Старая собака

Многоэтажка – это ловушка! Она может рухнуть в любой момент, похоронив тебя под обветшавшими плитами разрушающегося бетона. В ней может быть засада – притаившиеся дикари. А страшнее всего – одичавшие собаки, они хуже дикарей. На их стороне слух, нюх, бесшумность, и, самое жуткое, количество, если они охотятся стаей.

В тот день собаки загнали меня на ржавый остов многоэтажки. Я бежал вверх по пока еще целым ступеням, а стая с визгом и лаем неслась за мной. В одном месте бетон совсем выкрошился, и я шел, балансируя на ржавом каркасе, рискуя в любую секунду сорваться и повиснуть на стальных зубах умершего вместе с городом пятнадцать лет назад дома. Я забился в уцелевший бетонный угол и стал смотреть, как большие, хищные, выведенные естественным отбором, а не человеком, псы, пытаются добраться до меня. Двух сорвавшихся вниз хватило, чтобы остальные оставили эту затею. Ушли все псы, кроме одного – черного высокого с серыми обгрызанными ушами. Я сел, опираясь спиной на стену, все еще пачкающуюся сажей после пожара, и уставился на пса. Тот лег по ту сторону пролома на пыльный пол, повернувшись мордой в мою сторону.

Игра в гляделки мне быстро надоела, пока не стемнело, можно было почитать. Я достал из нагрудного кармана куртки книгу.

“25 января. День студента.

Я приехала к нему в гости, прихватив в магазине дешевое вино. Денег, конечно, вечно нет, как нет сейчас даже временной работы, а студентам вечно нужны деньги, но не будешь же опять выпрашивать их у родителей. Квартира на седьмом этаже длинной многоподъездной новостройки, и над нами еще два этажа, а дальше только небо. Окна на солнечную сторону, и диван стоит возле окна. Когда припекает солнышко, постель нагревается, я раздеваюсь догола и мечтаю, что загораю на диком пляже. Он приносит мне разбавленный кубиками льда приторно сладкий “Кагор” и мы делаем вид, что это дорогой коктейль, а сами мы на личном острове, и можно целоваться, обниматься, любить друг друга. Ну и что, что из еды только жареная картошка, да пара соленых огурцов, которые кто-то принес на вечеринку, что была в прошлые выходные. Это ничего, что сейчас нет денег. Мы закончим учиться, найдем работу и покорим этот чертов мир!”

Я никогда не пил вино и не лежал голым на солнце. Я вообще голым только мылся под струей воды из трубы в стене бункера. И девушки у меня нет, все заняты. Мне надо будет искать себе пару вне бункера или отбивать жену у кого-то из наших.

Честно говоря, это не книга. Мама Света сказала, что это чей-то дневник, какой-то дуры-студенточки, которой везло чуть больше, чем нам. А сейчас она, вероятно, уже мертва, так что в итоге ей не повезло вообще.

Я забрал дневник себе. Мне интересно читать про то, чего никогда уже не будет. Со мной уж точно. Раньше это называли "фантастика".

Проснулся я от далекого собачьего лая. Стая гнала следующую жертву. Кто тот несчастный бедолага? Спасется ли он? Или как я – застрянет в многоэтажке или подвале, и сдохнет от голода, мечась перед выбором – голодная смерть с мизерной надеждой на спасение, или гибель от зубов хищников.

Неожиданно раздался звук – свист, щелчок, и дикий короткий собачий визг, словно кто-то отсек животному лапу. Снова свист, и все повторилось. Еще раз, и еще. Затем отчаянный собачий вопль перекрыл все звуки. Я заметался по небольшой площадке. На моем этаже лестница вверх разрушена, но можно попробовать подняться по стальному каркасу.

Вообще, я боюсь высоты. Я вырос в бункере, и половину своей жизни провел, не выходя из под земли. Но деваться некуда, глубоко вздохнув, полез наверх.

Когда я нашел источник звука, собак, передвигающихся на всех четырех лапах, практически не осталось. В центре площади, стоял человек, держащий в руках кнут.

Я читал об этом в книге. Это оружие ковбоев. Они размахивались и били животных.

