Странные дети

— Вы не понимаете! Он ушёл! Ушёл…

Голос женщины сорвался на последнем слове, и она упала обратно на стул. Господин следователь строго посмотрел на неё и, сложив руки в замок перед собой, облокотился на стол.

— Варвара Андревна, — произнёс он, — успокойтесь.

— Взял да ушёл… Как? Как дитё может так запросто исчезнуть? Самостоятельный, взрослый уже… Да вы поймите, у меня ведь четыре их, спиногрызов, все мальчишки, да вот Митя старший, скоро четырнадцать, гулят себе да гулят, и ведь всегда возвращался, негодник! А тут такое! Да ведь… да ведь вы и сами с ним знакомы!

— Знаком.

— Да ведь он не шалопай какой-нить, не хулиган, чтобы из дома сбегать по доброй воле. Чует моё сердце, неладное случилось…

Следователь учтивым жестом остановил её. Чистое, оранжевое солнце лениво сползало к горизонту, заполняло старый кабинет приятными глазу лучами, один из которых, падая на зелёный абажур под потолком, разбивался в ярко-бурое облако. Из окна доносился привычный шум провинциальной суеты, пение одинокого жаворонка и слабый, тёплый ветер.

Следователь открыл было рот, но тут скрипнула дверь — молодой человек бодро перешагнул порог и замешкался.

— Ну что?

Молодой человек ответил следователю без слов, только покачав головой, что, впрочем, того не смутило.

— Подожди, — кивнул следователь на кресло в углу кабинета возле окна и вновь обратился к женщине: — Варвара Андревна, я не хочу бросать тень на Митю — он смышлёный и способный мальчик, насколько я успел его узнать — но я не верю, что случилась беда. Просто не верю… Но что ж, спасибо ещё раз, что пришли, а теперь возвращайтесь к детям — вы им нужны, а уж Митю доверьте мне, договорились?

— Вы ведь найдёте его? — успокоилась женщина, утирая выступившие слёзы.

— Не успокоюсь, пока не найду.

Говорил он искренне, и трудно было не поверить его намерениям.

Женщина краями платка вытерла слёзы, встала, отряхнув крестьянское платье и поправив рубашку и направилась к выходу. Следователь встал проводить её, и у двери она вдруг обернулась и в упор посмотрела на него.

— Хороший вы человек, Анатолий Сергеевич. Если вы так говорите, то я вам верю.

Попрощавшись, она ушла. Когда за дверью затихли торопливые шаги, Толя развернулся и, быстро подойдя к окну, оглядел молодого человека: тот развалился в пыльном кресле, цвет которого уже трудно было угадать, и неотрывно смотрел куда-то в окно, подперев щеку рукой.

— Ну, рассказывай, Стёп.

Степан лениво наклонил голову в сторону Толи и бледным голосом заговорил:

— Железку до Урсаева отметаем; в соседних сёлах и даже в Большой Соснове тоже всё ровно; по реке за эти дни спускались только две лодки, обе рыбацкие. Касаемо самого Наречинска: среди местных никто незаконным не слывёт, если не считать мелкое карманничество и шулерство в таверне и в подвале цветочного магазина…

— Возьму на заметку.

— Местные точно не причём, да и приезжие тоже: люди следят и, если быть настойчивым, люди разговаривают о том, что наблюдают. Единственные, кто покидал город за эту неделю — два галантерейщика три дня назад, но их останавливали на станции, и никого больше с ними не было. В общем, — Степан со вздохом поднялся с кресла, помогая себе руками, и встал напротив окна, вновь что-то выглядывая вдали, — прав ты был с самого начала: они могли уйти только через луг в березник, в сторону Мелкого болота.

— Да что там “прав — не прав”! Доказательств-то не было, а теперь — спасибо тебе большое — точно знаем: не зря всех поисковиков в березник отправили… Ты в порядке?

— Устал, — бросил Степан, зажимая зубами зубочистку.

— Не удивительно. За пять дней одному обыскать весь город — надо думать. А если в целом?

— Что?

— Всё хорошо?

Усмехнувшись, Степан молча продолжал пялиться в окно.

