Сто сорок

– Прошу прощения. – раздалось по-английски, безо всякого акцента. – Сот-ни-кова Ули-ана, верно?

Здесь, за полмира от дома, имя как только не коверкалось. К тому располагали и особенности местного языка, основанного на испанском, и весьма многонациональный коллектив солдатов удачи.

Одним не давалось мягкое «эль», другие испытывали трудности с «я», третьим было всё едино, где ошибаться – и Ульяна Сотникова, дабы упростить коммуникацию, стала зваться Улой.

Ула, Ула... очень легко и уместно в любом уголке земного шара.

Тот, кто притаился у развешанного белья, произнёс русское имя почти безупречно, по крайней мере для американца. Лёгкая улыбка на лице, прикрытом широкополой панамой, выглядела извинением за грязный тигровый камуфляж – эффект которого сводило на нет неимоверное количество нашивок – и нетвёрдую поступь после путешествия.

Дорога от аэродрома сюда, в лагерь, по заминированному шоссе и непролазным просекам – это, как известно, нихрена не эскимо на палочке.

– Просто Ула. – прозвучало в ответ. – Но, если для тебя это слишком легко, можешь звать меня «Ульянка, хуже керосину».

Мама часто припоминала, что этот мультик вышел на советские телеэкраны за пару дней до отъезда в роддом. Он, якобы, и поставил точку в выборе имени для дочери...

– Адам Хэмлин. – представился американец, коснувшись головного убора. – Семьдесят пятый полк, Форт Беннинг.

– Беннинг? – Ула на миг оставила в покое тазик с бельём. – Нет, кажется, не слышала. Это где-то здесь, рядом?

– Это в Джорджии. – в голосе Хэмлина проскользнула поцарапанная честь. – Колыбель рейнджеров Соединённых Штатов.

Про американцев Ульяне Сотниковой рассказывал дедушка – когда-то с ними, соратниками по добровольческой интербригаде, он бил «кондоровцев» в Испании. Потом с ними же встретился весной сорок пятого – приветствовал танковые колонны Паттона, размахивая папахой-кубанкой с другого берега Эльбы. Тогда он был уже не просто добровольцем, а офицером Красной Армии.

Красную Армию вскоре переименовали в Советскую, а дедушка из офицера подался в историки. Он любил повторять (пусть и в пятидесятые за такие слова никто бы не погладил по голове), что американцы нам очень близки. Две страны, отрезанные океанами – но при этом одна и та же боль, одна мечта, одна глупость.

Американцев за последние годы Ульяна повидала немало – и потому склонна была согласиться. Насчёт глупости уж точно.

– Тогда лови, рейнджер.

Последняя мокрая рубашка прилетела в руки Хэмлину, и некоторое время с ней ничего не происходило. В один момент показалось, что он готовится сдуру надеть её на себя, посчитав это частью вступительного ритуала.

Но здравый смысл возобладал – гладко выбритое лицо Хэмлина озарилось пониманием, и рубашка была выжата до скрипа швов.

– Богатырь. – промурлыкала Ула, принимая почти сухую вещь обратно. – Так значит, ты за экскурсией?

– Да.

– И определён в третий взвод, судя по тому, что пришёл ко мне?

– Так точно, в третий взвод.

– А к Стрикленду заходил?

– Ещё нет. В машине сказали сначала найти тебя.

– Кто сказал?

– Белая американка, брюнетка... во фланелевой рубашке, бейсболке и бронежилете «PRESS». Сидела рядом с водителем. Хорошо говорила по-испански, грызла арахис и много смеялась.

Рэйчел МакКой, чья официальная должность – координационный агент – звучала как самое грандиозное надувательство в истории трудовых отношений. Доподлинно известны только две рабочих обязанности Рэйчел: грузить бесполезной работой других и спать с начальством филиала компании, что в Карфатене.

– Овца толстожопая. – проворчала Ула. – Она что, думает, я тут на побегушках, а? Думает, мне заняться нечем? Ладно... если честно, так и есть. Мне совершенно нечем заняться и, да, я экскурсовод для всех прибывших. На правах самой новенькой. Следующего будешь инструктировать уже ты, так что, смотри и запоминай, Адам Хэмлин.

Она распахнула занавес мокрых простыней перед собой, и вольница наёмников предстала им с Хэмлином во всей красе.