Сейчас перед ковбоем лежали покалеченные собаки. Кто-то из них без мяса на лапах, кто-то и вовсе почти разорван на части, и только каркас тела не давал животным развалиться. Сколько мяса. Над площадью стоял животный вой. Собаки, которые могли двигаться, бросились врассыпную. И тут я увидел кнут в действии. Ковбой замахнулся и длинная, подвижная, словно змея, плеть со свистом полетела вслед жертве, настигла и сорвала с нее живую плоть. Ковбой не останавливался ни на мгновение, гибкая месть, наносила удары с такой скоростью, что над площадью то и дело взмывала вверх волна кровавых капель и кусков мяса.

В один момент все закончилось. Ковбой быстро смотал веревку, уложив ее кольцами и повесил себе на плечо, достал нож, блеснувший на солнце широким лезвием, и поднял за ухо ближайшую собачью морду.

Мне надо к этому человеку. Я хочу научиться так бить врагов. Я должен успеть, пока он не ушел. Незнакомый человек – это опасность, но я был готов рискнуть.

– Эй! – крикнул я ковбою.

Он обернулся на звук. Я, удерживаясь одной рукой за обрывок ржавого каркаса, второй интенсивно махал ему, привлекая к себе внимание. Он заметил меня. Кивнул и махнул рукой с лезвием.

– Спускайся! – услышал я хриплый и немолодой голос.

Старик.

Я видел пожилых женщин с треснувшими от постоянных простуд голосами, но я никогда не видел старых мужчин.

Я обезьяной сорвался вниз и помчался, пролетая отсутствующие куски перекрытий, словно у меня выросли крылья.

Осталось два пролета, когда я на всей скорости угодил в распахнутую пасть, поджидающего меня пса. Я врезался в него и мы кубарем покатились вниз. Крик заложил мне уши. Мой крик. Зубы собаки сомкнулись на моей руке, прокусывая толстый слой намотанных для защиты тряпок. Я дергался под тяжестью собачьего тела, пытаясь достать нож, а собака трясла головой, мотая меня по колючему разрушенному бетону в разные стороны.

Тонкий визжащий свист рассек пространство и левое ухо с собачьей головы сорвалось с черепа, обнажая кость, словно кто-то его срезал точным взмахом ножа. Зубы тут же выпустили мою руку и пес развернулся, стоя на мне всеми лапами. Повторный свист оборвался резко, сдернув пса с моего тела. Мелькнула тень, и человек протянул мне руку, помогая встать.

Для бункера мы заготовили много собачьего мяса. Я сперва не хотел выдавать тайну нашего жилища, но ковбой сам мне рассказал, где и что находится. Он знал нашу сиделку – маму Свету, и сказал, что, в принципе, может попасть в бункер сам.

– Любопытно, что выжили в большинстве собаки и рыбы, если брать статистику по нашему континенту. В ваших землях, – ковбой неопределенно махнул рукой, – собак просто дико много. Чем они здесь питаются – не пойму. На побережье рыбы полно, она все время там выбрасывается на берег. А тут они что едят?

– Диких людей? – предположил я, слушая монолог ковбоя, пока он обрабатывал мне руку от собачьих укусов. Ковбоя звали Сергей Данилович. До переворота, как он называл катастрофу, он был фитнес-инструктором и популярным блогером. – У нас раньше было много диких людей. Мы даже из бункера несколько лет не выходили, они охотились на нас и наш склад с продуктами. А сейчас я хожу спокойно, ищу свалки, продукты, вещи.

– Даже так? – нахмурился ковбой. – Понятно. Я ваш бункер обустраивал. Тебя, маленького, тоже я, вероятно, нашел. Но точно не помню – сколько лет прошло. Я много таких бункеров организовал. К югу от вас море, а море – это рыба. Но там собак диких очень много. Местами настолько, что к берегу не выйти. Я заходил глубоко на север, там два города, оба пустых. К западу и востоку есть маленькие поселения, типа вашего. У всех через год, два закончится еда. Надо организовываться в один лагерь. Я нашел поле со злаками. Они, правда, стали мелкими, выродились, но это уже что-то. Надо ловить собак, откармливать, приручать. Если мы их начнем просто истреблять, то они уйдут по побережью, а мы сдохнем от голода.

