Странный подарок

Муж загораживал меня от какой-то двери. Руки у него были в крови, обычно аккуратно причесанные волосы всклокочены, взгляд какой-то безумный.
- Дуня, нет! Не смей туда ходить! Нельзя!

Ситуация была странная и диковатая. Муж Володя в совершенно непривычном виде, непонятное место, которое я никак не могла идентифицировать. Сделала попытку что-то понять - спросила у мужа:

- Володечка, что происходит? Где мы? Почему ты в таком виде? И куда мне нельзя ходить?

Муж открыл рот, явно желая ответить, но вместо этого громко и жалобно застонал. Я кинулась к нему и проснулась. Господи, это сон!

Володи нет уже десять лет, и снится он редко. Реже, чем мне бы хотелось. И всегда - с каким-то предупреждением или предостережением. Что же он хотел сказать сейчас? Сразу на ум ничего не пришло, а потом день накидал столько дел и проблем, что о сне я вообще забыла.

- Ну, привет, мать! Узнаешь?

Телефонный номер был мне не знаком. Я давно не беру трубку, если звонят с неизвестных номеров, но сейчас ждала звонка курьера, и правило пришлось нарушить. Впрочем, голос в трубке, в отличие от номера, казался как раз знакомым, пусть и смутно. Пауза затягивалась, и собеседник решил мне помочь:

- Как ты, Дуня? Дуешь?

Я облегченно выдохнула и рассмеялась:

- Генка!

Генка Сизов – мой одноклассник и соратник по избранности. Ну или по изгойству – как посмотреть. Мы в классе были два «странненьких». Я – потому что добрые родители назвали меня Евдокией. Это в конце семидесятых, ага. Когда со мной за партами сидели пачками Лены, Светы, Наташи и Кати с Ирами. И я – Дуня. Ха-ха. Мало того, что Дуня, да еще и с прибабахом – сыщица. Мисс Марпл – такое у меня было прозвище. Потому что я обожала детективы и все время пыталась что-то расследовать, не без успеха, надо сказать. Одноклассники подсмеивались надо мной, но немного и опасались. Потому что именно я выяснила, кто украл новенькую «аляску» Ваньки Клюкина, и кто стащил деньги из сумки нашей классной. Ну и по мелочи еще много чего нарасследовала.

У Генки с именем все было в порядке. Но его способности вызывали у окружающих восторг, граничащий с отвращением и оторопью. Я бы даже сказала, что не способности у него были, а дар, самый настоящий. Генка рисовал. Я знаю, что про художников надо говорить «писал», но в школе он еще не был художником. И рисовал. Как он сам говорил, «совершенно голых женщин». Уточню – женщин без кожи. А порой и без мышц – только скелеты. Но каким-то мистическим образом даже по скелету можно было угадать, что он, во-первых, женский. А во-вторых – чей это скелет. Потому что «натурщиц» и «прототипов» Генка брал из числа окружающих: одноклассниц и учителей. Как-то его художества попали на стол к Дите Викторовне – нашей директрисе. На самом деле имечко у нее было еще похлеще моего – Афродита. Уж не знаю, как советская паспортистка в тридцатых годах позволила Виктору Горохову записать дочь греческой богиней, но факт налицо. Дита Викторовна Горохова на Афродиту походила примерно как памятник Ленину – на скульптуру Венеры. Причем, в ней было больше от Ленина. Поэтому имени своего она избегала, и все звали ее Дита.

Так вот, Дита Викторовна, возмущенная таким «омерзительным развратом» (точное определение, точнее не скажешь), потребовала от Сизова прекратить. Сизов пообещал. Но на следующий день нарисовал Диту Викторовну. И подарил ей этот «портрет». Мятежного художника хотели исключить из школы, но начиналась Перестройка, и за ее проблемами про Генку позабыли. После школы он вроде бы поступил в художественное училище, но точно я не знала – рано вышла замуж, из родного города уехала и с одноклассниками никакой связи не поддерживала. Мама иногда по телефону сообщала новости про кого-то из них, но они тут же забывались. А тут – здравствуйте, Сизов собственной персоной. Откуда телефон-то мой взял?..

