Спички & Стекло

Основано на реальных событиях.
По этическим соображениям все имена изменены.
Любые совпадения случайны.

Когда с дерева срывался последний осенний лист, мы прятались по подъездам. Больше в военном городке делать нечего. Никаких торговых центров, кружков, спортивных залов. До них еще девяностым случиться нужно. Единственную секцию дзюдо в Доме Культуры Красной Армии Пал Палыч закрыл. Спился, упал на дно и больше с него не возвращался.

Где общаться? Беседки продувались, на лавочках мерз зад. Вот и набивались компаниями по пять-шесть человек, зависали на лестничных клетках пятиэтажек. Курили, плевали, щелкали семечки, пили пиво.

В восемьдесят шестом я пошел в восьмой класс, как и Лёха Коновалов из параллельного «8Д». Коновал особняком всегда держался, ни к кому не примыкал, ни с кем особо не общался. Сам по себе. Одиночка. Сигарету попросишь, даст из мягкой пачки, рубль, тоже всегда найдет.

На стрелки не ходил, сам никого не задирал. Внешность? Совершенно обычная. Стрижка с челкой, спортивный костюм, взгляд из-под лба. Безотцовщина, как и у многих наших пацанов. «Как-то так получилось!» — говорили нам. Лётчики, космонавты, полярники.

Но дети военных росли, развивались. Ребята, что постарше, разными мутными делами занялись. Кто в Новосибирск поедет — хлопнуть мажора, кто — на шухере, когда квартиры подламывали. Я не особо за это шарил, но по рассказам старшаков слышал.

К нам в подъезд тогда четверо завалились. Двое городских лет по двадцать и двое наших — Фаза и Дрюпа. Последние двое за год изменились, приблатнились, типа «поднялись». Ровесники, а мы им уже неровня. Общаться стали, что называется, через губу, шуточки стрёмные отпускать, жизни учить.

История за историей, прокурили подъезд до пятого этажа. Беспалева. Вечер поздний, жильцы по квартирам сидят. Да и обычно такой подъезд выбирали, где соседи не бухтели, мол, накурили, налузгали семечек. Всем срать. Все «Время» по ящику смотрят.

— Слышь, а это что за фраер? — посмотрев в подъездное окошко, спросил парень с наколкой на фаланге среднего пальца.

— Коновал, — ответил Фазин, рыская по карманам сигареты.

— Чмо?

— Да не, ровный пацан. С параллельного класса! — влез я в разговор.

— Не с тобой общаются, чо ты, — тут же заткнул меня второй приезжий. Тогда он не казался уродливым, но сейчас. Ростом не выше метра шестидесяти пяти, лицо рябое, одного переднего зуба нет, губа сшита, голос сиплый. Вроде молодой, а уже старик.

— Пошли, — после этих слов мне стало ясно — замеса не избежать.

Четверка высыпала из подъезда, мы с пацанами следом.

— Эй, Коновал, стопэ! — окликнул его Фаза. — Иди сюда!

На улице темно, ветрище, мелкий колющий дождь. Чуть вправо-влево от тусклой лампочки под козырьком подъезда — ни черта не видно. Впереди каникулы — только это настроение поднимало.

— Здорова, пацаны! — Лёха протянул руку. Никто не пожал. Я тоже не стал вынимать из кармана.

— Чо, куда двигаешь?

— Да так…

— К Ксюхе небось? — спросил Дрюпа. — Слыхали, что ты с ней мутить стал?! Нет?

Коновал ничего не ответил.

— А это… слышь, есть что по филкам? Рубль там?

— Не, пацаны, вообще на мели.

Старшаки переглянулись. Низкий смачно харкнул в сторону. Часть плевка попала на куртку. Растер ладонью.

Я оглянулся. Наши около подъезда остались в метрах пяти. С мутной четверкой стоял только я и Костян.

— А найду, обоссу? — на вопрос Дрюпы старшие заржали.

— Малой, попрыгай давай и вали.

Коновал замялся. Сделал шаг назад. Я видел, как его постепенно окружали. Фаза шаг влево сделает, Дрюпа постепенно в спину заходит. Медленно, плавно, круг замыкался.

— Я тебе еще раз говорю, попрыгай. Все нормально будет. Чо ты телишься? В фанеру прописать?

Леха два раза подпрыгнул на месте.

— Ты нормально попрыгай. Трясешься, а не прыгаешь! — бросил Фаза, хрустя пальцами.

Еще прыжок. Третий. Четвертый.

Из кармана Лёхи вылетел коробок спичек, упал в лужу и как поплавок остался на поверхности.

— Подними. Чо спичками разбрасываться. Лес просто так, что ли, мужики валят? Каждая спичка, млять, в дело пойти должна. Во благо коммунизма, — компания снова заржала.