Лагерь купался в закатных лучах. Отливали розовым хижины, крытые пальмовым листом – на славу сколоченные местными из ближайшей деревни. Розовела полянка перед складом-навесом, которую ребята из первого взвода приспособили под футбольное поле – мяч и сейчас под крики летал с одного конца поля на другой. Даже кастрюля с бобовым варевом, над которой хлопотал Беджай, бессменный дежурный по кухне – и та казалась розовой.

– Вот и наша заимка. – объявила Ула. – База наёмников частной военной компании «Харвест», которых, как уверяет команданте-президенте Викар, никогда не было в Республике, и не будет. Представляешь себе масштаб несправедливости? Мы – дружественная боевая единица, мы готовимся ударить по партизанам, а что в благодарность? Викар отрицает наше существование, чтобы не вредить престижу Республиканской армии...

– Здесь всегда так? – спросил Адам, задумавшись о чём-то своём.

– Как?

– Громко. Слишком громко для засекреченного военного объекта.

О тишине действительно никто не заботился – чтобы понять это, не требовалось даже напрягать слух. Над лагерем посреди амазонских джунглей проносились вопли с площадки, тарахтение генераторов, рёв бензопил, стук топливных бочек, музыка из бара и ещё много чего.

Самое интересное, что за месяц пребывания здесь уши привыкли к этой какофонии. Чуть ли не базарный шум лагеря стал нормой, почти тишиной.

– Объект не особо засекреченный, да и военным его можно назвать только с бо-о-ольшой натяжкой. Нас тут три взвода. Первый, он почти целиком скомплектован из бывших спортсменов, как видишь. – Ула метнула взгляд на футбольную площадку. – Насчёт второго не уверена, а в нашем, из двадцати человек, знаешь сколько профессиональных военных? Уолберг, Кальц, Ренке... ещё Инкемба, наверное. Ну и, собственно, Стрикленд. Всё, пятеро. Получается, ты – шестой. Очень серьёзно поднимешь нам статистику.

– А кто же тогда все остальные? – усмехнулся Адам, оглядывая ещё две дюжины человек, что были на виду.

– Обычные люди. – легко ответила Ула. – Пошли, покажу. Тебе повезло связаться с главной болтушкой взвода. Знаю почти всё почти про всех... тем более, что далеко идти и не надо.

Проходя мимо полевой кухни, Ула насладилась ароматом грядущего ужина и кивком поприветствовала повара – получив в ответ самую благожелательную улыбку, на которую только способен алжирский преступник-рецидивист.

– Знакомься. – шепнула она Адаму. – Беджай Рабахи. Имя скорее всего ненастоящее, потому как он отзывается на него через раз. Профессиональный угонщик транспортных средств. Ещё подростком начинал с велосипедов и мотороллеров, затем машины. Прогулочные катера. Вертолёты. После одного громкого случая с военным бомбардировщиком в Касабланке марокканская полиция села Беджаю на хвост, и вот – он уже за океаном, в Мерсидаде.

– Весьма полезный талант. – согласился Адам.

– А как он готовит! Ты тоже почувствовал, да? Ничего особенного: ветчина из сухпайка, бобы, маниок, какие-то листья. Не знаю, что он там ещё добавляет. Ящериц, наверное. А в итоге – просто слюнки текут...

Беда была лишь в том, что талантами Беджая благоухало всё в округе – от полотенец до самого последнего носка. Пора бы поднять вопрос о переносе кухни куда-нибудь подальше от прачечной.

Футболисты из первого взвода, видимо, тоже почуяв вкуснятину, отлучились на перерыв прямиком в ресторанчик Рабахи. Один осмелился подойти ближе и жестом попросить ложечку – попробовать.

– Вот так никогда не делай. – предупредила Ула. – Не проси, пока не приготовлено. На первый раз Беджай поворчит, но даст, а на второй может и за стилет схватиться. Он – прекрасный человек ровно до тех пор, пока кто-нибудь не залезет к нему на кухню.

– Учту. – коротко кивнул Адам. – А вон там, кто это? Похожа на профессионального солдата...

Он задержал внимание на крыльце хижины-арсенала, где девушка в полном камуфляже, сидя в позе лотоса, набивала винтовочные магазины. Она действовала сосредоточенно, строго, не собираясь баловать окружающих улыбкой, как алжирец Беджай.

