Спасти СССР. Легализация

Суббота, 31 марта. Вечер

Ленинград, Измайловский проспект

– Буэнос диас! – выдохнул я в распахнутую дверь, празднуя конец пути. Багаж оттягивал руки, а ноги гудели, как будто маршрут Гавана – Москва пришлось одолевать пешком.

Мама, прижимая к груди молитвенно сцепленные ладони, засияла с порога:

– Андрюшенька! Вернулся! – и стиснула меня так, что я забыл, как дышать.

– Ирочка, – улыбнулся папа, рея за маминой спиной, – задушишь совсем…

Мама хихикнула по-девчоночьи и плеснула руками, причитая:

– А загорел-то как! А похуде-ел…

– Да где ж похудел? – затрепыхался я. – Два кило набрал!

Отец состроил успокоительную гримаску: лучше не спорь, мама в своем праве.

Обласкан и оцелован, я ввалился в комнату, расставшись наконец-то с проклятым чемоданом – мягким, кожаным, но безобразно распухшим – словно внутри бочонок уместился. А в пузатую сумку, похоже, глобус втиснули – постарался Мигель, напихал целое ведро фруктов…

– Это гуава… Чем-то смахивает на грушу, только мякоть розовая… – Разгружая сумку, я чуть небрежно описывал съедобные диковины. – А это – вкусная и о-очень полезная папайя… Только у кубинцев это слово считается неприличным, и они говорят: «фрута бомба»! Три… нет, четыре лимончика… О, авокадо поспели – наделаем гуакомоле! Апельсинки пахнут… Маракуйя… Мам, да не дели ты, сама кушай! Я этими «витаминчиками» объелся, честное слово… О, это тоже тебе! – Гордо вручив матери изящную сумочку, добавил тоном пройдошливого торгаша: – Крокодил был самый настоящий! И… вот эти бусики тоже. Примерь. Натуральный черный коралл, между прочим!

Пока мама крутилась у зеркала, охая и восхищаясь, я одарил папу – презентовал набор лезвий «Жиллетт», купленный на обратном пути в Шэнноне.

– Йо-хо-хо, – нескладно завёл я, – и бутылка рому!

Под старинный припев выудил поллитровку «Гавана клаб». Это была инициатива Мигеля, и я даже не сопротивлялся. Да амиго просто не понял бы меня! Как это, покинуть Кубу, не прихватив в дорогу ром?!

– Всё! – ухмыльнулся отец. – Сбрею бороду!

– Давно пора! – живо откликнулась мама. – Борода тебя старит и… она жутко колючая! Каково это, целовать кактус?!

– Ну-у… Не знаю… – меня переполнили сомнения. – Я его и не помню без бороды… Как Фиделя Кастро.

– Ладно, подумаю еще над сменой образа… – заворчал папа, посмеиваясь. – …Попивая коктейль «дайкири»! А, нет, не выйдет…

– Почему? – рассеянно обронила мама, вертясь у трюмо.

– А там сок нужен… Не лимонов, а… этих…

– Ви хочете лаймов? – изобразил я одесского хитрована с Привоза. – Их есть у меня!

Настроение было бесшабашно-карнавальное – вокруг гулял горячий ветер странствий, еще вчера крутивший флюгера на шпилях Зурбагана, и веял нездешним духом. Возникало странное, томительное ощущение – чудилось, что дома я лишь телом, а душа всё витает в заокеанских далях…

– Ох, а я и поужинать не приготовила! – заохала мама. – Мы тебя и не ждали сегодня, думали, завтра приедешь!

– Не-не-не! Я как представил себе, что еще и в поезде трястись, так мне сразу в Пулково захотелось. Сутки высидеть на одном месте! На фиг такие подвиги…

– Ирочка! – благодушно хмыкнул папа. – Да сосисок отварим, и всего делов.

– О, точно! – возрадовалась мама. – Я и забыла про них… Сегодня достала в «Стреле»! – мимолетно похвасталась она, устремляясь на кухню.

