Странный отпуск профессора Харрисона

Сэру Хьюберту Харрисону, профессору натуральной философии Лондонского Государственного Университета, лично.

Очень надеюсь, сэр, что Вы серьёзно отнеслись к нацарапанному на набалдашнике трости предупреждению и читаете эти записи без свидетелей, к коим относятся в первую очередь личные слуги.

С уверенностью утверждаю, что мой почерк Вам знаком. Это не розыгрыш скучающих студентов. Ваш необычный корреспондент – это Вы сами. То есть Вы – до Вашей странной амнезии.

Доказательства? Извольте.

Первое

Вспомните Кембридж, 22-ой год, сентябрь, несчастный случай со студентом Саймоном Лариным, Вашим соседом по комнате.

Не пугайтесь. Я знаю как никто другой – в случившемся Вы не виноваты. Но у королевского правосудия – в особенности, стань ему известны обстоятельства исчезновения тела, сложилось бы другое и, к сожалению, вполне определённое мнение о Вашей-моей роли. Не скрою, сейчас я знаю об этом больше Вас. Спешу обрадовать, это ненадолго! Просто читайте дальше.

Второе

Возьмите две пластинки, цинковую и медную. Прочно, с усилием примотайте к каждой из них отрезок проволоки. Опустите пластинки в кислоту так, чтобы они не касались друг друга. Соедините отрезки. Делайте выводы – один раз у Вас это великолепно получилось. Но ради всего святого, не пишите больше статей в «Вестник науки». Хватит с них одного пожара, а нам – одной чистки воспоминаний.

Когда Вы в полной мере насладитесь опытом, не забудьте вернуться к дневнику, к моему сожалению, весьма краткому: высверленный тростевой клинок – очень уж маленькое вместилище; уделите внимание и приложениям.

Это важнее всего на свете.

Дневник. Чрезвычайно мелко исписанные листки папиросной бумаги

14 марта 2842 года, пятница

Сгоревшая редакция. Предательство. Схватка с необычным исходом. Похищение

Пятничную яичницу с беконом я привычно совместил с чтением утренней почты. Дженкинс, верный камердинер, доставшийся мне от покойного отца, всегда начинал сервировку с раскладывания на скатерти писем и газет. Первые сегодня были самые обычные. Счет за светильный газ… Честный малый, сколько себя помню, исправно снабжал меня максимально полной и верной информацией о любых, даже малейших расходах и доходах. Очередное приглашение в Кембридж, прочитать хотя бы одну лекцию…

Главного – письма из «Вестника науки», которого я ждал, как манны небесной, не было.

Причина невежливого редакторского молчания выяснилась через пять минут, когда мой нож с костяной рукояткой разрезал «Таймс». Разворот обычно сдержанной газеты украшал весьма качественный дагерротип, изображавший горящее здание. В несчастной задымлённой постройке я к своему удивлению и досаде узрел упомянутый «Вестник». Прилагавшаяся статья с некоторой присущей журналистам развязностью описывала масштабы бедствия. Полностью выгорел именно отдел писем, а ночной сторож таинственным образом исчез. «Скотленд-Ярд», как водится, напал на след (следу оставалось только посочувствовать).

Моё послание, погибшее, вне всяких сомнений, в пламени, было уже вторым, отправляемым в редакцию. Первое, доставленное, как уверял Дженкинс, непосредственно в офис почты Её Величества, таинственным образом исчезло в пути. Вторую рукопись я, наученный горьким опытом, полил сургучом, проштамповал и отнёс в отдел корреспонденции «Вестника» лично. И вот результат! Впору было поверить в злой рок.

К третьей попытке я вернулся только вечером, после занятий со студентами. Планируя, пользуясь случаем, основательно переработать текст, послал Дженкинса за дополнительной порцией бумаги и свежим пером, а сам в ожидании устроился у камина. Немножко даже придремал, поэтому шагов слуги не услышал.

