Страничка

Убийство всегда гнусно, иногда оно необходимо,

но всегда гнусно.

А.Барбюс

… если человек, бьющий своего ближнего по щекам,

возбуждает негодование, то человек, бьющий

по щекам самого себя, возбуждает презрение.

В.Белинский

… он должен писать,

говорить и представляться читателю

отчасти как бы не в своём уме.

Ф.М. Достоевский

«Я убийца. Отчеркну: я – серийный убийца, но убийца в законе, легальный, то есть приличный человек, человек права и нормы, вроде как воевавший солдат. Я убил нескольких, может, двоих, а может, троих и больше. Я был им отец и не дал детям своим родиться. Возможно, их допустили увидеть этот свет, выволокли, ухватив за голову, за ноги и за руки, и, заглушая музыкой вопли, обрекли на свет (чудовищно мёртвый, без теней, свет операционной), только лишь на мгновенье, чтобы убить. А возможно, их убили там, “во чреве”, в темноте и глухоте его. Без всякого света. Без вытаскиваний. Просто растворили. За ненужностью их здесь, в нашем светлé. Убили как лишних. Мешающих. Могущих помешать ещё больше, если…

Я открыл – для себя и для всех – одну из величайших тайн человечества: чтобы обратиться в бойца самого яростного и безжалостнейшего из невидимых фронтов, вовсе не обязательно рубить старух топором, бить в темя стариков – медным пестиком, чугунным пресс-папье или серебряным подсвешником, расстреливать несчастных царей по темницам, а их прислужников топить баржами в северных реках и южных морях; всё это, с той или иной степенью неотвратимости, влечот за собою казнь от человецев и Вышнюю кару; но можно (и нужно!), оставаясь незапятнанно чистым (от крови), сказать лишь несколько слов – сказать тихо и проникновенно, искренне и чисто, со страданием собственным и состраданием к слушающему тебя. Главное, чтоб слова эти прозвучали в нужном для них месте и в подобающее время, достигли сознания обречонного тобою в сообщники человека – слабого, но стремящегося, взяв тебя же примером, обрести твои силу и власть. Чистые силу и власть, так необходимые для грезящегося ему полёта!

Ничего сверхъестественного и даже оригинального: подобных мне (в числе ныне живущих) каждый, наверное, второй, ну, много третья грудь слева, глядя по строю. Несокрушимая армия сообщников и бойцов, легион неподсудных убийц, и все – все как один! – в безраздельном твоём распоряжении: они любят тебя, они верят тебе, они готовы на всё, чтобы подчинить тебя себе, овладеть теургийным жезлом, волшебною палочкою, способной направить силу слова твоего и мысли (которой они, увы, лишены сами) в спасительно нужном направлении. (Им так кажется, только кажется, однако их можно и нужно понять: страх и надежда на восхитительно лёгкий и, главное, непрерываемый полёт движет этими существами, живут в них за них.)

Ты слышишь меня? Правда – услыхал? Тогда ты мой, мой отселе и навеки. Ты приготовлен узнать главное.

Да, правда, тут можно спорить: были ли жертвы, убитые мною (“в составе преступной группы”) вполне себе людьми, или всего-навсего “человеческим материалом”; можно спорить, но я не хочу. Я знаю, как спорить, какие аргументы выставлять из противных окопов; у меня в резерве, на рокадах компьютерных файлов, в засадных балках памяти – полки и дивизии цитат; я мастер казуистики и гоголь слововерченья, я готов к победе по любую из сторон фронта. Но я не желаю побед, никаких. Я пресытился своими победами. Я побеждал себя тысячу раз, и тысячу раз убеждался: побеждён – не тот; всякий раз – не тот. Я изнемог в победах. Если возможно представить двурушника в армрестлинге, это я: “К вашим услугам, гидальго!” Я стоял рыцарем против колдуна и налетал чародеем на конного исполина, и я давно, испытанный боец, догнал: страсть к победе – залог поражения.

Наш мiр не знает победителей – ни малых, ни великих, хотя тысячи и миллионы мнили и мнят себя таковыми; всё это самозванцы, жертвы самообмана, ряженые, лицедеи в масках Великих Королей, вышедших однажды на славную охоту за последней звездой. (Если помнишь, там, в арехетипе, был младенец – запелёнутый, в яслях, то ли в сарае для скота, то ли в звериной норе, и были то ли десятки, то ли сотни других младенцев – “за того парня” убитых.) Но так спартанцы царя Леонида не ждали себе победы – им нужно было выиграть время, для других, для тех, кто будет совокупляться и рожать, пока они, убивая, гибнут... Их помнят, этих безымянных и безумных солдат, помнят уже целые тысячелетия; они как бы живы – в нас, в помнящих о них и их подвиге.

