СССР Время, назад 2 ! Заговор Горбачева

Революцию надо не только совершить,

но и удержать ее завоевания.

Л.И. Брежнев Речь к Пленуму ЦК КПСС

«Меченый», Михаил Сергеевич Горбачев сидел в своем кабинете Заместителя Председателя КГБ. До 26 съезда Партии оставалась неделя.

Пятно на лысине налилось багровым. Он был несвеж. Плохо пах и много пил.

Раиска пилила ему мозги. Привыкшая выделяться своей одеждой на фоне других женщин, которым такая роскошь была недоступна. Она плевалась ядом и кипела желчью.

Благодаря Маришкиным идеям - Любая. Каждая. Все. – женщина могла и стала выглядеть достойно.

На Раиску не оглядывались, а оценивающе смотрели, ничего женщина, но не красавица, так на любителя.

В моду входили женщины Маришкиного типа. Красивые, мощные, со скрытым потенциалом. Широкие юбки свидетельствовали о способности продолжить род и мужики, отказавшиеся от алкоголя, начали прозревать.

Многоэтажный дом. Ремонт только закончен и пахнет чуть сырыми обоями.

На кровати лежат муж и жена. Мужу не спиться. Без привычных ста грамм после работы непривычно. За стенкой сопят двое детей. Он ворочается и нащупывает рукой жену.

Нащупанное ему нравится. И нравится все больше.

«Ритк, а Ритк, - начинает он». Супруга привыкла за много лет не отвечать на эту просьбу. Молчит. «Ритк, а Ритк, - продолжает он». «Спи, выпить все равно не дам, - отрезает она».

Шурик ошеломлен. Он не пьет уже третий месяц. Даже по праздникам, призывно напечатанным в календаре. И зовет он ее не за этим.

Она открылась для него вновь.

Рутина, мелкие бытовые неурядицы, общежитие барачного типа превратили эту красивую, веселую девушку в без возрастную женщину не определенного типа.

Она смотрела на себя в зеркала и думала: «Господи, а мне всего тридцать три».

Но теперь. Теперь все изменилось. Была куплена одежда и легкие, красивые юбки и блузки. Появилась совместная русско-французская косметика.

Крем для рук можно было наносить, а не мазать как масло на бутерброды и годами ходить в нем. В креме. И бутерброды с икрой черной можно было не ставить в сервант и показывать гостям. Просто наносить крем и просто есть бутерброды.

Можно было пойти в парикмахерскую внизу, в подъезде, где Людочка сделает тебе прическу, как у Мудачевой, или Софи Лорен. Или как у нее Риты Ивановой.

А маникюр? Рита стала красить ногти. Тщательно любя длинные, тонкие пальцы, доставшиеся ей в награду от бабушки-дворянки, завершенные прекрасными ноготками, достойными самых лучшего лака. На ней было новое платье и прическа.

А однажды, когда она шла в садик забирать дочку у нее попросили телефон.

Она рассмеялась, показала кольцо и сказала, что у нее двое детей.

Ей предложили детей усыновить, но тут показался Саша и вопрос был решен. А Рита начала вновь любить себя.

А Шурик это запомнил. Он начал подтягиваться и отжиматься. Достал валяющиеся гантели.

Майка-алкоголичка и спортивные штаны с вытянутыми коленками были выкинуты.

Шурику подобрали приличные домашние брюки и футболку.

И как-то он переставал быть Шуриком. На работе его начали звать Сашей, кто Токарем Сашей, а кто помладше и уважительно Сан Саныч.

И он бросал пить. Он не пил день. Не пил другой.

И она вспоминала их первые встречи, когда он еще дарил ей цветы и робко провожал от танцплощадки до общежития, а сам шел в свое. И там он делал хорошие модели кораблей, танков и самолетов.

А потом они первый раз поцеловались. Но не было дня, когда бы он не пил.

Он сначала искал повод. Праздник, день Рождения, Новый Год, а потом начинал просто пить. Сначала по пятьдесят, а потом по сто грамм. И модели были сначала отставлены в дальний угол их комнаты, да и кроватки надо было куда-то ставить, а потом розданы соседским мальчишкам.

Но теперь он вновь ввернулся к моделям. Он конструировал какой-то чудной самолетающий аппарат с четырьмя винтами и все паял что-то в общей кухне общежития.

Подтянулся, ушла алкогольная опухлость, и он стал вновь походить на себя прежнего.