– Да, продуктов осталось очень мало. Мы не протянем и года. За все время, мы только один раз наткнулись на склад с едой. Выгнали оттуда дикаря, но брать там было почти нечего. А вы научите меня бить кнутом собак?

Я лежал и слушал, о чем мама Света со старшими братьями спорят с Сергеем Даниловичем. Мама никуда идти не хочет, продукты, конечно, заканчиваются, но а вдруг мы найдем еще один склад. Ее молча поддерживают старшие братья – у тех жены, маленькие дети. Нас бездетных трое – я и Сашка с Юлькой, мне семнадцать, им по двадцать, мы младшенькие, нам слова не дают. Мама хитрая, ничего не обещает, а только выспрашивает.

– Берите Мика, Сашку и Юльку и стройте свое поселение. Мы присоединимся, если у вас все получится. У нас дети малые, нам надо генофонд будущий беречь, а Юлька бесплодная, ее не жалко, – вынесла вердикт мама.

Юлька кинулась ей в ноги, как обычно девки наши делают, заскулила, стала руки ловить, целовать. Мама с годами становится все злее. Когда я был маленький, она была другой. Может, все люди такие? Сашке стыдно за Юльку, но он ее во всем слушается, иначе она может уйти ко мне, и тогда уже ему надо будет где-то пару себе искать, или третьим прислуживать другой паре.

– Свет, так дела не делаются, – потер лицо руками Сергей Данилович. – Парни у тебя молодые, сильные, а под юбками у баб сидят. Что вы через год делать будете? Ведь сожрете друг дружку в буквальном смысле. А начнут с тебя, Свет, ты для них уже бесполезна, рожать не можешь. Отдай мне парней. Мы дома поставим, забором обнесем как в древние времена. Вспомни, Свет, что нам по истории преподавали!

– А потом из других бункеров на все готовенькое придут? – мам Света стала гладить воющую Юльку по голове. – Ты же сказал, что в двух днях от нас есть такая же база как у нас. Возьми оттуда мужчин.

– Нет там мужчин, Свет, – только дети, женщины и один зажравшийся царек.

Мама Света переглянулась с братьями.

“20 февраля. Преддипломная практика.

Сегодня мы отмечаем день рождения нашего руководителя и заодно конец моей практики. На скромные пакеты с тетрапаковским вином, дешевыми шпротами и черствым батоном, купленным по скидке, смотрели с легкой ухмылкой – нищие студенты, что с нас взять, но к концу вечеринки, когда коньяки уже были выпиты, бутерброды с красной рыбой съедены, а конфеты с ликером канцелярия нагло унесла к себе, пошло в ход и вино с дрянными шпротами. Я осталась убрать срач и выслушать нытье начальника. Ему тридцать пять, женат, есть дочь, на работу его взял к себе тесть. Через пару лет тесть уйдет на пенсию, и все это станет его, а мне ведь после института устраиваться куда-то надо, поэтому просто слушай, что он говорит и кивай. Он женился еще в институте. На столе стоят несколько фотографий: свадебная, где он обнимает невесту в белой пене кружев; фото шестилетней губастой девочки – его копии; и совсем недавняя фотография – он с женой и дочерью, у жены взгляд уставшего человека, глаза щурятся в сетке морщин, словно ей очень больно, и дочь – болезненная тростинка с таким же загнанным взглядом как у мамы и пухлыми, но бледными губами. “Посмотри на фото моей жены, – просит начальник и протягивает мне ту самую фотографию, которую я пол пьянки рассматривала, – у нее губы изогнулись от недовольства коромыслом, между бровей морщины гнева. Видишь? А Женька она другая. Ты бы видела ее глаза. Она как олененок. Восторг во всем. Это непередаваемые ощущения, когда приводишь девочку в ресторан, а для нее это в первый раз. Она меню держит, а у нее руки дрожат. Представляешь? Я ее когда на машине со школы забираю…” Стоп. Со школы? Я думала, что он про любовницу. Оказалось, что да. Ей пятнадцать. Пятнадцать! Он крутит с девочкой, которой пятнадцать, а ему тридцать пять. Двадцать лет разница. Он не спит с ней. Бережет до восемнадцати. Сесть, конечно, тоже не хочет. “А жену трудно чем-то удивить. Она уже все видела, от всего устала. Через три года я разведусь и женюсь на Женьке. Хочу ей весь мир показать, открыть все, что сам увидел”. У него дочь больная, жена ночей с ней не спит, а утром идет на работу. И вот через три года, когда дочери будет пятнадцать, как сейчас Женьке, папа ее бросит. Бросит жену, которая не высыпается и думает о больном ребенке, в то время, когда муж удивляет школьницу. Хотелось спросить его – будет ли он против того, что какой-то дядя подвалит через три года к его дочери? Ведь не с гадостями подвалит, а опыт свой двадцатилетний передать? Козел мой начальник. Презираю.”

