Станция вечности

— Петруша, дитятко мое ненаглядное! Отзовись, сынок! — голосила молодая женщина, прорываясь сквозь нескошенную траву, которая резала ее руки и цеплялась за светлые волосы, давно сорвав платок с головы. — Куда ж ты подевался?

— Матрёна, хватит кричать! Мы его не услышим из-за твоего вопля! — грозно произнёс высокий худой мужчина, идущий немного впереди. Он раздвигал высокую траву одной рукой, а другой рубил ее топором, но это не помогало — трава тотчас вырастала в человеческий рост на месте срубленной.

— Далеко не мог уйти. Ух, коли найду, всыплю. Ишь чего удумал…

Обессиленная Матрёна, запнувшись о выступающий корень дерева, упала, на минуту затихнув. Повернувшись на спину, она взглянула на небо и онемела. Ночное небо прорезала яркая вспышка — словно по нему мчалась огненная колесница, оставляя за собой искры, которые осветили всю округу. Она зависла недалеко от женщины, прямо посреди поляны. Темнота рассеялась, и вдруг стало нестерпимо жарко; воздух наполнился удушливой гарью, которая резала горло.

— Илюша! — крикнула Матрёна, её голос дрожал от страха. — Глянь, на небо. Что это?

Она вскочила на ноги и бросилась к мужу, уцепившись за его рубаху, указывая на яркое сияние. Илья, вскинув голову, ахнул. Небо было озарено северным сиянием, которое в этих местах никогда не наблюдали, да и слабо верили в этот феномен природы. В другое время Илья восхитился бы величественной красотой, созданной природой, но сейчас. Это явление не вызвало восторга — наоборот, в груди мужчины зародился первобытный ужас, от которого его сердце бешено колотилось, а руки стали липкими от пота.

— Илюш, он там. Я знаю. Лишь бы живой был, — прошептала Матрёна.

Она бросилась к поляне, толкнув мужа. Илья вздрогнул, словно очнувшись от кошмара, и глянул на удаляющуюся спину жены. Покачав головой, будто сбрасывая наваждение, он побежал за ней.

Миновав сухие деревья, Матрёна увидела сына, неподвижно лежащего в центре поляны, словно в купале бесцветного тумана. Прямо над ним в небе замер огненный шар, к которому из-под земли тянулся луч, проникая сквозь купол и пронзая мальчика, тело которого свело судорогой.

— Тут стой, — тихо произнес Илья, сжал зубы и, прячась в траве, пополз к сыну.

Его сердце колотилось так, будто готовилось выпрыгнуть из груди, а рубаха прилипла к телу от холодного пота, стекающего по спине.

Матрёна закрыла руками рот, боясь нарушить тишину. Ее сердце гулко стучало, а по телу прокатились мурашки от ужаса. Она видела, как муж достиг купала, прополз в него и, взяв на руки сына, попытался выйти обратно, стараясь не соприкасаться со странным лучом. Но купол не выпускал его, словно внутри него был не туман, а каменная крепость с зияющей бездной.

Матрёна, видя неудачные попытки мужа, нащупала толстую ветку, лежащую неподалеку, и, подбежав к куполу, несколько раз ударила по нему, стремясь попасть в одно и тоже место. Луч дернулся, и в последний раз, коснувшись маленького тельца, исчез. А шар в небе распался на множество огненных язычков, которые ярко вспыхнули и погасли, оставив после себя лишь пустоту.

Небо заволокло мглой, и все вокруг пришло в движение. Женщина услышала топот, скрип и шепот. Ей показалось, что ее обступили тени, от которых исходил смрад и холод. Они протягивали к ней руки, цепляясь за волосы, царапая тело. От ужаса в голове зашумело. Матрёна закричала и упала в траву, закрывая голову руками, ожидая смерти.

— Чего разлеглась, дуреха? Нет здесь никого, — услышала женщина родной голос. — Быстро за мной!

Илья, держа спящего сына одной рукой, помог ей подняться, и они поспешили покинуть это странное место.

— Илюш, что это было? — спросила Матрена, когда они подходили к деревне, уютно раскинувшейся на берегу реки.

— Не знаю я, — буркнул муж, стараясь подавить гнетущее волнение. — Может, показалось со страху.

Мужчина посмотрел в перепуганные, красные от слез глаза жены.

— Ты вот что, Матрен. Не говори никому о том, что видели. Ни к чему это. А если спросят про Петрушу, скажем, что и не плутал он вовсе.

***

Я выключил зажигание в моей старенькой Ниве, оперся локтями о руль, сведя ладони вместе и посмотрел в лобовое стекло. Передо мной стоял тот самый дом, который всю жизнь снился мне по ночам — небольшой деревянный с флюгером на крыше в виде полумесяца. Во снах дом был окрашен ярко синей краской с резными ставнями, распахнутыми настежь, пропуская через окно солнечные лучи. Он был живым, веселым и вкусно пах мамиными ванильными булочками. Меня всю жизнь тянуло сюда, сколько себя помню.