– И выпить есть! – приободрился отец, довольно крякая. – Славно!

«А завтра – воскресенье! – блаженно толкнулось в памяти. – Вы-ысплюсь… Вот оно, счастье… И даром!»

Воскресенье, 1 апреля. Утро

Ленинград, проспект Газа

Ночью выпал снег, и с утра держался легкий морозец, но солнце в небе обещало сугрев. Если тучи разойдутся…

Выйдя из метро, я быстро зашагал к клубу. Резкий, мятущийся ветер студил лицо, вытаивая слезы, знобкими струями шарил под курткой. Погода не признавала меня за своего, но я лишь упрямо сжимал губы, да утирал глаза коченеющими пальцами.

«Необходимо и достаточно… – вертелся в голове математический рефрен. – Необходимо и достаточно…»

Мое торжественное обещание маме – вернуться к обеду – выполнить необходимо. Но вот достаточно ли одного утра, чтобы накатать очередное, шестнадцатое по счету, письмо Андропову?

«Успеешь… – моргал я слипавшимися ресницами, уворачиваясь от завертей жалящего воздуха. – Перепишешь набело…»

Еще в самолете мне пришло в голову набросать послание загодя, тезисно уведомляя о грозной тени Чернобыля.

Не вызови я «джинна» брейнсёрфинга, и знать бы не знал, до чего всё сложно было на ЧАЭС, какие мудреные, крученые узлы там завязались! Если бы все проблемы сходились к «защите от дурака»… Хм. Так ведь дурачья и в Штатах хватает! Доказано.

А сейчас настал самый удобный момент, чтобы предотвратить апокалипсис у Припяти. Сыграть учебную тревогу, пока в Америке воет боевая…

И почему бы не пособить штатовцам в «ликвидации последствий аварии» на «Трехмильном острове»? Только не бескорыстно, от широты русской души, а затеяв этакий «ленд-лиз»? Перебросив за океан нашу технику, оборудование, направив ликвидаторов… По-соседски, так сказать.

А что? Демонстрация «мягкой силы»… Или неплохой дипломатический жест? Дескать, мы всё помним, но чего ж в беде-то не помочь? Не чужие-де, в одной коммунальной квартире прописаны…

Я поднялся на крыльцо клуба, жалея журавля на вымпеле – хулиганистый ветер и трепал его, и крутил, словно сорвать хотел – и унести в небо.

Подергав дверь – никого! – отпер ее своим ключом, и юркнул внутрь. Шуршащие снегом вихорьки рванулись следом, но тяжелая створка отсекла наглые порывы. И тишина…

Отдуваясь, отряхиваясь, я шагал гулким коридором, на ходу снимая шапку и сдирая колючий шарф. И почему мне раньше в голову не приходило именно здесь исписывать листы мелким почерком? И бумага тут найдется, и пишущая машинка…

Шутка. Радовать чекистов образцом шрифта я не собирался. Скинув куртку в «библиотеке-лаборатории», походил, покружил вокруг длинного стола, растирая руки, и уселся. Ну-с, с чего начнем?

Нитяные перчатки малость согрели пальцы, но, всё равно, первые строки вписались почерком дубоватым:

«Уважаемый Юрий Владимирович! Поздравляем с заслуженным повышением, но позволим себе указать вам на весьма серьезную проблему. Чрезвычайная ситуация, сложившаяся у американцев на «Три-Майл-Айленд», может создаться и в СССР, а последствия выйдут не менее губительными.

Взрыв реактора должен произойти ровно через семь лет на Чернобыльской АЭС, после чего господствующие ветра рассеют радионуклиды от Брянской и Орловской областей до Белоруссии, и дальше…»

Достав свой «черновик», я старательно переписал рекомендации, лист за листом, чаще всего не разумея сути, но профессионалам она будет ясна.

