Ссыльный

Снег здесь не падал - он лежал глыбами, будто дыхание самого Господа, застывшее в мёрзлых пластах. Колёса саней тонули в хрусте, и лошади дёргали головы, раздувая ноздри, словно чуяли нечто большее, чем просто холод.

Двойка людей в серых шинелях сидели. Молчаливые, лица их казались выбитыми из камня - не то гранита, не то кремлёвского кирпича. Они привезли с собой не просто бумагу и власть, но дыхание тех городов, где решали судьбы чужих душ, что стали лишь строками в приказах с красной звездой.

Через миг, минуя заросли деревьев и пакостные ветки, что так и норовили ударить по лицу, привыкших к цивилизованному транспорту мужчин - они увидели перед собой странную картину.

Деревня.

Она встретила их тишиной: ни собачьего лая, ни детского смеха, только гул ветра, который пробирался между избами, шевеля чердачные доски. Старуха с ведром остановилась у колодца, неловко перекрестилась и отвернулась. Мужик в чуть более чистой шинели - пригнулся, будто снег стал тяжелее от одного только их присутствия.

Сани тащились по прямой улице, и всё в этом пути казалось каким-то слишком знакомым, будто время тут застряло. Дома с кривыми ставнями, серые дровницы, брошенные сани, засыпанные снегом до самых оглоблей. Всё это жило так, словно никакого Совета Народных Комиссаров не было, словно империя всё ещё дышала в этих избах, в иконах, в молитвах по вечерам.

Один из мужчин поднял ворот, всматриваясь вперёд.

На краю деревни, чуть в стороне от улицы, стояла маленькая церковь. Деревянная, обшарпанная, но с куполом, ещё цепляющимся за небеса. Золотая краска давно облупилась, и всё же крест сверкал - не светом, а упрямством. Словно сам металл помнил иные времена, другие руки, которые воздвигли его к небу.

Они вышли из саней. Снег скрипел под сапогами - гулко, как по пустому храму.

Бумаги, что они везли с собой, шуршали в папке - в них было имя. Имя человека, которого почти никто уже не ждал увидеть живым. но именно ради этого имени они приехали в забытую новой властью деревню, где каждый дом дышал старой Империей, а сама земля казалась крестом, вбитым в грудь Сибири.

Их шаги отзывались эхом в пустоте улицы. Словно не деревня, а кладбище, где сами дома были могилами. Люди прятались за ставнями, но следили глазами - сквозь узкие щели, кружево инея на окнах и страх, перед незнакомцами, что пришли в их выстроенный стараниями и страдания дом.

В этом взгляде была только та же настороженность, что и у животных, встречающих хищника.

Один из мужчин сошедший с саней кашлянул, шумно и нарочито, будто хотел разогнать этот вязкий воздух. В ответ тишина только плотнее облепила их, цепляясь за шинели ледяными пальцами. Даже лошади, оставленные у саней, перестали фыркать и замерли, будто их тоже коснулась какая-то чужая воля.

Проходя мимо старого амбара, они заметили, как маленькая фигурка - мальчонка лет десяти - вдруг выскочила из-за угла, но, едва встретившись глазами с чужаками, юркнула обратно, словно крыса в щель. Вслед за ним захлопнулась дверь, и в воздухе остался только едкий запах дыма от сырого торфа, обжигающий ноздри.

Улица вывела их к той самой церкви: крохотной и кривой, но стоящей с таким вызовом, что казалось - она держит на себе весь этот посёлок.

Бревенчатые стены почернели от времени, но икона над входом, хоть и облупленная, всё ещё смотрела тяжёлым, скорбным взглядом. На миг одному из сотрудников показалось, что изнутри доносится тихий гул, словно кто-то шептал молитвы, но, прислушавшись, он услышал лишь вой ветра.

Они остановились перед дверью.

Снег в этот миг пошёл гуще, и казалось, что всё вокруг растворяется, оставляя их наедине с этим деревянным строением. Бумаги в руках стали тяжелее, как будто само имя, вписанное в них, давило на пальцы.

Один из мужчин поднял руку и постучал. Доски дрогнули от тяжёлого удара, и в ту же секунду по ним пробежала слабая дрожь, будто в глубине строения откликнулась сама земля.

