Степень жёсткости

1

В ночи, объятой сном,

рыбачат приведения на озере лесном…

Из стихотворения

Федерико Гарсиа Лорки

В мозге человека есть миндалевидное тело, генерирующее эмоции страха и агрессии, и, скажу я вам, парочка эта живёт во взаимной вражде с желанием поскорее друг от друга избавиться. Сочеленитель ужасов может годами возбуждать свою миндалинку под вспышки молний, выхватывающие жуткие тени на сводчатых потолках, однако его словотворчество не станет заклинанием, способным призвать подобных мне, — если, конечно, писателя не зовут Клайвом Баркером[1] или Томасом Леготти.[2] Мне важно, чтобы человек испытал психоделическую хоррор-феерию или визуальный контакт с чем-то потусторонним, высвобождающим хаос эмоций. Но поскольку первое является редкостью, а второе — вещью условной, то приглядитесь к режиссёрам, снимающим ужасы: они-то наверняка знают, по какой нейронной тропинке проехаться газонокосилкой.[3]

Я — фантазм, человекоподобный кролик, живу в голове Толика Вельнова, у которого непорядок с мозгами. Людям экономически ценного возраста я практически не виден, а вот к детям и старикам наведываюсь частенько. Я предстаю в костюме-тройке с фиолетовым галстуком-аскот, в белоснежной рубашке, манжеты которой сверкают металлическими запонками с оттиском крольчихи в ромашках. Иногда я битой крушу челюсти монстрам, после чего Толик как будто бы выздоравливает, но это не точно. В общем, если вы одолеете свои страхи, это хорошо, а если нет, ваше подсознание способно призвать меня, с чем я, конечно, не тороплюсь вас поздравить.

Я не друг и не враг, а так — самодостаточная галлюцинация.

В костяном чердаке зашуршали змеи гремучие,

И под окнами дома задвигались тени колючие.

Крамола из мрака глядит на меня, полуночника,

Мама, ужас ползёт вдоль моего позвоночника!

— Талисман на удачу? — робко спросила Лиза Вельнова, выходя из дома Алексии Гастелло. Сидя на заднем сиденье «Тойоты РАВ4», Толик не сводил глаз с женщины, провожающей его маму. Несколько минут назад в небольшой комнате, где воздух был влажным от кипения горохового супа, а стены блестели, как улитки под грибным дождём, он глядел в лицо анивской колдуньи, растапливающей свечной воск в эмалированном сотейнике.

— Он будет защищать твоего мальчика, — в цыплячьем горле Гастелло слышалось одобрительное мычание, как будто недоразвитый сиамский близнец жил внутри её голосовых складок. — Но храни оберег на свету, его нельзя оставлять надолго в темноте.

— На книжной полке будет лежать, — Лиза ещё находилась под впечатлением от ритуала и не могла унять дрожь в пальцах. Обменяв тысячу рублей на газетный свёрток, она, сбегая по лестнице, зачем-то добавила:

— Под ночником… рядом с иконами.

— Вот и ладненько, — сказала Алексия, пятясь к двери. — А лошадка у нас останется, во как язык показывает, дразнится, проклятая.

Садясь в машину, Лиза хотела поскорей приободрить сына: она помнила, как Толик побледнел, когда колдунья неожиданно достала из сотейника отливок воска лошадиной головы.

Отливок был морковного цвета.

Подёргиваясь в выдвижном подстаканнике, я слушал неушеприятные вещи до самого Южно-Сахалинска. Лиза говорила, что ей впарили часть замученного животного, и та мистерия со свечой не иначе как дешёвый фокус, который Толик может посмотреть у какого-нибудь YouTube-блогера. В одном она была права: я был кроличьей лапкой, сочившейся кровью и начинающей вонять.

С не оттаявших вершин Южно-Камышовых хребтов веяло приятной прохладой, и садоводы жгли сухую траву, подготавливая землю к посадкам. От улицы 1905 года доносится голос сахалинского радио, а в Охряном переулке слышно, как журчит река, протекающая между пятью утёсами, на которых качаются длинноствольные берёзы. Ходит легенда, что если проплыть все пять утёсов под растущей луной, то можно увидеть набережную психиатрической больницы с пациентами, стирающими бельё в бобровой плотине.

Но как быть защитником, если сознание ребёнка закрыто? Школу мистических единоборств для кроличьих лапок я не оканчивал, и в первую же ночь меня бросили на книжную полку к фигуркам деревянных идолов. Они бессовестно дрожали, когда в комнату вбежали полусонные родители, разбуженные криками сына. Мальчика снова мучили кошмары. Признаюсь, я сам был напуган до чёртиков. Висевший над кроватью ловец снов, похожий на паутину тарантула, определенно имел существенный недостаток, потому что пользы от него не было, и лишь рыданья бедного Толика заставили Лизу и Александра Вельновых наконец-таки осознать: обереги не спасают от чудовищ, тут необходимы профессионалы. Те, кто идёт в глубь дурного сна.