Видимо, я задала этот вопрос вслух, потому что из трубки послышалось знакомое кхеканье:

- Ты ж у нас писательница, Виноградова! Контакты твои много где есть, найти несложно. А я тебе, собственно, по делу звоню. Ты вроде недавно юбилей отпраздновала? Полтос?

Я хмыкнула:

- Так мы вместе, практически, отметили, Геночка. Два по пятьдесят, ага.

У нас с Сизовым дни рождения шли один за другим, у меня шестого июля, у него седьмого. Но юбилеи были очень относительно недавно: на дворе стоял август. Впрочем, это не имело особого значения, мне было очень интересно узнать цель Генкиного звонка. И он не стал томить:

- Подарок у меня для тебя, Виноградова. В честь юбилея. И в честь сорока́… Сорока лет нашего знакомства. Тебе, как автору мистических детективов, точно понравится.

А ведь и верно, Генка пришел к нам уже после начальной школы, значит, сорок лет мы и знакомы, с ума сойти! А он меня не забыл. И даже знает, что я пишу, хотя писательница я, если честно, узко известная в узких кругах.

Я почему-то даже не спросила, почему вдруг сто лет не виденный одноклассник решил сделать мне подарок. Продиктовала адрес, подтвердила, что сегодня весь вечер дома. И приготовилась ждать уже двух курьеров. На прощанье Генка очень серьезно спросил:

- Дунь, а ты до сих пор дуть продолжаешь? В книгах твоих всё правда?

Я смутилась. «Дутьем» Генка называл в школе мои детективные потуги. Дуй – значит, валяй, расследуй, распутывай, мисс Марпл.

- Ну, иногда бывает. Но в книжках, конечно, почти всё выдумка, там же не чистый детектив, а мистика. А что?

- Да ничего. Отлично. Бывай, Виноградова. Будем жить.

И повесил трубку. А я вдруг запечалилась почему-то. «Будем жить», - Генкин любимый тост. Где бы и что бы мы ни пили, шампанское на Новый год или портвейн за углом школы, он всегда это говорил. Будем жить.

Курьеры приехали почти одновременно. Один привез мне новые книги – к электронным я так и не привыкла, а таскать самой бумажные – тяжеловато. Второй курьер передал мне сверток, похожий на картину. Впрочем, что еще мог подарить мне художник? Хотя я даже не знаю, стал ли Генка в итоге художником или забил на свой талант и пошел деньги зарабатывать. Но, памятуя его чуть ли не мистический дар, картину разворачивала с трепетом.

Когда полотно, наконец, предстало передо мной в полный, так сказать, рост, я растерялась. Потому что это был… Автопортрет с портретом что ли… В живописи я, увы, не сильна. Но на картине был изображен Генка – нынешний, пятидесятилетний, абсолютно узнаваемый, хотя с окончания школы он и изменился, конечно. И совершенно не знакомая мне дама в старинном платье. Они стояли рядом, но чувствовалось, что именно рядом, а не вместе, была в их фигурах какая-то отдельность.

Я задумалась. И?.. Подарок оригинальный, конечно, но странный и непонятный. Развернула картину: на обороте знакомым почерком (вот он абсолютно не изменился) было написано: «Дуня, дуй!». И Генкина подпись. Мда. Яснее не стало, все только сильнее запуталось. Я снова повернула полотно к себе лицом, но чуть под другим углом. И тут же с воплем его уронила.

Знаете, есть такой прикол – «живые полотна»? Изображение на которых меняется, в зависимости от угла зрения? Я как-то случайно наткнулась на видео в интернете: типа, на картине милый ребенок или благообразный старичок, а чуть с иного ракурса взгляд – и у прелестной крошки выросли клыки, а старичок и вовсе превратился в монстра. Вот такую картину и прислал мне шутник Сизов.

Я аккуратно взяла картину в руки. Да, вот так смотришь – Генка и дама. А вот так – Генка распялил рот в крике, не хуже, чем у Мунка. У дамы же выросли зубы, когти, и глаза стали красными. Красота, блин! Аж мурашки табуном побежали.

От задумчиво-испуганного созерцания страшного и загадочного полотна меня отвлек телефонный звонок. Мама!

- Дунечка, детка, привет, как ты?