Плотная куртка, штаны, шляпа, тёмные очки – таков крест всех бледнолицых из Северной Европы, которых тропическое солнце предпочитает не щадить. Ула предпочитала обратное – щеголять по лагерю в майке, наслаждаться теплом. И потом наблюдать, как красиво кожу рук обнимает загар, а лицо присыпает веснушками.

– А вот и не угадал. Это Фри, Фридерике Шоос. Наш лучший взводный снайпер, но при этом – она ни капли не солдат.

– Так вообще бывает? – не поверил Адам.

– Бывает. Тебе имя её не знакомо?

– Будто бы слышал.

– Не будто, а слышал. Золотая медалистка последней Олимпиады от Люксембурга. Та самая, что вынуждена была уйти после международного скандала с допингом... ушла, как видишь, прямиком в наёмницы.

– А вид спорта?

– Ну ясно же, что не шахматы. – усмехнулась Ула. – Биатлон.

Адам тоже оценил иронию смешком, одарив ещё одним взглядом биатлонистку-снайпершу.

– И нас, таких, здесь большинство. – продолжала Ула. – Поэтому ума не приложу, как тебя, рейнджера такого, занесло в наш «Харвест».

– Первый попавшийся контракт. – оправдывался Адам. – После ранения и долгой реабилитации особо выбирать не приходилось.

– Африка? – наугад спросила Ула.

– Ирак. Засада в Эль-Фаллудже, две тысячи четвёртый... постой, это что, бар?

Несмотря на то, что лачуга напротив имела дополнительный этаж и входную пристройку, она просто полнилась людьми – и оттого снаружи казалось, что стены трясутся. Топот ног и звон стаканов накладывались на югославский музыкальный хит, порой из окон вылетали крики на всех языках мира и пустые пивные банки.

Но для скептиков вроде Адама Хэмлина, которые, даже наблюдая всё это безобразие, сомневаются и задают глупые вопросы, на входе имелась красноречивая неоновая вывеска «BAR».

– Ну да, с утра вроде был бар. Я же говорила, у нас тут не казарма. Пока задач нет, можно отдыхать, выпивать, играть в карты. Но вот мусорить. Мусорить нельзя.

Ула подобрала упавшую под ноги пивную жестянку и зашвырнула её обратно, целясь в выбитое окно. Но попала, как обычно, в стену.

– Дедушка вечно повторял, что девчонкам гранаты доверять нельзя. О, кстати говоря. – она помахала еле стоящему на ногах темнокожему, что пытался спуститься на крыльцо, но пока проигрывал в этом нелёгком бою деревянным перилам. – Искал профессионального вояку? Знакомься, твой будущий брат по оружию, Лоуренс Инкемба. Подрывник, разведчик, спец по выживанию, словом – на все руки.

Услышав своё имя, Лоуренс призвал все остатки трезвости, чтобы вытянуться во фрунт, улыбнуться и на поразительно чистом русском выдать:

– Zdravia zhelaiu!

– Это я его научила, ради хохмы. – похвасталась Ула. – Обещала когда-нибудь показать ему Россию. Думаю, он оценит.

– Не очень-то похож на военного. – засомневался Адам.

– А он военный, причём потомственный. Сын одного из основателей радикальной ячейки «Бакатва Нгово». Это в Родезии.

– Зимбабве. – поправил Адам. – Уже лет двадцать как.

– Ой, сути не меняет. Лоуренс успел повоевать и у себя дома, и в Анголе, и в Либерии. Говорит, Мерсидад – славное местечко по сравнению с родным континентом. Еды больше, убивают меньше. Не страна, а пансион.

– А ты?

– Что «я»? – смутилась Ула.

– Зачем ты здесь? – прямо спросил Адам. – В России, насколько я слышал, сейчас всё хорошо.

– Не знаю насчёт сейчас, но когда я уезжала, было как в Родезии.

– И, всё же, война – не самое женское занятие. Не будем брать в расчёт исключение в виде олимпийской чемпионки по биатлону...

В раздумьях над ответом Ула остановилась, уперев правую руку в бок. Палец нащупал пустую пистолетную кобуру – и то, чего не хватало в ней, подсказало нужные слова:

– Это правило ушло вместе с двадцатым веком. Чтобы выживать и побеждать, уже не обязательно быть сильным мужиком, рейнджером или олимпийской чемпионкой. Господин Кольт всех уравнял, Адам. Всади тебе в бедро пулю – завизжишь точно так же, как я, а то и погромче.