Пребывая в гипнотическом трансе, Толик лежал на кровати и, словно изнутри чужого тела, рассказывал сон двум мужчинам.

Они походили больше на сотрудников банка, чем на исследователей подсознания.

— Я ещё никогда не видел, чтобы вся комната была в лунном свете. Луна всегда жадина. В проходе движется мрак: там включён торшер, чтобы я мог видеть двери родителей и сестры.

К голове моего подопечного прицепили присоски: красные и синие датчики, фиксирующие показания мозговой деятельности. Их проводки тянулись к компьютеру, который тихо пощёлкивал, как старый кассовый аппарат.

— Луна покидает мою комнату, — продолжал Толик. — И я шепчу ей, что она предательница, а в ответ — косая полоска света задевает письменный стол, глобус, уголок книжного шкафа, любую бесполезную вещь, но только не мою кровать. Моя кровать всегда погружена во тьму, поэтому лошадь передвигается как захочет, иногда даже по потолку.

Потому что темнота не служит человеческим убеждениям.

— Когда со мной спит мама, по матрасу проходит мягкая вибрация. Её храп как тихое мурчание. Она спит рядышком, и мне спокойно. Мама мурлычет, словно большая кошка.

— Что происходит дальше? — спросил гипнотизёр, покусывая усы.

— Тень окна ложится крестом прямо на школьную карту. Неожиданно гаснет торшер, и темнота за дверью ощущается живой и зловещей. Я вижу тень лошадиной головы, и мне кажется, что освещение никогда не будет достаточным, чтобы крепко уснуть или перестать бояться. Жуткие тени — кривые пальцы деревьев — прижимаются к окну, и я, подняв одеяло к лицу, понимаю: накроюсь полностью — будет только страшнее. Как-то я укрылся с головой, вообразив себя в черепашьем панцире, но, спустив одеяло (потому что стало жарко), увидел Крамолу прямо перед собой. Мне стало так жутко, и ещё… что-то копошилось под подоконником.

— Мы и МРТ[4] делали, — тревожно прошептала Лиза.

— Да, я вижу, — гипнотизёр пролистывал больничную карту. — Продолжай, Толик.

— Есть один знак, после которого начинается самое ужасное. Дом делается абсолютно не слышимым: скрип половиц или треск дерева мгновенно исчезают; не шумит вода в водосточной трубе, и если наяву барабанит дождь, то во сне стрекочущий стук сменяется тишиной. Это Крамола крадёт все звуки. Я начинаю сомневаться в реальности скрипов и шорохов, и весь ужас не в самой тишине, а в том, как легко я поверил в её обман.

Я не могу проснуться.

Я вижу коридор в спальню родителей, а слева лестницу, по которой вытягивается лошадиная голова. Она как будто собирается из темноты. По одной половине комнаты движется мрак. Чёрные лошадиные глаза смотрят на меня: их потусторонний глянцевый блеск пронзает до мозга костей. Я уверен: лошадь такого размера не сможет пройти в комнату. «Твоя морда не пройдет! — я радуюсь, слыша свой голос, и повторяю несколько раз: — Здесь ничего не может пройти больше моего шкафа!»

Лошадь топчется на месте и не сводит с меня здоровенных глаз. «Но зачем? — проговариваю я про себя. — Зачем тебе понадобилось заходить в мою комнату?!» Вдруг лошадь спотыкается и замирает, мне кажется, она понимает: проход слишком мал, и через секунду она попятится назад. Не знаю, могут ли лошади смеяться, но Крамола надувает ноздри и противно хохочет.

«Цок-цок-цок-цок», — на лестнице слышен стук копыт. Я ощущаю, как быстро колотится моё сердце, но сам его не слышу. Только ощущаю. Тёмная лошадиная морда проникает в комнату, становясь ровно над изножьем кровати. Краем глаза вижу, как в проходе бьётся её огромный хвост: живя отдельной жизнью, он кидается на стены и царапает не видимые мне предметы. Хвост в тысячу когтей.