А помню я совсем немного — лишь то, как мать, держа меня за руку, бежала сквозь деревья, постоянно крестясь. Ночь была тогда темной, и жуткий холод пробирал меня насквозь. Отец, оглядываясь, шёл впереди, неся на плечах тяжёлый мешок. Помню, как было мне страшно… непонятно, куда бежим? Зачем? А потом пустота… Малой совсем был, лет пяти от роду… А очнулся уже в детдоме и без родителей… Что с ними стало? Я так и не узнал. Сердобольный директор показал перед выпуском записку, где неровным почерком было написано мое имя и название деревни, как я потом выяснил, — «Вышкино, дом 15». Да уж, история… Так и мучился всю жизнь этим незнанием.

Я вздохнул и вылез из машины. Сейчас дом выглядел не то, чтобы заброшенным, скорее уснувшим, замершим. Краска на крыше облупилась, а в некоторых местах и вовсе сползла к краю и висела витиеватой стружкой, качаясь на ветру. Сквозь нее проглядывали начавшие гнить доски. Калитка во двор заросла бурьяном и не поддавалась, будто проросла вместе с нескошенной травой в землю. Достав из сапога нож, я обрезал толстые стволы сочной летней травы и, спрятав его обратно, шагнул во двор. Закрыл глаза, вдохнул воздух и закашлялся до слез. Отдышавшись, я горько усмехнулся: «А чего ты ожидал? Запах маминых булочек?»

Сердце защемило от грусти, но я тут же отбросил свои тягостные думы. Пробравшись сквозь заросли сорняков, выросших с меня ростом, я поднялся по ветхим скрипучим ступенькам, прижался лицом к двери и опустился на колени. «Наконец, я дома».

И от этой мысли меня прорвало. Я, мужик, почти проживший свою жизнь, метающийся из края в край по непроходимым лесам и весям, почувствовал себя тем пятилетним мальчишкой, который очень давно и уж слишком внезапно покинул родной дом и был брошен самыми близкими людьми. Сколько я мотался по жизни, сколько перенес и вот вернулся, собираясь остаться здесь навсегда и узнать правду. Тут моя родина и тут мой дом.

Жаль Глаша не дожила, порадовалась бы. Ведь давно надо было утихомирить себя и вернуться к истокам, как сейчас принято говорить. Но я все продолжал, искал чего-то, спешил куда-то, совершенно не понимая, что все дальше и дальше убегал от себя. Глаша давно это знала, но молчала, ждала когда сам пойму. Только не дождалась, болезнь ее скрутила. Жила тихо и померла также. Спасибо, что хоть письмо мне написала перед самой… Эх, если бы раньше знал, что моя жена больна, сумел бы побороться за нее, забрать себе ее боль. Хотя… Мне ж тогда не до того было. Не видел ничего, словно глаза замылились. Работа, работа. Раскопки, экспедиции. Тьфу. Пустой звук… Всю жизнь искал смысл в прошлом, а потерял в настоящем… И вот один одинешенек на всем белом свете…

Долго я сидел так на крыльце дома. Винил себя, плакал, вытирая рукавом слезы. И вдруг почувствовал, как скрипнула дверь в дом и чуть приоткрылась сама по себе, будто приглашая меня зайти внутрь. Я вздрогнул, оглядываясь кругом, а потом сообразил — дом чуть покосился со временем, да и замка на двери я не приметил, вот и открылась она сама. И от этого на душе стало легче. Я бодро встал на ноги, открыл дверь и шагнул внутрь.

Там было темно и пахло сыростью, пол натужно скрипел под моим весом. Но мне казалось, что я все вижу, может детская память вела меня за руку, показывая расположения нужных предметов — вот круглый стол посреди комнаты, посередине которого керосиновая лампа стоит. У стены — сервант с посудой, у окна — кровать, а печь прямо вон в том углу.

Я потянулся за лампой и, немного удивившись, что она заправлена керосином, зажег ее. Да память не подвела. Лампа рассеивала свет по комнате, показывая все перечисленные предметы, находившиеся на своих местах.

Летний зной совершенно не проникал внутрь дома, здесь было прохладно. Я улыбнулся: «Хорошо, хоть внутри все цело. Но работы предстоит не мало. Ремонт тут нужно сделать: доски на полу обшить, стены законопатить, дверь поменять, печь… Тут подумать надо, посоветоваться бы с кем. Но это все потом. Вещи перенесу, почаевничаю и спать. Вымотался уж больно».

Я спустился к калитке, обнаружив, что на улице стемнело. «Странно», — я думал — в доме то немного пробыл. Хотя… Воспоминания…

Открыв багажник, я наклонился, пытаясь достать большую сумку с продуктами, как вдруг почувствовал, как мне в спину уперся ствол.

— Тише, тише. Я свой, местный. Давно не был здесь, с детства. Но дом мой, — спокойно произнес я, пятясь назад, вылезая из багажника.

— Стой, где стоишь, ружье заряжено, — услышал я сиплый, будто простуженным голос. — Своих всех знаю, а ты — чужой. А дом не может твоим быть. Сгинули давно владельцы, точно знаю. Если только… Как фамилия твоя?

— Стехов я, Петр Ильич.