– Тут ты права. Все визжат, когда по ним попадают.

– То-то же. А вообще, о себе я не люблю трепаться, да оно и не нужно. Что тебе известно про Мерсидад?

– Почти ничего. – Адам пожал плечами. – Только то, что мы воюем за правительство. У Норберто Викара недостаток военных специалистов, вот и пришлось ему прибегнуть к помощи «Харвеста».

– Верно. – кивнула Ула. – Когда Викар закрепился у власти, он провел чистку в вооружённых силах. Всех толковых офицеров, отличившихся при монархе, вынудил бежать в Парагвай и Боливию. Четырнадцать лет армия разваливалась и деградировала. Теперь солдаты Республиканских войск славятся тем, что с трудом отличают дуло от приклада.

Адам посмеялся. Ула тоже смеялась, когда впервые услышала эту шутку от Стрикленда.

– А что партизаны? – спрашивал Адам.

– Опасные ребята. Явного лидера, насколько я знаю, нет, но ряды пополняются с каждым днём. Большинство – приверженцы старой монархии, недовольные тем, во что Викар превратил страну за время правления. У них во главе закалённые полевые командиры, есть лёгкая техника, даже авиация. Ну, как, авиация... сельскохозяйственные самолёты, обвешанные разным калибром. Партизаны настроены серьёзно.

Адам терпеливо слушал, кивал, но не смог обделить вниманием незнакомца, покидающего бар. Тучный коренной мерсидадец лет шестидесяти, в неприметной гражданской одежде – какое-то чутьё мешало Адаму принять этого человека за барного самогонщика или простого строителя из ближайшей деревни.

И правильно, что мешало.

– Это наш маленький секрет. – поделилась Ула, провожая человека взглядом. – Генерал Хайме Кампанелья, лидер ныне запрещённой партии «Фронтовой Союз». Бывший военачальник при короле, пытался пойти в политику после переворота и имел все шансы выиграть. Но Викар подсуетился – провёл свои собственные выборы, одержал на них победу и объявил Кампанелью персоной нон гранта.

– Кампанелья – враг Викара. – вслух запоминал Адам. – Значит, его поддерживают партизаны-монархисты?

– Неохотно. Ему, конечно, не желают такой лютой смерти, как Викару, но при случае тоже не побрезгуют грохнуть. Всё-таки, он был одним из сторонников реформации, поддержал переворот и, к тому же, претендовал на верховную власть.

– Получается, он враг и тем, и другим? И вы приютили его из жалости?

– Из дальновидности. – возразила Ула. – Генерала не переваривают слуги режима и лесные партизаны, но простой народ, горожане из Карфатены, Нуву-Леона, Трауталя и Боргу-де-Вьенто... они любят его. Это показали выборы девяносто четвёртого, это видно и сейчас. В народе Кампанелью так и зовут – Генерал Мейхор.

– Генерал Получше? – перевёл Адам с испанского.

– Да. Все прекрасно знают, что он не святой. Он жёстко подавлял волнения в восьмидесятых, а сбегая от гнева Викара, прихватил с собой в Боливию часть золотого запаса. Но... не знаю. Наверное, люди хотят верить в хорошее. В то, что Кампанелья уже наворовался, постарел и хорошенько получил по шее. Им хочется кого-то получше, чем отморозков с обеих сторон, готовых вести гражданскую войну до победного пепелища.

– Значит, Кампанелья – ценный актив. – смекнул Адам.

– Именно. Генерал здесь отдыхает, жуёт табак-пойа, щедро башляет нам за молчание. Мы, наёмники, должны быть верными в первую очередь самим себе. Неизвестно ведь, как жизнь повернётся, правда?

– Согласен.

– Вот... что ещё?

С окраины лагеря, где на горизонте маячила тёмная амазонская чаща, прилетел резкий звук. Такой, как если бы собака попыталась квакнуть, или жаба – гавкнуть.

– Слышишь? Туканы. – определила Ула. – Наглые, как и все обитатели здешних джунглей, то и дело кто-нибудь приползает полакомиться на нашу мусорку. Если услышишь, как я ору – значит, змея. Виратхипи говорил, что видел ягуара. А поближе к рекам водятся кайманы. И это ещё если не вспоминать про ядовитые растения, про пауков, древесных лягушек. В общем, из бара лучше вообще не выходить.