«…Добавить в топливо эрбий для более равномерного выгорания и увеличить оперативный запас реактивности для реакторов типа РБМК. Категорически запретить отключение защиты в ходе проведения экспериментов на загруженных реакторах!»

Ну, это даже мне понятно…

«…Основные причины, приведшие к аварии на ЧАЭС, в пресловутом «план любой ценой» – раз, убежденности в абсолютной безопасности реакторов – два, отсутствии реальной структуры надзора за безопасностью (в организационно-бюрократическом смысле слова «структура») – три, и четыре – недостаточном понимании работы РБМК в разных режимах даже у самих конструкторов (не было опытного образца реактора вообще, первый же РБМК строился сразу как промышленный, а его никто не даст ученым для исследований)…»

Я размял пальцы. Вроде не слишком жестко у меня выходит, без обид, но по делу. Sapientisat, как говорится… А слухи, распускавшиеся после «Чернобыля» – про банду идиотов-камикадзе, жавших кнопки то ли наобум, то ли с диверсионными целями – были просто «дымовой завесой». Ею ловко прикрыли системные причины аварии, потому как говорить о них вслух было бы «политически неверно».

В официальной версии, в перечне «неверных действий персонала», часть – просто вранье, часть была запрещена уже после аварии (а на апрель 1986 года такие действия регламентом разрешались!), часть отношения к аварии не имела вовсе, хотя и была нарушением…

Я задумался, поглядывая на часы. Успеваю.

Остался последний, четвертый пункт. Реализуемость. В целом, думаю, понятно… Грозное требование «чтобы все отступления от нормативных параметров пересылались на смартфон директора, а тот мог по скайпу обругать дежурную смену» звучит красиво и правильно, но сейчас, в вяло текущем семьдесят девятом, нереализуемо…

Ладно. Начну с ОЗР…

«…Коснемся момента с оперативным запасом реактивности. На ЧАЭС в 1986 году расчет ОЗР делался отдельным счетным устройством, и процедура расчета занимала 15-20 минут (при этом сбои и неполадки наблюдались вполне регулярно; в регламенте была оговорка о возможности работы при неисправности системы централизованного контроля "СКАЛА", но не более 8 часов). После аварии добились более оперативного расчета, но возможно ли это на современных ЭВМ? Расчет оперативного запаса реактивности - задача отнюдь не такая тривиальная, как кажется, поскольку на ОЗР влияет не только геометрия самих стержней, но и плотность потока нейтронов в каждой точке активной зоны.

Вторая особенность – время реализации. В частности, с тем же эрбием – необходимо время сначала на проверку на лабораторных образцах, потом на отработку технологии производства, затем на перевод производства на топливо с эрбием, на производство новых ТВЭЛов в достаточном количестве, чтобы заменять их на работающих АЭС… Потребуется пара лет, как минимум.

Третий момент – экономический. Для проведения работ, требующих остановки АЭС, надо заранее предусмотреть на этот же период ремонт и модернизацию каких-либо энергоемких производств, чтобы не возникло заметной нехватки электроэнергии, а значит продукцию этих производств необходимо либо запасти заранее, либо выделить средства для закупки аналогов за рубежом…»

Уже заканчивая письмо, я вздрогнул, услышав лязганье замка. Гулко дрогнула дверь, и по коридору разнеслись девичьи голоса.

Ругаясь шепотом, я живо собрал бумаги и запихал их в портфель. Содрал перчатки и сунул туда же.

«Напугать, что ли?» – подумал мстительно и, крадучись, вышел в коридор.

Перед зеркалом прихорашивалось двое красоток – Маринка Пухначёва и Тома Гессау-Эберляйн. Обе в тоненьких свитерках и коротких юбках, вот только, к сожалению, дефилировать голоногими было явно не по погоде, и девчонки натянули «обтягушечки» – то ли теплые колготы, то ли прообраз леггинсов – да еще и заправили их в войлочные сапожки с вышивкой…

– Ага! – сказал я очень страшным голосом.