Пока мужчина говорил, я сумел спокойно вылезти из багажника и повернуться к нему лицом. И, наверное, лучше было бы мне не делать этого. Я увидел привидение. Точно, а как по другому сказать. Передо мной стоял невысокий старик, в белой одежде, который опустив ружье насупившись внимательно рассматривал меня.

— Петруша, ты? — спросил старик.

Просто спросил, без удивления, будто ждал меня и очень давно. В его глазах я прочел облегчение. Но смутило меня не это. Помнил я этого старика. Ещё когда мальцом был, он и тогда уж старым выглядел. Сколько ж ему сейчас лет-то? Поди за сотню перевалило, а выглядит… лет так… В общем, чуть старше меня. Чудно. А может это сын того деда?

— А вы? — стараясь не выдать своего удивления, спросил я.

— Так это, Степан Тимофеевич. Иль не помнишь? Ну куда уж тебе, мальцом ведь совсем был, когда увезли тебя ироды, — улыбнулся старик, показывая абсолютно здоровые зубы.

— А…

— Ты это. Отдыхай. После поговорим, — прервал меня старик и, повернувшись, исчез в темноте. Тихо так, бесшумно, словно ветром сдуло.

Вытащив фонарь из куртки, я посветил в темноту, но ничего не увидел. Пропал старик, словно и не было его. Схватив вещи, я, постоянно оглядываясь, поспешил в дом, резонно подумав «утро вечера мудренее».

Расстелив на полу спальник, я долго ворочался, вспоминая странную встречу и реакцию старика на мое возвращение. Забылся лишь под утро, твердо решив разобраться во всем.

Если б я только знал к чему все это приведет…

***

Позавтракав, я достал блокнот и записал все, что может понадобиться мне для ремонта дома. Решив проверить какими инструментами работал мой отец, я вышел во двор и направился к сараю, стоявшему у дальнего забора. Ловко орудуя ножом, я сделал небольшую тропинку, мысленно отмечая ещё один пункт в свой план — выкосить всю траву. Солнце стояло в зените и палило нещадно. Пот лился ручьем по спине и лицу, заставив меня скинуть футболку и завязать ее на голове, своеобразной бонданой. Пахло разнотравьем и укропом. Соблазнившись, я сорвал веточку укропа и стал жевать ее, улыбаясь от удовольствия. Услышав скрип, я невольно вздрогнул, повернул голову на звук и увидел качели. Те самые, которые когда-то смастерил мой отец. «Надо же, сохранились,” — подумал я, бережно взял верёвку и вдруг услышал мамин ласковый голос:

— Петруша, ну что ты. Оттолкнись от земли, а потом ножки вперед вытяни и сразу назад. Давай, милый, не бойся.

В глазах защипало и горькая слеза, скатилась по щеке. Ты же так любила меня, мама… Что же произошло тогда?

Вздохнув, я развернулся и подошёл к не запертому сараю, который хоть и покосился от времени, но выглядел крепким. Внутри аккуратно были развешаны инструменты: топоры, косы, серп, ручная пила. Все это, конечно, здорово, но меня смутило одно — инструменты были уж больно старые, словно их делали даже не в прошлом, а в позапрошлом веке. Сарай был большим, но сколько бы я не искал ничего более современного не нашел. А ведь уехали мы отсюда лет пятьдесят назад, если верить метрике, выданной мне в детдоме. Непонятно.

До дома я добрался ближе к вечеру и, чтобы не терять день, быстро переодевшись пошел к ближайшему двору. Калитка была не заперта, но на мой зов никто не откликнулся, лишь занавеска в окне дернулась, да тень за ней промелькнула. Обойдя еще три дома и убедившись, что чужаков здесь явно не любят, я вернулся в дом, решив сделать повторную вылазку к местным завтра. Ополоснувшись дождевой водой из бочки, стоявшей рядом с домом, я поужинал остатками захваченных из города продуктов, растянулся на спальнике и задремал.

***

Я лежал на поляне, усыпанный огромными полевыми цветами, и смотрел в пустое ночное небо. Тихий шепот проникал в мозг, убаюкивая меня. Небо вдруг озарилось яркими всполохами и прямо над головой возник огненный шар, вокруг которого потекли разноцветные волны. Они мелькали, как огоньки на новогодней ёлке и тихо трещали, будто общались между собой. Я разглядывал небо, счастливо улыбаясь, чувствуя как тепло, идущее из-под земли пронизывает мое тело. Мне так хорошо и спокойно…

— Петруша, дитятко мое ненаглядное! — слышу я мамин голос и вижу ее лицо. Молодое, красивое. Я попытаюсь встать и позвать маму к себе, но меня словно держит что-то, не пускает. Прозрачный воздух превращается в густой туман, который безжалостно уродует любимые черты. Ее кожа становиться бугристой, сморщенной, как у старухи. Оно бледнеет и исчезает. И я снова один… Мне холодно, как в лютый мороз, так что зубы начинают стучать друг от друга. Хочется крикнуть, но мои губы слиплись. Я боюсь шелохнуться, чувствуя, что за мной наблюдают одновременно с неба и земли. Ждут. И если я издам хоть звук…

