Ссора

— Тебе нужен психиатр, — сообщил он мне сухо.

Что же, возможно, он и прав, и психиатр мне был нужен, но лет двадцать с хвостиком назад, когда этот полезный врач еще мог что-то для меня сделать, а не сейчас.

Мы сидели в уютном кафе на Тверской. За окном шел дождь. Мы пили кофе и разговаривали, как нормальные цивилизованные люди. На столе в стаканчике дымились сразу три зажженные ароматические палочки. Вообще-то, я не очень люблю их запах. Просто мне нравится, как дым поднимается к потолку, цепляется за дорогую люстру и растворяется где-то там, за гранью реальности. А еще нравятся недовольные взгляды посетителей. Я вообще люблю шокировать людей.

Он хмурился. У него это ужасно хорошо получается в моем обществе. Это оттого, наверное, что он очень серьезный. И правильный. Он не может понять, как это — уехать за город, забыв заправить машину, и потом, на какой-то просеке, пытаться зацепиться за трактор, чтобы тот отбуксировал до ближайшей бензоколонки за бутылку водки. Или как можно выскочить вечером из дома в тапочках под дождь за куском маргарина и забыть дома и кошелек, и ключи, и после мокнуть во дворе, как воробей, в ожидании нетрезвого слесаря. Он не понимает, что можно забыть дома важные документы, перепутать маршрут автобуса и уехать на другой конец города, купить дорогую и ненужную картину вместо нового кресла, неделю не готовить еды и питаться бутербродами, не строить планов в письменном виде на ближайшие сорок девять лет. Что балконная дверь иногда захлопывается и без моей помощи, что в ванной не слышно телефона, что жизнь женщины не складывается из кухни и ванной, что в театр можно пойти одной, что…

— У тебя идиотское выражение лица, — миролюбиво сообщил он мне.

Да??? А он только сейчас заметил? Вообще-то оно у меня с рождения такое… Сколько раз было, что в институте, что в школе, — преподаватель, натыкаясь на мое лицо глазами, забывал, что нужно говорить и кто, вообще говоря, он такой… Начальник на работе, только встречаясь со мной взглядом, тут же передавал право слова заместителю. Одни подчиненные на меня реагировали всегда нормально… Странно это.

Кап-кап… Дождевые капли стекали по стерильному окну кафешки, оставляя смешные лужицы, в которых отражалось мое и его лицо. Кап-кап… Умытые улицы, тротуары, люди под разноцветными зонтиками, машины, лужи…

А в кафе тихо. Вышколенные официанты с подносами иногда мелькают среди столиков, словно тени…

— Ты молчишь? — он удивился.

Могу его понять. Чтобы я молчала дольше трех минут кряду, это уже настораживает. Просто мне не хочется говорить. Хочется молча смотреть на дым и дождь за окном. Хочется, чтобы его сейчас не было за этим столиком. Ни его, ни его издевательски-внимательного взгляда.

И тут его прорвало. Сцепив руки и вперив в меня сердитый взгляд, он заговорил, словно находился в зале суда:

— Ты снова без зонта? Забыла дома? Понимаю. Это нормально. Для тебя нормально. У тебя все и всегда не как у людей. Ты вообще плохо понимаешь, что такое нормальная человеческая жизнь. Удивительно, что столько времени тебе удается приезжать на работу почти вовремя, и ты не забываешь адрес офиса, где работаешь. Еще более удивительно, что ты ни разу не перепутала время и место наших встреч. Для тебя было бы нормально, ждать меня в Голландии или во Франции, вместо этого кафе. И ты бы так и не поняла, как там оказалась! Ты самая непутевая из всех людей, которых я знаю! Конечно, твоим друзьям с тобой весело, ведь ты у них что-то вроде шута горохового.

Одна из моих палочек потухла, и я тут же зажгла еще одну.

— Хватит их жечь, меня раздражает этот запах, — повысил он голос.

На нас стали оглядываться, и он нахмурился еще сильнее. Ведь он так не любит привлекать к себе внимание.

— Ты все время на взводе, — продолжил он уже спокойнее, — это потому, что, не останавливаясь, пьешь этот дурацкий кофе. Вместо того чтобы заниматься делами, ты пишешь стихи, которые никому, и тебе самой, не нужны.

Я возмутилась. Конечно, вполне возможно, он прав, и мои стихи действительно не были кому-то нужны, но мне они были нужны всегда! Это были мои воспоминания. По датам, написанным внизу мятых листочков, я восстанавливала прошедшие события, как археолог восстанавливает древние культуры из глиняных черепков. Этого я любила. На этого могла опереться. А этот просто проходил мимо…

— Вот сейчас ты хмуришься, — великодушно прокомментировал он, — но когда-нибудь ты поймешь, насколько я был прав.

Когда-нибудь… Да, это мы уже проходили. Только вот он никак не может запомнить, что я не верю в реинкарнацию, так что если кто до этого «потом» и доживет, то уж никак не я.

Официант принес нам десерт и тихо испарился.

Я проворно сковырнула фрукты с верхушки пирожного. Он поморщился.