Марина взвизгнула, роняя пальто, а Томочка застыла, резко повернув голову – грива темных волос метнулась пружинисто и качнулась обратно. Широко раскрытые глаза глянули без испуга, но смятенно, с опаской и готовностью, и тут же просияли неземным светом.

– Андрюша!

Девушка бросилась ко мне, прижалась радостно, а Марина, краснея, наклонилась за пальто, и смущенно выговорила, разгибаясь:

– Напуга-ал!

– То-то! – фыркнул я, легонько притискивая Тому за плечи. – Будете знать, как гулять одним!

– Мы не гуляем! – возмутилась Пухначёва. – Мы по делу! Да, Том?

– Ага! – охотно подтвердила Мелкая. И она не подняла на меня глаза, как бывало раньше, а просто повернула голову – мы с ней сравнялись в росте.

– Там почты много пришло, – деловито излагала Марина, закидывая косу за спину и поправляя челку. – Из других клубов, тоже, как наш. Целый мешок писем! Даже из Керчи было… Надо же ответить!

– Всё с вами ясно… А Сёма где?

– А мы с ним поругались! – беззаботно ответила Пухначёва.

– Серьёзно? – огорчилась фройляйн, немножко теснее прижимаясь ко мне.

– А! – легкомысленно отмахнулась Марина. – Завтра помиримся!

– Вот видишь, Том, – заговорил я наставительно, – какими жестокими бывают девушки! А бедный Сёма страдает…

– Ничего! – рассмеялась бессердечная Пухначёва. – Ему полезно!

Напевая, она удалилась в общую комнату, а Тома, проводив ее глазами, снова уставилась на меня, чуть отстраняясь.

– Ты только вернулся, да? С самой Кубы?

– Вчера прилетел. – Я мягко улыбнулся. – А ты откуда знаешь про «саму Кубу»?

– А к нам Светлана Витальевна заглядывала, с маленьким! Ну, и рассказала… – фройляйн смешливо фыркнула: – По секрету! А ты… Когда мы тут, в коридоре, стояли… Почему… – Она не стала по-девичьи надувать губы, зато в черных глазах заметался, разгораясь, жаркий опасный блеск. – Почему ты меня… не поцеловал?

Услада мурашками прошла по телу, выступила румянцем – я чувствовал, как затеплели щеки.

– Марины постеснялся! – вздохнул покаянно.

– Но ты хотел? – с ласковой настойчивостью шепнула Тома.

– Очень! – чистосердечно признался я.

Девушка залилась счастливым хрустальным фонтанчиком, и стыдливо опустила вздрагивающие ресницы.

– А Марина знает… – затрудненно выговорила она. – Спрашивала даже, было ли у нас с тобой… что-нибудь…

Тихонько ойкнув, Тома закрыла лицо руками, словно пригашая румянец. Я бережно охватил пальцами тонкие запястья, и переложил теплые девичьи ладони себе на щеки.

– Томочка, ты прелесть! – выговорил задушевно. – Чистейшая!

Из общей комнаты, развеивая романтическую ауру, донесся бурчливый Маринкин голос: «Понаставят тут… Понаставят… А ты убирай за ними!»

– Пойду, помогу! – засмеялась «Мелкая», неохотно освобождаясь. – А ты долго тут будешь?

– Пока не напишу письмо, – сказал я значительно.

– Ой, а я тогда сброшу! – обрадовалась Тома. – Да?

– То-ом! – послышался жалобный зов.

– Бегу-у!

Я вернулся в «библиотеку-лабораторию», натянул перчатки… Пока доставал недописанное послание, листал, да перелистывал, собрался, отрешаясь от земного. И мысль, зудевшая с самого утра, выплыла из тумана сознания, очертилась во всей своей неприглядности.

Кисло поморщившись, я вывел пятый пункт.