***

Проснулся я от собственного крика, чувствуя ужас и отчаяние. Сердце колотилось, как бешеное, дыхание сбилось. Спальник был мокрый от пота. Вскочив на ноги я стал жадно пить минералку, пытаясь унять дрожь. Схватив полотенце, я побежал к реке — спорт всегда мне помогал справиться с собой. Берег был пустой, лишь трава шуршала под порывами ветра. Не раздумывая, я забежал в воду и нырнул с головой. Прохладная вода успокоила мое тело и мозг. Я с наслаждением повернулся на спину, раскинул руки и замер, отдаваясь течению реки. Мое блаженство прервал тихий шорох и всплеск воды. Сделав несколько гребков, я приблизился к берегу, наблюдая за странными играми местных жителей. Взрослые и дети в длинных прямых рубахах заходили в воду один за другим и что-то шептали, глядя на еще не проснувшееся небо. Они окунались с головой, а потом, разворачиваясь, шли на берег. Среди них были женщины, дети и совсем древний старик, а мужчин не было совсем, как и старух. Издалека мне показалось, что их лица выглядели неестественно, даже у детей, будто маски, вылепленные из жёлтой глины, на которых застыла жутковатая, нечеловеческая отрешенность. Мокрые рубахи прилипали к их телам, обнажая сильную худобу. Воздух вдруг наполнился неприятным затхлым запахом, словно исходящим от них.

Я, сдерживаясь от кашля, замер, решив не выдавать своего присутствия. После омовения, жители деревни так же молча строем ушли. Я вылез на берег и, прячась за деревьями, поспешил за ними, но, дойдя до деревни, они просто разошлись по своим домам.

«Может они находятся под гипнозом? Или… ну не зомби же они, в конце концов?» — размышлял я, прохаживаясь по дороге и заглядывая в каждый двор. Я вдруг вспомнил, про старика, с которым столкнулся в первый день, Степана Тимофеевича. «Вот кто сможет мне помочь, ” — решил я. — Только, как его найти?

Перед глазами возникла картинка — дом с флюгером в виде лодки с парусом. Я вскинул голову вверх и стал искать. На каждой крыше дома был флюгер в виде разных фигурок, и среди них я увидел тот самый, с лодкой. Не раздумывая я поспешил к дому, окрашенному зелёной краской. По пути сталкиваясь с местными жителями. Сейчас они не походили на зомби, их лица выглядели естественно — все куда-то торопились, обходя меня стороной. Только среди них я также не видел молодых мужчин. Может на заработки уехали?

Степан Тимофеевич стоял за калиткой, будто ждал меня. Он выглядел очень старым — седые редкие волосы, сухая, растрескавшаяся кожа, изъеденная глубокими бороздами морщин. Запавшие глаза Степана Тимофеевича, затянутые бельмом, казались бездонными колодцами, в которых отражались древние знания, ведомые только ему.

— Что, Петрушка, осматриваешься? — проскрипел он голосом, похожим на шелест сухих листьев и, едва удерживаясь на ногах, крепко ухватился за калитку скрюченной артритом рукой, словно цепляясь за последний шанс остаться в этом мире. — Обвыкнешься скоро.

Старик закашлялся, опустив голову, а я сморщился, почувствовав запах сырой земли, исходящий от него. Сдерживая рвотный позыв, я чуть отступил назад.

«Не тебя ли я видел у реки?”- подумал я, рассматривая старика, который еще вчера производил впечатление чуть ли не моего ровесника. „Что ж с тобой случилось?“

Но вслух произнес совсем другое, подождав, когда старик придет в себя:

— Доброго здоровья, Степан Тимофеевич. Мне тут ремонт нужно сделать — крыша прохудилась и вообще, а магазинов гляжу, у вас нет. Где ж доски берете, краску и продукты? Никак не пойму, как тут у вас все устроено. Хотел соседей спросить, так женщины шарахаются от меня, а мужиков не видно вовсе. Как быть-то?

Я следил за реакцией деда, а тот и бровью не повел.

— Хорошо, завтра к утру будут у тебя доски. А продукты? Поначалу поможем, а дальше сам крутись, — усмехнулся старик и потёр подбородок. — А на людей не обижайся. Присматриваются… Не боись, может завтра все по-другому будет. Это только от тебя зависит и от Луны.

Старик развернулся и, согнувшись, оперся на палку, пошаркал к своему дому. Я стоял, обдумывая смысл его слов — при чем тут луна?

Вернувшись домой, я закинул сумки в багажник и поехал в ближайший город за продуктами и материалами для ремонта. Промотавшись весь день, я был доволен покупками, может потому и решил подвезти молодого парня, который опоздал на последний автобус.

— Меня за поворотом у Маховика высади, — сказал парень и зевнул, очень довольный собой. Определив отсутствие сети для мобильного телефона, парень спрятал его в карман и возмутился.

— Все время здесь связи нет. А если случись чего — ни скорую вызвать, ни полицию. Эх… У нас в деревне со связью хорошо и интернет ловит. А у вас? Сам-то куда едешь?