— Ну смотри сам, — неохотно отстал Толя и сменил тему: — Сегодня отчитываюсь по нашему делу, надо бы отчёт подготовить.

— А по делу о пропаже инструментов из амбара того крестьянина что?

— А, там всё разрешилось — недоразумение, а не дело! Да и по остальным тоже напрягаться не нужно. Меня больше интересует наша нынешняя проблема…

Дверь неожиданно отворилась. Главный полицмейстер, Савелий Андреевич, в качестве приветствия махнул им обветренной, мозолистой рукой и, поглаживая усы, сухо произнёс:

— Анатолий Сергеевич, сейчас же собирайте всех в общей зале. Всех следователей и помощников — совещаться будем.

Через десять минут совещательная зала в здании наречинской полиции наполнилась негромким шумом говора и шороха бумаг. Все, кто находился в тот час на службе, кроме дежурного и уборщицы, ожидали главного полицмейстера.

Стояли в углу и Толя со Стёпой.

Толя в нетерпении постукивал каблуком сапога по дощатому полу. Уже два года как он работал в провинциальной наречинской полиции, преследуемый противоречивой репутацией из Урсаева, два года как носил тёмно-синюю форму, заменив ею военный пиджак. За это время он сколько-то привык к Наречинску, к его жителям и знакомой размеренной жизни, но не все успели привыкнуть к нему, как к новому веянию недавних столичных настроений, к человеку неопределённого замысла и странной ауры — энергичный, отзывчивый, немного резкий в движениях молодой парень, который, впрочем, на уровне деревенского подсознания производил впечатление глубоко грустного и тёмного старика. Так видели наречинцы молодого следователя Анатолия Пастухова.

Рядом, сунув худые руки в карманы, сутулился Степан. Его, в отличие от Толи, открыто побаивались. В любом закоулке Наречинска с суеверным страхом встречали Степана, напуганные неизвестно чем. Дети устраивали между собой соревнования, кто не побоится подойти и завязать разговор с приезжим незнакомцем. Прибыл он с полгода назад, досрочно окончив институт по направлению словесности и философии, и сразу поступил под руководство Толи работать в полицию.

Стоя в полумраке, оба мучили себя собственными мыслями. Размышляли кто о чём.

Быстрыми шагами в залу вошёл Савелий Андреевич, и шум мгновенно прекратился.

— Господа следователи, начинаем совещание. Как всегда, по порядку.

Савелий Андреевич был человек лет шестидесяти, с серебристой бородой и пышными усами, узкими, но зоркими глазами, густыми бровями; ходил он с исключительной офицерской осанкой, заложив руки за спину, при этом не сминая полицейский мундир с позвякивающими на груди орденами. Был строг, но никогда не повышал бархатисто-хриплого голоса.

И сейчас, держа одну руку за спиной, а другой поглаживая бороду, Савелий Андреевич внимательно слушал каждого из следователей в порядке, установленном им в начале своей карьеры главного полицмейстера, сначала выслушивая завершённые расследования и принимая их в стопку, которая будет потом отправлена в архив, затем те, что в процессе.

— С вами всё ясно, господа, — произнёс он и стал искать глазами по зале, — Анатолий Сергеевич, ваш черёд.

К Толе Савелий Андреевич относился по-особому: наслышанный о событиях двухлетней давности, он при встрече только подтвердил своё благосклонное мнение о Толе и поручал тому дела, которые, по его мнению, только раскроют и разовьют ум “молодого и многообещающего сыщика”. Хотя в провинции не так шумно от преступлений, самородки попадались и нехило так сотрясали спокойную жизнь.

— Позвольте карту, — сказал Толя, подойдя к столу, и перед ним оказались детальная карта Наречинска и карта окрестностей, включая близлежащие сёла и даже предгорье.

— С самого начала, пожалуйста. Что, где, как произошло.