– Что ты читаешь? – спросил Сергей Данилович, когда мы сделали короткий перерыв на окраине города.

Мы ушли из бункера рано утром, когда только начало светать. Вчера мама Света со старшими братьями решили напасть на тот самый бункер, где правил один мужчина. Сергей Данилович был против – у них много детей и женщин, и они совсем не воины, но это не значит, что на них надо нападать.

– Книгу нашел у мам Светы. Раньше ее не было, а потом появилась. Я ж все прочитал по несколько раз, но эту не видел.

Сергей Данилович взял у меня книгу, пролистал и улыбнулся. У него совсем белые от седины волосы, такая же борода. В целом он похож на Деда Мороза, только очень худого. Кожа загорелая до коричневатого оттенка, словно он выходец из Северной Африки.

– Это не книга, это дневник. Возможно, что Светланы. Ее личные воспоминания, то, что было до переворота.

– Почему вы катастрофу называете переворотом?

– Потому, что когда осела пыль, я увидел в небе звезды Южного Полушария. Не знаю, что произошло, но наша планета перевернулась – север стал югом и наоборот. Я все эти годы хожу и ищу людей, который хоть в чем-то разбираются: врачей, учителей, ученых. Не поверишь, Мик, но выжили только те, у кого коэффициент интеллекта ниже среднего. У меня самого высшее образование, но я преподаватель физкультуры, играл в футбол, а кому этот футбол нужен в новом мире? Лучше бы я закончил медицинский, и был хотя бы фельдшером. Чтобы выжить, надо искать других людей, книги, учебники. Понимаешь, Мик?

Я киваю. Люблю читать книги. Один мой старший брат так читать и не научился, две сестры тоже читают по слогам. Маме Свете не до наук было, лишь бы мы были здоровы и сыты. Главное – выжить. Надо идти быстрее, братья хорошие охотники, могут и догнать.

Мы шли в бункер, который Сергей Данилович называл домом. Здесь была когда-то тюрьма. Здание наверху рассыпалось, а вот тюремные камеры в подвале сохранились. Вход через канализацию, которая до сих пор имеет странный запах.

– Да, Мик, – остановился перед входом Сергей Данилович, – здесь может сейчас жить женщина. Не совсем, конечно, женщина. Девчушка молоденькая, но она как бы замужем. Она сбежала с той самой базы, на которую пойдут охотиться твои братья.

– Вы говорили, что там только один мужчина. И от него, значит, жена сбежала?

– Мик, Витольд – глава той базы, берет в жены всех девушек на базе, достигших половой зрелости. Он единственный мужчина там, поэтому заводит свои порядки. Ты понял?

– И сколько у него жен?

– Больше двадцати.

Мы шли пригнувшись внутри огромной трубы. Под ногами протекал тоненький ручеек и, в тот момент, когда мы замирали, я слышал, что кто-то царапает металл.

– Это крысы, – резко оглянулся ко мне Сергей Данилович, и фитиль в его руке чуть не погас, – поэтому у меня здесь очень мало продуктов. Только то немногое, что влазит в сейф. Но я наловчился охотиться на крыс. Хорошо, что на лето я ездил к деду в деревню. Все, что я узнал у деда, мне пригодилось.