— В Вышкино. Слыхал? Вот туда. Дом от родителей остался — осваиваю, — произнес я и вспомнил. — А ведь там тоже мобильной связи нет. Думал, если что — хоть у дороги словлю…

— Вышкино? — удивился парень. — Никогда не слыхал. Где находится?

— Да километров сто отсюда, на берегу реки. Старая деревенька, маленькая, всего домов штук тридцать, — сказал я, чувствуя как внутри нарастает ком неприязни к пассажиру.

— Ты что-то путаешь, друг. Нет там никакой деревни, да и реки уж давно нет. Я эти места хорошо знаю. Русло отвели лет сто назад, когда железную дорогу прокладывали. Станция даже там была, поезда какое-то время ходили, потом случилось что-то — то ли взрыв, то ли пожар. Все и забросили. Но это давно было, уж и не помнит никто об этом. Я знаю, потому что прадед рассказывал. Так что, с названием деревни ты точно напутал что-то.

Парень пожал плечами и выглянул в окно.

— Ну все, друг, вот тут останови, — парень, натянув лямку рюкзака, вышел из машины, оставив после себя пятисотку и мое полное недоумение от услышанного.

Мне показалось в кабине похолодало, а за окном промелькнули вытянутые тени, которые медленно поползли по дороге, будто указывая нужный поворот. Ерунда какая-то. Есть же деревня, и река есть, только сегодня купался в ней. Я включил приемник, пытаясь найти музыкальную волну, но не смог, услышав лишь шум и треск, будто в моем сне. Плюнув со злости в открытое окно, я попытался сосредоточиться на дороге, отгоняя от себя кошмары, и очень скоро был на месте.

Деревня находилась на своем месте, где я ее и оставил, все тридцать домов. Вот, пожалуйста. Я рассмеялся над собой — поверил неизвестному пассажиру, и придумал себе целый сюжет фильма ужаса. Деревня якобы существует, только в моем воображении, а я сам давно уже умер, не иначе. Смех, да и только. Я выглянул в окно, шаловливо пересчитывая дома, когда услышал сзади чей-то шепот, шаркающие шаги и взмах крыльями у моего уха. Улыбка сползла с моего лица, а смех захлебнулся. Передо мной растянулась та же самая деревня, освещенная полной луной, но что-то изменилось. Дома казались более мрачными, тени — более густыми, а тишина — отдавала зловещим одиночеством. Я слышал, как ветер играл не запертыми калитками, которые скрипели давно не смазанными петлями. Видел, как порыв ветра развернул флюгеры всех домов в направлении леса, и они, как по команде указывали в одну точку.

Я ощутил, как вспотело мое лицо, футболка прилипла к телу, плотно обтягивая его, сковывая движения. Дрожащими руками я закрыл окна в машине и поехал к своему дому, жалея, что не захватил с собой топор из сарая отца. Мало ли что. Мне было до того страшно, что внимание мое рассеялось и я чуть не наехал на согнутую старушку в белой рубахе, которая вышла из соседнего дома и медленно, опираясь на палку, шла по направлению к лесу. Моя голова закружилась, а в ушах зазвенело, во рту появился металлический привкус. Мой мозг отказывался воспринимать такую жуткую реальность — ещё утром я столкнулся с этой женщиной после встречи со Степаном Тимофеевичем и она была…молодой. Ее величавая осанка, заставила даже посмотреть ей вслед. Хотя… ее лицо тогда было слишком бледным и на нем морщины уже распустили свою тонкую паутину. Но чтобы так постареть за день? Что же произошло за время моего отсутствия? Что сделало ее дряхлой старухой?

Я смотрел ей вслед и в моей душе бушевала целая буря эмоций. Такого ужаса я не испытывал никогда. Хотелось повернуть руль и уехать прочь от этого кошмара. А как же родной дом? Нет уж дудки. Решил здесь жить, значит буду жить. Я закрыл глаза и затаил дыхание. Сейчас бы поближе к воде и гори оно все… Но справился с собой, успокоился. Я приехал сюда не просто спасаясь от одиночества после смерти жены, но и получить ответы. Может это мой шанс?

Выключив зажигание, я вылез из машины и бесшумно закрыл дверь, прихватив с собой фонарь, всегда лежащий в бардачке. Прячась в тени домов, я шел за соседкой, оглядываясь по сторонам. Полная Луна светила ярко, освещая все вокруг, и это было мне на руку. Вначале женщина шла одна, но потом из каждой калитки стали выходить люди в белых рубахах. Некоторые опирались на палки, другие шли сами, переваливаясь с ноги на ногу, третьи — с трудом переставляли ноги. Они шли молча в одном направлении, не издавая звуков, не кряхтя и не охая — сплошная вереница худых стариков, от которых исходил запах тлена и затхлости. Добравшись до дома Степана Тимофеевича, странная процессия, похожая на шествие мертвецов, остановилась, затрудняя мне обзор. Но вот я увидел, что они двинулись дальше неся по очереди носилки, на которых без движения лежал древний старик.

