Страсти по Медузе

Страданиями душа совершенствуется.

«Формула любви»

Наверху скрипнула дверь, и Третий вскочил на ноги.

Древняя лампа накаливания под потолком его камеры никогда не гасла. Но над лестницей, ведущей на дно каменного мешка, свет выключали, и лестница тонула во мраке. Узнать, что кто-то собирается нарушить уединение Третьего, можно было только по скрипу двери и звуку шагов на ступенях. Раньше Третий нипочем не дал бы застать себя врасплох: он засек бы чужой эмофон задолго до того, как человек ступил на лестницу. Но за бесконечные недели заточения все его чувства — а шестое в особенности — притупились. Эмофон его тюремщика, холодный, беспросветный, был повсюду. Он захлестывал с головой, словно тяжелая черная вода, и Третий тонул в этой воде, слеп, глох и окончательно переставал понимать, что же он ощущает.

Так что на эмпатию рассчитывать не приходилось — только на обычный слух.

Впрочем, слух тоже подвел. Его мучитель, если хотел, передвигался совершенно бесшумно, и когда спустя минуту томительной тишины он внезапно выступил из мрака и прижался лицом к решетке, Третий непроизвольно вздрогнул и отшатнулся.

Крыс расплылся в улыбке — похоже, эта шутка ему до сих пор не надоела.

— Здорово, Третий, — сказал он. — Ты как тут, не скучаешь?

Третий промолчал. Эмофон его врага был вроде бы таким же, как всегда — черная жадная воронка, пожирающая самое себя — и все же в нем ощущалось что-то непривычное. Быстрые промельки чистых цветов, похожие на… радость?

Это был дурной знак.

Крыс ухмыльнулся еще шире.

— Все один да один, — промолвил он сочувственно, — Наверное, одиночество изрядно утомляет, а?

Ничего хорошего не может выйти из переговоров с непримиримым врагом, это знает любой фиксианец. Но Третий слишком много времени провел в молчании, одиночество в самом деле его вымотало.

— Нормально, — ответил он, внутренне презирая себя за слабость.

Крыс поцокал языком.

— Ну вот, — протянул он разочарованно. — Значит, я зря хлопотал, разыскивал соседа, который скрасит твое уединение…

Третий застыл.

— Это твой хороший друг, кстати. Угадаешь с двух раз?

— Ты блефуешь, — вымолвил Третий, холодея. — Это невозможно, ты не мог вскрыть «Чайку»…

Теперь у него не осталось сомнений: собеседника так и распирало от счастья.

— На каждый Иерихон найдется своя труба, — сообщил Крыс гордо. — Признаюсь честно, это не только моя победа. Мне очень помог один директор музея, он был так любезен, что показал чертежи «Чайки» со всеми ее уязвимостями. В общем, Третий, встречай гостя. Я, пожалуй, не буду вам мешать. Не люблю сентиментальных сцен.

И он отступил от решетки и растаял во мраке. А спустя несколько секунд сверху раздался его голос:

— Ребята, заноси!

На лестнице вспыхнул свет. В этот раз спускавшиеся не скрывались и топали от души. Их было двое. Еще одного, в измятом и порванном мундире Космофлота, они волокли под руки.

Третий отступил к дальней стене. Это конец, пронеслось у него в голове. Теперь все пропало, это конец.

Он не мог пошевелиться и только обреченно смотрел, как пираты отпирают решетку, как вносят пленника внутрь и кладут на пол. И лишь когда они вышли и, переговариваясь и смеясь, начали подниматься по лестнице, он опустился на колени и перевернул лежащее тело навзничь.

Кима били. Правый глаз у него заплыл, под носом и на подбородке запеклась кровь. Третий провел рукой по его щеке. Ресницы Кима дрогнули, он открыл глаза, насколько это было ему сейчас доступно.

— Третий, — прошептал он; разбитые губы разошлись в светлой, счастливой улыбке. — Живой… Я знал, что ты жив. Я верил, что бы они ни говорили…

— Думаю, это ненадолго, — ответил Третий. — Я тоже рад тебе, Ким, но лучше бы нам было не встречаться.

Ким приподнялся на локте.

— Послушай, Третий, — сказал он твердо, — это неважно. Главное, что мы снова вместе. Мы больше не расстанемся, я тебя не оставлю! Нас разлучит только смерть!