– И кнут оттуда?

– И кнут, – подтвердил Сергей Данилович, открывая скрипучую дверь.

Надо будет записать все, что он знает. В такой же дневник, как вела мама Света.

В бункере действительно оказалась девчушка. Тоненькая, маленькая, с фигурой угловатого мальчишки, в одежде сильно не по размеру. Мы с ней вытаращились друг на дружку, словно видели друг в друге невиданное животное. У нее на лбу шрамы – ровные вертикальные полосы. Волосы коротко острижены.

– Я Лека, а ты? – первой представилась девчушка. Голос не девичий, не тоненький, с хриплым подростковым изломом.

– Я Мик. Сколько тебе лет, Лека?

– Сколько шрамов на лице, столько и лет.

– Тринадцать, – я посчитал ее шрамы. – Кто тебе эти шрамы сделал?

– Витольд. Муж. Но он больше не муж мне. Я сбежала, – вскинув подбородок вверх, гордо заявила девчушка. – Дед, – подошла Лека к Сергею Даниловичу, – теперь он мой муж, раз ты для этого старый?

Сергей Данилович рылся в этот момент в сейфе.

– Если вы оба этого хотите, то да, – не прекращая поисков ответил дед.

– И что прикажешь делать, муж? – Лека вернулась ко мне.

– Какой я тебе муж. Ты же еще маленькая, ребенок совсем. Вот будет тебе восемнадцать, тогда и поговорим.

Лека отошла от меня. Сделала круг по небольшой комнате, середину которой занимал стол. Все это время она не спускала с меня глаз. Что-то тут не так. Какие-то странные порядки были у них на базе.

– Я тебе не нравлюсь? – подошла опять ко мне. – Это потому, что я, – она провела рукой по почти плоской груди, – худая?

– Нет, Лека. Это потому, что ты еще ребенок. С детьми нельзя. Ты должна вырасти.

Она надула губы, как это делала Сашкина Юлька, и пошла тихо жаловаться о своем Сергею Даниловичу. Я умылся, нашел среди пакетов, вынутых из сейфа, батончик и пошел искать себе угол для ночлега, рассасывая окаменевшую от давности сладость.

“10 июня. За неделю до сдачи диплома.

Он не звонил, не отвечал на сообщения. Его друзья, живущие с ним в одном доме, сказали, что видели его со строгой женщиной гораздо старше его. Черт!

К нему уже липла девица, на четыре года его старше. Она пришла за несколько минут до полуночи, тарабанила в дверь, терзала звонок, громко пьяно ругалась. Он впустил ее в квартиру, тихонечко просил не орать, говорил, что товарищ спит. А я лежала в комнате под одеялом, изображала товарища, и старалась услышать, что он ей шепчет. Девица ушла, а он долго клялся мне, что это старая знакомая, просто иногда у нее так бывает – напивается и приходит. Лежу и верю, как последняя дура. Женщины плохо соображают, когда влюблены. Это тест на любовь – если она уходит в такой ситуации, значит, не любила, значит, голова работала лучше, чем глупое, влюбленное сердце.

И вот он пропал. Надо ехать в гости. Он открыл дверь и смутился. За его спиной показалась строгая, недовольная женщина. Его мама. Она послала его за тортом, а меня провела на кухню – поговорить. Он ведь мне не обещал жениться? Не обещал. Люблю ли я его? Да, люблю. А если люблю, то должна отпустить. Там, за океаном, ему будет лучше. Он талантлив, гениален. Там он достигнет пика своего развития. А что здесь? Только бесплатное образование от все еще прекрасных учителей. Любишь. Отпусти. Надо идти вперед. Ваши чувства сиюминутный роман. Что ты можешь ему дать? Надо думать о будущем. Весь смысл в нем. Мне вручили пакет и выставили за дверь, как блохастого котенка. В пакете вперемешку лежали мои тапочки, запасные трусики, которые сушились на балконе, и зубная щетка тесно зажатая между подошвами тапок.