Они медленно друг за другом прошли между деревьями и скрылись в лесу. Я поспешил было за ними, но все время наступал на сухие ветки, разбросанные повсюду, которые своим громким треском могли выдать мое присутствия. Пришлось задержаться минут на десять, но когда я прошел, наконец, между деревьями в лес, жители моей деревни будто исчезли. Сколько я не прислушивался, ловя каждый звук — кругом была тишина. Проклиная все на свете, я вернулся домой, решив утром вернуться и все тщательно обыскать.

Эту ночь я провел сидя у двери, держа в руках топор. Жуткие видения будто взрывались в его голове.

Перед глазами мелькали кадры из фильмов ужаса, в которых я видел моих соседей в пещере, сидящих полукругом у капища. Они раскачивались из стороны в сторону, положив руки на плечи друг друга. Прямо перед ними на длинном камне лежали носилки со Степаном Тимофеевичем. Над ним стояло многорукое существо огромного роста и заносило в воздух огненный кинжал. Его глаза были неестественно вытянутыми и абсолютно белыми, без зрачков. Вдруг это чудовище замерло и издало, звук похожий на сирену, от которого затряслись стены пещеры, а сверху посыпались камни, обнажая небо, по которому будто плескались разноцветные волны северного сияния. Существо опустило одну из своих трехпалых рук на уровень своего лица, обрамленного короткими волнистыми волосами, которые извивались, будто земляные червячки, и, помедлив, направило ее прямо на меня…

***

Я вскрикнул и открыл глаза, выронив из рук топор. Мне не хватало воздуха и я, как безумный стал бить себя в грудь, пытаясь отдышаться и остановить бешеный стук сердца. Мое лицо пылало огнем, а тело тряслось от страха. С трудом открыв дверь, я скатился по ступенькам вниз и добрался до бочки. Лишь вода смогла успокоить меня и привести в сознание. Оглядываясь вокруг, я убедился, что нахожусь в собственном доме, а то многорукое существо — лишь плод моей воспаленной фантазии.

Поставив машину вплотную к калитке, я перенес все купленное вчера домой. Одев куртку, спортивные штаны и сапоги, я взял свой походный рюкзак, воду, продукты, и, прихватив из дома топор, отправился в лес. Не удержавшись, я заглянул в соседний двор и к моему изумлению увидел молодую женщину, которая мне ласково улыбнулась и позвала позавтракать. Я отшатнулся от нее, как от прокаженной, и поспешил удалиться. Мой разум отказывался все это понимать — вчера утром соседка выглядела взрослой женщиной, вечером — старухой, а сейчас — почти девушкой. Как это возможно? Бред какой-то.

«А вдруг — это не они, а я сошел с ума. Может мне все это лишь мерещится?» — подумал я, оглядываясь по сторонам. Мне так хотелось завернуть к дому Степана Тимофеевича, чтобы убедиться, что старик жив, но я сдержал свой порыв. Главным сейчас было другое — узнать, где деревенские жители были вчера?

Добраться до сухих деревьев, особого труда не составило. А вот тропинку между ними нашел не сразу — поломанные вчера ветки путь указали. Прошел между между деревьями и наткнулся на железнодорожные пути, присыпанные землёй. Немудрено, что вчера не заметил. В голове сразу возник мой вчерашний пассажир с рассказом о некоей заброшенной станции. Получается прав он был.

Шел долго, пока железная дорога не привела меня к тоннелю, вырубленному прямо в горе. Включив фонарь, я достал нож и вошел внутрь. Вначале было темно и мой фонарь не мог осветить помещение целиком, только ближайшие стены. Я заметил, что тоннель был сухим, без малейшего намека на запахи плесени и поросшей травы. Лишь тишина неприятно давила на уши, заставляя постоянно оглядываться по сторонам.

Пройдя несколько десятков метров вперед, я заметил, как воздух стал другим, будто уплотнился — дышать стало труднее, закружилась голова. Хотел было повернуть назад, но впереди забрезжил слабый свет, осветив призрачный мираж. Станция…неужели та самая? От удивления я остановился, почувствовав, как по спине поползла тонкая струйка холодного пота. Откуда она здесь в тоннеле? Некогда красивое сооружение, сейчас напоминало заброшенный склеп. Стекла выбиты, сквозь проржавевшие рамы пробивалась трава, плотно окутывавшая остов сгоревшего старинного поезда — два вагона и паровоз. Поезд-призрак, застывший во времени. Вероятно, этот поезд попал когда-то в аварию из-за чего и загорелся. Только почему его окна остались целые?

Я подбежал ближе и посветил фонарем в окна вагонов. На мгновение мне показалось, что в глубине мелькнули тени. Инстинктивно попытался ножом срезать траву, оплетавшую двери вагонов, но стебли оказались твердыми, словно окаменелыми, покрытые скользкой, маслянистой субстанцией. Измучившись и злясь на собственное бессилие, я сел на шпалу и посмотрел вверх. Прямо над поездом, проламывая крышу станции, зияла огромная дыра, в которой мерцало небо. Приглядевшись сквозь эту дыру, я увидел почти прозрачный серебристый луч, тянувшийся из неба прямо на один из вагонов, пронзая его насквозь. Никогда ничего подобного я не видел и пожалел, что разряженный телефон не мог запечатлеть эту неземную картину — связи земли с чем-то неведомым из космоса.