А пятью этажами выше Крыс закатил глаза, пробормотал: «Фу, боже!» — и, отведя таким образом душу, с новыми силами прильнул ухом к решетке воздуховода.

То, что его личные покои и помещение, которое месяц назад спешно переделали в тюремную камеру, соединяются общим вентканалом, было чистой воды совпадением. Очень, впрочем, удобным, и Крыс собирался использовать этот подарок судьбы на полную катушку. Он в самом деле не любил сентиментальности, но ради формулы галактия можно и потерпеть.

Это ведь так естественно. «Привет, Третий!» — скажет Ким, встретившись с другом после долгой разлуки. «Привет, Ким! — ответит Третий. — Помнишь ли ты формулу, которую я открыл тебе?» «Конечно, помню, Третий, вот послушай…» «Подожди, Ким, давай произнесем ее вместе…»

В ожидании, когда этот логичный сценарий воплотится в жизнь, Крыс провел у вентиляции около двух часов. Тема формулы за это время не всплыла ни разу. Ким произносил пространные монологи о том, что враг силен и коварен, но нужно стиснуть зубы и не сдаваться. Третий отвечал довольно сдержанно. Должно быть, еще не оправился от радости после чудесного обретения товарища.

К исходу второго часа стало ясно, что что-то пошло не так и воссоединившиеся капитаны не собираются декламировать формулу хором. Настало время плана «Б», и Крыс вновь спустился в подвал.

— Ха-ха! — обратился он к узникам подземелья. — Что ж, Третий, теперь, когда у меня в руках находится твой друг, полагаю, ты станешь сговорчивее. У тебя есть ровно одна возможность сказать формулу. Не скажешь — и я начну его пытать у тебя на глазах.

Ким расправил плечи и выпятил челюсть, давая понять, что пытки его не страшат. А Третий вздохнул и ответил:

— Ты можешь делать что считаешь нужным, помешать тебе не в моей власти. Но все же должен предупредить: у нас с Кимом образовалась тесная эмоциональная связь. Если ты начнешь его пытать, это вызовет перегрузку эмпатического канала. Последствия скорее всего будут летальными.

От такой новости Крыс опешил.

— Для кого из вас? — уточнил он на всякий случай.

— Для меня. Ким не эмпат, ему ничего не угрожает. В смысле, кроме пыток.

Крыс помолчал, осмысливая внезапный инсайт из области фиксианской физиологии.

— Ты блефуешь, — сказал он наконец. — Природа не могла породить такой антивыживательный паттерн.

— Проверь, — парировал Третий с непроницаемым лицом.

Крыс помолчал еще немного.

— Ладно, — сказал он затем, — тогда инвертируем ситуацию. Слушай сюда, Ким: если ты не скажешь мне формулу, я начну пытать Третьего прямо здесь. Я, чтоб ты знал, коллекционирую пытки.

Ким выпрямился еще сильнее, так что его плечевой пояс достиг какого-то совсем уже неанатомического положения.

— Послушай, Крыс, — произнес он с выражением, — тебе не удастся сломить мой дух и дух моего друга. Угрозы и запугивание — вот и все, на что способна ваша пиратская братия, и в этом вам умения не занимать. Но мы, офицеры Космофлота, никогда не сдадимся и не пойдем у вас на поводу. Даже если бы я знал формулу…

— Подожди, — прервал Крыс, и Киму пришлось выдохнуть вхолостую. — В смысле «даже»? Ты что, ее не знаешь?

— Но даже если бы и знал, я все равно…

— То есть, — повернулся Крыс к другому узнику, — ты даже лучшего друга не счел заслуживающим доверия?

— Я счел, — ответил Третий кротко. — И я непременно открыл бы Киму формулу, если бы наша встреча на поверхности планеты продлилась ещё хоть немного.

— Я побежал за аптечкой! — возразил Ким. — Послушай, Третий, ты был в ужасном состоянии, промедление могло обернуться трагедией!..

Тут он осознал, что собеседники его не слушают, и умолк.

— То есть, — продолжал Крыс, задумчиво почесывая подбородок, — получается, ситуация патовая?

— Похоже на то, — согласился Третий.

— Ну что ж, — сказал Крыс. — Я предлагал вам легкий путь, но вы выбрали трудный. Как бы вам не пришлось об этом пожалеть. Ха-ха.

