Степная мышка

Степная мышка

Смерть была везде. Она привыкла к этой мысли, как бык привыкает к ярму, а лошадь – к голосу хозяина. Кому-то было отпущено жизни с щепотку; кому-то – с горсточку; кому-то – неизмеримо щедро, целыми мешками и амбарами. Но смерть ждала каждого – таилась в нем самом или ходила совсем рядом, кошкой ластилась к ногам, пылью ложилась на одежду, воздухом проникала в легкие. Смерть была вездесуща – хитрее, умнее и могущественнее глупой жизни, которая всегда проигрывала в схватке.

Гузель Яхина «Зулейха открывает глаза»

Сегодня светило яркое солнце, и Ольга была в белоснежном шифоновом платье с длинными распущенными русыми волосами, ее губы были подкрашены нежно-розовой помадой, а на щеках был легкий румянец. Она была очень красивой девушкой и не раз участвовала в конкурсах красоты. Имя «Ольга» означало «святая» и сейчас лучи солнца играли в ее волнистых волосах, отражаясь и соединяясь над головой, образуя нечто подобное нимбу. Ольга посмотрела на нежно-голубое небо и улыбнулась…

…Она шла на казнь. Приказ был коротким и четким - «уничтожить» - без суда и следствия, без права на рассмотрение дела или помилование. Кто-то написал на нее ложный донос и с ног до головы оклеветал ее и теперь она, униженная, оскорбленная и растоптанная, лишенная работы и статуса должна была лишиться последнего – лишиться жизни. Ольга посмотрела в глаза своим убийцам – 12 мужчин с автоматами направили дула автоматов на ее голову. Бесстрашные, бесстыжие, беспокойные глаза – казалось, в них жили бесы.

Ольга не боялась смерти, ведь она знала, что как мученица она наконец-то обретет покой и попадет в Рай. Она посмотрела на небеса и блаженно улыбнулась…

…Затем она посмотрела в глаза своих убийц, безжалостные И беспощадные, убийц, безропотно выполняющих приказ.

Вдруг один из мужчин опустил автомат и сказал:

- Она невинна. Я не могу этого сделать…

- Ты должен выполнять приказ, - ответил ему другой.

И вдруг, как гром среди ясного неба прозвучали слова:

- Отставить. Быстрая и легкая смерть для нее – это слишком просто.

Солдаты опустили свои ружья…

- Отвезти ее вместе со всеми в степь – на голодную и холодную смерть.Пусть помучается…

- Так есть, товарищ капитан!

Ольга вздохнула. Ей было отпущено еще немного времени, еще немного дней, немного минут, немного секунд на этой Земле.

- Собирай свой вещи. Не больше, чем узелок, - приказал главный, и Ольгу отвели в ее комнатушку.

…Еще вчера она была вырвана из своей белоснежной усадьбы. Красавица, блиставшая на балах – многие считали, что ей очень повезло в жизни. Ее пригласили на допрос – некрасивая, худосочная женщина в морщинах и очках, она одним клочком бумаги и ложным доносом уничтожила Ольгу и превратила ее жизнь в самый настоящий ад… Эта женщина, бездетная, сухая, в коричневом костюме во время допроса высокомерно и оценивающе смотрела на Ольгу, поправляя очки с толстенными линзами, играясь с ней как кошка с мышкой – ей нравилось чувствовать вседозволенность и власть над такими, как Ольга – непокорными системе и не такими, как все…Ее взгляд – беспощадный, беспокойный, бесстыжий, взгляд, наполненный бесами, – ее глаза были налиты кровью, когда она подписывала свой ложный донос и приговор Ольге…

Ольга была ни в чем не виновата – но кого это волновало, особенно это не волновало женщину, написавшую на нее ложный донос. Женщина была отъявленной карьеристкой и всегда перевыполняла план, сочиняя ложные доносы …За свою безупречную службу системе, она нередко получала премии…

Если уж вы арестованы — то разве еще что-нибудь устояло в этом землетрясении?

Но затмившимся мозгом не способные охватить этих перемещений мироздания, самые изощренные и самые простоватые из нас не находятся и в этот миг изо всего опыта жизни выдавить что-нибудь иное, кроме как:

— Я?? За что?!? — вопрос, миллионы и миллионы раз повторенный еще до нас и никогда не получивший ответа.