— Как будет угодно, Савелий Андреевич. Итак, пять дней тому назад, в ночь с десятого на одиннадцатое июня, пропали шестеро ребят: Никита Лапников тринадцати лет, Гриша и Ваня Кузнецовы тринадцати и десяти лет, Кузя Смирнов одиннадцати лет, Лёня Соловьёв и Митя Головин четырнадцати лет. Выяснилось, что все шестеро незаметно вышли из своих домов и направились — теперь мы уверены — на север, в березовую рощу, предположительно, к Мелкому болоту. Четыре поисковые группы были отправлены к вечеру того же дня в сторону рощи, оттуда — в по другим направлениям. Итог: три группы вернулись вчера и сегодня утром без результатов; четвёртая группа отправилась в сторону… э-э… Суходола. Да, вот сюда, в степь. Мы их ожидаем с минуты на минуту.

— Как вы догадались отправить всех на поиски именно в рощу?

— Рассчитал риски. Из города несколько дорог, но их легче и быстрее проверить, чем целый лес и его окрестности. Степан, скажи.

Степан послушно повторил, что рассказывал Толе час назад.

— Всё ясно, — кивнул Савелий Андреевич, — ваши мысли?

— Я считаю, надежда есть. Но меня больше беспокоит причина, почему ребята сбежали.

— А на то есть веская причина?

— Как же! У всего в мире, а в особенности у человеческих поступков имеются причины.

— Но это дети. Они могут играть, дурачиться, трепать нервы своим отцам, в конце концов. Со временем эта проблема легко решается розгами. Ну а что же вы думаете?

— Я думаю, их побег связан с трагедией две недели назад.

Полицмейстер нахмурился.

— Вы говорите об утонувшем мальчике?

— Именно. Все шестеро были в таком ужасе, что мне пришлось хорошо постараться, чтобы вывести их тогда на разговор. Тот бедный мальчик, Серёжа, был из их компании, они все вместе в тот день гуляли у реки. Они рассказали, как Серёжу засосало в омут и достать его не смогли. Я будто разговаривал с ними только вчера…

Говоря всё это, Толя вспоминал, как мальчишки сидели в коридоре на лавке, в рядочек, виновато опустив головы, зажатые собственным страхом и пялящиеся в пустоту. Как вдруг в пальцах у Толи сильно закололо, как от электрического тока: перед глазами возникло знакомое лицо, подёрнутое мертвенной бледностью. Детское лицо.

Степан слегка подёргал Толю за рукав, и тот, очнувшись, продолжил.

— Так, значит, я считаю, эти два случая связаны.

— Что ж, ваше дело, ваши мысли, как знаете.

— Я знаю этих ребят, — сказал Толя, — не из тех они, кто совершает побег из дома…

Тут его прервал дежурный, который доложил, что люди из поисковой группы спрашивают Анатолия Сергеевича.

— Проводите их сюда, — распорядился Савелий Андреевич.

Вскоре в зале стояли потрёпанного вида рядовой полицейский — главный в четвёртом отряде — и лесник, исходившие немало вёрст, судя по состоянию их сапог и обветренных лиц. Полицейский отрапортовал: прошли до границы Суходола, следов пребывания детей не обнаружили.

— Но это просто невозможно! — воскликнул Толя. — Если так, то они успели уйти за Суходол! Но они не могли идти целыми днями, не останавливаясь. Им нужен сон, еда, привал, чтобы перевести дух, в конце концов! Вы уверены?

Вперёд выступил лесник, от которого несло перегаром, поклонился, сняв шапку, и проговорил хриплым голосом.

— Господа полицейские, я смотритель у границы Суходола и Восточного леса. Имею вам кой-чего сказать. Детей я не видел, но если они прошмыгнули в тех краях в Суходол, то тут надеяться почти бесполезно.

— Почему же? — голос Толи дрогнул.

— Три дня назад в своём участке я заметил стаю редких белых волков. Да, они не сравнятся с Тварями, но всё же волки, дикое зверьё. Загрызть человеческого ребёнка для них… В общем, если они и живы, то им помогло чудо. Но надежды мало.

Тяжёлая тишина опустилась в зале. Полицейские перешёптывались, боясь сказать самые страшные слова.

— Куда направлялись волки?

— Не ведаю, господин полицейский. Узнал я о них лишь по огромным следам на сырой земле и жёсткой белой шерсти. Следы обрывались у границы Восточного леса.

— Восточный лес, говорите? — Толя склонился над картой. — Ребята ведь могли отправится туда, верно? Есть шанс, что они скрылись от стаи там.