– Звучит как личное приглашение на стаканчик.

Ула прокомментировала такую находчивость усмешкой – но Адам, судя по уверенной искорке в глазах, ждал более серьёзного ответа.

– Да ты понаглее туканов, рейнджер. – ещё раз усмехнулась она. – Нет, скорее, это просто дружеский совет.

– Только дружеский... прости, вырвалось. Видимо, я отбил себе чувство такта на одной из тех кочек по дороге. Вместе с чувством юмора.

– Ничего. Люблю, когда говорят прямо. И предпочитаю в благодарность отвечать правдой на правду. Хочешь поставить мне пиво – ради Бога. Я выслушаю про твоё детство на ранчо, расскажу про своё и, может, даже научу тебя мату. Но на этом – всё. Никаких «проводить до хижины». Такое у меня правило.

– Был печальный опыт? – допытывался Адам.

– Не было, и не нужен. – отрезала Ула. – Война, пусть даже такая непутёвая – не место для близости. Да, последний месяц здесь спокойно, как на кладбище. Я даже перестала носить пистолет, но кто, положа руку на сердце, пообещает, что партизаны на нагрянут к нам завтра? Или сегодня? Вот тебе ещё один дружеский совет, Адам. Не играй с огнём. Не сближайся с женщиной, которую могут избить до полусмерти, запереть в подвале и пытать круглосуточным прослушиванием партизанского радио до тех пор, пока ты не принесёшь голову Викара. Обязательно живую.

– Да... с фантазией у тебя никаких проблем.

Искорка интереса в его глазах поугасла – но в них осталось понимание и тепло.

– Надо бы всё это переварить. – подытожил он. – Не только про пытку партизанским радио, а всё, в целом. Много информации. И ещё, Рэйчел попросила отдать эти бумаги Стрикленду...

– Давай я передам. – Ула взяла из рук Адама свёрнутую в рулон папку, не дожидаясь согласия. – Как раз собиралась к нему. А ты пока осваивайся, разбирай вещи.

– Если тебя не затруднит. Спасибо. С меня пиво!

– Ловлю на слове!

– Что ж, тогда... до встречи, Ула. Рад знакомству!

– До встречи, рейнджер! Береги себя!

Адам показал пальцами «викторию» и исчез, свернув за дровяник. Точным ударом скрученной папки Ула прибила москита на плече и побрела к ближайшей лачуге – мрачно-зелёной, утратившей закатную розовелость. Лагерь окончательно накрыла тень.

Взобравшись по скрипучему крыльцу, она толкнула дверь и нашла внутри привычную вечернюю картину. Гора окурков в пепельнице, жужжащая коробочка DVD-плеера и изображение на экране телевизора – Багз Банни несётся по сумеречному лесу, уворачиваясь от выстрелов охотника.

Командир взвода Люк Стрикленд, уроженец английской каторги под названием Австралия, был целиком погружён в просмотр. Как пристало человеку широкой души, атаман казачьего войска мерсидадского растянулся на трёх местах одновременно: зад на диване, босые ноги на журнальном столе, рука с бутылкой импортного пива – на тумбочке.

Он ничего не сказал и даже не отвлёкся от экрана – просто поднял свободную руку, приглашая к просмотру.

– Я же просила здесь не курить. – захлопнув за собой дверь, сказала Ула. – И не класть ноги на стол. И не смотреть мультики без меня.

Она устроилась рядом, переложила себе на плечо руку Стрикленда, сразу нырнувшую под майку, и забрала бутылку. Документы Хэмлина бросила куда-то на стол.

– Я сортирую материал. – он дождался, пока Ула сделает глоток, и вернул пиво себе. – Чтобы смотреть с тобой только самое отборное. Пока не нашёл ничего лучше Страуса и Койота.

– Тебя просто подкупили родные пейзажи.

Всё время хотелось задаться вопросом – как американское руководство «Харвеста» с их клановыми замашками решилось отдать командование взводом, и тем более руководство лагерем, какому-то австралийцу? Почему не своим: Данну, Крэбтри, Уолбергу? Впрочем... они там, в своих кабинетах, наверняка думают, что Австралия – просто далёкий американский штат, вроде острова Гавайи.

Рука Стрикленда решила не задерживаться на плече: сползла на талию, споткнулась о пояс с кобурой и без всяких церемоний протиснулась дальше, к бёдрам.