Звук отозвался гулом, разлившись по бревнам и ушёл в сугробы. Было ощущение, что не в дверь, а в сердце стучат.

Они подождали. Сначала - мгновение, затем другое. Ветер свистел всё громче, и казалось, что никто не выйдет, что церковь пустая. Вдруг скрипнули петли, и тяжёлая дверь медленно приоткрылась. Изнутри пахнуло теплом печи, смешанным с ладаном и воском.

На пороге появился силуэт - огромный, затмевающий проём.

Мужчина в чёрной рясе, с широкими плечами и густой седой бородой, свисавшей почти до груди. Его лицо, благодушное и спокойное, будто бы вовсе не принадлежало ссыльному - скорее настоятелю старой обители, коих в ссылке было особенно много.

Только-вот в глазах таился странный свет - слишком тяжёлый для простого священника.

Он задержал взгляд на каждом из мужчин, как будто читал не только лица, но и мысли. В его присутствии тишина деревни сделалась плотнее, а снег словно перестал падать. Казалось, само пространство ждёт, что будет сказано дальше.

- Добрый день. Младший Лейтенант НКГБ - Алексей Митьенко. Мы ищем некоего… - Имя произнесённое старшим из двух сотрудников - потонуло в свисте ветра. Младший-же, не выдержал и развернув бумаги. Голос старшего чуть дрогнул под конец, смешавшись с хрустом бумаги. Не то от холода, не то от чуждого давления, исходящего от этого седого великана.

Тот не ответил сразу, лишь кивнул коротко и, не говоря ни слова, прикрыл за собой дверь, оставив их под вьюгой.

Дверь заскрипела вновь. На этот раз мужчина вышел не сразу - лишь спустя долгие секунды, когда ветер успел почти засыпать следы у крыльца.

Когда створка наконец распахнулась, его фигура уже не казалась благодушной.

В руках он держал винтовку - старая, времён первой мировой войны, но настолько ухоженная, что сама сталь будто светилась изнутри. На прикладе виднелись искусные резные кресты и молитвы, выгравированные так глубоко, будто дерево само приняло их как часть себя.

Мужчина опёрся стволом о землю, словно о посох, и посмотрел прямо на сотрудников. Его взгляд был спокойным, но слишком внимательным, чтобы быть мирским. Казалось, он не смотрел на людей, а на их души, перелистывая страницы, которых сами они давно не помнили.

В этот миг за их спинами что-то хрустнуло.

Младший сотрудники резко обернулись, и в снежной пелене, под самой стеной церкви, стояла девочка лет двенадцати. Слишком правильные черты лица, слишком холодные глаза. На её губах играла лёгкая, язвительная улыбка, а аккуратная, казалось кукольные ладошка, легко держала саблю - длинную, узкую, и та не отражала снег, а будто пила свет вокруг, вбирая его своими сияющими желтым светом письменами.

Младший сотрудник инстинктивно потянулся к кобуре, но остановился - девочка уже сделала шаг вперёд, и воздух вокруг стал плотнее, словно стянулся вокруг них невидимой петлёй. Даже ветер стих, и на миг показалось, что вся деревня задержала дыхание.

- Господа. - Раздался голос священника. Он прозвучал мягко, почти ласково, но в нём звенела угроза, как в натянутой струне. - Думаю, вам стоит объяснить, зачем вы пришли. Иначе вы познаете гнев истинной магии под сенью Господа. - Секундная пауза и он продолжил, менее пафосно, но не меняя угрожающего тона - Говорите честно. Я не люблю лжи. Под дланью Господа она гниёт, как падаль на солнце.

Сотрудники переглянулись. Алексей крепче сжал пальцы на шинели - они мелко дрожали.

- Товарищ… Священник. - Начал он сухим голосом. - Мы прибыли по долгу службы. Наше ведомство ведёт учёт… Особых лиц.

Девочка с саблей хмыкнула, перекатившись с пятки на носок, и лениво провела пальцем по обуху клинка.
- "Особые лица". - Передразнила она, будто смакуя слова. - Скажи уж честно - маги. Вы вырезали их, как скотину. И всё же боитесь. Даже мёртвых.

Алексей шагнул вперёд, но неосторожно встретился с её глазами - и сразу потупился, будто в зрачках увидел своё отражение, вытянутым и кривым.