Он хотел, чтобы последняя реплика прозвучала зловеще, но чувствовал, что не дожал: слишком уж много в его словах ощущалось аутотренинга.

Крыс, хоть и не мог похвастаться очень тесным знакомством со Вторым капитаном, все же знал его достаточно, чтобы понимать: Ким — не тот человек, сосуществование с которым в общем пространстве можно назвать комфортным. Так что план «В» заключался в том, чтобы взять Третьего измором. Немного подождать — и тот, вынужденный терпеть общество друга на очень ограниченной территории, сам взвоет и огласит формулу, лишь бы их рассадили.

Но Крыс не принял в расчет масштаб Кимовой личности.

Людям свойственно по-разному реагировать на внезапно постигшие их жизненные невзгоды. Кто-то теряется и пасует перед обстоятельствами. Иные собирают волю в кулак и дают судьбе такой бой, какого от них не ждали. Что же до Кима, можно было подумать, что всю жизнь он готовился ввергнуться в узилище, и теперь, когда это несчастье его наконец постигло, был на пике формы.

Для борьбы с тираном он выбрал художественную форму протеста и начал петь. Когда до Крыса впервые долетели неразборчивые, но экспрессивные звуки, усиленные эхом в воздуховоде, он в первый момент решил, что одному из пленников — а то и обоим сразу — стало плохо с сердцем, и с аптечкой первой помощи наперевес кинулся в подвал.

Но, спустившись, понял, что адреналиновый шприц здесь бессилен, и если какая-то медицинская помощь и требуется, то скорее психиатрического толка.

— Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами! * — выводил Ким, сверкая очами из-под нахмуренных бровей. — Грозите свирепо тюрьмой, кандалами! Мы — гордые духом, хоть телом попраны…

— Ты обалдел? — вклинился упомянутый тиран, воспользовавшись ритмической паузой.

— Позор! — прогрохотал в ответ исполнитель с такой мощью, что Крыса отбросило от решетки на метр. — Позор! Позор вам, тираны!

— Что с ним такое? — поинтересовался Крыс у другого узника, ещё сохранявшего внешнюю адекватность.

— Он выражает протест, — ответил Третий кротко. — А что, мы тебе мешаем?

Так началось великое противостояние. Справившись в космонете, Крыс выяснил, что Ким, во-первых, в своей звуковой атаке использует песни, сложенные на планете Земля в начале ХХ века на фоне масштабной гражданской войны — и, во-вторых, что исполняет он их очень фальшиво. Зато с большим чувством.

Ким относился к тем людям, которые очень рано встают и очень поздно ложатся, а в промежутке между этими двумя точками заливают в себя литры кофе. В застенках кофе не подавали, но ранее в «Чайке» Ким, видимо, успел отоспаться впрок. Так что революционные напевы звучали почти непрерывно и лишь изредка прерывались душераздирающими зевками.

Бывало, силы все-таки оставляли певца и голос начинал подводить. Тогда Ким давал связкам передышку и просто стучал миской по прутьям решетки.

Общий вентканал, который Крыс прежде рассматривал как тактическое преимущество, теперь стал источником проблем. Пройдя по оцинкованной трубе, Кимовы рулады обрастали поистине устрашающими обертонами. Крыс попробовал было перекрыть вентиляцию — пленники, решил он про себя, вполне могут посидеть и в духоте. Но по странной прихоти инженерного гения, который проектировал на медузианской базе систему воздуховодов, душно в итоге стало не в темнице, а у Крыса в спальне, так что вентканал пришлось вскрыть обратно.

Единственное, что утешало — Третий претерпевал те же муки, только усиленные десятикратно: Крыс, дойдя до последнего предела, мог закрыться в пиратском корабле, который по понятным причинам был звуконепроницаем, поставить в проигрывателе Шопена и дать отдых истерзанным нервам. Третьему же деваться было некуда. Спускаясь в подземелье в редкие часы затишья, когда Ким предавался сну, Крыс каждый раз отмечал, что печать страдания и усталости на лице другого его пленника проступает все явственнее, и все выразительнее и бездоннее становятся огромные, почти иконописные глаза.

Третий во время этих визитов никогда не спал. Ким так храпел, что спать было невозможно, причем не только в камере, но и в покоях пятью этажами выше.