Дрюпин так мерзотно смеялся, что гиены бы перепугались.

Взяв коробок, Леха промедлил убрать его в карман.

— Дай сюда! — выхватил спички парень с наколкой, достал сигарету Opal и открыл.

Там в несколько раз сложенные, лежали два рубля.

Я посмотрел на Коновала. Тот опустив голову трясся от страха.

Дрюпа его ударил первым — ногой в спину. Настолько сильно, что Лёха упал в лужу, не успев подставить руки. Били его жестко, а мы с Костяном просто стояли. Причем Фаза и Дрюпа выкладывались на полную. Один в лицо пнет, другой — в живот. Коновал, как мог руками прикрывался. Бесполезно. Дрюпин в незащищенные места целился.

Из открытого балкона орал Modern Talking «You’re My Heart, You’re My Soul». Пятница. Чьи-то родители гуляли. Подготавливались к зачатию новых людей. Я первый раз эту песню услышал. Она вроде бы добрая, а перед глазами жизнь свой видеоклип раз и навсегда смонтировала.

Наши пацаны в подъезд поднялись. Никому не было дела.

Один из городских пару раз харкнул на корчившегося от боли Коновала.

— Обоссым? — предложил Дрюпа, смотря на реакцию старшаков.

— Да хорош, пацаны! Ща еще спалят! Валить надо! — сказал я, озираясь по сторонам и пытаясь остановить безумие.

— Хлебало завали, щас тебя рядом положим!

«You’re my heart, you’re my soul. Yeah, a feelin' that our love will grow»

Дрюпа оттянул резинку штанов, достал член, напрягся.

— Чет не хочется. Вообще никак. Мало пива выпил.

Пацаны заржали. Я почувствовал, как по моей спине бежит струйка холодного пота, в висках пульсирует мигрень. Что я мог сделать?

— Сам предложил, сам и ссы! — подначивал его Фаза.

«You’re my heart, you’re my soul. That is the only thing I really know»

Коновал приподнял голову. Кровь из разбитых губ и носа смешалась с грязью.

— Не поднимай голову! — мысленно приказывал ему я, все же надеясь, что самой жести не случится. А чудес у нас в военном городке давно закончились.

«Yeah, a feelin' that our love will grow»

Дрюпа потряс хером, сбросив последние капли на Лёху.

— Ну ты и отморозок! Опустил пацана за два рубля! — подытожил низкий, накинув на голову капюшон. — Валим. Не хрен тут ловить больше.

Второй взял меня за грудки, притянул к себе и сказал:

— Мусорам заявите — по кругу пустим! — от него воняло перегаром, табаком и кошачьей мочой.

Мать Коновала потом рассказывала, что он, только зайдя домой, сразу на кухню ринулся. Прямо в обуви. Капая кровью на пол, выхватил у нее кухонный нож, которым она картофель в супу крошила, и в подъезд. На лестнице в обморок упал.

Положили его на двадцать один день с сотрясом в военный госпиталь. Естественно, заявление никто не писал. У Дрюпы же батя — командир дивизии, а комдив в военном городке местный божок.

Лехе зашили голову, вправили выбитый большой палец. К нему никто не приходил. Ксюха раз пакет с фруктами принесла и фантастику почитать. И то, как в компаниях говорили, её мать заставила. Мол, самой ей стремно идти было, мол, она вообще с ним не встречалась. Так, два раза со школы проводил, один раз цветочек подарил.

С Коноваловым еще меньше общаться стали. Сосед по парте отсел, единственный приятель со двора, с которым они вместе в школу шли и возвращались, на пять минут раньше выходить стал. Взрослые тоже чудачили. Физрук предложил Лехе в перчатках играть, чтобы не касаться волейбольного мяча. И сам поржал над тупой шуткой. Трудовик еще лучше — к станку Коновала не подпускал. Всё слухи, конечно. Гетто ими полнится, как гнилая рыба опарышами. Но напрямую Леху никто не гнобил.

Говорили, у него проблемы с головой начались, ночами ссаться стал, мигрени появились, глаз закосил. Я один раз в хлебном магазине с ним пересекся. Обернулся, а позади меня он.

— Здорова! — спрятал руки от греха подальше в карманы. Чтобы не пожимать. — Как сам?

— Нн-ормально. А Ксюх-х-ха пправда с Др.Дрю.Дрюпой теперь? — сильно заикаясь, спросил он.

— Ну вроде видели, да! Полбулки белого и украинского, пожалуйста. Ну, бывай!