- Мы пришли не с враждой, девочка. - Сказал Алексей уже тише. - А ради Родины.

- Родины? - Мужчина приподнял бровь. Его массивная фигура чуть качнулась, и винтовка скрипнула в ладони, словно живая. - Вы имеете в виду ту самую Родину, что растоптала Веру и Империю, а меня сослала сюда, как зверя? Родину, что поставила мою жизнь в руки… - Он на миг взглянул в сторону дома, где за ставнями притаилась женская тень. - Женщины, у которой не было иного способа добыть хлеб, кроме как продать себя, ради дочери, едва державшейся на ногах?

Слова упали тяжело, и снег под ногами сотрудников будто стал глубже. Младший дернулся, открывая рот, но девочка рассмеялась. Смех был звонкий, но злой, как треск металла на морозе.

- И всё же. - Мужчина слегка поднял винтовку, и на миг показалось, что тьма под её стволом сгущается. - Я слушаю. У вас есть один шанс. Если ваша цель - мерзость, Господь отвернётся от вас. И тогда вам не укрыться.

Он шагнул ближе. Тени, вытянувшиеся по снегу от его фигуры, легли на сапоги сотрудников, словно петли.

Алексей сглотнул, будто в горле встал ком. Он знал, что если они не вернутся, то от этой деревушки не останется и камня, но их самих это едва-ли спасёт. Наконец перекатив слова пару раз на языке Алексей - заговорил:

- Идёт война. Великая Отечественная. Немцы под Москвой были, под Ленинградом кровь рекой. Они жгут деревни, режут детей, тянут людей в лагеря. Это не Гражданская война, где брат на брата. Это зверь, который пришёл жрать весь народ.

Младший кивнул, подхватывая:

- И у них… У них есть свои чародеи. Они призывают тьму, рвут землю, обращают людей в пепел. Даже артиллерия бессильна против их щитов. Солдаты тают, и если не будет иной силы… Родина если не падёт, то как минимум потеряет вдвое больше людей чем могла. По всей стране подобные нам - ищут избежавших смерти магов.

Девочка сузила глаза, едва заметно улыбнувшись:

- Значит, всё-таки пришли молиться к тем, кого вчера жгли. Любопытно.

Мужчина молчал, сжимая винтовку так крепко, что дерево тихо застонало. Его дыхание было медленным, тяжёлым, как колокол.

- Великие начальники. - Произнёс он наконец. - Посылают вас за теми, кого они вырезали. Признают свою слабость?

- Мы посланы за вами. - Выдохнул старший, и в этих словах слышалась не власть, а отчаяние.

Снег снова пошёл гуще, и деревня будто накрылась белым саваном. Сотрудники стояли, прижатые к земле собственными словами, ожидая - примет ли их человек в рясе, или осудит навеки.

Мужчина поднял глаза к небу, где снежные вихри рвались в разные стороны, и в его взгляде было больше горечи, чем ярости.

- Предатели. - Произнёс он тихо, но это слово вонзилось в сердца людей перед ним, как железо. - Красные, что разорвали мою Империю, что убили моих братьев по вере и магической школе, что растоптали Церковь. Красные, что согнали меня в ссылку, в грязь, где я сгнил бы, если бы не… Мария. - Его голос стал мягче, словно это имя выжгло горечь, - Блудница, которую вы бы назвали падшей, но она сохранила в себе больше чистоты, чем все ваши комитеты. Она выходила меня, кормила, хоть сама голодала. А рядом с ней - её дочь, Вика, маленькая, едва державшаяся на ногах, но каждый день смотрела на меня и не позволяла мне умереть.

Он снова повернулся к сотрудникам. Глаза его сверкнули.

- И вы хотите, чтобы я, живущий лишь их руками, пошёл и проливал кровь ради предателей, которые обратили мою Родину в язву? Чтобы я служил тем, кто считал меня зверем?

Он шагнул ближе, и снег под ногами заскрипел, будто ломалась кость.

- Я не раб вам и не солдат вашим комиссарам. Я видел слишком много, чтобы снова склонить голову.

Девочка тихо засмеялась и склонила голову набок, глядя на сотрудников.