И последние месяцы Саша перестал пить. Рита с удивлением не чувствовала знакомого запаха. Не было его.

Он чаще бывал с детьми, возился с маленькой Татой и учил собирать модели Юрчика.

Рита ждала, когда все вернется. И вот теперь в новой квартире, с только что поклеенными обоями, она услышала страшные для нее слова.

Секунды тикали вбивая гвозди в ее жизнь. Она старела с каждой секундой, и вновь уходило счастье. Уходила ее красота. Уходила мечта.

«Да нет, что ты, - сказал Шурик, и рука показала ход его мыслей».

Правильный у руки был ход. Наш. Советский. Улыбка расцвела вновь на лице Риты. Она для порядка по отнекивалась. А потом они любили друг друга.

За стенкой спали двое детей и до «Пионерской зорьки» в 7.40 утра было еще почти восемь часов.

А Раиска буйствовала. Меченый приходил домой, и его пилили так, что он готов был загрызть любого. Грызть ему не очень давали, и он начал пить. По рюмочке, по другой. А иногда и по третьей.

Раиска хотела быть Первой. Первой и единственной Леди СССР, возвышающейся своим белым пальто над остальными людьми. А люди должны были ходить в ватниках. Все и мужчины. И женщины. И дети. «Ватники», так она называла их.

Раиска росла в приличной трудовой семье. Но все ей было мало. Найдя в библиотеке журнал о западной жизни, она украла его и повесила, вместо икон фотографию какой-то их актрисульки. Она молилась на нее. И ненавидела простых людей, простых окружающих.

Особенно ненавидела она Маришку. Злобный, завистливый взгляд Раиски выискивал недостатки и находил их.

Вьющиеся естественно черные волосы. Большие красивые достоинства, крупные бедра и ладная фигурка, на которую заглядывались.

Хорошо подобранная одежда и самое главное оптимизм, радость, которую несла эта молодая женщина, было ничем не прошибить. А главное, она любила Родину.

Любила не напоказ, казенно, а искренне переживала за свою страну и хотела в ней все исправить.

Как то ночью на мягком шведском матрасе, под чешскими бра и люстрой из Италии, Раиске Горбачевой не спалось. Муж лежал и дышал перегаром. Этот слюнявый тюфяк, волочившийся за ней с юности не смог так ничего добиться. Пост зампредседателя КГБ был ничтожен для нее. Она хотела быть Первой и обязательно Леди.

Она готова была на все. Даже целовать руки любой англичанке. И американке тоже.

Раиска встала, надела финские мягкие тапочки, пошла в залу, как она называла гостиную. Подошла к югославской стенке и из английской коробочки из-под чая достала пузырек.

Пузырек был с надписями на английском и ей объяснили. Там объяснили, что одна таблетка, при определенных заболеваниях может стать смертельной. И намекнули при чьих заболеваниях.

Она открыла крышку, и маленькая желтая капсула выкатилась на ладонь.

Она поднесла ее к свету лампы. Внутри капсулы был порошок. Белые, цветные маленькие пылинки.

Она растолкала Меченого, как про себя тоже начала называть мужа. Тот сонно промямлил губами.

Раиска активировала защиту от прослушивания, которую ей тоже дали Там.

Она протянула пузырек Горбачеву.

Тот спросонья сказал:

- Раечка, опять таблетки?

- Не тебе, дурак, - и взяла их назад.

Горбачев огляделся и сказал: «А кому?».

Раиска достала заранее припасенную газету «Правда», где Брежнев вручал награду Юрию Владимировичу Андропову.

- Самому? – вылупил глаза, и, подбирая нижнюю губу, удивился Меченый.

Раиска посмотрела на него пронзающим взглядом и ткнула в Андропова.

Это была неплохая схема. Горбачев не был дураком. Его крепкий, но недалекий ум умел ловить момент. Он умел быть обаятельным, умел быть располагающим.

Умел он и быстро принимать решения, когда несомневался.

Схема могла получиться.

Он по роду деятельности сам составлял оперативные доклады наверх. Вместе с валом положительных отзывов, деятельность Маришки вызывала глухое раздражение.

Были недовольны прежние «хозяева жизни». Мясники, парикмахеры, директора магазинов. Была недовольна и преступность. Честным трудом можно было заработать больше, а пополнение с улиц сметал в свои ряды «Дружина» Егора Адаменкова.