«Юрий Владимирович, не можем не затронуть одну очень важную тему. Неприятную тему, но несущую прямую и явную угрозу единству Советского Союза. Имя ей – национализм.

31 мая Политбюро примет решение о создании Немецкой автономной области в Казахской ССР, а 16-22 июня будут инспирированы «волнения» в Целинограде и по всему Северному Казахстану.

Наверное, в первый раз после хрущевского периода республиканские власти уровня ЦК выступят против решения Кремля с организацией «массовых народных выступлений». Скажем, борьба против Рокского тоннеля в Грузии не выплескивалась на улицы.

Тот факт, что шантаж Центра удастся, станет серьезным предупреждением, которое в Москве, к сожалению, проигнорируют. А в результате, центробежные тенденции резко усилятся, доводя до вооруженных конфликтов и этнических чисток в Молдавии, на Украине, по всему Закавказью, в Средней Азии и в Казахстане.

Кстати, у нас есть определенные основания полагать, что крайнее неблагополучие в той же КазССР (и не только там) не было загадкой для центральных органов КГБ, но – видимо, находясь в постоянном цейтноте от нараставшего вала проблем, например, из-за вовлеченности в борьбу за союзную власть, принять серьезные меры тогда оказалось невозможно.

Мы согласны с тем, что после серьезного переформатирования Политбюро, вопрос о НАО может быть отложен, но готовность республиканских лидеров разыграть карты национализма и сепаратизма не ослабнет…»

Дописав, я аккуратно сложил листы, втиснул письмо в конверт, заклеил, надписал адрес… И повеселел.

Разумею прекрасно, что изменился лишь состав Политбюро, а люди остались теми же. И все-таки жила во мне надежда на лучшее, жила и никак не хотела почить.

Конечно же, было понятно – итоги моего вмешательства станут видны еще очень нескоро. Ведь речь не о том даже, чтобы спасти «первое в мире государство рабочих и крестьян». Государство уберечь как бы не проще всего – развивай экономику по уму, не давай элитам воли разлагаться и деградировать, да смазывай вовремя социальные лифты, чтоб не заржавели.

Цель, однако, в ином – вернуть СССР утраченный смысл! Обратить понятие «советский народ» из лозунга в элементарную житейскую истину. Не позволить атомизировать общество, превращая его в тупую и послушную… пардон, в «свободную и демократическую» толпу индивидуалистов.

А вот это всё потребует времени – жизни двух поколений, как минимум. Жернова богов мелют медленно…

– Дюш, я пошла! – долетел звонкий голос Марины.

– Пока! – крикнул я, подхватываясь. Хлопнула дверь, пуская отгул по коридору. – То-ма!

– Я здесь! Ты… всё уже?

Фройляйн в накинутой куртке, помахивая модной холщовой сумкой с бахромой, заглянула ко мне.

– Всё! – выдохнул я, чувствуя легкую опустошенность, словно вложил в конверт чуточку души.

– Давай письмо! – Тома напустила на себя дитячью деловитость.

– Только в перчатках бери.

– Ага! Я осторожно…

Девушка засунула письмо в сумку, а я, как будто предощущая вину, сказал, хоть и терял уверенность с каждым словом:

– Том… Может, поехали вместе? Ко мне… К нам! Мама будет рада…

– Андрюш… – Томин голос истончился и задрожал. – Спасибо, но… Да ты не волнуйся, – заторопилась она, смаргивая слезинки, – Софи будет жить со мной до самой свадьбы! Смешная такая…

Кляня себя за длинный язык, я пошел обнимать и утешать. Всхлипнув, девушка уткнулась в мое плечо.

– Ты не думай, я сильная, – бормотала она смущенно. – Просто… Как вспомню маму иногда…

– Дурак! – сморщился я, негодуя на собственную нечуткость. – Болтаю, что попало!