Доносчица наслаждалась своими насмешками над Ольгой; она играла с ней, как кошка с мышью, предполагая, что она вся в ее власти. Ей казалось (и она понимала это), что она находил какое-то удовольствие, какое-то, может быть, даже сладострастие в своей низости и в этом нахальстве, в этом цинизме, с которым она срывал, наконец, передо Ольгой свою маску. Она хотела насладиться ее удивлением, ее ужасом.

Ольга была ни в чем не виновата – но кого это волновало, особенно это не волновало женщину, написавшую на нее ложный донос. Женщина была отъявленной карьеристкой и всегда перевыполняла план, сочиняя ложные доносы …За свою безупречную службу системе, она нередко получала премии…

…Сейчас Ольга должна была собирать вещи. Все самое ценное у нее конфисковали – конвойные сами решали, что ей можно было взять с собой. Она увязала в тюки все, что могла считать своим - одежду, летнюю и зимнюю, пару смен постельного белья, одеяла, подушки, милую сердцу мелочь.

- Собрала вещи? – прикрикнул на Ольгу конвойный.

- Да, товарищ конвойный, - тихо ответила она.

- На выход, - приказал он.

Ольга смиренно послушалась и начала двигаться в сторону поезда. Там уже стояло много людей с тюками.

…Конвойный вытащил из скоб двери вагона толстую доску и положил трапом от вагона к земле. Одна дама направилась в вагон, ее большие ноги в шнурованный ботинках ступали решительно и неумолимо – доска гнулась и дрожала.

Она шла и в ее руке – узелок с вещами. За спиной с визгом ехала по полозьям дверь. Опять стало темно, как в камере. Тяжелый лязг одного засова, второго. Вот и все: телячий товарный вагон (или, по-народному, теплушка) с номером, как и полагалось, грузоподъемностью двадцать тонн, плановой вместительностью в сорок человеческих или десять голов скота, укомплектованный пятьюдесятью двумя людьми, к отправке был готов. Превышение плановой комплектации на двенадцать голов можно было считать несущественным – как мудро заметил утром начальник ТУ, скоро по девяносто поедут, стоймя как лошади.

Свободных мест вскоре не осталось: люди заполнили двухэтажные нары плотно, не втиснутся.. Ольга на ощупь втиснулась между холодной как каменной стенкой и каким-то человеком.

Тюремный человек с песьими повадками выковыривал из неприметной щели в стене глубоко запрятанную спичку. Чиркал о подошву и склонился над пузатой железной печкой, гремя углем – и вот уже в буржуйке затрещало, разгораясь и заливая все вокруг теплым дрожащим светом, жаркий огонь.

Ольга оглянулась: дощатые стены, дощатый пол, дощатый потолок. В центре вагона, горячим сердцем,- кривая печурка, местами в кружевах ржавчины. По краям – потемневшие от времени, натертые сотнями рук и ног до тусклого блеска нары.

Настороженные лица молча смотрели с нар. Рядом с ней, под самой крышей, - окошко, маленькое, размером с печное, разлинованное ровными металлическими полосками в сером бархате инея. А за решеткой – торжественно проплывало огромное красное здание вокзала. Спешили куда-то люди, окруженные блестящими лезвиями штыков.

- В степь едем.

- - А Вы куда хотели? К черному морю?

Паровоз громко и протяжно, до рези в ушах, засвистел. Плотное облако молочного пара окутало все, лезло в глаза и рот. А когда рассеялось, за окном уже полетели черные скелеты деревьев.

Она прислала палец к решетке – иней на ней заправился. С потолка начало капать – согретый теплом буржуйки у человеческим дыхание, иней таял и на потолке.

Обжились быстро. Да И что там было обживаться – вещей мало, места тоже. Крестьяне кучковались в одном конце вагона, а другие – в другом.

Есть ей хотелось всегда. Живот ныл, требовал. То сжимался кулаком, то расправлялся, раздувался. Еда в пути была скудная – не утешала, а только распаляла нутро. Даже не знала, что может быт такой голод. В глазах от него темнело – вот такой. Чуть звякнет вагонный засов – желудок тотчас рычит, волнуется: не ест ли принесли? Чаше окажется – нет, очередная проверка: или пересчет голов, или врач станционный со спешным брезгливым осмотром.

В пути было легче. Она смотрела, как в крошечном прямоугольнике зарешеченного окна пролетала мимо чужая жизнь, редкие лесочки, сползшие с пригорков деревеньки, мятые ленты речушек, скатерти степей, щетки лесов – И забывала про голод. А НА СТОЯНКАХ ВСПОМИНАЛА ОПЯТЬ.