Я завороженно смотрел на этот луч, пока не почувствовал нестерпимый запах гари. Глаза защипало от дыма. Я пытался понять, откуда он взялся, но не смог и был вынужден отступить.

Меня охватило странное ощущение, что я уже здесь был. Когда-то очень давно… Нет, я не помнил ни станцию, ни поезд, но этот луч… Он казался до боли знакомым.

Добравшись до деревни, я решительно постучал в калитку Степана Тимофеевича, намереваясь получить ответы. Тот, на удивление легко и быстро, открыл ее, окинув меня суровым взглядом.

— Кто вы все такие? И что происходит в этой деревне? — выпалил я, едва сдерживая ярость и желание схватить помолодевшего старика за грудки.

— Петруш, случилось чего? — удивился старик.

— Брось, притворяться! Я видел станцию… Отвечай мне, иначе в полицию пойду, но все равно узнаю, что за чертовщина здесь твориться.

— Вон оно что… Ну давай, милок, иди. Может, и правда узнаешь что-нибудь. Только не забудь мне потом сообщить, — усмехнулся старик.

— Давай по хорошему, Степан Тимофеевич. Измучился я совсем. Ничего уже не понимаю. Обряды какие-то устраиваете у реки. Стареете за один день и молодеете внезапно за ночь… Секта у вас здесь, что ли? А ещё, вчера случайно узнал, что ни деревни нашей, ни реки и нет вовсе. Объясни, старик, ведь головой тронусь со дня на день, — взмолился я, понимая, что только он сможет мне что-то рассказать, в противном случае меня точно сочтут сумасшедшим.

Степан Тимофеевич поджал губы и покачал головой.

— Эх, Петя… Не могу я всего рассказать. Сам мало что знаю. Только, понимаешь, ты во всем этом виноват, хоть и непроизвольно. Помнишь, как заплутал мальцом в лесу нашем?

Я пожал плечами и покачал головой.

— Помню только, как бежали мы с родителями отсюда ночью, — произнес я.

— Вот, — поднял указательный палец старик. — А нельзя было! Не говорили они людям ничего про тот случай с тобой в лесу, да мы сами заметили неладное. Ты ж другим стал совсем — не рос, не взрослел. Они все прятали тебя в доме, пока соседка шум не подняла, заметив тебя во дворе.

Мы-то знали, что у них сын был, только вот они говорили, что помер ты от лихорадки. А когда прижали их всей деревней к ответу, они и сбежали… Я думал, вы все сгинули. Проклинал их шибко, каюсь. А тут ты заявился. Почувствовал видать, что силушка жизненная заканчивается? Подпитаться хочешь?

Старик вдруг вздрогнул и посмотрел на небо.

— А может это луч тебя позвал? — тихо произнес он.

— Ничего не понимаю, — схватился я за голову. — Я в детдоме вырос. Они меня сдали туда, записку лишь оставили с именем моим и названием этой деревни с номером дома. Я совсем пацаном был, не помню ничего…

— Что ж понятно, сами поди уж не могли о тебе заботится… Ведь они совсем старыми отсюда сбежали. Я тогда уж к смертушке готовился… Во время я тогда полянку твою нашел, тогда то меня луч и полоснул, а то бы помер уже.

Старик обнял меня за плечи, словно маленького ребенка.

— Не торопись, Петруша. У тебя ещё есть время, но мало… Сложно объяснить все здесь происходящее. И я понимаю твое смятение. Помню, как сам чуть ума не лишился, когда помолодел в первый раз. Нельзя никому рассказывать про нас. Не терпит луч, посторонних. Сам же видел, что со станцией стало. Столько тогда народу погибло…

Степан Тимофеевич замолчал, будто слова подбирал слова.

— Ни этой деревни, ни жителей ее, как бы и нет. Мы, будто невидимки…, но именно от нас зависит сохранность целой планеты. Ты — главное звено этой цепи, понимаешь? Цепи, что связывает нас с неведомой космической силой, дающей жизнь нашей земле. Без нас давно бы уже здесь все погибло. Только, понимаешь, этой силе нужен именно ты. Большего сказать не могу, сам не ведаю. Но думаю, ты и сам многое знаешь, может поболе моего. А память твоя вернется…

Старик отстранился, но взгляд его оставался цепким.

— Хорошо, что вернулся. Тяжело тебе, поди, жилось среди людей? Но ты дома. Мы рады тебе, — улыбнулся старик и похлопал меня по плечу. — Да, кстати, домой беги. Там соседи крышу тебе перекладывают, а бабоньки дом в порядок приводят. Вернулись наши мужики вчера…

Степан Тимофеевич нагнулся и, открыв калитку, протянул мне свою трость.