— Коли дети забрели в Восточный лес, то они уже... всё, в общем.

— Отчего же?

Савелий Андреевич пристально посмотрел на Толю.

— Восточный лес проклят. Разве вы не знали? Надо посвятить вас... Никто не ступал под его кроны вот уже добрых два века, с тех пор как трое “исследователей” отправились его изучать. С давних времён наши деды и прадеды хранили знание о том, что Восточный лес губителен для смертных. А те трое только подтвердили славу леса: они пропали на полгода, а когда вернулся только один из них, ум его был не на месте, всё твердил про нечистую силу и зловонный воздух, ведьм и страшных чудищ, что там обитали и мучали его. С тех никто к лесу не приближается и правильно делает. У нас и тут бед хватает.

— Погодите, вы что, хотите сказать, что нужно прекращать поиски? — возмутился Толя.

— Я же вам только что рассказал. Смысла нет. Придётся так и сообщить родителям.

— Нет-нет, постойте, это дело в моём производстве, и я его пока не закрываю. Для меня здесь всё очевидно: если остаётся один путь, я пойду по нему! Пусть даже придётся засвидетельствовать смерть мальчишек — во что я не верю ни на минуту! — всё равно нужно идти. Степан, ну скажи ты!

Степан, всё это время безучастно присутствовал рядом, с полминуты смотрел на карту, как вдруг в глазах загорелся тревожный огонёк и нервный интерес заиграл в зрачках, брови сдвинулись.

— Согласен, — наконец сказал он, будто сдерживая сильное волнение, — смысл есть.

— Я прошу прощения, — вступил в разговор ведущий четвёртого отряда, — но мои люди не согласятся на подобное путешествие. Да и другие отряды, уверен, тоже.

— Раз так, я отправлюсь туда один, — твёрдо сказал Толя, не моргая глядя на Савелия Андреевича.

— Не один, — произнёс Степан, и Толя положил руку ему на плечо.

— Не спешите, Пастухов, — полицмейстер неодобрительно качал головой, — я вас ещё никуда не отпустил. Все, кроме вас, Анатолий Сергеевич, свободны. И вы, — обратился он к леснику и полицейскому, — останьтесь.

Когда зала опустела, он продолжил:

— Вы слишком молоды, самонадеянны и наверняка пропадёте в тех краях, сгинете, а мне потом… О себе не думаете, так о жене вспомните. Она, насколько я знаю, в положении. Уверены, что хотите бросить её сейчас?

Толя зарделся при упоминании Ирины.

— Моя жена — благоразумная женщина. Она сама не осталась бы в стороне, зная, что кому-то нужна помощь, а она может помочь. Уверен, она поймёт меня. Да и не собираюсь я отсутствовать долго.

— Откуда в вас эта уверенность?

— Оттуда же, откуда и ваша суеверность о Восточном лесе. Я прекрасно понимаю свои силы и готов к риску. Тем более, если на кону жизни детей. Я удивлён, что вы не согласны со мной.

Савелий Андреевич со вздохом провёл рукой по лицу.

— А ведь я надеялся когда-то увидеть вас на своём месте. Но с такой бесовщиной на уме, боюсь, вы рискуете уйти раньше.

Толя ничего не ответил, только пилил начальника непреклонным взглядом.

— Что ж, — сдался полицмейстер, — и какой ваш конкретный план?

— Сначала пойдём до Суходола, — Толя склонился над картой, — вот здесь должна быть просека, переход будет недолгим, тем более, так будет даже лучше — обойдём это болото с запада. Если в самом Суходоле не окажется детей, тогда отправимся уже в Восточный лес. Он простирается вёрст на шестьдесят пять, семьдесят на север, а дальше на востоке переходит в предгорье Чёрного хребта.

Савелий Андреевич в раздумьи крутил ус, глядя на карту. После недолго молчания, он обратился к леснику:

— Когда вы обратно?

— Завтра на рассвете собирались.

— Что ж, — видно было, как тяжело давались слова Савелию Андреевичу, — будь так. Возьмите отряд, что вернулся самым первым, они успели отдохнуть. Завтра на рассвете жду всех на крыльце.