— Ты можешь прекратить это в любой момент, — говорил Крыс. Он предпочел бы искушающий шепот, но из-за звукового фона приходилось почти орать.

Третий же каждый раз только качал головой и стойко отвечал:

— Меня все устраивает. А тебя?

Шли дни. Крыс размышлял, на какое расстояние добивает пресловутая эмоциональная связь. Может, если вывезти Кима куда-нибудь подальше в медузианские джунгли и хорошенько накостылять ему там, это не нанесет хрупкому фиксианскому организму значительного урона? Но Третий у него был только один, и неудачный эксперимент обернулся бы провалом всей операции «Галактий».

В довершение всех бед революционные песни оказались очень привязчивы. Спустя недолгое время весь пиратский экипаж начал мурлыкать под нос «Варшавянку». На этом красно-кумачовом фоне Крыс инстинктивно ощущал себя верхами, которые не могут, подспудно ждал бунта и нервничал еще больше. Все вокруг, как когда-то в Петрограде в семнадцатом году, замерло в тягостном предчувствии скорой развязки. И развязка не замедлила.

Однажды ночью Крыс, который по обыкновению лежал и пялился в потолок, вдруг осознал, что лежит в тишине. Ритмичный храп, похожий на шум прибоя, больше не сотрясал воздуховод. В молчании, пришедшем ему на смену, мерещилось что-то противоестественное и даже жуткое. Терзаемый смутным предчувствием беды, Крыс отправился в подвал.

Тусклая лампочка, от которой теней было больше, чем света, по-прежнему горела внизу, на дне каменного мешка. Крыс бесшумно начал спускаться, чтобы затем внезапно возникнуть из тьмы и вызвать в Третьем испуг. Но на середине лестницы его застигнул тихий голос:

— Привет, Крыс.

— Здорово, Третий, — отозвался Крыс после паузы. В том, что Третий угадал его появление заранее, было что-то тревожащее.

Он спустился до конца. В свете лампочки хорошо видна была камера, в глубине ее постель, накрытая одеялом, и застывший возле решетки Третий.

Тихо было в подвале, только лампочка потрескивала еле слышно.

— А где… Ким? — спросил Крыс и сам вздрогнул от нелепости вопроса. Но Третий принял его серьезно.

— Он… здесь, — медленно проговорил он, как бы капельку выждав ответить.

— Где же?

— Там, — сказал Третий и посторонился, чтобы Крысу удобнее было смотреть.

Крыс вгляделся. На постели кто-то лежал, накрывшись с головой, и спал совершенно неподвижным сном. Не слышно было ни малейшего шелеста, ни малейшего дыхания. Только угадывались очертания тела под одеялом, да высовывался с краю большой палец ноги; он казался как бы выточенным из мрамора и ужасно был неподвижен. Крыс глядел и чувствовал, что чем дольше он глядит, тем мертвее и тише становится в подвале.

— Это… ты? — спросил он наконец.

— Это я, — прошептал Третий и потупился.

Помолчали.

— Чем же ты его? — спросил Крыс. — Тебя ведь обыскивали, у тебя оружия не было…

— Миской, — ответил Третий просто. — Я у миски край заточил об решетку.

Крыс молчал.

— Да ты дрожишь, — продолжал меж тем Третий словно бы с удивлением. — Как будто даже хитин проступает. Смотри, пальцы как дрожат!

Он потянулся сквозь решетку и взял Крыса за руку. Ладони у него были влажные и будто в чем-то липком. От липкого этого прикосновения Крыс задрожал еще сильнее, но руки не отнял.

— Постой же, — проговорил он. — Я ведь должен был спросить тебя… Формула! Откроешь ты мне теперь формулу или нет?

— Отчего же не открыть, — сказал Третий. — Теперь все можно.

Он вынул из кармана брюк помятую, истертую на сгибах бумажку и протянул Крысу. Тот взял, но как бы с недоумением. Новое, грустное и безотрадное чувство сдавило ему сердце; он вдруг понял, что в эту минуту, и давно уже, все говорит не о том, о чем надо говорить, и делает не то, что надо бы делать, и что вот эта формула, которую он держит в руках и которой так обрадовался, ничему, ничему не поможет теперь…

— Стой, слышишь? — вдруг быстро и испуганно выговорил Третий и сжал его руку до боли. — Слышишь?

— Нет, — так же быстро и испуганно ответил Крыс, смотря на Третьего.

