше, а теперь он точно знал что Бог есть, теперь в его душе поселилась настоящая, а не показная вера.

Михаил выпрыгнул из могилы, сорвал с груди крестик и повесил его на рукоять меча.

— Стань тем чем являешься! — Рявкнул на него в приказном тоне, и меч послушался.

Он вновь завертелся, вытянувшись в тонкий смерч и вдруг расправился в огненный плащ, растянувшийся на земле.

— Такого не может быть! — Подпрыгнул сатана, и схватил бывшее волшебное оружие. Он со злостью рванул его в разные стороны разорвав на две половинки, которые тут же стекли под ноги властителя тьмы, лужами горячей, вздувающейся и лопающейся пузырями крови, источая смрад разлагающейся плоти.

Но Михаил уже ничего этого не видел, он подхватив упавший под ноги крестик, накинул его себе на шею и запрыгнув в могилу, схватив лопату, вновь начал остервенело копать, не отвлекаясь уже ни на сыпавшиеся на его голову проклятия сатаны, ни на поднявшийся жуткий хохот налетевших от куда-то сычей, и вой волков, ни на боль в истерзанных кровавыми мозолями ладонях и раненой ноге. Он должен успеть!

Лопата глухо ударила о крышку гроба. Еще одно мгновение и поддев ее лезвием Михаил сорвал последнее препятствие, выкинув его вон из могилы.

Белокурая, симпатичная девушка лежала внутри, укрытая белым саваном, она не выглядела покойницей у которой заострились черты лица и у которой через наложенную санитарами в морге косметику начинают проявляться признаки первого тлена. Она просто спала, и улыбалась во сне долгожданному освобождению от страданий рухнувших на нее в последнее время.

Ночь посерела предрассветным туманом, восток закипел кровавой жижей поднимающегося солнца, а Михаил смотрел, любуясь красотой безмятежно спящего в гробу лица и не знал, что дальше делать.

— Следуй за своим сердцем, — прошептал ему на ухо подплывший призрак бабушки. — Не сомневайся, вера сделает все за тебя.

Журавлев кивнул, словно очнувшись, подхватил девушку на руки, и рванул вон из могилы. Срываясь, и падая на скользкой глине, с неудобной ношей на руках, с трудом, но он все же смог вылезти на поверхность.

Свеча все так же горела посредине между святыми книгами и иконой. Он положил девушку головой к огоньку обращенному к Богу и встал на колени.

— Ты не успеешь, червь. Она сдохнет, и достанется мне. — Подбежал к нему сатана и навис над ним горой клубящегося ненавистью ужаса.

Журавлев даже не посмотрел на него, он перекрестился и поклонившись начал произносить молитву, льющуюся из души:

— Помоги мне Господи. Спаси невинную, обманутую душу. Не дай страдать в гиене огненной. Ни дай злу одержать верх. Яви чудо, смилуйся. Я буду слугой тебе, до конца пути жизненного. Тебе же это ничего не стоит. — Он крестился, молился и плакал, когда первый луч солнца, разорвав предрассветный туман, упал на лицо девушки, и та улыбнулась, сделав глубокий вдох.

Сатана взвыл от безысходности, надулся в грозовое облако и молча схлопнулся куда-то себе в ад, оставив после себя лужу спекшийся крови, с копошащимися там опарышами.

— Спасибо тебе Господи. Верую в тебя, Бога единого, истинного. — Михаил размазал по щекам грязь с дорожками слез, перекрестился, и собрав книги, икону, и свечу, подхватив на руки все еще спящую, улыбающуюся девушку, пошел в сторону часовни.

—Будь счастлив, внучек, — услышал он голос бабушки за спиной, обернулся, но там уже никого не было.