Я сначала не поверил глазам и тщетно попытался сбросить кошмарное сновидение: в руке камердинера вместо ожидаемого канцелярского заказа блестел направленный на меня револьвер. Лицо его, и без того всегда непроницаемое, застыло без движения. Серые глаза смотрели из-под густых седых бровей как два дополнительных ствола.

– Дженкинс? Что с тобой? Ты… спятил? – признаюсь, речь моя не отличилась изяществом.

– Сэр! Я Вас похищаю. Дирижабль под парами ждёт во дворе.

Я вскочил из кресла и попытался вырвать у старого слуги оружие. Но тот, несмотря на полувековую одышку, оказал неожиданно сильное сопротивление. Мне не удалось даже отвернуть его руку в сторону. А следующая попытка привела к тому, что камердинер пребольно и унизительно ткнул меня стволом в живот.

Не выдержав, я выхватил клинок из трости, чего не делал со студенческих бесшабашных времён. Удар, нацеленный в руку с револьвером, оказался неточен. Навык я позорно растерял. Шпага стесала лоскут кожи с щеки моего противника и каким-то образом исхитрилась застрять у того между зубами. Затем произошло нечто совсем невообразимое. Под повреждённой разошедшейся плотью иссиня блеснул металл! Клацнули челюсти – автоматон из детских страшилок перекусил закалённую сталь.

Затем, как ни в чём не бывало, слуга-оборотень проговорил:

– Сэр, сопротивление вас только утомит. Следуйте во двор.

Дирижабль, не слишком большой, на две-три каюты, действительно был принайтован к причальной мачте. Опознавательных знаков в почти полной темноте поздних сумерек было не разглядеть. Ещё два автоматона – эти даже не скрывали свою сущность, время от времени выбрасывая из ртов клубы горячего пара – наматывали на кабестан толстую гофрированную трубу. Видимо, только что пополнили запас летучего водородного газа, воспользовавшись моим же изобретением десятилетней давности – реактором, вырабатывающим необходимый воздухоплавателям продукт из раскалённых железных стружек, обрабатываемых паром. Опытный образец с тех пор активно использовался, а моя заправочная станция была нанесена на карту и даже приносила некоторый доход. Занимался этим, впрочем, всё тот же злополучный Дженкинс; я в его бухгалтерию, охладев к старому открытию, не вникал.

Смирившись со своей участью, я перестал бояться. Помогла логика. Если меня хотели убить, сделали бы это в доме. Свидетелей-то нет. Я не слишком богат и не любитель большого штата прислуги, пускать пыль в глаза – не моё. Лишь Дженкинс – камердинер, он же повар и курьер, да приходящие днём прачка и уборщица. Ещё пара южан-кочегаров, не покидающих подвальную котельную.

Разместили меня без излишней любезности, но и без причинения новых душевных и физических травм. Каюта, небольшая, примерно четырёх ярдов в длину и трёх в ширину, оказалась чистой, деревянные стенные панели – натёрты свежим воском и отполированы. На маленьком столике красовалось фарфоровое блюдо под серебряной полусферой, из-под которой тянуло вкусным мясным запахом. Дженкинс, несмотря на своё жуткое превращение и вероломное предательство, не забыл, что господин ещё не ужинал.

Вскоре аппарат стал подниматься. В окнах-иллюминаторах, обыкновенно для гондол дирижаблей размещённых почти у пола, под углом, засверкал огнями старый добрый ночной Лондон, столица Соединённого королевства Северной и Южной Африки. Блеснул широкой полосой Нил с огромным прогулочным пароходом по фарватеру. Даже отсюда, с огромной высоты были отчётливо видны его подсвеченные цветными фонарями гребные колёса.

15 марта 2842 года, суббота

Почта Её Величества. Стремительный полёт. «Белое пятно»

Проснулся я на удивление отдохнувшим, сказался свежий воздух высот, несравнимый с лондонским угольным смогом. Настроение портил лишь саднящий кровоподтёк на животе – след удара подлого Дженкинса. С удивлением я понял, что никто меня не станет искать до понедельника. А значит – будь что будет! Давно я не выбирался из полусырых учебных помещений и лабораторий. Буду считать себя в заслуженном отпуске.