– Нет-нет! Дюш… Мне, конечно, бывает плохо без мамы, но… Зато у меня есть ты! Мне очень хорошо с тобой, даже если тебя нет рядом… – Тома шмыгнула носом, смазывая возвышенный смысл, и смущенно засмеялась. – Рёва-корова, да?

Тот же день, позже

Тель-Авив, бульвар Шауль Ха-Мелех

Генерал-майор Хофи, как птица-говорун, отличался умом и сообразительностью. В бытность его командующим Северным военным округом он не проглядел скрытную подготовку арабов к «блицкригу» и, когда началась «Война Судного дня», сирийцы не застали Ицхака Хофи врасплох – все четыре дивизии были наготове, и отстояли Голанские высоты.

И еще одна особенность выделяла генерал-майора. Верность. Это его папенька и маменька родом из Одессы, а Ицхак появился на свет в Тель-Авиве, за двадцать лет до того момента, как Бен-Гурион провозгласил «самостийность та незалежность» Израиля.

С молодых юных лет Хофи гонял арабов, и мог с полным правом ворчать на соотечественников-мигрантов: «Понаехали…» Он-то был местным.

Вероятно, именно эти качества – прозорливость да любовь к родной земле – и сподвигли премьер-министра назначить Хофи директором «Моссада». Что ж, на кадровый вопрос премьер Рабин нашел правильный ответ.

В разведке Ицхак Хофи был новичок, но именно по его приказу удалась дерзкая миссия – знаменитый рейд на Энтеббе. Разумеется, и промахов хватало – профдеформация не щадит никого. И всё же…

Стратег с аналитическим складом ума на посту главы чуть ли не самой эффективной спецслужбы мира – это реально круто!

* * *

Громыхая стулом, Хофи выбрался из-за стола и приблизился к зеркалу. Ничего героического. Абсолютно.

Круглолицый тип с мясистым носом, с весьма заметным брюшком… И только выразительные еврейские глаза, смотревшие со спокойным прищуром, выдавали натуру сильную и волевую.

Директор «Моссада» усмехнулся. Ровно пять лет назад он сменил генеральский мундир на штатский костюм – и начал свою войну, скрытую, тайную, но такую же кровавую и жестокую, как все битвы на свете.

Вон, пару месяцев назад, его мальчики ликвидировали Али Хасана Саламе, того самого мясника из «Черного сентября», что спланировал массовое убийство на мюнхенской Олимпиаде. Еще бы до Абу Дауда дотянуться…

«Ничего, у нас руки длинные… – усмехнулся Хофи. – «Гнев Божий»[1] и его не минует…»

Мягко клацнула дверь, впуская Эфраима Шамира из «Мецады»,[2]человека не просто округлого, вроде самого Хофи, а почти шарообразного. Однако этот огромный розовый кабан был могуч и на диво проворен.

– Шалом! – рокотнул толстяк. Обычное «мир» в его исполнении прозвучало изысканно: «шэлём». – Информация по теме «Кровь Давидова» подтвердилась полностью. КГБ в Ленинграде ищет «Сенатора»… М-м… Нам удалось через верных людей узнать, что первое письмо объекта «Машиах»[3] было подписано с выдумкой: «Квинт Лициний Спектатор».

– Звучит, - усмехнулся директор «Моссада». – Да ты садись.

– Ага… – закряхтел Шамир, погружаясь в мякоть кресла. – ЦРУ же ищет «Слона»… Ну, да, фантазия у партнеров скудная. Самое любопытное, что наши догадки подтверждаются – и русские, и американцы уверены, что объект «Машиах» – юноша или даже подросток. Кстати, подобный вывод косвенно доказывает сообщение переселенца из Ленинграда – тот слышал «голос свыше»… э-э… с верхней лестничной площадки, и глас сей явно был отроческим.

– Да, я знаком с этой историей… – задумчиво молвил Хофи. – «Шин-Бет» изрядно выжала ленинградца, а он рад-радёшенек! Объект предупредил онкологию у его супруги. Послушай… – Ицхак потер подбородок. – Ты сам-то веришь, что «Машиах» – это подросток?