После боя все хотели стать таким, как он.

Все хотели славы и денег. И он мог указать им путь, по которому можно было идти.

Программа реабилитации оступившихся заработала тоже.

Виктор рос в неполной семье. Отец, работавший шофером (с ударением на первый слог), умер в темной истории по дороге с лесоповала.

То ли зеки его зарезали, то ли сам он свернул не туда, устав от бесконечных колдобин темного, беспросветного леса русской тайги.

Он ездил на лесосеку трижды в день. С утра привозил рабочих, а с вечера увозил. Да еще возил обед. Дорогу размыло. И его Газ натужно урчал, перебираясь через колдобины. Он приходил домой, в деревянный домик с тремя комнатами. Мылся. Выпивал поднесенную водку и приготовленные щи. Нормально он жил. Как все. Даже лучше. Кабанчик хрюкал в сарайке и были куры.

Пришла к ним новая повариха. Красивая и манкая была она. В беспросветной серости мелькнул огонек. Забыл шофер и семью и сына. Загулял.

Народ на лесосеке был тертый. У кого срок уже был, у кого только намечался. Твердо так был намечен. Не пунктиром, а прямой четкой линией.

Послюнявишь карандаш и распишешься в наряде. Был мол, привозил обед.

Засмотрелся на повариху лихой уркаган.

Не стерпел шофер. Отходил того. Отстал урка, но не забыл.

Отца Виктор уже не помнил. Осталась кепка от него и сапоги.

Было ему тогда тринадцать. Узнал, в общем, кто с отцом так сделал.

Тогда не сел. Сел позже. А вышел он уже в другую страну.

По дорогам загорались огни реклам. Стало много мест где поесть. Одежда стала приличной. А вот выпить где, мест стало мало.

Зашел Виктор в магазин. Купил одежду по росту. Работал на зоне он хорошо. Денег платили нормально. Да и скромен он был в потребностях.

Зашел в «Желтого клоуна» перекусил. Присмотрелся. Увидел рекламу «Дружины».

Насмотрелся он за срок на зеков. Не хотел быть таким.

Пошел в дружину и там встретился с Сан Санычем и зацепило его.

Хорошо этот молодой мужик, не намного старше Виктора, рассказывал, как поплывут по небу его чудо птицы, как будут доставлять людям еду, да вот хоть гамбургеры и картошку. Как одежду привезут хоть домой, хоть в поле.

Представил Виктор чудо это. Представил караваны птиц над страной и пропал.

Ночевал и дневал у Сан Саныча. А через полгода сделали они прототип «ААВ».

Самокрыл «Александр Александрович и Виктор», пошли в банк и получили кредит и открыли они фирму «ААВ».

А преступный мир потерял человека. А страна приобрела. Горбачев знал об этом. Он выискивал недовольных.

Недовольны были и некоторые «царьки» колхозов и районов. Опереться было можно. Главное, было свалить Маришку, а с «дедами» из Политбюро он бы справился.

Он взял пузырек и положил его на тумбочку. Выпил воды. Издал звук и лег спать.

Меченый видел сон. На большой трибуне, перед огромной толпой народа, в золотом зале Король Швеции вручает ему награду. Ему хлопают, свистят одобрительно.

Президент США стоит тут же. Только вроде это не Президент Буш, а маска. И за маской кровью глаза налиты. За его спиной висит карта СССР, а в ней ножи торчат. И кровь капает с них. Хохочет Меченый, улыбается. Не замечает карты, не хочет ее замечать.

Развернулся а тут и Раиска, а не Раиска вроде. Хвост у нее крысиный и мордочка. И зал смеется уже:

«Иудушка Горби, Иудушка Горби, продал стану за тридцать серебренников».

Горбачев проснулся. Сел и вспомнил последнее. «Серебряников фамилия, где я ее слышал то? - задумался».

Взял пузырек и покрутил в руках. Не хотел он становиться Иудушкой. И мила ему была Родина. Вспомнил он поля Ставропольские бескрайние. Вспомнил рож золотую и родителей. Вспомнил он деда своего, казака.

Повертел пузырек. Хотел отложить. Посмотрел на Раиску и не отложил. Бережно поставил и лег спать.

Маришка тоже плохо спала в эту ночь. Снился ей то Окруджава, орущий глядя на горящий Верховный совет старческим сиплым голосочком: «Автомат мне, автомат, стреляйте, стреляйте, стреляйте», а потом его песня:

«Артиллеристы вы возьмите Ваши пушки,

Окуните в тишину Арбата и зарю,

Вы стреляйте по народу, вы стреляйте,

Что тут не понятно, объясню.