Ну же – пора! Страха нет в событии, дорога к событию – вот обиталище всех скорбей».

***

Страничка с этим текстом была вложена в книжку Мишеля Фуко – «История безумия в классическую эпоху». Книжку я купил в букинистическом магазинчике, хламном, полутёмном лабиринте стеллажей с наваленным в продажу бросовым товаром. Подумалось тогда, что книжки эти, они точно брошенные собаки, кошки, другие прежде домашние зверьки, отлюбленные хозяевами и выставленные из объедков милосердия в клетках «рыночного предложения». И ещё я подумал, что сам-то я ни за что не расстался бы ни с одним из своих приобретений. Подумал и усмехнулся: экий я хороший-то гадёныш! Всех опустил, а сам поднялся. На высоту водяного столба в проруби жизни, исполненной чем? Чем, спрашивается! Обстоятельств исполненной, как вол очей лилово-луковичных. Ну да: «Под небом голубым есть город золотой».

Обстоятельства… Если оправдываться с толком, пунктами, логикой, обстоятельно, так, глядишь, не только что оправдаешься, а ещё и награду исхитришься получить. Возможно, высшую. По высшей мере оценки поведения. Но, вот, взять книжки. Взять в руки и в рассуждение. Они – вещи, или нет? Вроде бы, да: книжки – что. Не кто. А зверки, они кто, или не вполне кто? Декарт считал их «чтами», машинками, бездушными. Попы наши, вечно половинчатые, с какого боку ни зайди, учат как по Декарту: нет в зверках «духа», а есть суррогат «души». Откуда знают? Где написано? В какой из боговдухновенных книг? Ни в какой. Да и как может быть книга боговдухновенной, если она вещь, если она «что»?

Логика скрыпит и ломается. Ломается на ходу. Обломки летят в пекло, на переплавку. «Там» сделают новое. Вообще, это хорошая идея – делать новое. Делать недолгоиграющим, разовым. Вроде сковородок, гаджетов, одежд, автомашин… А ведь в прежние времена, да ещё на моей жизни, вещи делали долгими, живучими, если не на века – на поколения. Мебель в доме, посуда, носильное, чуть не всё, даже машины, автомобили которые, жили десятилетиями, и не брала их ни ржавчина, ни…

Людей рожали – в поколения, в рост родовых дерев, мощных, ветвистых, из тесноты Ада до самых Райских щедрот.

А книги? Да к ним чуть не как к иконам относились. Потому признавали в них и за ними жизнь, жизнь великую и даже «вечную». Теперь не то: теперь всё новое должно быть. Каждый день и каждый час. И всё новее и новее. Иначе – заводы встанут, миллионы и миллиарды человеков без работы останутся. Некому и нечем будет зряплаты выдавать, премии, овации, венки и постаменты, «товар-деньги-товар» производить. У нас все довольны и недовольны тем, что довольны недовольством. Но и это одноразовое. Тамагочи. Овеществление живого, оживление вещей. Калифат часовой загрузки. Хотель без хартбрейков. Люди? Дети? Зверки питомчатые? Совокупились и разошлись, пока не разошлись не на шутку.

До следующей серии. Точка. Здесь непременно точка.

А этот убийца… Что про него скажешь? Он тоже разовый. Я его даже не презираю. Потому, во-первых, я сам такой, во-вторых, он покаялся здесь, в спрятанную наугад бумажку, – и снова чист, аки младенец. Скажете – недействительно, потому что – не попу в жилетку? А попы, что – слуховыми аппаратами к Богу приставлены? Бог, он всё видит, всё слышит, учила меня баушка, Царствие ей Небесное. А я ей как верил, так и верю по сей час. Потому – чист грешник. Так ведь, сестробратия? Чист! Как вы. Все, все вы, даже не через одного. Вот же, этот убийца про вас: «подобных мне каждый, наверное, второй, ну, много третья грудь слева, глядя по строю». Всех приложил. Не всех? Это он от доброты душевной приуменьшил. Пощадил. Проредил ряды. Но вы-то – скопом. Вот скопом и пофантазируйте, что ли, если из души нечего достать. Вы ж любите фантазировать, романы пописывая, стишата, рассказики одноразовые, мать вашу растуды етить…