Стрежень

Артем Стрелец

Стрежень

1

Солнце уходило за разрушенные горизонты, окрасив небо в ржаво-кровавый оттенок, словно пытаясь напомнить о том, что здесь давно не осталось ничего живого. Одинокий мужчина, сутулый и одетый в грязную, истёртую куртку, осторожно брёл между кучами мусора. В руках он держал гладкую палку, которая служила одновременно и опорой, и оружием. На плечах висел потертый рюкзак, доверху набитый хламом, который кому-то мог показаться добычей, но для него был лишь очередным способом протянуть ещё один день.

Солнце садилось. А это значило, что приходило время добычи. Ночью здесь было тише. Ночью те, кто ещё оставались людьми, выходили искать то, что можно было съесть или чем можно было согреться. Правда, таких, как он, мужчина давно уже не встречал. Сколько прошло времени? Год? Два? Да и какая разница? Летопись дней давно перестала иметь значение.

Когда-то другие ещё попадались. В такие встречи люди избегали смотреть друг другу в глаза. Если и пересекались, то только на мгновение — обменяться парой слов, разделить найденное пополам, чтобы хватило дожить до следующей ночи. Но теперь он был один. Может, и к лучшему. В конце концов, людей он никогда особенно не любил. Возможно, именно это и позволило ему выжить — не привязываться, не думать о чужих судьбах, идти своим путём.

Еды становилось всё меньше. То ли город, в который он забрёл, оказался таким же истощённым, как и он сам, то ли глаза больше не видели, что можно взять. Пятый десяток жизни не оставлял шансов на ясное зрение и здоровую спину. Боль в правом боку, тянущая, тупая, давно стала частью его бытия. О лекарствах он не думал. В его аптечке лежали только две таблетки обезболивающего и аспирин, которые он берёг на случай крайней нужды. Да и какая разница? Боль напоминала ему, что он ещё жив.

Мужчина остановился, прислушиваясь. Вечерний воздух был тяжёлым и пропитанным сыростью. Где-то вдалеке скрипнуло, и он инстинктивно напрягся, сжимая палку сильнее. Скрип повторился, чуть ближе. Он медленно двинулся вперёд, осторожно перешагивая через обломки, чтобы не издать лишнего шума. За углом он увидел её.

Девушка. Молодая, измождённая, с грязным лицом и запутанными волосами. Она лежала прямо на асфальте, почти не шевелясь. На первый взгляд, заражённая. Но движения были слишком медленными, а глаза — слишком человеческими. Он остановился, глядя на неё из-под нахмуренных бровей.

Проходить мимо? Не его это дело. Он сам себя так приучил: не лезть, не вмешиваться. Вспомнить на свою голову какую-то глупость, да ещё ввязаться? Нет уж, пусть каждый живёт своей жизнью, если она у него ещё осталась. И всё же что-то заставило его замереть на мгновение.

Подойдя ближе, он нехотя взглянул ей в глаза. Первое, что он всегда проверял — глаза. У заражённых они начинали наливаться кровью почти сразу, не больше минуты требовалось, чтобы определить. У неё же... Пока всё чисто. Хотя как сказать "чисто" — бок окровавлен, глаза стеклянные. Такая долго не протянет, подумал он. Мужчина уже развернулся и сделал пару шагов прочь, но третий так и повис в воздухе. Он замер, чуть склонив голову, как будто что-то вспоминал. И это воспоминание задержалось дольше, чем следовало. Давно забытое, спрятанное где-то глубоко, оно заставило его выдохнуть сквозь сжатые зубы, обернуться и, всё же, вернуться к девушке.

Он опустил рюкзак на землю и присел рядом. Таблеток у него, конечно, не было. Была бутылка дешёвого спирта, который он берег для обработки ран, и немного чистой воды — редкая находка, которой жалко было даже делиться. Он открыл бутылку, осторожно влил немного воды ей на губы. Она с трудом сглотнула, а потом закашлялась, словно возвращаясь к жизни. На мгновение её глаза наполнились сознанием, но тут же снова закатились, и девушка обмякла.

— Отлично, — буркнул он себе под нос, больше чтобы заполнить тишину. Осмотрел окрестности. Очередной день охоты подходил коту под хвост, и добыча... да что там добыча — сам факт, что он вернётся на свой схрон живым, уже был победой. Теперь к этому нужно было добавить ещё и обузу в виде упрямой девушки, которая, к своему несчастью, цеплялась за жизнь в этом проклятом мире.

Она оказалась легче, чем он ожидал. Слишком лёгкой. Её истощённое тело он без труда поднял на руки. Это говорило о многом. Слишком уж она была измотана. Насколько глубоки её раны, он не знал, да и проверять не собирался. Он надеялся, что воды и немного спирта хватит, чтобы она хотя бы протянула ночь. Таблетки он не собирался тратить, даже если они бы у него и были. Спирт тоже жалко было тратить, но делать нечего.

— Живи или не живи, — пробормотал он, перешагивая через кучу мусора. — Только молчи.

Свет фонарей давно исчез с улиц этого города, но он хорошо знал дорогу. Шаг за шагом он добрался до неприметного переулка, который заканчивался полуразрушенным домом. Спустившись по покосившимся ступенькам, мужчина оказался у двери своего временного пристанища — небольшого подвала, спрятанного в глубине. Ключ, который он нашёл здесь, был настоящей находкой. Запертая металлическая дверь обеспечивала ему хотя бы иллюзию безопасности.

Дверь с тихим скрипом открылась. Он вошёл внутрь и аккуратно положил девушку на голый бетонный пол. Осмотрел её раны, больше по инерции, чем из реального желания помочь. Ему и самому нечем было лечиться.

— Ты хоть понимаешь, в каком аду мы живём? — пробормотал он, прислоняясь к стене. — Держишься за жизнь, а для чего? Умереть завтра?

Он закрыл дверь и запер её на ключ. Этой ночью она была его гостьей. Если доживёт до утра, он подумает, что с ней делать. А если нет? Ну, значит, одной проблемой меньше.

Достав небольшой фонарик, который считал своей самой ценной находкой за последнее время, мужчина бережно проверил его заряд. Фонарик работал на аккумуляторе, который заряжался от солнечного света — редкость в его мире. И самое главное, он действительно работал, да ещё и держал заряд долго. Сев возле стены своего убежища, он снял рюкзак, привычным движением поставил фонарик так, чтобы свет падал на пространство перед ним, и начал рыться в вещах.