… Сейчас она лежала в поезде, смотря на дощатый потолок, и думала. Слез у нее уже не осталось.

За одну ночь она стала никем. Даже ничем. Еше недавно она танцевала на балы в перламутровых сережках и в платье из тафты, а сегодня в товарном поезде ее погрузили и отправили в голодную и холодную степь, на растерзание степным волкам….

…Еше вчера она блистала в светском обществе, общаясь с представителями правящего на тот момент правящего класса, меняя наряды И драгоценности, а сегодня она превратилась в серую, степную мышь – блеклую, в лохмотьях….Она стала никем – лишенная статуса, имущества, драгоценностей и нарядов…

Безобидной степной мышью…

Она смотрела в потолок и думала о том, что теперь у нее ничего нет.

Нет семьи.

Нет имущества.

Нет статуса.

Она была полностью ликвидирована.

Уничтожена.

Стерта ластиком.

Оставались лишь считанные дни до ее предполагаемой кончины. Дни, часы, минуты, секунды…

Ostavalas’ tol’ko vera v Vyshie Sily. Ved’ ona chudom vyzhila, I kogda 12 dul avtomatov byli napravleny na ee golovu, ona tiho molilas’.

… Многих вывозили из родных деревень, погружали вместо скота в неотапливаемые выгоны, не разрешали почти ничего с собой брать…В дороге часто не поили и не кормили. Красные составы ревом оглашали станционные пути. “Пить! Пить!” – разносило эхо по округе. В первую очередь гибли дети. Мужчин часто отделяли и сажали в лагеря – тогда их семьи бистро умирали. Некоторым удавалось зацепиться за землю, вырыть землянки, чудом раздобыть пишу, весной обработать делянку.

… В специально приспособленном пассажирском вагоне куда их набили, купе были превращены в клетки с зарешеченными дверями, выходящими в общий коридор. Рекордная скученность, жара, духота и возможность припасть лишь один раз в день воде, налитой в общую грязную посуду, привели к тому, что у нескольких человек началась дизентерия. В условиях, когда на оправку выводили два раза в день, болезнь грозила стать повальным бедствием…

…Отношение к человеческой жизни было как к навозу. Ценой жизни был клочок бумаги с доносом, часто анонимным.

Иногда его писали сумасшедшие. Все годилось и шло в ход. В те времена срок за мелкое уголовное преступление был порой спасением человека от неминуемой или случайно построенной гибели. Фразы о бдительности, “о поисках классового врага” превращали людей в тупых, не рассуждающих, голосующих и аплодирующих исполнителей “воли партии и правительства”.

…А вечером состав тронулся. Ночью- пересек границу. Она смотрела на мелькавшие в щели на потолке звезды и думала- долго ли еще ехать? Куда-куда?- стучали колеса. Куда-куда? Куда-куда? И сами же себе отвечали: Туда-туда. Туда-туда. ..

***

Я умру? За окном гудит темно-голубая пурга. Примет ли ее смерть облик молоденького солдата с длинным и острым штыком? Или смерть придет изнутри, обернется болезнью, - выстудит легкие, проступит на лбу жаркой и липкой испариной, заполнит горло тяжелой зеленой слизью и, наконец, сожмет сердце в ледяной кулак, запретит биться? Она не знала….

Незнание это было тягостно, долгое ожидание – мучительно. Иногда ей мерещилось, что она уже мертва. Это место – стылое и тесное, с мокрыми от сырости стенами, без единого солнечного луча, - что это, как не могильный склеп?

...Они пообещали Ольге более мучительную смерть, чем расстрел из 12 автоматов. Смерть в голодной и холодной степи. Будет ли она растерзана рассвирепевшими волками? Будет ли снова приговорена к расстрелу? Будет ли ее тело истерзано голодом и холодом, а затем съедено волками И воронами? Ожидание казни только усиливало мучения...

Она устала, устала мучится. Мучится голодом, уговаривать, увешивать свое ненасытное нутро. Мучится животом от дурной пиши. От холода по ночам. От утренней ломоты в костях, от вшей, от частой дурноты. От боли и смертей вокруг. От страха, что станет еще хуже. И – самое страшное -от непереходящего стыда.

Когда закончится мой путь? Можешь ли ты прервать его высочайшим мановением? Она вжимается лицом в свой полушубок, подложенный под голову вместо подушки. Лоб утыкается во что-то жесткое, острое. Она выворачивает карман , находит небольшой, почти заканемевший кусок. Сахар. Она уже успела забыт про него, а вот он, никуда не делся: крупные белые кристаллы сверкают, искрятся на изломах, источают тонкий аромат, такой же сильный, как зимой, долгие недели она носила с собой его в кармане. Что это, если не ответ на горячую молитву?