Весной, и правда, Дрюпа от своей компашки откололся, стал за Ксюхой бегать. Идут вдвоем, а он выпендривается, кулаками машет, ногами. Наверное, показывал, как кого-то ушатал. Та смеется, заливается.

Помню, в тот день подошли они к нам в беседку. Мы сидели не на лавочках, так как они вечно захарканные, а на металлических планках — как птицы на проводах. Апрель. Еще холодно, но в подъездах скучно и жарко.

Дрюпа давай заливать, что как со школы откинется, в город переедет. Пацаны городские ему уже работу предлагают — разбором краденных тачек заняться.

— В девятый класс я точно не пойду! Это для лохов. В шарагу надо, там и типы норм, и бабок поднять можно! А чо? Тема! Утром учусь, вечером на разборе, а там, может, старшаки, подтянут на дело. Вот заживу. Выбираться с этого болота надо, да, Ксюха? — и хвать ее за задницу. Та ржет, аж гланды видно.

Мы так внимательно его слушали, что не заметили, как в беседку Коновал влетел. С размаху зеленой «чебурашкой» его по голове. Бутылка в дребезге. Дрюпа за голову схватился. Кровь межпальцев потекла. Коновал давай ножом его бить — со скоростью швейной машинки. Молча. Вообще, без эмоций. Ударов двадцать, может, тридцать нанес. Харкнул на хрипящее тело, бросил нож и ушел.

Лёха сам к ментам пошел. Сразу. Участковый рассказывал на всеобщем школьном собрании нашей параллели, что чуть чаем не поперхнулся, когда его увидел. Руки по локоть в крови, сказать ничего не может.

— Я его уб. уб. уб… уби.

— Кого? Убил кого?

— Д-да… Др… Дрю!

С тех пор Коновала я больше никогда вживую не видел. Посадили его на малолетку. Мать Лёхи связалась с каким-то слесарем — с совхоза. Спилась за пять лет так, что даже в школу поломойкой не брали.

На похороны Дрюпы никто не пошел. Многим он дерьма сделал. Даже его кореш Фаза отмазался ангиной, а Ксюха вместе с матерью уехали в санаторий для военных. Психику девчонке подлечивать.

Фазин в девяностые подсел на «медленный». В городок к маме заезжал, встретил его на КПП. Живой, но мертвый. Синюшный, худой, сутулый.

— Есть полтинник?

— Нахер иди, бич! — толкнул его мой приятель с вуза.

Лет через пять его нашли на чердаке жилого дома. Передоз.

Комдива, кстати, ну, батю Дрюпы разработали спецслужбы. В середине девяностых попался сразу на двух махинациях: со служебными квартирами и горюче-смазочными материалами. Слышал, что взяли горе-генерала в ресторане с поличным. Устроили показательную порку — по телику показывали.

Со двора я какое-то время поддерживал связь с Костяном. Лёха вышел по ельциновской амнистии в 1994 году. В городке он пробыл недолго. Переехал в город. С кем и чем промышлял, толком не знаю. Вроде его на вокзале замечали, говорили, что с ОПГ связался.

Когда соцсети появились, я из праздного любопытства, копаясь по страницам одноклассников, пацанов с городка, однокашников с вуза, вспомнил про Коновала. Решил его найти. Пусто. Поиск по Новосибирску, Бердску, Искитиму, Томску. Другая соцсеть. Третья. Раз всю ночь просидел, фильтруя найденные результаты. Отсмотрел около пятисот анкет по всей России. Ничего.

Совесть меня грызла аж руки холодели. Могли ли мы компанией за него заступиться? Как бы его жизнь сложилась, если бы он за нож не взялся? А если бы Дрюпа не переборщил? Жена успокаивала:

— Не вини себя. Каменные джунгли. Сейчас мир изменился!

— Ни черта не изменился! — срывался на нее я, захлопывая ноутбук. — Почитай новости!

Так и жил, периодически вспоминая про Лёху. То сон приснится, то похожего в толпе увижу, то однофамилец встретится. Чувствовал, ждал, что это не конец истории.

В апреле этого года в нашей школе при городке встреча выпускников планировалась. Заглянул в сообщество, а там закрепленный пост, и Коновал в военной форме с него на меня смотрит. Взгляд на две тысячи ярдов: глаза пустые, как сквозь тебя глядит. На левой щеке шрам от носа до края губ, подбородок обожжен.

Героически погиб. А где, как, когда именно и на войне ли вообще — не сказано. Под постом лицемерные комментарии от общих знакомых, учителей. Там же спам: предложения работы мойщиками, грузчиками, обсуждения местных новостей. Тошнит от такого.

Спустя две недели пост утонул в ленте новостей. Посыпались фотографии со встречи выпускников. Жизнь и смерть продолжались.

<октябрь 24-го>