- Ну что, господа. - Сказала она язвительно. - Может, теперь достанете свои пистолеты и попробуете?

Внезапно капюшон сдёрнулся с головы девочки, демонстрируя сияющую Хризму вырезанную на лбу, но не являющуюся ни шрамом, ни раной, а бывшей там по закону древнего знания - созданию магических кукол. Её ладонь легко подняла саблю и та вспыхнула ярким огнём, что имело очищающие голубые отблески.

Алексей вздрогнул и машинально схватился за пистолет в кобуре. Глаза его расширились, он зашептал торопливо, будто сам себе:

- Этого не может быть… Куклы давно… Все… Они пустые, без искры, без воли. После резни Гражданской войны их не осталось, лишь пустые оболочки без хозяев.

Младший судорожно кивнул, пальцы легли на кобуру, но он так и не решился вытащить пистолет. Пот струился по виску, врезаясь в кожу холодными дорожками.

Девочка рассмеялась - звонко, но в этом звоне слышался яд. Она шагнула ближе, лезвие сабли блеснуло белым светом метели.

- Болванка? - Она вытянула слово, как струну. - Ты хочешь назвать меня пустой куклой? Глупец. У болванки нет голоса, нет гнева, нет памяти. А я - его мастероваая. Он не хозяин мне, а мастер. Слышишь, крыса? Мастер, что дал мне имя Анна.

Слова ударили в лица сотрудников сильнее ветра. Младший зашипел сквозь зубы, едва не выхватывая оружие. Алексей сжал его руку, останавливая:

- Не смей… Ты видишь, что это за сила?

И тут мужчина в рясе вдруг рассмеялся - он был тяжёлым, грудным, будто раскаты грома в горах. Письмена на его винтовка отдались энергичным пульсирующим сиянием, будто поддержав своего хозяина.

- Ха! - Сказал он, утирая слёзы. - Вот уж никогда не думал, что мне придётся воевать ещё и во Второй мировой. Господь посмеялся надо мной: сперва вагон, где единственным спасением стала блудница, потом годы непонимания и ошибок, в познании тела... Что же. Пусть. Родина есть Родина.

Сотрудники замерли, не понимая - он их сейчас сожжёт молитвой или принял решение. Анна резко обернулась к нему, нахмурилась, но промолчала, только крепче сжала саблю.

Внезапно на пороге церкви появилась Мария, что всё это время пряталась за деревянными стенами. Она сжав руки в узле перед грудью. Её глаза были красными - то ли от мороза, то ли от слёз, но голос оставался твёрдым:

- Ты же не обязан. Ты прожил своё. Ты нам нужен здесь. Мне… Вике.

Мужчина положил ладонь ей на плечо, тяжёлую, будто камень, и улыбнулся так, как умел только он - тихо, немного устало, но с теплом.

- Я обязан, Мария. Господь дал мне силу, и я не имею права оставить Родину, какой бы она ни была. Тебя я люблю больше своей жизни, и именно поэтому ухожу - чтобы ты жила. Чтобы Вика выросла в мире, а не в пепле.

Вика, которой только-только исполнилось двадцать, пряталась за матерью, но потом выбежала вперёд и вцепилась в ткань его рясы.

- Папа, не смей уходить! Ты же вернёшься? Скажи, что вернёшься!

Он прижал девушку, что стала ему дочерью к себе и поцеловал в макушку.

- Вернусь, если Господь позволит. Но если нет - знай: всё, что во мне было, я оставлю тебе.

Анна стояла в стороне, погасив огонь, убрав саблю в ножны и прислонившись к колодцу. Она смотрела не на него, а на снег, будто стеснялась того, что её глаза блестят, но когда он поднялся, она фыркнула и бросила:

- Ты полнейший идиот. Идёшь на смерть ради тех, кто вчера хотел твоей могилы. Ещё и меня заодно.

Он взглянул на неё и улыбнулся.

- Такова воля мастера. А твоя - идти рядом, язвить и ругаться, пока я жив.

Анна смолчала. Лишь сжала рукоять сабли и отвернулась.

Мужчина поднял ворот рясы и вышел из избы, не оборачиваясь. Ему ничего не нужно было тащить в дорогу, ведь всё что было нужно - при нём. Вера и сила, что из неё исходила, позволяя жить его боевой кукле, что давно не лила кровь, превратившись в любимую Аннушку, чья сила в ближнем бою стоила роты солдат, а их дуэт и целого батальона.