Дженкинс, с полузаросшей раной на лице, вновь походил на человека. Но я уже научился прислушиваться. То, что всю жизнь казалось мне астматическим дыханием, представляло собой звуки работы самого эффективного механизма, какой только можно представить. Подумать только – механический человек, успешно изображающий пусть и не джентльмена, но практически неотличимый от настоящего вышколенного слуги. Как бы я хотел вскрыть его оболочку! Но пока об этом оставалось только мечтать. В сложившихся условиях подлый камердинер скорее вскроет мою.

Летели мы почти строго на юг, довольно быстро, и к полудню уже пересекли цепь подводных вулканов Большого Африканского разлома. Посадки делали только в крупных городах – в Девоншире, Уэльсе, Кенсингтоне, всегда на причальные мачты центральных почтовых учреждений. Дирижабль оказался легальным почтовым, точнее курьерским, скоростным и вёз, помимо меня-пленника, обычный свой ценный груз: почту и деньги. Автоматоны (живых людей на борту не было) ловко сигнализировали флажками, деловито принимали и сгружали мешки и ящики, распределяя их по весу, восполняли при помощи спускаемой к газовому реактору трубы улетучивающийся водород. Во время всех этих работ меня хоть и не выпускали из каюты, но и иллюминаторы не закрывали. Я всякий раз пытался подать знак жестами, чтобы кто-нибудь с земли меня заметил, но тщетно. Понятно – сложно разглядеть что-то в таких условиях: с освещённой улицы, в полутьме каюты, издалека, да ещё и сквозь выпуклое толстое стекло.

Дженкинс единственный отвечал на мои вопросы – другие два автоматона были куда более грубо слеплены. Вероятно, они даже не умели говорить. Первым таким вопросом стал, разумеется:

– Куда мы летим?

– На южный материк, в Антарктиду, – был чёткий спокойный ответ.

Окрестности Южного полюса! Огромное недоступное «белое пятно» географии, и он сказал о нём как о чём-то само собой разумеющемся! Ни один морской и воздушный корабль так и не смог преодолеть преграду противных южных течений и постоянных ветров, а за стену туманов не проник ни один человеческий взгляд, даже вооружённый последними достижениями оптики. Все эти экспедиции были частными: королева не желала расходовать золото на бесполезные, с точки зрения правительства, изыскания.

«Значит, там действительно есть материк… И я его увижу сегодня-завтра! Но…»

– Дирижабль не преодолеет стену ветров! Мы разобьёмся! – я ничего не имею против опасности и в молодости даже участвовал в Большой войне, но умирать бесполезно и глупо? Увольте.

– Увидите, сэр! – машина скривила губы во вполне человеческой ухмылке. – Для почты Её Величества южные ветра делают исключение.

16 марта 2842 года, воскресенье

Запретный материк. Стеклянная пирамида. Бессмертный властелин. Неожиданное предложение

Интересуясь, как любой другой учёный, темой «белых пятен» на глобусе, я не пропускал ни одной соответствующей публикации. В каждом отчёте фигурировала «непреодолимая стена ветров» (морские экспедиции добавляли к фразе «…и барьер вихревых подводных течений»).

Но нас это действительно не коснулось! Да, материк оказался скрыт высокими горами тумана. Но я не ощутил ни малейшего дуновения ветерка в нашу сторону! Полчаса слепого полёта в серой непроглядной мороси – и перед нами открылись берега TerraIncognita. Я, вцепившись в холодную латунь ограждения, жадно смотрел на обрывистые берега и широкие бухты, усыпанные первозданными валунами, между которыми грелись на солнце большие неповоротливые птицы.

Вглубь материка мы летели несколько часов, но никаких следов человеческой деятельности я не заметил.