— Вот объясни мне, что за дурацкая привычка — расковыривать еду и размазывать ее по тарелке? — раздраженно поинтересовался он, сцепив пальцы замочком. — Почему ты даже есть не можешь, как все нормальные люди?

— Просто я не ем фрукты с хлебом, — огрызнулась я, вспоминая его любимое блюдо: хлеб, намазанный шоколадным маслом, с сыром сверху.

— Так зачем ты тогда все время заказываешь такие пирожные?! — взвился он. — Здесь полно других! Это самое дорогое кафе во всей Москве, неужели здесь не найдется то, что ты можешь съесть целиком?

— Мне нравятся эти пирожные, и я буду есть их так, как считаю нужным, — твердо ответила я и даже выдержала его гневный взгляд.

По правде сказать, это уже становилось невыносимым. Его раздражало то, что мне все равно, откуда выжимать пасту: из середины тюбика или из его конца. Что, если меня разбудить рано утром, я не вспомню, что у него день рождения (но, если меня разбудить, я не вспомню даже, как меня зовут!). Что, если мне позвонит подруга, у которой проблемы, я могу забыть о подогревающемся обеде, после чего придется полдня отмывать кухню и выкидывать сгоревшие кастрюльки.

— Ну вот что, мне пора уходить, — он порылся в кармане и кинул на столик несколько синих купюр. — Сдачу не бери, оставь официантам. И не заказывай больше кофе. Я оставлю тебе зонт.

Он вынул зонт из дипломата и положил его на столик, рядом с десяткой. После чего накинул плащ и быстро вышел.

Сквозь дождь на стекле я смотрела, как он шел по мокрой улице, съежившись и подняв воротник плаща, чтобы дождь не попадал за шиворот. Вообще-то, он ненавидел дождь…

Я оглянулась в поисках официанта, и когда тот подскочил ко мне, заказала еще кофе.

Очень хотелось дотронуться до зонта. Просто дотронуться. И я сжала руку в кулак, чтобы не делать этого.

Да, приходилось признать, я всегда была непутевая. И, когда мы с друзьями смотрели фильм «Невезучие» с Пьером Ришаром, мне казалось, что этот фильм про меня. Я могла хоть целый день рассказывать истории из разряда «такое могло случиться только со мной». Я не умела быть рациональной. Но…, но разве не это привлекало его, такого серьезного и правильного, ко мне? Не моя бесшабашность? Не мое умение превратить даже мытье посуды в целое приключение?

А что меня привлекало в нем? Я нахмурилась вспоминая. То, что, когда мне была нужна помощь, он был рядом. Всегда. Даже если в это время он должен был быть на важном совещании в Афинах. Что, когда мне было плохо, я могла приехать в его квартиру, вытащить из шкафа теплый плед, завернуться в него и забраться в кресло с потрепанной книжкой из его шкафа. И прислушиваться к шагам на лестнице. И гадать, когда повернется ключ в замке. В моей собственной квартире мне никогда не было так хорошо, как в его.

Я прикоснулась к холодной парусине его зонта и вдруг вскочила с места. Я еще успею. Должна успеть!

На улице меня сразу окатило водой, от ветра, стекающей ручьем с козырька над крыльцом кафе. И зонт не помог. Я бросилась по улице в том направлении, в котором он ушел. Мне нужно было ему сказать прямо сейчас, что все наши разногласия, все мелкое недовольство друг другом — это так неважно! Неважно, что меня раздражают его нотации, а его — моя рассеянность. Что я не умею правильно гладить мужские рубашки, а он будит меня по утрам, когда мне не нужно никуда идти, и только бы спать.

Я бежала по улице, расталкивая прохожих, как вдруг увидела его фигуру. Он, сосредоточенно нахмурившись, шел в моем направлении, и даже не пытался спрятаться от дождя. И вдруг увидел меня и остановился. Мы стояли и смотрели друг на друга так, как будто видели друг друга первый раз. А потом я наткнулась взглядом на маленький шрам у него на подбородке. И заметила, что галстук у него съехал набок. И он абсолютно промок. И его дорогой, прекрасно отглаженный костюм абсолютно потерял вид. И…

Он сделал один большой шаг, разделяющий нас, и слегка пригнулся, чтобы спрятаться под зонтом.

— Нам придется вернуться в кафе, — сообщил он. — Подозреваю, что сумочку, которой у тебя сейчас нет, ты забыла именно там.

От него пахло свежестью и дождем. И он был так близко. Я ухватилась за его руку, разворачиваясь, и вдруг неловко ступила на ногу, и моя десятисантиметровая шпилька печально хрустнула, и я бы упала, не поддержи он меня.

— Господи, ну почему ты не купишь себе нормальную обувь? — воскликнул он. — Неужели так обязательно ходить на этих ходулях?

Я ничего не ответила. Только вздохнула, украдкой посмотрев на него. Ну как ему объяснишь, что если бы на мне была нормальная обувь, то это бы была уже не я? И тогда он не любил бы меня так сильно. Когда-нибудь он обязательно поймет, что я права. Ведь он-то наверняка верит в реинкарнацию!