– Ты и сам торопливый, как страус. – возмущалась Ула. – И вообще, дай-ка это мне.

Она в несколько глотков покончила с пивом, выпустила изо рта бутылочное горлышко и сразу, почти не вдыхая, встретилась губами с языком Стрикленда. Он усадил её на себя сверху и, не встретив сопротивления, стянул наконец ненавистную ему майку.

В груди разливалось что-то привычно-тёплое, приятно-щекотное, лишь отчасти связанное с выпитым пивом.

Это чувство сменилось возмущением, когда Ула приоткрыла глаза – руки Стрикленда возились с бюстгальтером, но его внимание было всё также обращено к телевизору.

– Перестань смотреть мультик! – прошипела Ула. – Только на меня!

– Моя тропическая кобра. – усмехался Люк.

– Ты такой дурак! – огрызалась она, царапая его волосатую грудь под распахнутой рубашкой и иногда прерываясь на очередной поцелуй-укус. – Аж треснуть хочется! Сидишь тут целый день, смотришь телевизор. Никогда не спросишь, где я была... м!

Люк попытался зажать ей рот ладонью, но только напоролся на острые зубы.

– Дикарь! – всё громче шипела Ула, подскакивая на нём, пытаясь вжать его в диван, раздавить. – Варвар! Этот... как его... не знаю, как это по-английски!

– Говори по-русски. – предложил Люк.

Это было и заманчиво, и опасно – от русской речи австралийцу почему-то натурально сносило крышу.

Но Ула и сама ощущала себя несущейся к краю отвесной скалы, лишённой ума, близкой к состоянию «готова на всё», поэтому она наклонилась к уху Стрикленда и зашептала:

– Ya liubliu tebya. Moi horoshiy. Takoi silniy.

– Mo-horoshi. – неумело повторял он. – Это очень грязное ругательство, да?

– О, самое. – ответила Ула. – Жёстче только «vozmi menya zamuzh». Но об этом мы поговорим, когда закончится контракт.

Они переместились на журнальный стол. Случайным взмахом руки Люк опрокинул пивную бутылку, и та разбилась вдребезги. Ула сидела сверху, возилась с ремнём на его брюках – теперь она была к экрану лицом и тоже, в отместку, могла отвлекаться на мультик. Багз Банни в это время вырвал двустволку из рук бедняги-охотника и завязал оба ствола узелком.

– Скажи ещё. – просил Люк, помогая со штанами. – Ещё по-русски.

– Хватит на сегодня. – фыркнула Ула. – Если так нужно, попросишь Лоуренса.

Бывали моменты, когда даже главной болтушке взвода, к которой привязалось обидное прозвище «Радио», не до разговоров. Русский, английский, испанский – сейчас хотелось оставить все языки за бортом и перейти к...

Две автоматные очереди, ударившие где-то вдалеке, мигом вернули мозги на место. Ула испуганно вздохнула, поморгала, попыталась встать.

– Не отвлекайся. – Люк поймал её за руку. – Это второй взвод разминается.

Выстрелы за окном поддакивали друг другу, как увлечённые лаем бродячие псы. Это могло бы походить на радостную пальбу в воздух после новостей о победе – но вопли раненых намекали, что происходит нечто иное.

Всякий раз, когда дело приобретало серьёзный оборот, Люк-лентяй, любитель пивка и мультфильмов, исчезал. Какой-то другой человек – серьёзный, собранный командир взвода – столкнул её с себя и натянул штаны.

– Сиди здесь и не высовывайся. – распорядился он.

Люк шагнул к настенной полке, где лежал новенький воронёный нож-мачете – подарок от Генерала Получше.

– Ствол взять не хочешь? – спросила Ула.

– Мой всегда при мне. – спошлил Люк, застегнув ширинку. – Если что, забегу в арсенал. А тот, что в нычке – для тебя. Бери его, дверь в прицел, и ни звука, поняла?

И прямо так, с мачете и без рубашки, австралийский Рэмбо выскочил на воздух, где выстрелы потихоньку затихали – но надолго ли?

Под журнальным столиком хранился шестидюймовый револьвер Кольт Питон – тяжёлая игрушка, приклеенная к столешнице армированным скотчем, всё время падала, но Люк упорно крепил её новой липкой полоской. Револьвер был там и сейчас – готовый, с полным барабаном, но взять его в руки означало признать – да, я готова стрелять и быть подстреленной.