– Где же города, деревни, в конце концов?

Похоже, я выкрикнул это вслух, поскольку Дженкинс тут же ответил:

– Материк почти необитаем. Единственный город – Пирамида Эрнеста. Туда мы и летим.

– Пирамида? Странное название. А кто этот Эрнест? – открывателей Антарктики (разумеется, не преуспевших) с таким именем точно не было.

– Эрнест Дарен, бессмертный властелин мира, – бесстрастно произнёс автоматон. – А пирамида, вот она, сэр. Нужна для тепла. Вечная мерзлота, понимаете. Смотрите вперёд. Видите блеск?

Через несколько минут мы стали снижаться. Пирамида не была аллегорией. Городок, состоявший в основном из небольших коттеджей с зелёными островками между ними, действительно оказался заключён в гигантский пирамидальный купол, впрочем, немного раскрывавшийся сверху как лепестки цветка – как раз, чтобы пролететь нашему летательному аппарату. Причальная мачта знакомой конструкции, трап – и вот я на земле. С непривычки немного шатало. Никогда не летал на такие большие расстояния в один присест.

Со мной на придомовую лужайку спустился лишь Дженкинс.

– Эрнест Дарен ждёт вас, сэр, – камердинер указал вперёд, в сторону небольшого двухэтажного домика, рядом с которым был припаркован легковой паромобиль неизвестной мне модели.

Привратник – автоматон совершенно жуткого вида, был полностью лишён кожи. Я наконец-то смог получить примерное представление об их конструкции. Искусственные кости из какого-то белого материала были усилены стальными пластинками. Помнится, о подобную я сломал наконечник шпаги. Шарниры суставов, лоснящиеся маслом. Мышцы из каких-то гладких нитей неприятного вида, в их переплетении прятались узкие стальные цилиндры. От конструкции веяло неземной упрямой жестокостью. По спине даже холодок пробежал.

И с таким, точнее, подобным монстром под боком я прожил столько лет? С другой стороны – ну а кто в наше время уделяет внимание слугам? Работает, вежлив, услужлив – чего ещё желать джентльмену?

Дом оказался как дом. Без изысков, но вполне благородного интерьера. Тёмно-красный паркет коридора, полутьма винтовой лестницы, стрельчатые окошки кабинета. Из-за стола навстречу нам с Дженкинсом поднялся неожиданно молодой человек в кардигане и брюках, с несколько бледным лицом и короткой полувоенной причёской тёмных волос, с идеально выбритым лицом. Я запоздало пригладил собственную неухоженную после путешествия бородку.

– Добрый день! – протянул хозяин руку, которую я машинально пожал. – Будем знакомы. Я Эрнест Дарен, властелин мира, мне пятьсот двадцать два года.

– Хьюберт Харрисон… Что вы сказали? – опешил я.

– Я бессмертен. Или почти бессмертен. Демонстрирую. Револьвер! – последнее слово было произнесено в сторону молчаливо ожидавшего Дженкинса. Тот послушно вынул из заднего кармана оружие и протянул вперёд рукоятью.

Молодой человек несколько небрежно ухватил револьвер, с треском прокрутил барабан и приставил ствол к собственному виску.

Я не знал, что мне делать. Похититель, злодей – и сам стреляется, устраняя всякую причину моего похищения? Может, стоит дать ему совершить задуманное и в суматохе сбежать?

Человеколюбие возобладало. Сделав шаг вперёд, я произнёс:

– Пожалуйста, сэр, не делайте непоправимого.

Но было поздно. Улыбнувшись, «властелин мира» нажал спуск, прогремел выстрел. Стенную панель слева от меня забрызгало грязно-розовым, тело рухнуло на пол. Медицинской помощи самоубийце явно уже не требовалось. Оставалось одно – попытаться сбежать из этого странного и страшного места. Но путь к дверям был по-прежнему перекрыт невозмутимым Дженкинсом. Я оглянулся на окно. Оно было забрано декоративной, но с виду достаточно прочной решёткой, по которой снаружи извивался бледно-зелёный плющ.