Спать он не собирался. Ночью спать нельзя. Люди живут ночью. Спать днем — когда солнце поднимается, и эти твари выходят на поверхность, не прячась в тени. Поэтому он достал старый, давно припрятанный томик книги. Обложка была настолько потрёпанной, что название и автора разобрать уже не удавалось. Книга была о каком-то апокалипсисе, написанном задолго до того, как реальный мир погрузился в свой собственный конец света. Он читал её как комедию, смеясь через каждую страницу. Тогда описанное казалось ему выдумкой. Теперь это была пародия на то, что он видел каждый день.

Разложив перед собой скудный провиант — несколько банок консервов, пачку сухарей и пластиковую бутылку воды — он подсчитал, что еды у него осталось дня на два, максимум три. Это значило одно: завтра придётся снова выходить на поиски. Никаких отговорок. Пропустишь один день — потом будет вдвое сложнее. Про НЗ (неприкосновенный запас), который он хранил как святыню, он даже думать не хотел. Эти запасы — только на крайний случай. А пока до этого случая не дошло, они оставались нетронутыми.

Девушка лежала неподалёку, нервно и прерывисто дыша. Её состояние не давало покоя. Мужчина долго колебался, прежде чем решился поднять грязную куртку и взглянуть на рану. Это было хуже, чем он ожидал: глубокий порез, тёмная, почти чёрная кровь, едва сочившаяся, но успевшая залить всё вокруг. Она явно на что-то напоролась.

Достав бутылку спирта, он посмотрел на неё с явной тоской. Этот спирт был его «золотом», как он сам себя убеждал. На вес золота и даже дороже. Но теперь выбора не было. Смочив пару влажных салфеток, которых у него оставалось не больше десятка, он начал осторожно протирать рану и кожу вокруг неё. Девушка застонала. Это был хороший знак. Значит, она была жива.

Сделав перерыв, он влил ей в рот немного воды. На этот раз она жадно сглотнула, хотя глаза так и не открыла. Её сознание блуждало где-то между сном и бредом. Антибиотиков у него не было, как и никаких других лекарств, кроме тех о которых он старался не вспоминать. Он понятия не имел, выживет она или нет, но внутри всё чаще раздавался голос: не стоило тащить её сюда. Нужно было оставить её там, на улице. Заставив себя выдохнуть, он продолжил обрабатывать рану.

Кровь, к его облегчению, перестала сочиться. То ли старый спирт всё же сделал своё дело, то ли крови у неё просто больше не осталось. Смочив ещё несколько салфеток, он сделал что-то вроде повязки, накрыв рану и заклеив её старыми строительным скотчем, которые достал из своей «аптечки». Повязка держалась плохо, но это было лучше, чем ничего.

— Ну, всё, — пробормотал он себе под нос, отодвинувшись от девушки. — Всё, что мог, я сделал.

Её дыхание стало ровнее. Наблюдая за ней ещё пару минут, он заметил, как грудная клетка поднимается и опускается с большей стабильностью. Возможно, у неё ещё есть шанс.

Прислонившись к холодной стене своего убежища, мужчина открыл книгу. Он знал её почти наизусть, но всё равно продолжал читать, находя в этом нелепом описании апокалипсиса странное утешение. Там всё было слишком просто, слишком нереалистично. А в этом мире не было ни героев, ни спасителей, ни надежды. Только он, эта девушка и ещё один день, который нужно пережить.

2

Страницы книги переворачивались одна за другой, и на его лице постепенно расползалась странная улыбка. В книге описывались события, чем-то схожие с тем, что происходило в реальном мире, только там ночные твари боялись света, пугались его яркости, будто это могло их сжечь. А в действительности всё было наоборот. Ночью они никого не пугали — да и как можно испугаться того, что спит? Собравшись в стаи, твари уходили в одно большое здание или ангар, шатались там с пустыми глазами, будто в коматозном сне, и так стояли всю ночь.

Он отложил книгу и ненадолго погрузился в воспоминания. Однажды он случайно забрёл в такой ангар. Это была бывшая стоянка одного развлекательного центра. Уже несколько дней он ничего не ел, и голод толкал его на глупости. Он не думал, что найдёт там их. Но, оказавшись внутри, выхода уже не было. Огромное, темное пространство было забито этими существами. Грязные, голые, измождённые тела с непропорционально длинными руками и когтями вместо пальцев стояли скученной массой. Их глаза были мертвыми, застывшими, как у кукол. Они не двигались, только покачивались, будто спали наяву.

Его маленький фонарик предательски выхватывал из темноты то одно, то другое тело. На мгновение ему казалось, что вот сейчас одно из них повернётся к нему, увидит его, а потом бросится и разорвёт на куски. Он замер, как вкопанный, не в силах пошевелиться, как будто собственное тело отказалось подчиняться. Время растянулось в бесконечность. Только спустя пару минут, которые показались ему вечностью, он смог вернуться в себя. Медленно, пятясь спиной к выходу, он сумел выбраться из этого проклятого места. Уже снаружи, когда расстояние до ангара стало безопасным, он почти побежал, стараясь больше не смотреть по сторонам.

Этот случай он помнил до сих пор. Тогда он испугался так, что ещё целый день просидел в своём временном убежище, не в силах заставить себя выйти наружу. Но голод всё же победил страх, и на следующий день он снова отправился на поиски. С тех пор он понимал, насколько далеки писатели от реальности. Читая строки о «храбрецах», которые сражались с ночными чудовищами, он лишь усмехался. Никакой героизм не спасли бы их в этом мире.

Время шло. Книга, несмотря на всю её простоту, всегда тянула его на сон. Даже зная её наизусть, он всё равно начинал зевать, страницы перед глазами расплывались, а усталость брала своё. Отложив книгу себе на колени, он аккуратно закрыл глаза и провалился в сон. Это был пустой сон без сновидений — других он давно уже не видел. Ещё тогда, много лет назад, он запретил себе сны. Запретил себе память. И всё стало на свои места. Один день — еда, немного воды, если повезёт — что-то «горячительное». Но пить он не любил. Не потому, что не умел, а потому, что алкоголь растворял те блоки, которые он сам себе поставил. Под его действием он мог случайно вспомнить то, что хранил в себе, и снова погрузиться в состояние, из которого однажды уже выбрался. Возвращаться туда он больше не хотел.