Ни о какой готовности не шло и речи... Есть ли вообще что-то более безумное, чем брать в руки оружие, когда ты чуть не приступила совсем к другому занятию?

Взамен своей майки, совсем пропахшей по́том и осыпанной бутылочными осколками, она накинула рубашку Стрикленда и, когда снаружи загрохотал пулемёт, всё-таки решилась выглянуть.

Крыльцо скрипнуло от чужих торопливых шагов – Ула отскочила назад за миг до того, как кто-то с пинка вломился вовнутрь. Она увернулась от удара дверью, но следующий удар, торцом приклада в лицо, попал куда нужно.

Падая на пол, она успела подумать, что по болевым ощущениям это напоминает упавшую на голову наковальню – в старых мультфильмах кого-то постоянно давит наковальней.

Всё вокруг ненадолго погасло, потом включилось – но включилось как-то неправильно: размыто, в красно-фиолетовых пятнах. Ула могла чётко различать лишь то, что перед самым носом – сейчас это было лицо оседлавшего её человека, прикрытое повязкой с рисунком черепа.

– Транкило. – шептал он по-испански, пытаясь заломить ей руки. – Транкило!

Она плюнула кровью, целясь в глаз, но попала на маску. Это помогло освободить левую руку – нападавший разозлился и вместо запястья решил сдавить шею.

То немногое, что она могла увидеть, теперь размылилось до одинаковых багровых силуэтов. Стол был вне досягаемости. Освободившаяся рука безуспешно пыталась нащупать что-нибудь в качестве оружия – резкие движения умирающей от удушья годились лишь на то, чтобы изрезать себе пальцы битым стеклом.

В ладонь наконец попался предмет, удобный для хвата. Уцелевшее горлышко бутылки с острыми краями – простое и опасное оружие с милым названием «розочка».

Она нанесла удар по замаскированному лицу. Человек завопил, и тиски на шее немного ослабли – в грудь проникла тонкая ниточка воздуха. Следующий тычок куда-то в район уха свалил напавшего на бок. Ула довершила дело пинком, выбралась из-под туши и полезла к столу, ориентируясь больше на память, чем на зрение.

Она сорвала со скотча револьвер, сделала вдох и бездумно высадила весь барабан в ту сторону, где слышались завывания порезанного. С четвёртым выстрелом они прекратились.

– Бля-ать. – откашливаясь, шептала Ула. – Блять-блять-блять.

Зубы дребезжали от страха, ладонь саднило, ушибленное лицо щипало от слёз – но руки упрямо сжимали опустошённый револьвер, будто бы мертвец ещё мог подняться. Постепенно пришедшее в норму зрение позволило установить, что это молодой парень, почти мальчишка, одетый в партизанский синий камуфляж – похожий на тот, что используют российские охранные подразделения.

По широкому кругу проползая мимо убитого, Ула подобралась к двери и заглянула в проём.

Ей повезло пересидеть горячую часть уличной бойни внутри – точнее, перележать, будучи избитой и придушенной. Сейчас по лагерю нёсся старый пикап, из багажника которого поливал всех пулемётчик, перестреливались где-то за складами, а в остальном схватка перетекла в хаос, бегство и тихую, грязную рукопашную.

Среди тел партизан в синем и тел наёмников «Харвеста» в форме всех цветов Ула легко узнала Люка Стрикленда. На голом, уже побледневшем торсе были хорошо заметны несовместимые с жизнью раны – из одной торчал подарок Генерала Получше. Мертвец с неестественно вывернутой рукой недалеко от Люка тоже показался знакомым – этот тигровый камуфляж, украшенный нашивками семьдесят пятого полка...

И уже не страх, а какой-то простой травоядный инстинкт взял верх. Бояться было слишком сложно, слишком разумно – глупое существо внутри требовало бежать, скрываться, спасаться, наплевав на всё остальное.

Ула схватила первое, что попалось под руку – рюкзак Стрикленда с неизвестным содержимым – сунула револьвер за пояс и выскользнула за дверь. Она не пыталась выбраться из лачуги скрытно, зная, что хлипкое крыльцо предательски заскрипит – сразу пустилась наутёк.

– Параль! – заорал кто-то сзади. – Сегури-а!