Пока я раздумывал, мёртвое тело зашевелилось и подняло на меня совершенно целую голову!

«Бессмертный» поднялся, осмотрел свой костюм. Сбросил с рукава невидимую пылинку.

– Глупая демонстрация, не находите? Зато быстрая и эффективная. Так вы мне быстрее поверите. Меня может прикончить, пожалуй, лишь атомная бомба. Но вам это ни о чём, естественно, не говорит. Присаживайтесь, пожалуйста. Будет вводная лекция, достаточно продолжительная. Дженкинс, можете идти. Подготовьте помещение сэру Хьюберту. И распорядитесь внизу, пусть принесут завтрак для двоих.

Чай, равно как и более крепкие напитки, предложенные хозяином, в горло не полезли. Я то и дело переводил взгляд на стену, откуда несколько минут назад невозмутимая служанка оттёрла ужасное пятно. Выпил лишь пару глотков воды из хрустального графина.

А хозяин, для которого застрелиться с утра было, похоже, самым обычным времяпрепровождением, уже вещал:

– Уважаемый сэр Хьюберт. Поздравляю вас с открытием электрического тока!

– Элект… рического? Боюсь, вы заблуждаетесь, сэр, – сухо сказал я. – Письмо в «Вестник науки», настолько вас заинтересовавшее, что вы не устояли перед похищением, описывало ток заряженных частиц.

– Если назвать заряженную частицу, как было заведено раньше, электроном, выражение «электрический ток» вполне подойдёт, – перебил хозяин.

– Я не первый? Как такое может быть? Между прочим, я читаю все научные альманахи и не мог пропустить такое важное открытие.

– Ваших заслуг я нисколько не умаляю, профессор. Скажу даже, что вам пришлось сложнее, чем Алессандро Вольта. Ведь ему практически никто не мешал.

– Ничего не слышал об этом субъекте.

– Извинительно. Этот достойный господин умер тысячу лет назад.

– Но почему ни в одном учебнике по истории натуральной философии… – начал я, но Дарен вновь меня оборвал.

– Вся история планеты переписана. Для подтверждения созданы необходимые артефакты. Мной и моими помощниками.

– Зачем? – удивился я. – Зачем заменять истинную историю ложной?

– Есть причины. Человеческая наука вкупе с человеческой жадностью не раз ставила мир на грань уничтожения. Знаете, сколько человек погибло в последней мировой войне?

– Вы имеете в виду Большую войну за контроль над американскими колониями? Между Тартарокитаем и Соединённым Королевством? Почти сорок тысяч, если считать обе стороны.

– Мировую войну вам даже не представить. Двадцать три миллиарда человек, почти всё население Земли, погибло в считанные часы. Людям тогда повезло, несколько сотен выжили и смогли кое-как восстановить популяцию.

Дарен почему-то улыбнулся, словно ему нравилось смаковать ужасные числа.

– Следующая катастрофа была тоже вызвана наукой. Человечество погрузилось в нереальный искусственный мир, поначалу добровольно, а в последних поколениях принудительно соединив свой мозг с колоссальной электрической машиной. До вымирания осталось всего ничего, но тут появился я. И всех спас.

– Каким образом?

– Уничтожил заразу. К сожалению, вместе с людьми. Оставил лишь новорождённых, которых воспитал совершенно по-иному.

Дарен потёр руки, как будто от холода, и стал расхаживать по комнате. Я с некоторым страхом следил за ним. Если всё это правда, то передо мной величайший преступник в истории. Либо величайший спаситель. Либо безумец. А скорее, и то, и другое, и третье.

– Поначалу я выбрал древнеегипетский вариант, – продолжил он. – Там просто. Каста всезнающих жрецов и невежественный плебс. Но мир, построенный таким образом, оказался безумно скучен. Люди жили примитивнейшим образом: работали, чтобы купить еду, ели, чтобы работать. Развлекались. Ни науки, ни стремлений.