Оружие смерти - именно такими были маги, что поклялись верности Богу и России.

Вьюга встретила его мгновенно - гулко, ледяным свистом, что забирался под кожу. Снег бил по лицу, как песок, и всё вокруг исчезло в белой пелене. Лишь два силуэта сотрудников маячили впереди, словно два безмолвных проводника в страну мёртвых.

Он сделал шаг, второй, и звук шагов утонул в вьюге. За спиной хлопнула дверь - Мария и Вика, смотрели на уход мужчины в окно и пытались сдержать слёзы, понимая, что возможно он уже не вернётся.

Тишина внутри дома сменилась гулом снаружи, и этот гул был похож на хор - будто сама Сибирь пела низко и гулко, как монастырские стены в Великом посте.

Анна шагала рядом, босые ноги её не оставляли следов на снегу, ибо были они кукольными и лёгкими, точно высушенный до состояния пергамента труп. Она молчала, но каждый её вздох отзывался эхом, как насмешка над людьми в шинелях, которые не смели взглянуть ей в лицо.

Сотрудники держались прямо, будто хотели показать, что ведут его как поднадзорного. Но в их походке чувствовалось другое - каждый шаг давался с усилием, как будто они шли позади невидимой силы, и это не они вели его, а он их.

Вьюга сгущалась, и деревня исчезла позади - дом, Мария, Вика, их голоса. Всё растворилось в белом, кроме тяжёлой винтовки, шагов по снегу и предчувствия того, что дорога эта закончится только кровью, которая останется далеко от ставшего родным дома мужчины.

Шли годы - несколько раз лето сменилась зимой, и вот вновь, деревня утопла в зелени и мерном звучании сибирской природы.

Мария развешивала простыню. Ветер трепетал ткань, словно саван. Рядом Вика, ставшая лишь ещё краше с годами, держала таз с мокрым бельём. Её лице окончательно очертилось, но в глазах жила всё та же детская светлость, что когда-то спасала от отчаяния могущественного мага.

Их уши уловили шаги.

Не властные и тяжёлые, как у людей в шинелях, а ровные, живые, будто идущие не по снегу, а по собственной дороге. Из светлых утренних лучей вышел молодой парень, лет двадцати пяти. В руках он держал винтовку - ту самую, с крестами на прикладе, с тем немым сиянием, что всегда принадлежало её хозяину.

Рядом с ним шла Анна. Но уже без язвительной и колкой ауры - тёмная тень легла на её идеальное девичье лицо. Сабля висела за спиной, руки сжаты, а шаги были тяжёлыми, как будто каждый давался ей с трудом. Она не смотрела на женщин, только на землю, словно боялась встретиться взглядом.

Мария ахнула и прижала руку к губам. Вика шагнула вперёд, глаза её расширились - память вернулась вся разом, голос дрогнул:

- Анна…

Анна подняла взгляд. В нём не было прежнего огня - только усталость и следы чужой боли. Она коротко кивнула, будто подтверждая - да, это я.

Молодой человек остановился перед ними, поклонился на имперский манер и сказал тихо, сдерживая дрожь:

- Я пришёл от вашего мужа - моего наставника.

Молодой человек поднял винтовку, словно хотел показать её ближе, и его голос прозвучал ровно, но в нём чувствовалась тяжесть долгих ночей без сна:

- Ваш муж… Мой наставник… Погиб, как истинный воин. Он знал, что не вернётся, чувствовал это с самого начала, и всё равно шёл вперёд. Мы сражались под Ленинградом, а потом глубже, дальше, там, где фронт переломился. Немцы привели своих чародеев, тёмных, из тех, кто продаёт души ради силы. Они творили мерзкий ритуал - открывали расселину в земле, чтобы поглотить вставший костью в глотке город.

Он замолчал, тяжело вдохнув, и посмотрел на Анну. Та стояла рядом, опустив голову, руки её дрожали, но она ничего не сказала.

- Наставник выжал себя досуха. - Продолжил парень. - Он сжёг все молитвы, что хранил в сердце. Он истратил каждую каплю силы, что Господь ему дал, и всё же удержал расселину. Немецкая армия была остановлена - но его тело… Не выдержало.