Я спустилась на пол этажа, открыла мусоропровод и опустила в него пакет. Мне не хватало воздуха и я распахнула в подъезде окно. Втянула пьянящий аромат отцветающей под окнами сирени и беззвучно заорала. Хотелось выйти в окно, взмахнуть руками и улететь подальше от этого дома.

Он развернул меня к себе. Я плакала уткнувшись ему в грудь, а потом прижавшись к стеклу в автобусе. Все мои слезы сейчас – ничто. Надо думать о будущем!”

– Мы еще сюда вернемся, – пряча ключ от двери тюрьмы, сказал Сергей Данилович. – Здесь много книг в сейфах, а они сейчас самое ценное, Мик. Вы даже не можете осознать насколько. Ценна любая книга, даже тот дневник, который ты читаешь. Если люди не соберутся вместе, не создадут коммуну, не будут передавать знания, то ваши с Лекой внуки будут бегать в шкурах и с копьями, как это уже было в каменном веке. Главное – не опуститься ниже, чем мы есть сейчас.

В моем рюкзаке вместе с тяжелыми банками тушенки были книги. Самые важные, как сказал Сергей Данилович, или дед, как мы его с Лекой теперь называли. Мы шли до самой большой базы, которую создал в свое время дед. Он показал нам поле с зелеными пока еще колосьями пшеницы. Через месяц – полтора сюда надо будет вернуться. Собрать урожай. Показал море, научил нас ловить рыбу и плавать. И мы валялись голыми на берегу, подставляя солнцу свои бледные тела. И я представлял, что это остров, и мы найдем вино, и будем пить его со льдом, как написано в том дневнике. Лека больше не изображала из себя молодую жену, но теперь приставала к нам, чтоб мы рассказывали ей сказки. Во время отдыха дед учил ее читать, а я плел по книге щиты из молодой лозы, которые мы использовали как волокуши. Жаль, что у нас нет пилы, и я не могу сделать ровный срез, нам очень нужны колеса, чтобы собрать телегу.

Однажды на берегу к нам вышла собака. Села невдалеке и стала ждать. Не рычала, не лаяла, как они обычно это делают, а спокойно лежала невдалеке. Я разделал рыбу, выловленную нами ранее, и понес кишки собаке. Она отбежала на пару шагов, а потом все же подошла ко мне и стала есть. Дед стоял невдалеке с кнутом наготове, если собака вдруг набросится на меня.

– У нее веревка на шее, – крикнул я деду.

– Не подходи, пока она ест. Даже домашние собаки не подпускали человека во время еды.

Я пошел к воде, помыл руки, повернулся – собачий язык, воняющий сырой рыбой, лизнул меня в лицо. Я так растерялся, что плюхнулся в набежавшую волну. Собака аккуратно схватила меня за рукав куртки и потянула на себя. Я погладил ее по голове. Она смешно, словно чихнув, фыркнула и завиляла хвостом.

– Не может быть, – дед подошел к нам и стал рассматривать веревку на шее собаки. – Ошейник совсем истрепался, но еще цел. А вот и адресник, – дед потер в руках монетку на веревке, – Умка!

Собака залаяла и еще сильнее замотала хвостом.

– Как же ты выжила, Умка. Пятнадцать лет прошло. Или, – дед замер, а потом улыбка собрала в морщины его лицо. – Или кто-то уже приучил собак, а может у тебя выжил старый хозяин? Жаль, что нет возможности позвонить по указанному здесь номеру.

По всем признакам, сказал дед, собака просто выжила с тех времен. Удивительно, но факт.

– Умная собака Умка, – смеялась Лека, и давала старой собаке кусочки жареной рыбы.

Утром мы обнаружили, что Умка ушла. Ушла так ушла. Жаль, конечно. Мы тоже собрались и пошли дальше. Искали большую базу людей, которую Сергей Данилович организовал одной из первых, собрав на ней тогда еще не совсем диких людей.