Пока он спал, подвал погрузился в полную тишину. Тишина, которая была обманчивой, как и всё остальное в этом мире.

Разбудили его не ощущение отдыха, а звуки. Глухие удары металла о металл, затем что-то мягко заскребло по полу. Банки. Это были банки, понял он сквозь дремоту, и нехотя приоткрыл глаза.

Там, где должна была лежать девушка, никого не оказалось. Зато чуть поодаль, прямо возле того места, где он вчера небрежно оставил свои припасы, теперь сидела она. Девушка жадно доедала вторую банку его консервов. Первая, опустошённая и забытая, валялась неподалёку, как и бутылка чистой воды. Единственное, что оставалось нетронутым, — сухари, и то он был не уверен, что успеет их спасти.

Он резко дёрнулся, пытаясь вырвать у неё хотя бы остатки из второй банки, но его движение оказалось слишком неловким. Полулёжа на холодном бетонном полу, он не смог достичь её. Возраст, усталость, да и голод не давали ни скорости, ни силы. Она же, словно дикая кошка, мгновенно отскочила, ухватив банку в обе руки, и теперь смотрела на него из-под спутанных прядей, взглядом волчицы, защищающей свою добычу.

Её поза — на корточках, с напряжёнными плечами и чуть вытянутой шеей — была одновременно пугающей и неестественной. Если бы он не знал, что она «чистая», можно было бы подумать, что перед ним заражённая. Она продолжала смотреть на него из-под лобья, не моргая, и с упорством доедала последние куски из банки.

— Отдай! — в отчаянии выкрикнул он, пытаясь подняться.

Девушка молча отскочила ещё дальше, и, швырнув пустую банку в сторону, замерла. Он проводил её взглядом, а затем снова посмотрел на неё — теперь уже не с жалостью, а с ненавистью. В этот момент что-то в нём изменилось. Она больше не была для него спасённой жертвой. Она стала вредителем, который лишил его почти всего, на что он рассчитывал хотя бы на пару дней. Теперь ему придётся выходить на поиски уже этой ночью, ведь в последние два дня вокруг убежища ничего ценного найти не удалось.

— Убью! — вырвалось у него, и он потянулся к ножу, который всегда держал под рукой. Это был небольшой, но острый клинок, надёжно закреплённый на его поясе. Нож был его последним аргументом в любой ситуации.

Девушка, словно заведённая, отскочила в сторону. Её руки лихорадочно метались, пока она не схватила с пола небольшой камень. Она метнула его с неожиданной точностью. Камень попал ему точно в висок.

Мир на миг потемнел, словно лампочка, вот-вот готовая перегореть. Свет от фонарика, который и так уже едва горел, окончательно угас, погружая помещение в кромешную тьму. Он почувствовал, как теряет равновесие. Сознание вспыхнуло, словно спичка, и тут же погасло. Мужчина рухнул на пол, тяжело, как мешок со старыми вещами.

Перед тем как всё провалилось в пустоту, он уловил звук её торопливых шагов, неровных и отчаянных, будто она бежала от самого конца света. Затем послышался лязг чего-то металлического, глухой, словно эхо далёкого колокола, раскатилось по подвалу. Это было похоже на звук, который сопровождает распад — треск, скрежет, как будто мир сам по себе сдаётся, ломаясь под тяжестью времени.

Его сознание плыло, ускользая, но в этом зыбком промежутке между явью и тьмой он почувствовал, как отдалённый шум металлических предметов постепенно превращается в болезненный гул в его голове. Это был звук чего-то неотвратимого, неизбежного, как медленно надвигающийся обвал.

Он попытался ухватиться за это мгновение, за этот звук, за реальность, но всё исчезало. Гул стал рассыпаться в бесформенную какофонию, и вместе с ним уходило последнее ощущение времени и пространства.

В этот раз он проснулся не от тревожных звуков и не от беспокойных мыслей, а от пронзительной головной боли. Попытавшись потянуться к виску, чтобы хоть как-то помассировать его, он понял, что руки связаны. Грубая, туго затянутая верёвка впивалась в запястья, отдавая тупой болью. Казалось, он провалялся без сознания долго, слишком долго.

Попытавшись оглядеть пространство вокруг, он почти ничего не увидел. Тьма была кромешной, а его ощущения говорили лишь о том, что он всё ещё находился в подвале. Пол под ним был холодным и твёрдым, пахнуло сыростью. Её здесь не было. Девушка ушла, и, скорее всего, прихватила всё, что могло пригодиться для выживания. Он был один — без припасов, без возможности даже пошевелиться.

Глухая боль в голове отзывалась пульсирующим звоном, от которого он невольно скривился. В сознании медленно всплыли его собственные слова, которые он когда-то произнёс самому себе: «Никогда. Никогда не вмешивайся. Никогда не лезь в чужие дела. Никогда никому не помогай». И вот результат. Он, связанный, лежит на холодном полу, лишённый всего, даже надежды. Она его обокрала, как он и предвидел, и теперь оставила умирать в одиночестве. Голодная смерть в темноте. Не самая завидная судьба. Не так он мечтал закончить свои дни, хотя... о чём он вообще мечтал? Когда-то давно он решил не думать об этом. Заблокировал все подобные мысли, как ставят преграду реке. Живи. Борись. Не позволяй отчаянию брать верх. Но какая борьба может быть здесь?

Мысли начали плавиться, растекаться, обретая формы, которых он так боялся. Отчаяние накатывало, как волна, медленно, но уверенно. Оно затягивало его вглубь, куда-то в прошлое, но он заставил себя остановиться. Нет. Это не поможет. Сейчас не время для слабости.

Он сделал глубокий вдох. Сначала нужно оценить своё положение. Осознать, что возможно, а что нет. Потянуть за верёвки, почувствовать их прочность. Попробовал перекатиться на бок. Боль пронзила тело, но это был прогресс. Лежа на боку, он попытался подтянуть ноги. Они не были связаны, но двигались неохотно, словно он забыл, как ими пользоваться. Попытка сесть окончилась неудачей. Казалось, тело утратило все силы.

Несмотря на боль, он продолжал бороться. Стиснув зубы, он перевернулся на спину. Маленькая победа, но она дала ему странное чувство облегчения. От этой точки можно было двигаться дальше. Теперь его цель была ясна: добраться до стены, используя ноги. Там он сможет опереться и, возможно, избавиться от пут.

