Столик у двери

Пессимизм пришёл раньше — не из вежливости, а из осторожности. Если появиться заранее, можно заранее понять, где будет больнее, а значит — не удивляться.

Для Пессимизма это было не свойство характера, а способ жить: приходить раньше, выбирать худшее, держаться ближе к выходу. Так проще контролировать дистанцию — между собой и людьми, между ожиданием и потерей. Когда заранее готов к худшему, жизнь редко застаёт врасплох, а если и застаёт, то ненадолго.

Кафе было обычное, городское: тёплый свет, музыка, притворяющаяся воздухом, люди, притворяющиеся занятыми. Пессимизм выбрал худший столик — у двери, на сквозняке, рядом с проходом, где чужие куртки и локти задевают твой вечер, словно имеют на это право.

Он мог бы сесть дальше, в глубине зала, где мягче свет и меньше случайных движений, но такие места всегда требовали большего участия — там нужно было быть внимательнее, теплее, живее. Пессимизм давно понял, что экономия чувств — тоже форма выживания.

Столик был слегка наклонён. Чашка на нём медленно съезжала к краю — без спешки, с достоинством вещи, которая знает финал.

Пальто было аккуратно положено рядом. Вешалки Пессимизм не любил: оставленное без присмотра исчезает слишком уверенно, будто мир не ворует, а возвращает своё.

Официантка подошла с блокнотом.

— Вы уже заказали или будете ждать?

— Ждать, — ответил Пессимизм. — Но кофе — сейчас.

Кивок был быстрым и понятливым — без лишних уточнений.

Кофе оказался горьким, без сахара. Не из принципа — просто сладкое не отменяет горечь, оно лишь делает её вежливой.

Оптимизм опаздывал.

Это даже успокаивало: если Оптимизм приходит вовремя, значит где-то уже начались проблемы.

Пессимизм не сердился на опоздания. Он относился к ним как к подтверждению своей картины мира: всё сдвигается, всё запаздывает, всё приходит не тогда и не туда. Сердиться на это — значит надеяться на обратное.

Пессимизм успел подумать о прошлых встречах. С Надеждой — та обещала, что всё будет хорошо, и исчезала первой. С Верой — та много писала и почти не приходила. Со Смыслом был короткий роман, но Смысл оказался временным проектом и ушёл «на доработку».

С Оптимизмом всё было честнее: никто не делал вид, что успеет. И всё же Пессимизм каждый раз ловил себя на том, что именно этого человека он ждёт с особым напряжением — не потому что верил, а потому что знал: с Оптимизмом всегда приходится быть чуть менее защищённым.

Дверь открылась, и вместе с холодом в кафе вошёл человек с цветами.
Движение было чуть торопливым — так входят те, кто задержался не из легкомыслия, а по дороге зацепился за чужой день.
Это был Оптимизм.

Пессимизм машинально отметил, что цветы сразу заняли часть стола, нарушив привычный порядок: теперь чашку пришлось подвинуть, а наклон столешницы стал заметнее. Такие мелочи Пессимизм всегда замечал — они были первыми признаками того, что вечер пойдёт не по плану.

Букет выглядел неловко, собранный наспех, словно про красоту вспомнили не по плану, а по внутренней ошибке.

— Прости, — сказал Оптимизм, подходя. — Пробка. И один человек сказал, что у него плохой день. Пришлось задержаться.

Для Оптимизма это было типично: по дороге обязательно находился кто-то или что-то, требующее внимания. Оптимизм редко приходил напрямую — он всё время делал крюки, будто жизнь не была прямой линией, а скорее серией отклонений, в которых и происходило главное.

— Ожидаемо, — кивнул Пессимизм. — Садись. Тут дует.

— Отлично, — отозвался Оптимизм. — Значит, место живое.

Цветы оказались на столе, и букет наклонился вместе со столешницей — как вежливый поклон обстоятельствам.

— Красиво, — заметил Пессимизм.

— Ненадолго, — спокойно ответил Оптимизм.

Для Оптимизма это «ненадолго» никогда не было аргументом против. Скорее наоборот: если что-то временно, значит, требует внимания прямо сейчас. Он жил не вопреки знанию финала, а вместе с ним — просто не считал его поводом ничего не делать.

Заказали второй кофе. Сахар появился не как протест против реальности, а как небольшая уступка вкусу: иногда горечь легче выдержать, если рядом есть что-то, что не требует мужества.

Пессимизм говорил без драмы, почти профессионально — как тот, кто давно перестал спорить с фактами.

— Всё закончится плохо. В разных масштабах, конечно. Люди устают. Чувства выдыхаются. «Навсегда» сначала становится «пока», потом — «помнишь?». Даже самое светлое превращается в привычку. Цветы вянут.

В этих словах не было злости — только опыт. Пессимизм не любил, когда его принимали за мрачного пророка: он считал себя скорее бухгалтером утрат, аккуратно сводящим баланс.

Оптимизм слушал, не перебивая. Взгляд скользил по мелочам: официантка вытирает уже чистый стол; за стеклом мигает реклама, будто мир всё ещё что-то предлагает; где-то рядом кто-то смеётся слишком громко — и от этого почему-то становится легче.

— Да, — сказал Оптимизм. — Всё так.

Пессимизм на мгновение растерялся. К возражениям было всё готово. К согласию — нет.

— Тогда зачем? — спросил Пессимизм. — Если финал известен.

Чашка была взята, обожгла пальцы, возвращена на блюдце. Улыбка появилась не победная — просто живая.

— Затем, что по пути бывает красиво, — ответил Оптимизм. — И иногда этого достаточно, чтобы дойти до конца не ожесточившись.

— Красота не спасает.

— И не должна. Ей достаточно быть. Пока может.

Для Пессимизма это была самая трудная часть Оптимизма: тот не отрицал правоту, не спорил, не обещал чуда — он просто продолжал делать лишние, необязательные, уязвимые жесты, словно именно в них и заключался смысл.

Наступила пауза.

С края букета упал первый лепесток. Пессимизм отметил это как факт: вот, началось. Оптимизм тоже заметил — и не стал поправлять. Не из равнодушия, а потому что считал важным позволить вещам быть такими, какие они есть.

Когда пришло время расходиться, никто не говорил «повторим» и не строил мосты из слов. Просто встали — двое, которым не нужно соглашаться, чтобы понимать друг друга.

Цветы остались на столе.

— Пусть стоят, — сказал Оптимизм. — Всё равно завянут. Но сейчас — украшают.

Пальто было надето. Взгляд задержался на букете, и кивок получился почти незаметным — не цветам, а жесту.

— Спасибо, — сказал Пессимизм. — Это было честно.

— В этом и весь оптимизм, — ответил Оптимизм. — Я просто не спешу с финалом.

Они вышли в разные стороны.

А наклонный столик у двери остался — маленькая геометрия города: всё действительно съезжает к краю, но иногда, пока всё съезжает, цветы всё-таки успевают постоять.