— Как будто проснулся. Взгляни, а?

Медленно Крыс перевел взгляд Третьему за спину, в глубину камеры, туда, где неподвижное тело уже не лежало на постели, а поднялось во весь рост, и одеяло медленно сползало с него, обнажая белое лицо с вылезшими из орбит глазами, перекошенный рот и еще один как будто рот, открывшийся на горле. Вдруг рты эти одновременно распахнулись, втягивая воздух. Крыс понял, что сейчас на него обрушится новая ода пролетарскому труду. Он отчаянно вскрикнул — и проснулся.

Не было вокруг ни каменного мешка, ни Третьего с липкими руками, ни Кима, поющего на два голоса. Крыс был у себя в спальне, лежал поперек кровати, и что-то давило ему на лицо, перекрывая доступ кислороду. Он поднял руку и нащупал раскрытую книгу.

Это был роман великого земного писателя Достоевского. Накануне Крыс читал в постели и отрубился на второй части, окончательно потерявшись в бессистемных перемещениях героев между дачами.

— Напоминаем, — сказал рядом приятный мужской голос; Крыс вздрогнул и уронил книгу, — что вы только что прослушали концерт в честь годовщины Великой Октябрьской революции. В эфире радио «Маяк». А теперь о погоде…

Сон постепенно истончался, отступая перед реальностью. Ничего не было, понял Крыс с облегчением. Ким не погибал в подвале от руки друга, он вообще не покидал герметичных пределов «Чайки». Как раз вчера Космозон прислал новые сверла для работы по алмазному сплаву, и с утра Весельчак собирался их опробовать…

— Приснится же, — сказал Крыс в пространство.

Повернулся на другой бок — и обнаружил, что спать ему больше не хочется. Обрывки сна еще маячили на периферии сознания и не давали расслабиться. Сон был таким живым, таким осязаемым… Что, если это был не просто сон, но предупреждение?

Как всякий адепт научного подхода, Крыс в вещие сны не верил. Но верил в неограниченные аналитические способности гуманоидного мозга, которым в настоящий момент пользовался. Гуманоидный мозг в фазе сна способен на многое, вспомнить хоть земного химика Менделеева.

По счастью так уж вышло, что настоящий эксперт по мозгам находился всего пятью этажами ниже. Ничто не мешало обратиться за консультацией.

— Здорово, Третий! — проорал Крыс с середины лестницы, и снизу доброжелательный голос ответил ему:

— Привет, Крыс.

Крыс спустился до конца. Третий встретил его у решетки. Он не выглядел сонным, ночной визит явно не застал его врасплох.

— Что, не спится? — спросил Крыс, готовясь перейти к теме пророческих видений.

— Да так как-то, — ответил Третий. Лицо у него было задумчивым, лоб нахмурен, словно он размышлял над какой-то загадкой. — Мне странный сон приснился сейчас.

— Надо же, — сказал Крыс удивленно. — Мне тоже.

Их взгляды встретились и сказали друг другу больше, чем могли бы сказать слова.

— У землян, — начал Третий медленно, — есть емкое выражение: «выпустить джинна из бутылки». Джинн — это…

— Я в курсе, — сказал Крыс.

Они еще помолчали.

— Не надо его выпускать, — сказал Третий наконец.

— Не надо, — кивнул Крыс. — Сегодня же распоряжусь, чтобы ребята свернули все рабо…

В этот миг наверху хлопнула дверь. Послышались тяжелые шаги и столь же тяжелое дыхание, и спустя некоторое время взорам пленника и тюремщика предстал запыхавшийся и очень довольный собой Весельчак У.

— Ага! — выпалил он торжествующе. — Так и знал, что вы оба здесь! Короче, чертежи старикашки Верховцева не соврали, а новые сверла оказались просто блеск. Я не стал дожидаться утра и попробовал их прямо сейчас. Крыс, мы в полушаге от победы! Я нашел слабое место и просверлил в «Чайке»…

— Что ты сделал? — переспросил Крыс страшным голосом.

Весельчак осекся, сбитый с толку его интонацией.

— Я… просверлил… — пролепетал он.

Крыс и Третий обменялись взглядами. Одна и та же ужасная мысль пронзила обоих.

Джинн вырвался на волю.

* «Беснуйтесь, тираны!» Г. М. Кржижановский