— Гнилые умы! Испугались не пойми чего! Какой же бред... А ты почему собрался со мной? — спросил Толя, когда они со Степаном шагали по главной улице.

Они шли по широкой мостовой с выпирающими камнями, вдоль которой давным-давно высадили аллею из тополей, шумных, невысоких, но тенистых. По краям улицы располагалось всё то, что должно располагаться в провинциальных городках: жилые углы, конторки, аптека, магазинчики, лавки, мастерские всех видов, частные врачебные практики и прочее.

— Какая тебе разница? Собрался, значит, решил. Да и отпускать тебя одного нельзя — и правда сгинешь.

Они зашли в магазинчик сладостей и немного испугали лавочницу, но при виде четырёх рублей та выдала огромную банку грушёвого сока и отсыпала пряников на сдачу.

— Ты не нравишься мне в последнее время, — заговорил Толя, как только они оказались на улице.

— Ты тоже не в моём вкусе, — проворчал Степан.

— Не смешно.

Продолжать Толя не стал, и остаток пути они провели в молчании.

Завечерело. Наречинск окрасило в кроваво-рыжий мёд: все дома и улицы утонули в этом меду, зелёные поля стали бурыми, а вместе с ними и пастухи, перегоняющие стада обратно в хлева; блестела янтарём уставшая Сылва, и недвижно стоял коричневый лес. Одно небо осталось таким же высоким и лазурным.

Наречинск это вам не Урсаев. В меньшей мере отзывался человеческий гул, уступая кошачьим завываниям и лаю собак. Но в общем было тихо. Люди возвращались с полевых работ, заваливались кто на боковую, кто в кабаки, обсуждая сплетни и свежие новости.

Последние воспринимались чем-то совсем не от мира сего. Через них не сквозили ни рёв Тварей, ни оглушающие залпы орудий, ни стенания, ни крики, как будто от того времени остались лишь клочки разрозненного прошлого. Забыли также и о монахах, покинувших землю всего каких-то два года назад, больше не мучались от их вида и не видели приближение смерти.

Но вот при Толе и Стёпе у церкви выгружают гроб. Кого хоронят? Воина, говорят. Как же так? Он был чей-то сын, а теперь нет его. Не понятно. Отпевать будут, а пока провожают его в церковь женским плачем.

Толя машинально дотронулся до груди. В голове отзывался момент, как смазанная фотокарточка, когда перед лицом светились два красных, бешеных огня, и отдалённые крики боли… Но так давно это всё было.

Дальше по мостовой песня застелилась: с полей возвращаются женщины, запевают что-то заунывное, а прядильщицы из мастерской неподалёку им вторят. Подпевают им из кабака, и из окон выглядывают. Волшебно у них так выходит, но отчего-то больно грустно.

Проходя мимо очередного кабака, Толя уловил случайный разговор группы работяг:

— Ну не знаю…

— Да только об этом и говорят…

— Ох, хоть бы неправда.

— Да точно! Слушайте, что пишут: ожидается повышение ставок на крестьянские ссуды в земских банках в Урсаевской, а после и в остальных областях. Надо же! Как жить дальше…

— Анатолий Сергеевич!

Толя и Стёпа остановились. К ним по-гусиному подбежала черноволосая, плотная женщина с корзиной.

— Анастасия Петровна, — узнал Толя мать одного из пропавших мальчишек, Никиты Лапникова, — чем могу?

— Вы правда завтра сами пойдёте? — волнуясь, спросила она.

Про себя Толя в очередной раз отметил скорость, с какой новости распространялись по Наречинску.

— Да.

— Вот, — протянула женщина полную корзину, — возьмите. Тут вам в дорогу и вашей жене, тяжело ей сейчас. Вы передайте, что я зайду к ней, чтоб ждала.

— Право, не стоило, — сбагривая банку сока и пряники Степану и принимая корзину, — спасибо. Я всё передам.

Она перекрестила их, и они пошли дальше по мостовой, провожаемые любопытными взглядами, пока не свернули в район, вплотную расположившийся на берегу реки. Участок Толи и Ирины, окружённый столбушками вместо забора, вмещал на себе небольшой одноэтажный дом, сарай и несколько грядок.