Тот проект я свернул очень скоро. Даже не пришлось никого убивать, чтобы заменить культуру. Так как культуры как таковой и не возникло.

Тогда мне пришла в голову спасительная мысль. Не нужно воссоздавать существующую древнюю цивилизацию, ведь идеал можно найти в литературе, и несколько идеализированная эпоха пара удачно подошла.

Ведь что требуется – развивать искусство и науки, но в определённых рамках. Можно – пар, нельзя – электричество, от него один шаг до ядерного распада и засасывающих разум виртуальных сетей. Можно – дирижабли, нельзя – аппараты тяжелее воздуха. Я ведь не смогу контролировать человечество, вырвавшееся за пределы планеты. В добрые намерения изобретателей я верю, но их плодами обычно пользуются кто? Власть имущие, так? А они вовсе не человеколюбцы.

– Но, например, королева Виктория не такая…

– Королева другой разговор. Она действительно не такая, как её прообразы. Скажу прямо, королева это наш автоматон. Как, в настоящий момент, и остальные правители Земли. Мне не нужен геноцид и мировые войны. Поэтому только тотальное планирование и полный контроль. Мой контроль! – глаза Дарена сверкнули безумием. – Я ведь не остановил развитие полностью! Искусство, пожалуйста! Освоение пространств, только вперёд! Перед вами мировой океан! Стройте подводные города, там полно места! Осваивайте южноамериканские пустыни! Вот только Антарктиду, извините, придержу, удобная база.

– Прогресс всё равно не победить, – заспорил я.

– Очень даже победить, при моём абсолютном техническом превосходстве. За каждым перспективным учёным ведётся наблюдение. Почта и семафорный телеграф наши полностью. Все «неправильные» исследования немедленно купируются. Я не сторук и не стоглаз, разумеется. Эту работу выполняют мои помощники, большинство из них высокообразованные люди. Как, к примеру, вы.

Тут я наконец понял, к чему клонит Дарен.

– Так вот я вам зачем! Вы планируете использовать меня в качестве агента?

– Приятно иметь дело с умным человеком. Кто лучше учёного изловит другого учёного? Но я не отправлю вас назад в Королевство, это ненужный риск для персоны вашего масштаба. Вы будете действовать отсюда, дистанционно, координируя действия автоматонов с помощью технических приспособлений. Вам объяснят, как ими пользоваться.

– Таких автоматонов, как мой Дженкинс?

– Нет. Как раз Дженкинс самоуправляем. В его стальной голове находится настоящий живой мозг. С нашими учёными случаются иногда несчастные случаи, по разным причинам.

Дарен приостановил своё хождение и кинул на меня странный оценивающий взгляд.

– Стать автоматоном неплохой шанс продлить существование, хоть и в таком неполноценном виде… Но продолжу. Вы будете управлять простыми, неразумными механизмами, созданными для распределённой слежки. Будете «гулять» чужими ногами в студенческих городках, толкаться на научных конференциях. Затем систематизировать информацию и предоставлять лично мне.

Дарен замолчал, ожидая реакции. Я никак не мог прийти в себя, и тиран-долгожитель понял это по-своему.

– Вижу, сомневаетесь? Вспомните двадцать три миллиарда погибших. Это в сорок раз больше нынешнего населения планеты. Земля ещё не скоро залечит ту рану.

И я сейчас добавлю ложку мёда. В свободное время можете заниматься любой научной работой, результаты которой не выйдут за пределы Пирамиды!

– Я хочу подумать, – выдавил я. Мне действительно предстояло многое оценить и взвесить.

– Думайте сколько угодно, хоть месяц. Если не найдёте в себе сил присоединиться, просто скажите. Верну вас домой. Правда, мне в этом случае придётся освободить ваш мозг о памяти последних дней. А также просканировать его на «запретные» знания. Их я уничтожу, не обессудьте.