«Цок-цок-цок-цок!» — она спокойно проходит через всю комнату. Потусторонний свет под шкурой подсвечивает её внутренности, и она становится ярко-рыжей. Лошадиная морда опускается над моим лицом, смачно обнюхивает и фыркает. Запах навоза ударят в нос. Я чувствую себя плохо, как при отравлении, когда накатывает волна слабости и от всех конечностей кровь перетекает к сердцу. И вдруг, обнажая мощную челюсть, она вгрызается в мои рёбра. Острые резцы подобны увеличенным жвачкам «Orbit» (раз так в десять), криво проросшие, они… Будто тяпкой выкорчёвывают моё сердце. Как из земли картошку. При этом Крамола издаёт вопль, от которого меня сковывает, словно в смирительной рубашке. Лошадь выедает всё то, что беспокойно колотится и клокочет. Чавкает. Корешки и сосуды вываливаются из её пасти. Она ест с аппетитом изголодавшейся собаки, выгибает голову, поворачивает её в сторону и запрокидывает назад. Каким-то чудом у меня появляются силы оттолкнуть Крамолу и даже ударить, но шкура толстая, челюсти сильные! Я ощущаю себя невысокой травой, ровным газончиком, аккуратно выложенным на кровати. Мама говорит, что это…

— Дёрн, — тяжело выдохнула Лиза.

— Толик, а почему ты называешь её Крамолой? — спросил ассистент, следивший за показаниями энцефалограммы.

— Она так представилась.

— Матрас шёл в комплекте с кроватью? — обратился гипнотизёр к Лизе.

— Это ещё зачем?

Было видно, как Лиза раздражена хождениями по врачам и ведуньям, обещающим исцеление, но выставляющим только счета. За последний месяц ей несколько раз приходилось выпрашивать у начальства отгулы (не считая того, что обещание взять работу на майские праздники она не сдержала). Весной записаться к педиатру было каким-то состязанием за возможность «не тратить время впустую», поэтому она обратилась в частную клинику, где доктор поставил Толику диагноз «несварение желудка» и уже постфактум назначил ФГС.[5] Лиза не возмущалась, потому что знала: в руках специалиста болезнь отступает наполовину. Она чувствовала не свойственный ей гнев, когда медсестра сравнила Толика со львом, но не потому, что он был сильным или отважным, а потому, что сквозь трубку, вставленную в рот и опущенную в желудок, он издавал рвотные позывы, похожие на рычание.

— Послушайте, мама, какой у вас лев! — смеялась медсестра. — Мы все здесь слышим!

— Завершаем сеанс, — пропустив Лизин вопрос, гипнотизёр поднес палец ко рту и тихонько шикнул. В комнате раздался твёрдый мужской голос, отсчитывающий от десяти до одного. Толика выводили из гипноза.

Занятные у врачей интриги: психиатры жалуются на терапевтов за то, что те отправляют к ним вроде бы ипохондриков, а на деле неопытный гастроэнтеролог не смог диагностировать обычную язву или панкреатит вне обострения («вне обострения» как «плавающий дефект» звуковой платы в заключении радиомеханика).

— Вам не следует беспокоиться. Правильно подобранные лекарства сделают фазу глубокого сна совершенно безопасной, — усы гипнотизёра как-то скособочились. Он достал рецептурный бланк.

— Да, я беспокоюсь. Ведь лошадь приходит к моему сыну! — воскликнула Лиза.

— Мам, не надо! — Толик открыл глаза.

— Да, матрас не новый, — мама поцеловала Толика в щёку. — Ох, крольчонок, лучше бы это было несварение желудка.

Охотники за кошмарами переглянулись.

— Но вы говорили, что сны появились после покупки кровати. Возможно, степень жёсткости матраса не подходит мальчику, — сказал ассистент.

— Мы даже к ведунье ходили, — Лиза взглянула на книжный шкаф. — Нам дали кроличью лапку.

Ослабляя галстук, гипнотизёр осторожно произнёс:

— К шарлатанам зря ходите, только деньги тратите.

— С нас не взяли денег, — соврала Лиза.

— Нужно относиться к таким вещам скептически, ведь сон — это обман, а Толик проходит период прощания с детскими страхами. До двадцати одного года в мозге растёт префронтальная кора: она постепенно «поглотит» все кроличьи норы, из которых лезут всякие лошади. Понимаете, воображение ребёнка не хочет вступать в реальный мир: протестует и не желает перестраиваться. Но уверяю вас, тревога всегда проходит, — сверкая винирами верхней челюсти, гипнотизёр протянул Лизе заполненный бланк и номер банковской карточки.

[1] Британский писатель-фантаст. Режиссёр и сценарист, автор многих бестселлеров. Является одним из родоначальников поджанра хоррор-сплаттерпанк.

[2] Современный американский писатель в жанрах ужасов.

[3] Аллюзия на фрагмент из фильма ужасов «Синистер» режиссёра Скотта Дерриксона.

[4] Метод исследования внутренних органов и тканей с помощью магнитного поля и радиоволн.

[5]Эндоскопическое исследование верхних отделов желудочно-кишечного тракта.