Подойдя к крыльцу, Толя спросил:

— Зайдёшь?

— Пряники твои занесу да пойду, пожалуй, — ответил Степан, — завтра вставать рано. О!

На крыльцо вышла Ирина. Светлые непослушные волосы, собранные в хвост, как всегда выбивались и путались; одетая в нежно-зелёную вязаную крупной пряжей кофточку с длинными рукавами и длинную бордовую юбку, она одной рукой держалась за спину, а другой поддерживала живот.

— Что-то вы рано сегодня, — она оглядела вкусности и открыла рот от удивления, — откуда такая радость?

— Всё ради тебя, — улыбнулся Толя, ставя корзину на ступеньку, — завтра ещё Анастасия Петровна придёт помочь. Как ты сегодня?

— Нормально, но вот за Раей не досмотрела — улепетнула куда-то, и ужин ещё не готов.

— Я найду её, не переживай.

Толя пошёл за дом, на луг у реки, и не услышал, о чём разговорились Ирина и Степан. Да ему и не хотелось подслушивать.

Полевые цветы тихонько покачивались. Обычно Рая гуляла тут, на просторе, далеко не забредая.

— Рая-а-а! — позвал Толя, но ответа не было.

В ушах отдавались трещание кузнечиков и лягушачий шансон, ветер утих и был почти незаметен на травинках колосков. Всё поле стояло неподвижно вплоть до низкого берега реки, потом продолжалось примерно версту и кончалось у густого леса.

— Рая!

Нехорошее чувство пробежало по спине, как вдруг взгляд остановился на реке и предчувствие стало колотить в сердце, как в чугунный колокол. Толя кинулся к реке, пробираясь сквозь траву, порой доходящую ему по пояс и путающуюся под ногами.

“Только не к реке! Только не у реки!”

— Рая! Рая-а-а!

Вдруг из травы высунулась голова с тёмными косичками.

— Рая!

Толя подбежал к самому берегу и подхватил девочку на руки, испачкавшую ботиночки в песке и тине.

— Почему ты не отвечала?

— Я ракушки искала, — Рая распахнула большие тёмные глаза и несуразно глядела на Толю.

— Ну какие тут ракушки! — он вынес её подальше в траву, поставил на ноги и, взяв за руку, повёл домой. — Рая, я же говорил не гулять у реки! Там опасно сейчас. А если бы свалилась туда? Кто бы тебя доставал? Я на работе, мама не может за тобой бегать, мы тебе говорили столько раз!

Рая понуро шла, упираясь.

— Не пугай нас так, ладно?

Рая только кивнула в ответ. Так в молчании дошли они до дома. Издалека увидел Толя Ирину на крыльце и Степана, так и оставшегося стоять на земле. Не заходит. Всё ещё о чём-то говорят. Но вот Ирина спускается на две ступени, становится наравне со Степаном и…

Звонкий удар. Толя остановился, и Рая — рядом. Степан потирал ушибленную щёку. Ирина даже не посмотрела на свою ладошку — пилила Степана взглядом и что-то негромко выговарила.

Когда Толя с Раей подошли, Ирина молча и тяжело смотрела на Стёпу.

— Вы чего? Что не поделили?

— Ничего, — отозвался Стёпа, и зашагал на улицу, — не провожайте, дорогу я знаю.

— Да подожди… Ты объяснишь мне? — спросил Толя у Ирины.

— Это ты мне сейчас будешь объяснять, — произнесла Ирина и мотнула головой в сторону входной двери, — я жду.

И ушла в дом.

Рая подёргала оторопевшего Толю за руку и ангельским голоском сказала:

— Кажется, тебе кирдык!

Не сказать, что в доме были низкие потолки, но и свободы особой не чувствовалось. В спальне отделку провели окончательно, а вот в остальном доме ещё бросались в глаза признаки усиленного ремонта, хотя в обуви уже по полу не ходили. В кухне над плитой — доисторической, но современной по здешним меркам — скопилась туча пара. Принесённые Толей угощения дожидались благосклонности хозяйки в дальнем углу стола: не до них стало.