– Дикие люди почему дикие? – задал мне дед вопрос и сам же на него ответил: – Они сошли с ума от одиночества. Их поначалу много было, но не все хотели объединяться. Кого-то выгнали за хорошее в кавычках поведение с баз, кто-то ушел сам. Но в одиночестве люди часто сходят с ума. Нужен хоть кто-то рядом.

За нашими спинами раздался лай. Обернувшись, мы увидели Умку и трех щенков. Маленьких вертлявых дикарей, которых мы, надеюсь, сможем приручить.

– Даже собаки сбиваются в стаю и тянутся к людям, – улыбнулся дед.

Через несколько дней мы наткнулись на старую свалку. Катастрофой ее разнесло по большой площади и засыпало землей с песком. Но здесь были следы деятельности людей. Видно было, что местами земля перекопана и мусор перебран.

– Да тут копать несколько лет, – я кричал от радости, сбросив с плеч рюкзак и бегая по перерытому грунту. Собаки радостно носились рядом со мной.

– Мик, – окликнул меня дед, – тут роют давно. Продуктов здесь нет, это городская свалка. Если что-то из еды сюда и выбрасывали, то все сгнило в первый же год. Порыться тут, конечно, можно, одежда и обувь нужна, но надо идти вперед. Искать людей. Создавать задел на будущее.

– Но, дед, я столько лет копал землю в поисках такого места! Да вся моя одежда и книги это когда-то откопанное.

– Оно не убежит, Мик. А вот еда. Что ты будешь есть?

Дед стоял на горе мусора и размахивал руками. Внезапно Умка залаяла и понеслась куда-то в сторону мимо деда. Он обернулся и тут же согнулся пополам. Я не сразу понял, что произошло. Из живота деда торчала деревянная палка, острый наконечник которой выходил у деда из спины. Копье! Кто-то бросил в деда копье! Я рванул, пригнувшись, к нему. Словил его, заваливающегося на бок и уложил на землю. Снял с плеча кнут и поднял голову. К нам бежали двое мужчин. В руках у каждого большой нож. Рукоять кнута удобно легла в мою руку, я выпрямился и послал кожаную плеть в ноги ближайшему, оттянул назад, как учил дед. Нападавший заорал и рухнул. На второго человека кинулась Умка. Я закричал, но было поздно. Человек с ножом убил нашу собаку. Леку я заметил, когда она тыкала ножом в спину того нападавшего, которому я подрезал кнутом ноги.

– Назад! – заорал я.

Лека стояла на коленях над убитым, а его товарищ шел на нее, поигрывая ножом. Они смотрели друг другу в глаза. Моя девочка. Я завел назад руку, как учил меня дед, и представил, что кожаный хвост кнута – это мои пальцы, и резко выбросив руку вперед, схватил ими за горло нападавшего. Сплетенная косой обработанная кожа, рассекла человеческую кожу, выпустив наружу брызги крови. Лека на четвереньках попятилась от нападавших.

Я поднял голову Сергея Даниловича. Дед умирал. Изо рта у него шла кровь.

– Лека? – прошептал он.

– В порядке, – глянул я на Леку, тащившую на руках к нам Умку.

– Умка?

Я промолчал. Боюсь, что старая собака уже мертва.

– Мик. Вы не должны останавливаться. Надо идти. Не тормозите на свалках. Свалки это прошлое, а надо думать о будущем.

– Хорошо, дед, мы пойдем. Ты только не умирай. Я еще не записал в дневник все, что ты знаешь.

– Я уже все записал сам. В моем рюкзаке на дне – тетради. Там все, что я вспомнил, знал, то, что поможет вам выжить. Не выбрасывайте никакие книги, это шаг назад. Пригодится все. Похорони меня и Умку в одной могиле. Я тоже старая собака, как и она.

Сергей Данилович закашлялся и забился в агонии. Лека, прижавшись к моей руке, заплакала. Рядом завыли Умкины щенки.

Мы шли вдвоем в окружении троих щенков. Самый мелкий перестал дичиться и дался Леке в руки.

– Он умный, – несла его на руках девчушка.

– Он ушлый, – усмехался я. – Понял, что можно ехать на человеке, а за это надо только давать себя кормить и гладить. Эволюция, однако.