– Нет! – ухмыльнулся Эфраим. – Если хочешь знать мое мнение… э-э… основанное на совершенно секретных сведениях… то наиболее вероятной гипотезой, объясняющей почти весь комплекс данных по объекту, является сюжет с небольшой крепко спаянной группой из трех человек, проживающих в центральных районах Ленинграда. Лидер группы приобрел способность к «инсайту» или… хм… доступ к «машине времени». Это – мужчина средних лет, с высшим образованием, научный или руководящий работник среднего звена, с родным русским языком, возможно имеющий связь с армией, КГБ или даже ЦК КПСС. А вот в качестве связника идентифицируется как раз подросток! Вероятно, третий член группы – женщина. И кто-то в группе – лидер или эта женщина – обладает навыками оперативной работы, которые переданы подростку-связнику… Вероятный мотив действий – оказание помощи своей стране. Ценность уже переданной фактической информации не имеет аналогов в истории КГБ! Однако этим мотивы могут не исчерпываться…

Хофи слушал очень внимательно, склонив голову, изредка взглядывая исподлобья.

– Согласен с тобой, – проворчал он. – И… Стоп. Кто-то мне обещал «горячие новости», прямо с пылу, с жару!

– Таки да! – фыркнул Шамир. – Наши друзья в Лэнгли сообщили, что их резидент якобы идентифицировал объект «Машиах»! И даже завербовал его! Оперативная работа в Ленинграде крайне осложнена, поэтому американцы готовят эксфильтрацию объекта – под видом «туристов» в СССР забросят «охотников», что на подхвате у ЦРУ, бойцов отряда «Дельта»… Да чуть ли не самого Чака Беквита впридачу!

– А вот это нам совсем ни к чему, – серьезно сказал Хофи. Отойдя к окну, он сложил руки за спиной и набычился. – «Партнеров» надо опередить, Эфраим. Во что бы то ни стало! Держи руку на пульсе, готовься, как ты умеешь – и посылай мальчиков!

Шамир упруго поднялся, качнув объемистым чревом.

– Будет исполнено! – хищная зубастая улыбка раздвинула пухлые щеки.

Четверг, 5 апреля. День

Ленинград, Владимирский проспект

Сырой ветер сквозил вдоль по улице, но дуло в спину. Стоило поднять меховой воротник, и он, как щит, прикрыл шею от зябкого хвата. А вот душу знобило – я всею спиной ощущал холодный, скользкий враждебный взгляд.

Напряжение исподволь сковывало мышцы. Усилием воли сбросишь натугу, расслабишься… Минуту спустя костенеешь вновь – тревога так и реет у мрачных, словно закопченных фасадов, стелется по мокрым, пустынным тротуарам, а страхи корчатся в смутных тенях…

…Я шагал не быстро, прихрамывая и сутулясь. Оперативники, те, что заняты наружным наблюдением, ориентируются по особым приметам – они обращают внимание на яркую одежду, на походку и осанку, на всё, что выделяет человека из толпы.

Захромал я со вчерашнего дня, тогда же и горбиться начал. А сегодня и вовсе облегчил жизнь «наружке» – натянул светлую лыжную шапочку, да еще и «Ленинградскую правду» купил в киоске. Иду, помахиваю свернутой газетой…

Осталось только олимпийский факел нести над собой, чтобы точно углядели.

Я сжал зубы. Обернуться хотелось нестерпимо, но нельзя. Доковыляю до «зебры»… Когда переходишь на другую сторону улицы, оглядываться – обычно и правильно, подозрения это не вызывает – ты поступаешь, как все.

Как все, дожидаясь зеленого света, я посмотрел налево, посмотрел направо…

Мой преследователь старательно делал вид, что подводит часы на руке. Тот же самый тип, что таскался за мной позавчера – мужичок лет тридцати, круглолицый и кучерявый. Он ходил без шапки, и его темные спутанные кудри трепетали под ветром, неприятно ассоциируясь с рептильной прической Медузы.