Он начал медленно ползти, прижимаясь к полу, как гусеница, вытягивая ноги и толкаясь ими вперёд. В полной темноте, без ориентира, это было тяжело. Пространство подвала было небольшим, метров четыре в ширину, но каждый метр казался бесконечным. Сил почти не осталось, но он продолжал. Казалось, время остановилось. Минуты или часы? Он не знал. Когда, наконец, его голова упёрлась в холодную стену, он почувствовал, как внутри загорается крохотный огонёк удовлетворения. Он добрался.

Усталость обрушилась на него всей тяжестью. Он обессиленно прислонился к стене, пытаясь отдышаться. Голод пульсировал внутри, а тело казалось пустым и чужим. Он не ел уже сутки, а, возможно, и дольше. Последний раз, когда он чувствовал себя хоть немного сытым, вспоминался смутно. И всё же, несмотря на истощение, он собирался продолжать. Потому что другого выбора у него не было.

Собрав последние силы, он начал медленно подниматься, словно червь, цепляясь за стену и помогая себе ногами. Голова кружилась, словно бур, вгрызавшийся в холодный бетон. Он двигался вверх, делая короткие рывки, останавливаясь, чтобы отдышаться. За всё время он дважды был на грани срыва, чудом удержавшись, упираясь ногами в стену. Наконец, почти вертикально нависнув над полом, он почувствовал, что пятая точка уже «висит в воздухе». Толчок вверх, и он оказался в относительно устойчивом положении, медленно опустившись на стену и сделав глубокий выдох. Всё. Теперь он сидит, опершись спиной о холодную бетонную поверхность. Ещё одна маленькая победа в бесконечном дне выживания.

Теперь нужно разобраться с путами. Пальцы, окоченевшие и онемевшие, начали нащупывать верёвку, стягивавшую его запястья. Это был какой-то странный материал — пластиковая бечёвка, плоская с одной стороны и остро режущая с другой. Что-то явно не из его запасов. «Наверное, нашла где-то у меня в вещах или притащила с собой», — промелькнуло в голове. Проверить её на вшивость он тогда не удосужился, вот и результат. Проклиная свою беспечность, он продолжал ощупывать верёвку, пытаясь найти хоть малейший способ её ослабить или порвать.

Его попытки прервал звук. Глухие, тяжёлые шаги где-то сбоку. Он мгновенно замер, напряжённо вслушиваясь. Шаги повторились, но теперь стали громче. Затем раздался хруст и скрежет металла, который, несмотря на приглушённость, прозвучал для него громом небес. Источник звука был где-то совсем близко, с боковой стороны подвала.

Он ощутил, как острый луч света неожиданно ударил по глазам. Это был слабый, дрожащий свет, пробившийся через щель или отверстие. Боль в висках вспыхнула ярче, и он непроизвольно зажмурился, отворачиваясь. Голова закружилась сильнее, а сердце застучало так, будто собиралось пробить грудную клетку.

И прежде чем он успел хоть как-то осмыслить происходящее, раздался тихий, почти насмешливый голосок:
— Уже очнулся? Вот и отлично.

Этот голос был лёгким, почти игривым, но от него веяло холодом, как от остриё ножа.

3

Дверь с глухим скрипом распахнулась, и в кромешную тьму подвала ворвался мягкий, но ослепляющий свет вечернего заката. Мужчина инстинктивно попытался зажмуриться, но скованные руки лишили его этой возможности. Свет ударил по глазам, заставив его зажмуриться от боли.

В помещение быстро вошла девушка, плотно закрыв за собой дверь. Темнота снова окутала подвал, но ненадолго — вскоре зажёгся фонарь.

— Здорово, да? — раздался её голос, весёлый и задорный, совершенно не вяжущийся с его состоянием. — Оставила его на крыльце, чтобы зарядился. Хотела немного прикрыть хламом, чтобы никто не стащил. Вон, гляди, работает как надо.

Глаза мужчины постепенно привыкали к тусклому свету фонаря. Он медленно разлепил веки и первым делом посмотрел на источник света, а затем перевёл взгляд на девушку. Её лицо было грязным, но живым. Ни следа слабости или изнеможения, которые он наблюдал вчера. Она выглядела бодрой, даже чересчур. Прыгала по комнате, словно кошка, радостно что-то напевая. Как? Вчера она едва могла стоять, а теперь, казалось, полна сил. Это было странно, даже пугающе.

Но его размышления оборвались, когда девушка, будто заметив его состояние, подошла к нему с другой стороны, наклонилась и будто собиралась развязать его путы. Он не сопротивлялся, хотя ждал этого момента с напряжением. Однако она вдруг остановилась, сделала шаг назад и, прищурившись, спросила:

— Ты ведь не будешь больше на меня бросаться?

Он не ответил. Его взгляд, полный усталости и злобы, впился в её лицо. Её вопрос висел в воздухе.

— Значит, будешь. Ну, тогда подождёшь ещё немного, — с лёгкой насмешкой произнесла она.

Она обошла его, села рядом с фонарём и начала рыться в его рюкзаке. Мужчина смотрел на её движения, скрипя зубами. Вот и всё. Все припасы, которые он собирал месяцами, теперь принадлежали этой воровке. Гнев смешался с бессилием.

Но спустя несколько мгновений произошло нечто неожиданное. Она начала выкладывать из рюкзака предметы: консервные банки, пакеты с печеньем, кофе. Кофе! Мужчина не помнил, когда в последний раз видел кофе. Его лицо исказилось от недоумения.

— Всё-таки днём искать легче, хоть и опаснее, — усмехнулась девушка, доставая что-то, напоминающее большую тёмную булку. Она уронила её на бетонный пол, и звук, с каким булка приземлилась, заставил его вздрогнуть.

— Пожалуй, всё, — девушка встала, вытерла руки о штаны и, прищурившись, посмотрела на него. — Ну как? Неплохо, да?

Мужчина смотрел на добычу, не в силах вымолвить ни слова. Она ушла, забрав его запасы, но вернулась с чем-то ещё. С чем-то большим. И главное — как она прошла через заражённых днём? Всё это выглядело странно, пугающе, будто противоречило самому устройству этого мира.

— Ну что, будешь кидаться? — снова спросила она.

— Нет, — хрипло произнёс он, опустив взгляд. Затем демонстративно протянул ей связанные руки.