— Ну давай, рассказывай, — агрессивно мешая суп на огне, проговорила Ирина, — куда тебя в этот раз понесло? Просто я не понимаю. Мы поклялись друг другу два года назад, что больше не расстанемся. Ни за что! И тут такие новости!

Боясь поднять на неё глаза, Толя сидел у стола и кромсал картошку.

— И за это пострадал Степан?

— Он знает, за что, о нём не беспокойся. Вот что скажи, — Ирина развернулась и двинулась на Толю с дымящейся ложкой, — какого лешего тебе кровь из носу приспичило тащиться в какие-то дали? Что там такого, чего не хватает здесь? В чём я оплошала, коли ты от меня сбегаешь?

Теперь Ирина заводилась быстрее прежнего, и неудивительно. “Расстроилась”, — заключил Толя, а вслух сказал:

— Ирина, ты прекрасно знаешь, что дело не в тебе. Я счастлив тут, с тобой, с Раей, с… сыном… Но это всё из-за тех мальчишек. Помнишь, я рассказывал?

Ирина кивнула удивительно спокойно.

— Которые убежали?

— Надеюсь, что убежали. Так вот, похоже, они оказались в Восточном лесу, в двух днях пути отсюда. А куда ещё они могли забрести? Чёрт побери! — Толя швырнул нож, и тот вонзился в картошку в тазике. — Эти суеверные плебеи решили оставить поиски детей только из-за “заколдованного” леса! Как тебе это нравится?

— Мда, — согласилась Ирина, — и тебя это, видать, очень расстроило.

— Ну да, — несколько растерялся Толя и вернулся к картошке, — я могу им помочь, понимаешь? Получается, действительно больше некому… Шестеро ребят, шестеро! Где они все сейчас ходят, потерялись, заблудились, пропали! А взрослые бояться “тёмной колдовской земли”, ну где это видано, а?

Ирина молча смотрела на него.

— Начало двадцатого века, технологии наконец-то идут вперёд, наука продвигается, а люди до сих пор в язычестве погрязли. И правда, “трудно быть богом”, а ещё обиднее, что если я и скажу им поперёк, попытаюсь объяснить, то не поймут ведь ни шиша. И изменить я ничего не могу! Не такой уж и бог, получается… Ирина, я не прощу себя, если оставлю всё на самотёк. Не могу я от них отмахнуться, хоть и дурачьё вокруг сплошное… Что? Осуждаешь меня? Осуждай. Дурак я, это я и сам знаю. И не хочется мне тебя оставлять, ой, как не хочется! Но другого выхода я не вижу, хоть третий глаз открывай!.. Чего ты?

— Толь, — грустно сказала Ирина, — ты зачем картошку чистишь, если я уже суп с ней варю?

Толя застыл на мгновение, переводя потерянный взгляд с ножа на картошку, и застонал:

— Ой-ё…

— Ну-ка, — Ирина подошла, отложила недочищенную картофелину и нож, уселась к Толе на колени и, нежно глядя на него, потрепала его по голове, — Толь, послушай. Если решил идти, я спорить не буду. Делай, как знаешь. Но помни: тебя тут ждут жена и два ребёнка, и не смей не возвращаться, понял?

Заключив её в объятья, Толя поднял на Ирину уставшие глаза.

— Прости, я круглый дурак.

— Ты мой дурак. Добрый и уставший, но только мой. И ты сейчас пообещаешь непременно вернуться домой.

— Обещаю.

— И ему тоже, — ткнула Ирина пальцем в живот.

Толя опустил взгляд.

— И тебе, сорванец, тоже. Вы же подождёте меня?

— У тебя два месяца.

— Успею. Справишься?

— А когда я не справлялась? Анастасия Петровна, если что рядом, да и Раечка подрастает. С ней сложно, но зато мамой зовёт.

У Толи к горлу подступили слёзы. Ирина погладила его по лицу.

— Не переживай, всё ещё впереди. Она привыкнет. Где кулон, что я подарила тебе два года назад?

— На груди, рядом с крестом.

— Вот и хорошо, не снимай.

— Ни за что на свете не сниму.

— И ничего не бойся. Я буду рядом.