Ожидание казни…Мучительное ожидание казни…Сколько еще часов, минут и секунд ей осталось…Сердце беспокойно стучало в ее груди…Как ей хотелось встретить следующий рассвет, как ей хотелось просто жить И дышат…Но она была приговорена к смерти…Будет ли она расстреляна или погибнет мучительной смертью в степи – этого она не знала…

Стрелки часов неумолимо двигались вперед, приближая ее последний час..Тик-так.Тик-так. Сердце Ольги бешено колотилось и казалось, вот-вот выпрыгнет из груди...

Она рыдала, всхлипывала, и тяжелые горошины слез катились из ее глаз...

Тик-так. Сколько часов ей осталось?

Тик-так. Сколько минут ей еще осталось?

Тик-так. Сколько секунд ей еще осталось?

Через несколько дней она успокоилась.

Слез больше не осталось. Казалось, она выревела целый океан слез, пятый океан…

Она вспомнила стихи Ахматовой

О Боже, за себя я все могу простить,

Но лучше б ястребом ягненка мне когтить

Или змеей уснувших жалить в поле,

Чем человеком быть и видеть поневоле,

Что люди делают, и сквозь тлетворный срам

Не сметь поднять глаза к высоким небесам.

Бороться с этим – устала. И голодать устала. И ехать куда-о беспрерывно – устала-Как же она устала. Жить в страхе расставания. В постоянном ожидании скорой смерти. Вообще – устала жить…Но жить очень хотелось, не смотря ни на что…

***

Поезд все ехал, колеса стучали. В октябре их привезли в степ. Планировалось, что они поработают до холодов, а затем умрут голодной или холодной смертью, либо же от изнурительной работы, либо от дезинтерии от антисанитарии…

Ольга решилась на побег…

…Она не помнила, как оказалась в степи, точнее, не хотела помнить...

28 ноября. 28 градусов мороза. Это место было для тех, для кого были припасены муки, как пятое колесо ада в “Божественной комедии” Данте.

Здесь было тихо, голодно и холодно – место, похожее на чистилище или пятый круг ада, который описывал Данте. Нет, ад не всегда был жаркой сковородкой, судя по Данте, пятый круг Данте выглядел именнотак…

Снег больно ударял в лицо, забивался в нос и в рот. Она приподняла голову, отряхнула. Сама – лежала на земле, вокруг – белая круговерть метели. Буран заметал крупным жестким снегом. Она брела по улице против ветра, наклонившись вперед низко, как в молитве,

Ее послали сюда умирать на верную смерть – в голодную и холодную степь. Холод был пронизывающим, мерзким, всеобъемлющим, поглощающим. Даже в тайге можно было выжить, поедая коренья и жаря червяков – шансы на выживание в голодной степи стремились к нулю…Она не могла даже плакать – ведь слезы превратились бы в лед…

...Она больше не чувствовала себя человеком. Заброшенная в холодную и голодную степь---

…В степи было по-утреннему тихо, и снег под валенками хрустел особенно сочно – как свежая капуста, рубленная топориком в квашне. Она пробиралась по глубоким, выше колена, плотным сугробам. Впереди, меж прихваченных инеем елей, уже голубел просвет. Березы расступаются, звенят крошечными сосулями на нитяных ветвях, открывают широкую, прибранную толстым покрывалом снега поляну. Вот и кривая липа с узким и длинным, как шел, дуплом, рядом озябший куст рябины – дошли.

На липовой ветке – синица. Синяя грудка – осколки неба, глазки – черным бисером. Не боится, смотрит на Ольгу, чиркает. Она хватается за лопату.

Начинает разбрасывать сугроб под липой – скоро под ним проступают очертания небольшого темного бугорка. Она скидывает рукавицы И бистро краснеющими на морозе руками расчищает его, оглаживает. Под холодом снега – холод камня. Ногти выскребают снежные крошки

Она опускается на колени , локтями расшвыривает снег. Она ковыряет лед под палкой. Шел постепенно ширится, растет, поддается – мерзлая земля

______

За несколько дней перед голодной смертью желание есть исчезает. Эту особенность она наблюдала неоднократно. Когда происходит непрерывное истощение человека, то чувство голода сначала усиливается, достигает наивысшей точки, а потом несколько ослабляется. Она перестала травит себя мыслями о еде. Она сделала еще хуже – за час до раздачи баланды начала грызть кость, которую специально для этого хранила…

Голод был всепоглощающим. Голод, как кошка, скреб, она не могла заснуть, мечтая о еде, уже даже не о мясе, а о простом кусочке хлеба.