Девушка на мгновение замерла, а затем ловко срезала путы. Тугой пластиковый шнур с щелчком упал на пол. Мужчина остался сидеть, потирая онемевшие запястья. Кровь медленно возвращалась в руки, вызывая резкую, пульсирующую боль.

— Надя, — произнесла девушка, протягивая ему свою тонкую ладонь. Её лицо светилось любопытством и какой-то наивной радостью.

Мужчина поднял на неё взгляд, грубо сжал её руку и глухо произнёс:

— Стрежень. Вадим Павлович.

— Очень официально, — усмехнулась она, убирая руку. — А я своего отчества и фамилии не помню.

Вадим ничего не ответил, продолжая массировать затёкшие руки.

— Прости меня за то, — вдруг сказала Надя, указав на его покрасневшие запястья. — Я испугалась, когда ты кинулся на меня с ножом. Я ведь только пришла в себя, а тут такое.

Стрежень снова промолчал, устало глядя в сторону. Он уже понял, что эта встреча оказалась чем-то большим, чем просто спасением бедной девушки.

— Ты меня услышал, да? — осторожно продолжила Надя, чувствуя его молчаливую тяжесть. — Я правда испугалась. Я ведь тогда думала, что всё... — она замолчала, будто подбирая слова. — Ну, что ты меня добьёшь.

Вадим Павлович наконец поднял на неё взгляд. Его лицо оставалось непроницаемым, но в глазах читалась усталость, перемешанная с намёком на интерес.

— Добить? — хрипло переспросил он. — Если бы хотел, сделал бы это сразу.

— Вот именно! — она неожиданно оживилась, будто он только что подтвердил её теорию. — Но не сделал же! Значит, ты не такой уж и плохой.

Он устало выдохнул и покачал головой.

— Плохой, хороший... — пробормотал он. — Ты в каком мире живёшь, девочка? Здесь нет таких понятий.

— Надя. Меня зовут Надя, — поправила она, будто игнорируя его фатализм. — И я не девочка, мне уже двадцать.

— Замечательно, — сухо отозвался Вадим, снова потирая запястья. — А мозгов лет на десять.

Надя надулась, но быстро вернула своё бодрое выражение лица.

— Ладно, допустим, я натворила ерунды. — Она чуть наклонила голову, наблюдая за ним. — Но ты ведь рад, что я вернулась?

— Рад? — он усмехнулся, горько и устало. — Ты утащила мои припасы, бросила меня связанного, а потом появилась с этим... — он кивнул на разложенные перед ним запасы. — И теперь я должен прыгать от счастья?

— Ну, скажем так, я компенсировала ущерб, — весело ответила она, не обращая внимания на его раздражение. — И, между прочим, принесла больше, чем забрала. А ещё вернулась, хотя могла бы просто уйти.

— Почему не ушла? — резко спросил он, пристально глядя ей в глаза.

Надя на мгновение замерла, её улыбка чуть угасла.

— Потому что... — она закусила губу, будто сама не знала ответа. — Не знаю. Просто не могу оставить тебя. Не хочу быть одна.

— Одна? — он фыркнул. — Лучше быть одной, чем со случайным человеком, который может тебя убить.

— Скажи это себе, — парировала она, указав на его нож, лежавший неподалёку.

Они замолчали, оба погрузившись в свои мысли. Первой нарушила тишину Надя.

— Знаешь, мне кажется, мы могли бы составить хорошую команду, — сказала она, смотря на него с искренней надеждой. — Ты знаешь, как выживать. Я... Ну, я могу находить припасы.

— Команду? — он усмехнулся, почти презрительно. — Это не игрушки, девочка. Здесь каждый сам за себя.

— Не говори так, — она поджала губы. — Ты ведь тоже когда-то был не один, правда? У тебя кто-то был.

Его лицо помрачнело, и он отвёл взгляд.

— Всё. Хватит разговоров, — резко бросил он. — Ешь, что принесла, и отдыхай. Завтра ночью уходишь. Одна.

Надя тихо вздохнула, но спорить не стала. Она только кивнула и принялась молча раскладывать еду, время от времени украдкой поглядывая на него.

«Угораздило же меня», — подумал Стрежень, вставая и медленно разминая затёкшие ноги. Они дрожали, как у человека, который слишком долго сидел на холодном полу. Размявшись, он почувствовал, как боль постепенно уходит, оставляя вместо себя тупую, но терпимую усталость. Надя не обратила на него никакого внимания, полностью поглощённая сортировкой и осмотром припасов. Она делала это с какой-то удивительной сосредоточенностью, будто на её плечах лежала задача государственной важности.

Стрежень подошёл к двери и тихо, почти бесшумно, приоткрыл её. Снаружи уже опустился сумрак, ночь уверенно брала город под свою власть. Это было время, когда он привык выходить на сбор припасов. Но сейчас… Он повернулся и взглянул на Надю. Эта девчонка, сияющая, словно беззаботный ребёнок, уже успела собрать всё днём. Днём! Он снова посмотрел в её сторону, на её грязное лицо, на уверенные, быстрые движения рук. Это раздражало. И в то же время тревожило.

Её дневной поход казался ему безрассудством. Она рисковала жизнью, выходя в опасное время. Это чувство — не злость, а что-то сродни родительской опеке — неожиданно вспыхнуло в нём. Оно было неуместным и непрошеным. Ведь он давно никого не защищал. И всё же её образ — хрупкой, упрямой, глупо смелой — вызывал в нём странный отклик. «Как отец», — внезапно подумал он. Этот колючий осколок проник глубже, чем следовало. Его мысли вновь вернулись туда, куда он давно себе запретил заглядывать. В прошлое.

Стрежень тяжело вдохнул. Голова закружилась, глаза потемнели. Он обессиленно присел на пол, опершись о стену. Внутри всё гудело, а боль в груди стала почти невыносимой. Каждое биение сердца отзывалось тупым эхом.

— Ты в порядке? — неожиданно услышал он. Перед ним, словно из ниоткуда, появилась Надя. Её лицо, испуганное, но всё же любопытное, склонилось над ним. Она дёрнула его за руки, пытаясь поднять, но сил у неё явно не хватало.

— Всё нормально, — буркнул он, закрывая глаза, чтобы хоть немного прийти в себя. Боль начала постепенно отступать.