Под привычное мамино щебетание я как-то подуспокоилась. Рано! Потому что родительница, прервав себя на полуслове, вдруг воскликнула:

- Старая я склеротичка! Я ж не просто так позвонила. Представляешь, встретила сегодня маму Гены Сизова – помнишь, одноклассник был у тебя, картинки какие-то скабрезные рисовал?

Назвать Генкины рисунки «скабрезными» вряд ли можно было, но я не стала маму поправлять. Хотела сказать, что удивительно совпадение: она встретила Генкину мать, а мне позвонил он сам. Но не успела, моя мама продолжила:

- Идет – прямо старушка. И в черном вся, в жару в такую. Я ее окликнула, сама даже удивилась, что узнала, лет двадцать точно не встречала. А она – в слёзы. Оказывается, Геночке её сорок дней сегодня. Я так растерялась – ведь молодой совсем. И совершенно бестактно спросила, что же стряслось. Ты не поверишь, Дунечка, но Гену собаки порвали. Мама его – Анна Михайловна её зовут – рассказала, что он дома какие-то заброшенные рисовал, то деревенские, то помещичьи. И вот в одну такую усадьбу поехал и сгинул. Двое суток от него вестей не было, у матери со скрипом, но заявление приняли, стали машину искать, да и место Анна Михайловна примерное знала, куда он собирался. И нашли…

Мама помолчала и закончила шепотом:

- По кусочкам нашли, Дуня. Прямо в доме. Вроде свора бродячих собак на него напала и в клочья разодрала. Мать сказала, опознавала по частям, чуть сердце у нее не остановилась. И хоронили в закрытом гробу.

После такого известия обсуждать мамино давление и мои рабочие дела было как-то странно. Поэтому мы скомкано распрощались. Сообщать маме о звонке и подарке я не стала: тогда сердце могло остановиться уже у нее. Но мне эти новые сведения, с одной стороны, окончательно взорвали мозг. То есть, мне сегодня звонил покойник, которому сорок дней. И картину мне прислал тоже покойник. Мило, правда? Так бывает в моих книжках, а в жизни – нет. Но это произошло.

С другой стороны, если отбросить в сторону совершенно нежеланную мистическую составляющую, остается детективная. Генка погиб. По официальной версии – от зубов и когтей бродячих псов. Но на присланной им картине – дамочка с когтями и с зубами. И призыв именно к моим детективным способностям: «Дуня, дуй!». А значит что? Значит своим полотном, не важно, когда, как и кем написанным, бывший одноклассник дает мне какую-то подсказку о своей смерти. И получается, что собаки бродячие ни при чем.

Придя к такому выводу, я сделала то, что нужно было сделать давно. Я стала искать Генку в интернете. И тут же нашла в соцсети его группу. Надо сказать, художником он был гораздо более известным, чем я – писательницей. Больше восьми тысяч подписчиков, и не ботов, а живых, ставящих лайки и пишущих комментарии. И некролог в группе был: мама ничего не перепутала. Именно сегодня сорок дней с момента «скоропостижной смерти в результате трагической случайности и прямо после юбилея». И картины…

За несколько десятилетий мой одноклассник только нарастил свой дар. Правда, теперь он не рисовал женщин без кожи. Он рисовал дома. «Заброшки». И деревенские избы, и помещичьи усадьбы, и закрытые заводские цеха. Выглядело это все так, что дух захватывало одновременно от восторга и ужаса. И пользовались его полотна большим спросом, хотя стоили очень и очень прилично.

Была в группе и парочка интервью. Меня зацепил Генкин ответ на вопрос журналиста, зачем для написания картины ехать «на натуру». Точнее, зачем там оставаться все время создания полотна. Приехал, нафотографировал и уехал. И рисуй себе. Пиши, то есть. А Сизов везде ездил с палаткой и кучей провизии и прочего нужного. И жил рядом с «объектом» до тех пор, пока на холст не ложился последний мазок. Так вот, на вопрос журналиста Генка ответил, что ему необходимо быть на месте, чтобы пропитаться разложением, запустением и ощущением конца. Вот и допропитывался… Генка-Генка… И я разрыдалась под пристальными взглядами Генки и старинной дамы…