Тело сопротивлялось гибели. Она умом холодно оценила оставшийся ей срок жизни. Но ее душа И дух были абсолютно несогласны с вынесенным ей приговором. Это был поединок со смертью в неравных условиях.

У ее была задача отвоевать жизнь, победить охватывающие ее ледяные клешни смерти. В ее распоряжении было лишь одно средство – молитва. Первые пять дней она все еще лелеяла надежду,

Сутки протекли. Она молилась. Силы падали. Прошло 20-25-30 суток.

35,36,37 суток. Она молилась Богу, как зажженная свеча, есть уже не хотелось.

38,39 суток. Страшная слабость, но она молилась, размышляла и снова молилась.

Сороковые сутки… Проснулась с каким-то новым ощущением бытия. Ощутила прилив сил. В груди все пело. Солнце казалось прекрасным. Из глаз полились слезы радости, восторга, благодарности. Воздала хвалу великому Богу. Чудо, великое чудо совершил Бог в отношении ее, грешной.

Жаркая молитва питала дух, а дух помогал телу. Надежда на Бога, мир в душе и спокойствие помогали обходится без недостающего и извлекать все ценное из скудного пайка.

Она потеряла все: положение, имущество, одежду. На ней лежало клеймо по ложному доносу.. У нее не было даже квартиры, она была уже занята другими. Явных преступлений она не совершала.

За этот год она не то, что вкус, но даже и вид белого хлеба забыла, и ее пленило бы

_____

s. 181

___

__

Pervaya zima.

Ej nuzhno bylo ryt zemlyanku.

---

Она увязала в тюки все, что могла считать своим: одежду, летнюю и зимнюю, пару смен постельного белья, одеяла, подушки, милую сердцу мелочь

Смерть была везде, но смерть простая, понятная, по своему мудрая, даже справедливая: облетали с деревьев и гнили в земле листья и хвоя, ломились под тяжелой медвежьей лапой и высыхали кусты, трава становилась добычей оленя, а сам он – волчий стаи.____

Она оказалась посреди степи, покрытой снегом. Ночью ее погрузили в товарный вагон и вывезли в голую степь, умирать мучительной смертью. Она больше не чувствовала себя человеком, она стала скотом, а точнее безликой степной мышью без документов…

…Еще вчера она кушала серебряной ложечкой из серебрянного набора, а сегодня оказалась здесь…Хотелось реветь, выть и плакать, но это было опасно, ведь следы могли превратится в лед.

Она стала никем. Ничем. Брошенной в степь на верную смерть.

Она сравнила себя со степной мышью. Степная мышь – маленькая, незаметная, у нее ничего нет, кроме степи и свободы. Но Ольга была беднее, чем степная мышь – у нее не было этой свободы, в любой момент ее могли поймать и уничтожить…

4em pitjutsya myshi?

Там, где, рождаясь, суховей

С тупым упорством дул,

Сжигая дальний цвет степей, -

Там легонькая тень ветвей,

Черкез и саксаул.

Цветут хлопковые поля

И великаны тополя,

Где птица не летала.

Чья воля провела канал

Там, где верблюд изнемогал

И вихрь песчаный заметал

Иссохший труп шакала?

…Мели метели, заметали следы, и след ее в один день пропал. Никто не знал, куда она исчезла – одни предполагали, что она замерзла в степи, а другие – что ее сьели.

Она пропала без вести…

...В 1954 году ее реабилитировали...

----

Она проснулась. И посмотрела на небо. Это было чудо, чудо, то, что она все еще была жива...

Ольга лежала на земле, сырой и холодной, только лишь ее овчинный полушубок ее спасал.

...Вот уже полгода она проспала на холодной земле.

…Она никогда не забудет 12 дул автоматов, направленных в сторону ее головы, безжалостные и беспощадные глаза ее убийц, безропотно выполнявших приказ.

Не подобает душе умирать иначе, как с дозволения Аллаха, о писанию с установленным сроком.

Обычная, непримечательная, серая мышка, такая как все – так думала она. Но вот уже несколько лет спецслужбы различных стран охотятся за ней и хотят ее убиь – зачем им понадобилась безобидная девушка?