— Умылась бы ты, что ли, — пробормотал он сквозь зубы, не открывая глаз.

— На себя посмотри, — резко огрызнулась она, отойдя к рюкзаку.

Сердце билось медленнее, пелена перед глазами постепенно спала. «Пожалуй, сегодня я останусь в убежище», — подумал Стрежень, поглядывая на Надю. Если боль снова его накроет снаружи, он уже не будет способен вернуться. Решив не рисковать, он поднялся спустя несколько минут и уселся на своё прежнее место.

Вытащив из рюкзака знакомую книгу, он раскрыл её, пробежав взглядом страницы, чтобы найти место, на котором остановился. Надя устроилась рядом, глядя на него с неподдельным интересом.

— Простишь меня? — неожиданно спросила она. Голос её дрогнул, но взгляд остался прямым, почти детским, как у щенка, ждущего похвалы.

Стрежень опустил книгу и несколько секунд молча смотрел на неё. Его слегка удивило её внезапное раскаяние. Он качнул головой, вернулся к книге и, сделав лёгкий кашель, начал читать:

— В это время года здесь было очень красиво… — произнёс он своим хриплым, усталым голосом.

Надя слушала внимательно, не отрывая от него глаз. Она не прерывала, не перебивала, просто сидела рядом, пока его слова заполняли мрачный подвал странным, почти уютным светом.

4

Читать он закончил, как обычно, опустив книгу на колени и позволив усталости взять верх. Веки сомкнулись сами собой, и он погрузился в сон, несмотря на то, что планировал дождаться ночи и отправиться на поиски добычи. Слишком многое его утомило: день выдался тяжелым, да и сама книга, которую он любил перечитывать снова и снова.

Проснулся он ночью, ближе к полуночи. Фонарик давно потух, и вокруг царила кромешная тьма. На ощупь он нашёл в кармане зажигалку с крошечным светодиодом, которая всегда была при нём. Света от неё хватало лишь для того, чтобы осветить пространство на пару шагов впереди, но этого было достаточно. Он почувствовал, что Надя сопит у него на плече, устроив голову так, словно он был для неё подушкой. Стрежень аккуратно сдвинул её голову на свои колени, затем поднялся и уложил её на свой рюкзак, подложив под голову старую куртку. Рюкзак был забит разным хламом, который давал хоть какое-то подобие мягкости, так что он не беспокоился, что ей будет жёстко.

Потянувшись и размяв конечности, он почувствовал, как тело откликается ломотой. Возраст напомнил о себе, но он продолжал двигаться, стараясь не издавать лишних звуков, чтобы не разбудить Надю. Подсвечивая себе путь, он подошёл к двери. Осторожно повернув ключ, приоткрыл её и вышел наружу.

Ночь была такой, как он и предполагал: тихой, тёмной, только луна висела высоко в небе, немного освещая пустые улицы. Даже при слабом лунном свете он понял, что без фонарика искать что-либо бесполезно. Все открытые места давно обчистили. Он вспомнил, как пару дней назад наткнулся на группу из четырёх человек: двое мужчин и две женщины, такие же старые, как он сам. Они просто посмотрели на него, кивнули и молча ушли в сторону разрушенного супермаркета. Тогда он понял, что в тех местах уже нечего ловить.

Единственный шанс — удалённые районы города, где всё ещё оставались несколько высоких зданий. Больница и что-то вроде логистического склада. Эти места были сложными для доступа, но там могло что-то остаться. Добраться до них было непросто — не меньше часа пешком, а без нормального освещения рисковать ночью по пути туда он не хотел.

Воздух был прохладным, свежим, даже приятным. Стрежень глубоко вдохнул, наполняя лёгкие этим ощущением, которого так не хватало в дневное время. Он закрыл глаза, наслаждаясь мгновением. Но уже через секунду что-то заскребло в груди, и он закашлялся, согнувшись пополам. Горечь поднялась из глубины лёгких, напоминая ему о возрасте и слабости. Когда приступ наконец прошёл, он тяжело выдохнул, вытер рот рукавом и стоял несколько секунд, восстанавливая дыхание.

«Вот и оно, — подумал он. — Старость даёт о себе знать. Рано или поздно всё закончится». Он оглянулся на дверь подвала. Там спала Надя. Он знал, что она доверяет ему, хотя он и сам не понимал, почему. Этот мир давно забыл, что значит доверие. Но, возможно, именно это и давало ему странное чувство ответственности.

Он стоял ещё несколько минут, вглядываясь в пустоту ночного города. Луна отбрасывала блеклый свет, делая руины странно безмолвными и мрачными. Всё вокруг напоминало замершую декорацию, где каждая деталь казалась мёртвой, но готовой ожить в любой момент. Ветер, которого почти не было, делал воздух неподвижным, а тишина, нарушаемая только его дыханием, гулко отдавала в ушах.

Ему нужно было решить, что делать дальше. Больница или склад? Идти в ближайшее место или рискнуть забраться дальше, где могли быть менее исследованные районы. Оба варианта были неутешительны, но оставаться без припасов означало просто отсрочить неминуемую смерть. «Больница, — решил он, — там, может, ещё остались бинты, лекарства. Хотя бы что-то».

Он сделал несколько шагов вперёд, но остановился. Его взгляд снова упал на дверь подвала. Надя. Она была безрассудной, слишком хрупкой для этого мира, и всё же в ней было что-то, что не позволяло ему просто уйти. Может, это её наглость, может, тот странный оптимизм, который всё ещё пробивался в её поступках. Он не знал. Но он не мог оставить её здесь одну. Не мог так просто развернуться и уйти.

- Чёрт бы её побрал, — пробормотал он, опускаясь обратно по лестнице. Он открыл дверь так тихо, как только мог, и заглянул внутрь. Надя спала, свернувшись калачиком. Её дыхание было ровным, размеренным, словно этот разрушенный мир за пределами подвала для неё не существовал.

Он закрыл дверь, подошёл к своему старому месту и сел рядом с рюкзаком, опершись на стену. Оставить её было бы проще. Но в глубине души он знал, что уже сделал выбор. Она, сама того не понимая, стала частью его существования.

— Ну что, девочка, — пробормотал он, глядя на неё. — Похоже, мы связаны. Хочу я этого или нет.