17 марта 2842 года, понедельник

Домашняя лаборатория. Старый знакомый. Экскурсия

Выделенный мне в полное распоряжение двухэтажный коттедж оказался примерно с мой лондонский дом, но был построен несколько более разумно. Никаких занимающих место старинных каминов, от которых больше сквозняка, чем жара; тепло шло от пола и стен, в толще которых проходили трубы из котельной. Пристройка для прислуги не требовалась, автоматонам здесь не нужно было изображать нуждающихся в пище и отдыхе людей. Полуподвал занимала великолепная лаборатория, мечта любого естествоиспытателя. Микроскопы, тигели, муфельные печи, всевозможные реактивы…

Погрузиться в исследования я смог не сразу. В первое же утро отвлёк сосед, владелец такого же двухэтажного коттеджа с красной черепичной крышей.

Тарахтенье паромобиля я услышал издалека, это позволило успеть переодеться после завтрака.

По каменной дорожке дробно простучали шаги, послышался приглушённый голос оставленного мне Дженкинса, и на пороге возник человек. Светлые, немного вьющиеся волосы, нос с горбинкой. Одет он был в дорожную куртку и брюки, рыжие кожаные сапоги и паромобильные перчатки. Чем-то его внешность показалась знакомой.

– Узнал, нет? – фамильярно улыбнулся он, но я не успел рассердиться. Действительно узнал, по лучистой улыбке, которая мне снилась много лет, по некоторым причинам.

– Саймон, ты? Как такое может быть? Ты ведь был мёртв!

– Прости, моя смерть была инсценировкой. У нас не всегда получается нормально обставить исчезновение. Тебе вот хорошо, жил бобылём. А я стал интересен Эрнесту, будучи кембриджским студентом, проживая в комнате с соседом. Смертью всё упростила. Искусственный труп для Скотленд-Ярда, и готово!

Я вспомнил, каких трудов мне стоило избавиться от тела, обнаруженного мной с проломленной головой под опрокинутым креслом-качалкой. Как я тогда решил, сосед упал, раскачиваясь, и ударился о бронзовый крюк для каминных щипцов.

Идиот Саймон не подумал, что подозрение на насильственный характер попадало лишь на меня. Мы тогда допекали своим вниманием одну и ту же молоденькую особу и как раз крепко поссорились, пахло дуэлью.

Или как раз подумал и напоследок решил отомстить? К дьяволу, сейчас уже ничего не докажешь.

– Ты, я вижу, готов? Поехали, покажу город.

Воздух под пирамидальным куполом вовсе не был спёрт, как я поначалу боялся. Саймон объяснил, что грани его не сплошные, а снабжены приоткрывающимися створками. Сейчас, например, они формировали лёгкий ветерок.

Паромобиль шёл на самой медленной скорости. Дело в том, что отдельных от тротуаров дорог здесь не было. Только широкие бульвары, по которым в разные стороны сновали люди. В некоторых я узнавал тем или иным способом погибших и пропавших учёных, про других рассказывал мой добровольный гид, знавший абсолютно всех.

Городок оказался красивым, но несколько однообразным: несомненный минус равноправия. Одинаковые дома, почти одинаковые и малочисленные паромобили. Для поездок, как я понял, они не очень подходили, город был рассчитан на пешеходов. Просто Саймон оказался одним из местных спортсменов-паромобилистов и прикатил с дополнительной целью – похвастать мощной скоростной моделью. Обещал вскоре пригласить на ближайший заезд. На его победу ставили два к одному.

– Видишь ту унылую рожу? – внезапно хихикнул мой спутник, отняв руки от рычагов.

Я огляделся. На скамейке, рядом с которой мы вынужденно приостановились, сидел, и правда, весьма унылый субъект с восточным типом лица.