Так и остались бы они ещё на пару минут, в маленькой, низкой кухне, где воздух был как в парнике. Обоих тревожили мысли, и как бы они удивились, узнав, что тревожило их одно и то же. Хотя в их душах скреблись страшные, смешанные чувства, но никто не стал произносить их вслух — тоже из страха.

Вдруг послышался торопливый бег, в двери ворвалась довольная Рая и выкрикнула:

— А я ещё одно смешное слово выучила — трындец!

Легли в тот вечер поздно — собирались в дорогу. Затих и без того безмолвный дом; сквозь кружева на занавеске в спальню струилась луна, ложилась на ковёр белыми пятнами; где-то неподалёку завыла собака, но на неё прикрикнули, и воцарилась тишина.

Толя мучился, не мог уснуть, аккуратно ворочаясь на жёстких белых простынях, чтобы не разбудить Ирину. Наконец он разозлился на себя, тихо встал с кровати и побрёл на улицу.

Ночь стояла холодная, но дул непривычно тёплый ветер и доносил ароматы речной тины и пыльцы с поля. Густо шуршал елями лес.

Нащупав босыми ногами калоши, в одних трусах и рубахе он пересёк двор и нырнул внутрь сарайки. Там на приступочке Толя отыскал коробок, чиркнул спичкой и зажёг огарок оплывшей свечи. Отодвинув дощечку под рамой крошечного окна, он извлёк оттуда поцарапанную, местами порванную книжицу в пятнах машинного масла и копоти и затупленный карандаш, раскрыл на последней исписанной странице и поставил новую дату. Следующие минут десять он, не отрываясь, всё писал и писал. Луна заглядывала ему за плечо, но он низко склонился, так что только свеча освещала разлинованные страницы и кривоватые слова.

Наконец, Толя разогнулся и провёл рукой по волосам, потёр пальцами уставшие глаза, отчего только больше захотелось плакать.

“Нельзя!” — пригрозил он сам себе и помотал головой, — “Не имею права. Нельзя”.

Он с силой захлопнул книжку, как вдруг замахнулся, намереваясь швырнуть её под ноги и растоптать, но… Нет, не смог. От боли защемило в сердце.

Он спрятал дневник обратно и вышел из сарайки, направляясь к дому, но на крыльце остановился и засмотрелся на луну: а она пошла серыми пятнами от полупрозрачных облаков, превратившись в дымный диск.

При первых петухах, когда солнце ещё только намекало на скорую зарю, на крыльце уже стояли трое: Толя и Степан, одетые по-походному и снаряжённые мешками с провизией и всякой полезной всячиной, и Ирина. Она не сказала Степану ни слова, да и он не был охотником поговорить после вчерашней беседы; однако Ирина понимала, что кроме них у Стёпы больше никого не было, чтобы благословить в дорогу. Она окрестила каждого по отдельности, поцеловала Толю и проводила до улицы.

Город и природа ещё спали в полумраке, но вот люди уже принимались за повседневные дела. Шаги раздавались непривычно громко, отдаваясь в дорожных камнях и сотрясая мокрые от росы листья тополей и траву.

На входе в здание полиции их уже поджидали Савелий Андреевич и лесник; пять человек поисковиков сидели на ступенях крыльца, кто раскуривая сигарету перед выходом, кто прикорнув на приступке. Савелий Андреевич пожал руку Толе и Степану, уже хотел пожелать хорошей дороги, как вдруг махнул рукой и заявил, что проводит их до тропы в рощу.

У окраины города они распрощались.

— Вот что, Анатолий Сергеевич, — произнёс полицмейстер вкрадчиво, положив руку Толе на плечо, — найдёте детей в Суходоле, сразу возвращайтесь. Если нет…

— Савелий Андреевич, я пойду хоть до моря, но разыщу их. Вам меня не переубедить.

— Да уж понял, — грустно усмехнувшись, сказал тот, — ладно, ни пуха вам.

— К чёрту, — ответил Степан и направился в поле, — мы идём или как?

Так и отправился Толя в путь, не понимая, что может ожидать впереди. Но сердце кричало “иди!”, и он слушался — шагал навстречу неизвестному, пробираемый дрожью.