А вчера я еще и напарника его раскрыл – чернявого, с роскошным чубом, выпущенным из-под кепки.

Чернявый подкатил на «Москвиче» светло-салатного цвета, когда я тормознул такси, и, усадив круглолицего, неторопливо «погнался» за «Волгой» с шашечками.

Оторвался я на светофоре у Гостиного двора – пока тлел красный, выскочил, да и махнул в метро… Знать бы еще, от кого мне пришлось уходить! Кому я опять занадобился?

КГБ? А зачем, спрашивается, комитетчикам следить за мной? За собственным агентом, завербованным с псевдонимом «Волхв»? Откройте дело оперативного учета, и ознакомьтесь! Позвоните. Вызовите! Прибегу, как миленький… Да нет, нет… Причем тут, вообще, «кровавая гэбня»?

Вели меня явно не асы из «семерки» – никто не лидировал, не обгонял и не шагал навстречу, не передавал «объект» по эстафете… Хотя и мой навык отрыва весьма куцый. Разве брейнсёрфинг заменит живой опыт работы «в поле»?

Ну, ладно… Допустим, меня застукали с Томой. Проследили за фройляйн, сбрасывавшей письмо – и мигом вычислили отправителя. Очень мне не нравится подобное допущение, однако у логики свои правила. Но «наружка»-то здесь каким боком? Да еще такая любительская, на уровне «Чемпиона»…

Не пора ли уже Минцеву названивать, мелко вибрируя: «Дяденьки чекисты, а за мною хво-ост…»

Я дернул щекой в приливе досады.

«И как же ты, кудесник, любимец богов, объяснишь куратору свои таланты – замечать наружное наблюдение и уходить от преследования? Лучше уж сразу в сознанку идти…»

Завидев Невский, я прибавил ходу, не забывая припадать на левую ногу – и соображая.

Американцы тут явно не при делах. Людей Вудроффа «пасут» усиленно и жестко, а очередного «спящего» агента будить… Чего ради? Оставьте метку в условном месте «Влад»! Я только что оттуда… Молчат цэрэушники.

А больше и некому. Итальянцы? Израильтяне? Немцы?

Ну-у… Как-то... Британцы, может? Джеймсы Бонды из МИ-6? Хм. А вот эти – вполне…

«Какие ваши доказательства?» – криво усмехнулся я, отмахиваясь от зудящих мыслей и сосредотачиваясь. Пора помахать ручкой дяде, чьи кучери завивались черными пружинками...

«Может быть, выйдет, а может нет», – как пел Джигарханян.

Проволочиться мимо «Сайгона»… Свернуть за угол…

Зона невидимости! Шапку долой, газету в урну!

С огромным облегчением я выпрямился, чудесным образом излечившись от хромоты – и энергично зашагал через проспект в толпе озабоченных пешеходов. Как все.

Краем глаза приметил круглолицего филёра – тот растерянно топтался на углу, упустив объект слежки из виду. Не поспел!

И тут же заворчали моторы – машины и автобусы резво покатили по Невскому, отрезая путь, «обрубая хвост»…

Я прогулялся до площади Восстания, и спустился в метро. Горизонты были чисты.

Меня захлестнула волна облегчения – и отхлынула, нанеся жгучий осадочек. И он точил, разъедал зыбкое спокойствие, нервируя, грозя, пугая…

[1] Операция «Моссада» по уничтожению террористов из группы «Черный сентябрь».

[2] Управление специальных операций «Моссада».

[3] Мессия, дословно – «помазанник». По вере иудейской, машиах, потомок библейского царя Давида, будет послан Богом, дабы осуществить «геуллу» - избавление Израиля от всех бед, а избавление Израиля принесет уже исправление всему миру.