– Макс Ивамото, тартарокитаец. Бедолага, его угораздило открыть ядерный распад. Это, наверное, единственные опыты, которыми не дают здесь заниматься. Мы не хотим взлететь на воздух! Приходится ему вылизывать теорию, вон, исписывает который уже блокнот. Готовит очередную статью, которую никто не будет читать.

В заключение поездки шея у меня гудела от постоянных раскланиваний знакомцам и незнакомцам.

25 марта 2842 года, вторник

Решение

Мне сегодня всё легко. Я принял решение и оно, к моей чести – не предательство. Я вернусь на свою одураченную родину и буду бороться. Появился чёткий план. Он прост, как всё гениальное.

Первое. Набрать команду единомышленников – для этого есть мои студенты, а также надёжные друзья-учёные.

Второе. Создать устройство для незаметного пеленга автоматонов. Это должно быть что-то вроде миниатюрного чувствительного компаса – ведь эти механизмы полны металла и электромагнитных полей.

Третье. Разработать атомную бомбу. На свою беду Эрнест проговорился о её возможностях, да и Саймон самого высокого мнения о её разрушительной силе.

Четвёртое. Захватить почтовый дирижабль – как мы знаем, защитные барьеры на почту Её Величества не распространяются – и доставить адское устройство к пирамиде Эрнеста.

Пятое. Если получится, выжить. Но это не обязательно. Главное, избавить Королевство и весь мир от тормозящего науку гнёта, открыв наконец человечеству дорогу к запретным манящим звёздам. Лекарство Дарена, на мой взгляд, хуже излечиваемой им болезни. Да и не верю я, положа руку на сердце, в миллиарды и даже в миллионы упомянутых им смертей. Человечество не может быть настолько безумным.

В течение отведённого мне на размышление срока я буду собирать всю доступную информацию о существующей, но недоступной миру науке. В первую очередь отыщу публикации злополучного гения Ивамото в местных альманахах. Возможно, сойдусь с ним ближе. Кому, как не мне знать о жажде учёного поделиться открытием с понимающим человеком!

Документы превращу в компактный вид и спрячу либо в собственном теле, либо – вот хорошая идея! – в пустотелом клинке шпаги-трости. Не станут ведь они пожилого человека лишать опоры?

Когда буду готов, приду к Дарену и постараюсь быть убедительным. Чтобы и домой отпустил, и всё же чувствовал во мне потенциальную пользу. Дам понять, что со мной стоит на всякий случай носиться. Как-то, отправлять с курьерским дирижаблем на родину, а не уничтожать или превращать в подневольного раба.

Приложение

Тончайшие полупрозрачные, словно слюда, но при этом удивительно гибкие пластинки с формулами и схемами всевозможных устройств. Тексты и изображения настолько крохотные, что их приходится разглядывать в мощную настольную лупу.

***

Анубис – а он продолжал называть себя так даже спустя столетия, даже после отказа от «египетского» проекта в пользу англосаксонского стимпанка – листал мем-записи: что удалить, что сдать в электронный архив, что оставить в «оперативной» человеческой памяти. Ведь ёмкость мозга крайне ограничена. Сто, от силы двести лет – и конец. Постоянно приходилось сортировать сусеки. Сейчас перед внутренним взором прокручивалась довольно интересная последовательность кадров со скрытых камер дома новичка-профессора.

Вот тот, не подозревая о вездесущем наблюдателе, разбирает свою шпагу-трость, якобы для ремонта. Действительно, заново затачивает обломанный кончик. Затем, закрепив железяку в станке обратной стороной, сверлит тонким буром наивный тайничок. Вот туго закручивает в тонкую «папироску» распечатанные на плёнке документы, просовывает в получившуюся нишу. Следом уталкивает ещё какие-то исписанные бумажки.

Молодой человек со старыми глазами вернул и приблизил кадр, кисло усмехнулся: «Сэру Хьюберту Харрисону…»

Помедлив самую малость, подтвердил команду переноса записи из «оперативки» в самый дальний угол архива.

«Пусть попробует. Может, станет не так скучно»