Перед глазами пронеслась палатка-лазарет, мастерская, стрельбище, а вместо ожидаемой очереди в спину летели только крики и лучи фонарей. Истратили патроны, хотят взять живой, или просто дают жертве фору – какая бы догадка не была верной, а времени у партизан оставалось всё меньше. Уже ничто впереди не отделяло от спасительной стены леса.

Впрочем, остатки рассудка говорили, что всё спасение заключается в побеге от одной смерти прямо в объятия другой. Даже не другой, а других – лес в этих диких краях предлагал варианты на любой вкус.

Вот уже кончилась расчищенная поляна. Ула пригнулась под кустарником, и фонари преследователей беспокойно забегали в поисках потерянной цели. Спрятаться не составило труда – листочками здешнего банана местные порой укрывали автомобили, если под рукой не находилось брезента.

Ещё немного изнуряющего бега в полуприсяде – наконец, можно встать в полный рост, не рискуя засветить макушку. Теперь, как учили, надо путать преследователей, оставлять ложные следы и, самое главное, ни в коем случае не останавливаться.

Спустя бессчётное множество поворотов, ухабов и луж, когда Ула поняла, что запутала не только преследователей, но и саму себя, на всю округу взревел громкоговоритель:

– Мэйк лав, нот вар, леди! – балагурил партизан. – Выходить, сдаваться!

Она, уже уставшая бояться, слишком погружённая в бегство, просто вздрогнула. Хотя и ясно понимала, что всю оставшуюся жизнь эта фраза, да и весь сегодняшний вечер, будут сниться ей в кошмарах.

Хуже, чем кошмар. Хуже некуда...

Ответом ей что-то задребезжало в облаках. Что-то легкомоторное, летающее и отвечающее на вопрос «а может ли быть ещё хуже?»

– Самолёт? Вы, блять, издеваетесь?! – во весь голос крикнула Ула. – За что?!

Пулемётная очередь с неба, проредившая крону ближайшего деревца, заставила утереться и бежать – бежать быстрее Багза Банни, бежать, не разбирая дороги, получая пощёчины от стеблей папоротника. Куда-то вглубь, в темноту.

– Американская леди выходить! – партизан с громкоговорителем продолжал упражняться в английском. – Мэйк лав, нот вар!

Подвернувшаяся по пути топь прервала забег: одна нога с набранного разгона провалилась по колено, другая ещё глубже. Сапоги присосало намертво, в них полезла бодрящая холодная жижа.

Не теряя времени на поиск опоры, Ула выбралась «по-грязному». Сразу погрузилась по горло, нащупала на дне прочно встрявшую корягу и по ней, двигаясь на четвереньках для распределения веса, выползла на берег.

– Всё. – она сделала несколько шагов и привалилась к ближайшему дереву. – Не могу... сдаюсь.

Боевой легкомоторник ещё кружил где-то над джунглями, со стороны лагеря лаяли собаки, надрывался громкоговоритель. В груди жгло. Все резервы сил на дальнейший побег остались в болоте.

Отбиваться? Пустой револьвер, изодранные руки, подбитый глаз, мокрая одежда, рюкзак с непонятно-чем, сопли и слёзы – вот и весь арсенал на сегодня. Много ли таким навоюешь?

Осмотрев дерево перед собой, Ула всё же нашла, на что потратить последний, отчаянный рывок. Оно было тройное... нет, даже четверное. У корней стволы жались друг к другу плотно, затем, на высоте метров двух, расходились под прямым углом и снова тянулись вверх – дерево принимало форму фужера на высокой ножке. И его чаша вполне годилась на роль укрытия от собак и прочей сухопутной живности. Да даже если партизаны найдут и захотят снять, можно будет попинаться, пока не пристрелят.

Мерсидадское дерево-фужер оказалось несложным испытанием для той, кто с детства любит осваивать вертикальные пространства. Цепляясь то за один сучок, то за другой, помогая себе ногами, Ула со второй попытки взобралась на нужную высоту. Она сунула рюкзак под спину, сложила ноги крест-накрест и удобно облокотилась на стволы.

– Оливка. – возникшую ассоциацию почему-то захотелось озвучить. – Оливка в бокале мартини.

Ула никогда не пила мартини с оливкой – но герои «Луни Тюнз» делали это постоянно, зачастую сразу после того, как им на голову упадёт наковальня или рояль.

– Дайте только придти в себя. – приговаривала она. – Вот отдохну, тогда и повоюем. Будет вам и внучка, и жучка... и пиджак с карманами.