Он снова откинул голову на стену, прикрыв глаза. Завтра придётся выходить за припасами. Вместе. А пока он позволил себе короткий отдых. Лунный свет пробивался сквозь щели негерметичной двери подвала, наполняя его отблесками тусклого сияния, и, как ни странно, это место казалось ему самым безопасным во всём этом безумном мире.

Мужчина проснулся в том же положении, в котором застыл рядом с Надей. Открыв глаза, он заметил, что сквозь щель двери пробивался дневной свет. Дверь была приоткрыта. Резко повернув голову в сторону, где должна была быть Надя, он с тревогой понял, что её там не было. Инстинктивно проверил руки — они были свободны. Значит, теперь он не связан, как тогда, после их первой встречи. Его сердце заколотилось, и он с хрипом поднялся на ноги.

Открытая дверь днём? Это не сулило ничего хорошего. Он напрягся, подойдя ближе, и заметил мелькнувшую за дверью тень. Почти мгновенно, насколько позволяли его измотанные силы, он бросился к двери, пытаясь захлопнуть её. Но не успел. Дверь резко распахнулась, и её косяк ударил его прямо в лоб. Он успел выставить руку, чтобы смягчить удар, но всё равно содрал ладонь о грубую металлическую поверхность.

— Ты чего? — раздался знакомый голос.

Стрежень, прижимая руку к груди, осмотрел её. Ссадина горела, но крови, к счастью, не было. Это обнадёживало: запах крови мог привлечь заражённых.

Сжав зубы, он смерил Надю взглядом, схватил её за плечо и почти силой втолкнул обратно в подвал. Осмотревшись вокруг, он резко захлопнул дверь и повернул ключ. Темнота тут же окутала их. Несколько секунд тишины, затем он вытащил зажигалку и направил её свет прямо в лицо девушки.

— Умереть захотела? — прохрипел он, злобно сверля её взглядом.

Надя стояла, забившись в угол, её лицо казалось испуганным, но в её глазах читалось что-то похожее на вызов. Она молчала.

— И меня ещё за собой потянуть хотела? — продолжал он, на этот раз уже громче.

Он был в ярости. Вчерашний разговор о её дневных вылазках он отмахнулся, списав на её желание похвастаться. Молодые любят приукрашивать свои подвиги, особенно чтобы произвести впечатление. Тем более у неё тогда был весомый повод для вранья — она была измотана, и её слова можно было списать на простую браваду. Но сейчас стало ясно: она не врала. Она действительно выходила днём. Более того, сегодня она даже не закрыла убежище.

— Ты хоть понимаешь, что делаешь? — его голос стал тише, но от этого только холоднее. — Если сюда кто-то сунется из-за твоих выходок, нас двоих тут не будет. Они убьют нас.

— Я просто… — начала Надя, но её голос дрогнул.

— Просто? — перебил он, презрительно усмехнувшись. — Ты хочешь, чтобы нас сожрали как крыс? Ты хоть представляешь, что будет, если они сюда нагрянут?

Она снова замолчала. Его слова били по ней сильнее, чем он ожидал. Девушка сжалась, как пружина, её лицо побледнело.

— Я думала… — наконец прошептала она, опустив взгляд. — Я думала, что днём они не такие опасные.

— Думала? — он зло рассмеялся. — Ты здесь живёшь или в сказках? Они всегда опасны. Днём, ночью — всё равно. Это ты думаешь, что их нет, потому что не видишь. Но это не значит, что они не видят тебя.

Надя подняла голову. Её глаза были полны смеси страха и обиды.

— Я просто хотела помочь, — тихо сказала она. — Ты сам говорил, что припасов не хватает.

— Я говорил? — он фыркнул. — Я не просил тебя жертвовать собой ради этого.

Они замолчали. Темнота подвала давила на них обоих. Стрежень медленно выдохнул, его гнев начал стихать. Он вдруг осознал, что Надя действительно хотела помочь. Она, возможно, не понимала всех рисков, но её действия не были эгоистичными. Это сбивало его с толку.

— Ладно, — наконец сказал он. — Живи. Но больше никаких выходов днём. Поняла?

Она кивнула, но её лицо всё ещё оставалось напряжённым.

— Поняла, — едва слышно ответила она.

Он вздохнул, убрал зажигалку и сел обратно на своё место. День похоже только вступал в свою силу, а он уже чувствовал себя выжатым.

Придя в себя, Стрежень вспомнил о фонаре, который стоял в углу и терпеливо ждал своего часа. В полутьме подвала он поднялся, подошёл к устройству и, взяв его в руки, зло посмотрел на Надю. Девушка сидела в углу, сжавшись, обхватив колени, и молчала, будто боясь его взгляда.

Он не сказал ни слова, подошёл к двери и прислушался. Снаружи было тихо, настолько, насколько мог позволить себе разрушенный город. Характерных звуков заражённых он не слышал, но знал, что это ничего не значит.

Сделав пару оборотов ключом, он осторожно приоткрыл дверь. Быстро выглянув наружу, увидел, что улицы погружены в серый сумрак, а солнце едва пробивалось сквозь облака. Быстро поднявшись по лестнице, он поставил фонарь на каменный парапет, раскрыл солнечные панели и настроил их на свет, пробивающийся сквозь редкие облака. Осмотревшись ещё раз, он скрылся обратно в подвал, аккуратно закрыв дверь и снова сел рядом с Надей.

— Ты всегда такой злой? — тихо прошептала она, не поднимая головы.

— Нет, — коротко ответил Стрежень, пытаясь собраться с мыслями и обдумать, как лучше провести оставшееся до ночи время.

— На меня раньше никто так не кричал, — сказала она ещё тише, едва слышно. — На меня вообще никто никогда не кричал.

— Всё бывает впервые, — грубо ответил он, стараясь избавиться от нарастающего чувства вины. Он не хотел, чтобы её слова сбивали его мысли о планах на день.

— А я ведь раньше только днём и ходила. Всегда одна.

На этот раз он промолчал, но уже не думал о дне и не планировал ничего. Он просто слушал. Её голос звучал тихо, но в нём было что-то, чего он не слышал уже давно. Может, искренность, может, что-то ещё. И хотя она была молода, он вдруг подумал, что она может говорить правду. А новые истории он не слышал уже много лет — только страницы его книги были его единственной отдушиной.

— Я никогда не видела заражённых, — вдруг сказала Надя, поднимая голову. Её глаза блестели, и Стрежень заметил это. Видимо, она едва сдерживала слёзы. — Я даже не понимаю, почему ты так злишься.