Мария закрыла лицо ладонями, и плечи её дрогнули. Вика стиснула зубы, удерживая слёзы.

- Но прежде чем уйти. - Голос ученика стал мягче. - Он передал мне всё. Учение, молитвы. веру, а также путь. Сказал, что Россия ещё будет звать, когда придёт её новый конец. И тогда российская православная школа магии - восстанет из пепла вновь.

Анна вскинула голову и резко выдохнула, словно хотела добавить что-то, но не решилась. Только глухо прошептала:

- Дурак… Полнейший дурак. Он мог жить, но выбрал погибнуть, как всегда.

Молодой человек опустил винтовку и шагнул ближе. Мария всё ещё прикрывала лицо ладонями, но Вика стояла прямо, словно пыталась унять дрожь, которую невозможно было скрыть.

Он протянул руки, сначала нерешительно, будто боялся нарушить чужую скорбь, но потом крепко обнял их обеих - женщину, что когда-то спасла наставника от смерти, и девочку, ради которой тот жил.

- Я не смогу заменить его. - Произнёс он тихо, и каждое слово резало воздух. - Никогда. Но я постараюсь. Буду рядом, пока Господь держит меня в этом мире. Наставник говорил: придёт время, когда мне придётся уйти и восстановить величие монастырей нашей магической братии. Но до того часа я останусь здесь.

Мария всхлипнула, но не отстранилась. Она положила голову ему на плечо, и в этом жесте было не принятие, а хотя бы маленькая передышка от боли.

Вика стиснула его пальто, так же как когда-то держала рясу отчима, и прошептала едва слышно:

- Ты не он… Но если ты - его ученик, значит, он жив в тебе.

Парень закрыл глаза и ответил:

- Он говорил, что Советский Союз падёт. И когда придёт тот день, Россия будет нуждаться в силе веры и магии. Мы обязаны быть готовы. Это наш долг.

Анна всё это время стояла в стороне, не вмешиваясь. В её глазах не было ни прежней дерзости, ни злости - только усталость, такая глубокая, будто за годы войны она прожила целую вечность.

- Знаете. - Заговорила она вдруг, тихо, почти шёпотом. - Он всегда говорил глупости. Даже когда мы шли под огнём, даже когда у него уже не хватало сил держать винтовку, он мог ухмыльнуться и пробормотать: "Аннушка, ты ведь знаешь, что вы - не куклы. Вы - ангелы. Просто ангелы, что решили спуститься и остаться рядом с глупыми смертными".

Её губы дрогнули, будто она хотела усмехнуться, но вместо этого вышел кривой, горький смешок.

- Я тогда всегда отвечала ему - дурак, ангелы не ругаются, не язвят, не спорят с мастером на каждом шагу. А он гладил меня по голове и шептал: "Значит, ты - особенный ангел".

Она перевела взгляд на Марию и Вику. В её голосе мелькнула дрожь:

- И если он был прав… Значит, я должна остаться рядом с новым мастером. Пока могу.

Молодой человек поднял винтовку и взглянул на неё, словно через дерево и сталь мог увидеть лицо того, кто держал её раньше.

- Наставник часто повторял - Россия никогда не умрёт, какой бы ни была власть, какой бы ни был порядок. Империя рухнула, Советский Союз рухнет, и за ними придут другие. Но Родина - одна. Она всегда будет звать своих магов, и они никогда не откажутся.

Он опустил оружие, перевёл взгляд на Марию и Вику, и в его глазах было не высокомерие, не власть - только тихое обещание.

- Пока не пришёл мой час, я останусь здесь. Буду хранить вас и эту землю. А когда Господь позовёт - уйду так же, как он. Но до тех пор я его ученик. И я верю ему.

Ветер утих, а солнечный луч блеснул на лбу Анны распространяя вокруг частички света, и на миг деревня снова стала похожа на Империю, что не умерла в сердцах её жителей.

И там, в этой тишине, словно где-то над их головами, раздался отзвук далёкого голоса - не слова, а дыхание. Того самого голоса, что некогда смеялся над комиссарами и шёл во вьюгу с винтовкой в руках.

Он уже ушёл. Но его Родина жила.