Вот идет рабочий «ватник» Ваня,

Вот идет жена его и сын,

Хочет Ваня жить нормально.

СеСеСеРа Ваня гражданин.

Вы стреляйте по народу, вы стреляйте,

Что тут не понятно, объясню.

И пусть будут Ваши пушки словно листья,

Словно листья, словно листья к ноябрю».

То есть как листья сгнившее, потерявшие красоту первой осени. Бурые, как кровь, листья.

Маришка ворочалась. Рядом спал Егор. Она прикоснулась к нему рукой, и стало легче.

Но не надолго.

Снился ей и золотой зал. Люди во фраках стояли и смотрели, как другой человек метает ножи в карту ее Родины. Человек стоял к Маришке спиной и она то узнавала, то не узнавала его.

С каждым попаданием из карты вытекала кровь.

Бросок. И закровотичила Эстония. Бросок – Литва. Бросок – Латвия. Еще бросок – Грузия.

Нож проскочил мимо ее родной Кубани и врезался правее – в Кавказ.

Каждый бросок, стоявшие в зале, встречали аплодисментами. Маришка шла вперед, и хотела понять, кто кидает ножи в ее Родину. Рядом с кидающим ножи человеком, стояла вертлявая бабенка, подхихикивала после каждого броска.

Маришка прошла и начала оглядываться. Кто был в фраках, но фраки не уходили.

Здесь стоял с черным крестом и рогатом шлеме Тевтонец, из фильма «Александр Невский». Там стоял с петлей на шее, маленький вертлявый паяц, с челочкой, соблазнивший народ Германии. Там стояли и другие. В форме и без формы. Стоял Мазепа крутя ус и показывая всем свою Иудину медаль.

А Маришка шла и шла. И бесконечным был тот зал. Прибавлялось в зале людей, и хлопали они и смеялись.

Включили Навлодского. Сделали нарезку одного куплета и назойливая музыка гремела:

«А русалка — вот дела! — честь недолго берегла
И однажды, как смогла, родила.
Тридцать три же мужика — не желают знать сынка:
Пусть считается пока сын полка».

А народ в зале ржал. А вместо карты пошла кинохроника. Метающий ножи пока отшел.

Горящий Смоленск и горящий Белград, горящее сердце солдата. Горящие русские деревни, плачущие дети и старухи, глядящие на дома. Суровые мужики с винтовками с болью грызущие Родную Землю.

А Навлодский глумился, показывали сирот, «Пусть считается пока сын полка».

Показывали то, чего нельзя показывать. Неживых детей и взрослых.

А Навлодский глумился и пел: «Тридцать три же мужика — не желают знать сынка».

Маришка шла. Пластинку сменили.

Выступал кастратик Олесь. Он говорил, что не будет давать концерт на День Победы (реальная история 2024 года), а будет петь Окруджаву.

И когда показывали штурм фашистсикх городов он, своим усиленным микрофоном голосочком пел: «Бери пальто, пошли домой».

На хронике гибли солдаты, направляя свои тела в смерть, на амбразуры, а кастратик пел:

«С войной покончили мы счеты».

Показывали самолеты со звездами, горящими метеорами падающие на врага,

а кастратик все пел. «А где же твое мужество, солдат». Пел, глумясь над памятью. Глумясь над жизнями наших погибших родных.

И оживший Окруджава совал Олесю Кастратику автоматик и говорил «На, бумажный солдатик, стрельни, стрельни».

И кастратик Олесь брал автомат и стрелял, а позади на кинохронике падали дети.

Маришка шла и у нее по щекам бежали слезы. Слезы ярости. Она, как тот солдат бросала свое тело на амбразуру, стремясь остановить того, кто бросал ножи в ее Родину.

Наконец Маришка подошла, взбежала на сцену, толкнула за плечо человечка и повернула к себе.

Меченный смотрел на нее и ржал. На груди у него была Нобелевская медаль за развал СССР.

Маришка проснулась. Дыхание у нее было учащенным, и она долго не могла успокоиться. Она встала. Надела мягкие советские тапочки. Выпила водички. Подошла к окну. И сказала про себя, зная про прослушку: «Нет, тварь, горбач проклятый, не позволю».