— Возьми. Мне пока она ни к чему, а тебе понадобиться совсем скоро. И ещё… У меня своя ноша, Петя. А тебе пора понять свою, — он тяжело вздохнул. — Мы все тут служим общей цели, но разными способами. И ты, Петруш, служишь. Просто забыл, как. Хотя предчувствиями своими, я думаю, не раз пользовался? Только люди не слушали тебя, верно? Копался в себе, искал причину… А она тут — в этой деревне. Крепка твоя связь с ней, неразрывна…

Я смотрел на удаляющуюся спину старика, пытаясь собраться с мыслями. Много чего сказал старик, только запутал меня ещё больше. Служим… Кому? Чему? Я ведь точно знал, сколько мне лет. С пяти лет себя помнил — обычный человек. Работал всю жизнь, по экспедициям мотался. Правда, работу часто менял, переезжал постоянно и друзей старался не заводить. Лишь Глаша у меня была…давно. А предчувствия? Тут соглашусь, не раз они меня спасали. Да и не меня одного. В экспедициях ведь всякое бывало: то звери наш лагерь пытались разорить, то в болота попадали. Только и спасались тем, что я будто знал, что это должно произойти… И лечить я умею. Иной раз на человека посмотрю и будто чувствую, где болит у него. Руки приложу к тому месту, и словно огонь из моих рук перетекает в тело страждущего… Но я никогда значение этому не придавал. А по словам Степана Тимофеевича получается, что вся моя реальность была лишь искусно созданной иллюзией, чтобы скрыть истинное предназначение? Совсем старик спятил и верить его бреду не хотелось. Хотя… Тогда почему меня тянуло сюда? Снилось лицо рыдающей матери? Может она пыталась подсказать мне, где искать ответы?

Вернувшись домой, я поразился тому, как преобразился мой дом. Это было тщательно воссозданное место из моего детства, до мельчайших деталей. Только не радовало меня больше ничего, казалось, что я оказался в тщательно спланированной мышеловке, откуда не было выхода. Меня знобило, словно было не знойное лето, а глубокая зима с ледяным ветром, который проникал в мое ноющее сердце. Я вдруг осознал, что навсегда останусь здесь, среди этих людей. Стану частью этого странного ритуала разрушения и возрождения. Я больше не сторонний наблюдатель, да и никогда им не был. Я — первый, с которого все началось. И чувство вины, глухое и неотвязное, начало разъедать меня изнутри.

Ощущение надвигающейся неизбежности навалилось тяжёлым грузом. Я чувствовал, как силы покидают мое тело, разум затуманивается, а дорогие воспоминания рассыпаются, словно осколки разбитого зеркала. Я отчаянно пытался удержаться за обрывки реальности, но тьма подступала неумолимо. Смерть уже стояла за моей спиной, готовая подхватить мое обессиленное тело.

***

Очнулся от того, что почувствовал, как меня куда-то несли. Я попытался сопротивляться, кричать, но из горла вырвался лишь хрип. Я поднял руку и обомлел — тонкая, костлявая, обтянутая морщинистой, будто пергаментной кожей, усеянной старческими пигментными пятнами. Дышать было так тяжело, будто лёгкие совсем ссохлись. Неужели это я? Сколько же мне лет?

Скосил слезящиеся глаза и увидел жителей деревни, идущих рядом. Их лица были, как и прежде отстраненные, но сейчас в глубине их глаз светилось торжество. Ещё бы! Ведь они несли меня туда. К тому месту, где всё началось…

Выйдя из тоннеля, я увидел, сквозь разбитое стекло станции, его. Шар огненный, пульсирующий, живой, окруженный переливающимися разноцветными волнами, издающими знакомый треск. Присмотревшись, я разглядел внутри шара его — многорукое существо огромного роста, чьи пустые глазницы были неестественно вытянутыми. Оно улыбалось мне, будто родному, протянув свою руку, похожую на огненный луч, пронзив вагон.

Вагон тотчас изменился. Он больше не выглядел заброшенным и разбитым. Новый, чистый, сухой. Из него лилась приятная музыка. Двери были распахнуты настежь, приглашая внутрь.

Носилки подняли и занесли в вагон, прямо к лучу. Я отчаянно пытался отвернуться, сопротивляться, насколько хватало сил, но быстро затих, понимая тщетность своих усилий. Меня положили на холодный металлический стол, обернули чем-то белым, тугим, будто мумию. Я вдохнул и закрыл глаза…

И луч коснулся меня.

Не было боли, лишь всепоглощающая нежность. Тепло, расползающееся в каждой клетке, возвращающее жизнь. Я снова почувствовал свое тело: упругие мышцы, ровный стук сердца. Мне показалось, что я слышу, как трескается старая кожа, освобождая мое новое тело.

Я сорвал бинты и сел, оглядывая себя. Вдохнул полной грудью и замер, заметив на полу вагона сброшенную человеческую кожу — мою. Я встретился глазами с небесным существом и засмеялся. Оно засмеялось в ответ. Я снова жил, благодаря ему!

Степан Тимофеевич стоял рядом, улыбаясь. Но в его глазах была не радость…, а скорбь.

— Ну, здравствуй, Петруша. Вспомнил тебя луч. Вижу, как светит ярко… Жизнь к тебе возвращается. Долгая, счастливая… Только знай, что земля наша за этот дар требует жертв. И ты — одна из них. Готов ли ты к ней?