— Я тоже их почти не видел, — ответил он, решив смягчить разговор, хотя явно врал, он четко знал как выглядят заражённые и не одиножды с ними встречался. — Они слишком быстрые, чтобы их можно было заметить. А если заметил, то уже никому не расскажешь. Но иногда, выходя ночью на промысел, я видел их караваны вдалеке. Они шли друг за другом, словно цепочка, потом исчезали на ночёвку.

— И никогда днём?

— Раньше, давно, когда всё только начиналось, я тоже ходил днём, — начал он, чувствуя, как её интерес отвлекает его от тягостных мыслей. — Тогда все ходили днём, а ночью спали. Наверное, именно это и погубило большинство из нас. Теперь всё наоборот. Так можно жить. Или, точнее, выживать. Еды становится всё меньше, воды тоже. И нас почти не осталось. Так что, сколько мы ещё так протянем, никто не знает.

— Понятно, — прошептала Надя. — Но я всё равно не понимаю, почему я их не видела днём.

— Может, тебе просто повезло. А может, ты им неинтересна, — он усмехнулся, как бы пытаясь перевести разговор в шутку. Но Надя не улыбнулась. Наоборот, её лицо стало задумчивым, почти сосредоточенным.

— Точно, я им неинтересна, — сказала она, глядя перед собой в темноту подвала.

Её слова насторожили Стрежня. Он внимательно посмотрел на неё, но ничего не сказал. В её тоне было что-то странное, и он не знал, что думать.

5

Стрежень не отрывал взгляда от Нади, которая, казалось, полностью погрузилась в свои мысли, отрешившись от окружающей реальности. Её лицо было напряжённым, взгляд устремлён в пустоту. Он невольно вернулся к собственным мыслям — как скоротать остаток дня, чтобы не свихнуться в этой давящей темноте. Читать он не мог: фонарь заряжался. Возиться с вещами или проверять запасы тоже смысла не было. Оставалось либо спать, либо сидеть и уставляться в пустоту.

Его размышления прервала Надя.

— Я поняла! — выкрикнула она так громко, что он вздрогнул. — Я для них как невидимка!

Стрежень посмотрел на неё с удивлением. В полумраке подвала он всё равно разглядел блеск её глаз. Они горели, как будто она нашла решение какой-то невероятной загадки.

— Очень наивно и примитивно, — буркнул он, снова отворачиваясь, погружаясь в свои мрачные мысли.

— Почему? — Надя надула губы, теперь она больше походила на десятилетнего ребёнка, чем на взрослую девушку.

— Потому что рассуждаешь как ребёнок, — ответил он жёстко. — А тебе, поди, уже за двадцать.

— Двадцать два, — выпалила она с вызовом. — Даже дату рождения знаю.

— Кто её не знает? — усмехнулся Стрежень. — Такое трудно забыть. Или ты сирота?

Внезапная догадка ударила его так резко, что он осёкся на полуслове.

— Наверное, — тихо ответила Надя, опуская голову. — Я не помню никого из своих.

— А детство?

— Я не помню его, — покачала головой она. — Помню только, как очнулась в больнице. Кругом мигали огни, все куда-то бегали, кричали.

Стрежень повернулся к ней, теперь слушая внимательно.

— Потом я снова отключилась. А когда пришла в себя, солнце резало глаза через грязное окно палаты. Тогда я даже не испугалась. Просто ничего не понимала. Взяла какую-то одежду, вышла на улицу, а там всё как обычно: искала припасы, пряталась ночью.

— То есть всё наоборот, — пробормотал он.

— Что? — она взглянула на него.

— Ничего, — ответил он. — Повезло тебе, наверное. А как давно ты так живёшь?

— Наверное, год, — неуверенно сказала Надя. — После амнезии я забыла всё: как читать, писать, считать. Осталась только бирка, — она вытащила из кармана клочок полупластика-полубумаги и протянула ему.

В тусклом свете Стрежень разглядел странную надпись: «Образец 14/2-20. Подтип: Вдова».

— Ты уверена… — начал он, но осёкся, увидев её взгляд. Чистый, почти детский, с тем самым выражением, когда ребёнок пытается показать родителям свою поделку, ожидая похвалы. Он резко отвернулся, отвлекаясь на что-то другое, лишь бы блоки, которые он сам выстроил внутри, остались на месте.

Она снова поколебала его внутренние барьеры, словно случайным движением задела то, что он долгое время скрывал глубоко внутри. Словно невольно пыталась вытащить его разум в ту бездну, куда он запретил себе даже заглядывать, не говоря уже о том, чтобы думать об этом.

— Стрежень, — позвала она по фамилии, и он мгновенно пришёл в себя.

— Да, я здесь, — он натянуто улыбнулся, поправил очки и, снова взглянув на бирку, с важным видом произнёс: — Так, значит, родилась ты четырнадцатого февраля двадцатого года. Всё верно.

— Ну вот, — радостно воскликнула Надя. — Я же говорила, мне двадцать два года!

Стрежень молчал, слушая, как Надя с наивной уверенностью заявляет, что ей двадцать два года. Он даже не пытался её разубеждать. Зачем? Она всё равно не поймёт. Да и какой в этом смысл? Сейчас не сорок второй год, как она, видимо, думает, а гораздо дальше. Он прекрасно это знал, хоть и давно перестал отслеживать время. Календарь в этом мире стал таким же бесполезным, как счётчик километров на мёртвой машине.

Он задумался: если она не помнит, как читать и считать, откуда вообще взялась эта уверенность в её возрасте? Бирка из больницы? И что на ней написано? "Образец" и что-то ещё. А цифры? Может, она просто интерпретировала их как дату рождения. Или решила, что так проще объяснить своё прошлое, даже самой себе. Возможно, она поверила в это так же, как верила, что днём она "невидимка" для заражённых.

И всё же он не собирался разубеждать её. Пусть верит. В конце концов, какая разница, сколько ей лет? Какая разница, правда это или плод её воображения? В этом умирающем мире каждый волен верить в то, что хочет, лишь бы это помогало держаться. Кто он, чтобы отнимать у неё это крохотное утешение?

Стрежень взглянул на Надю. Она выглядела довольной, словно ему самому было важно услышать, что ей двадцать два. В её глазах мелькало что-то странно живое, даже детское. Он вздохнул и отвернулся, позволяя себе спрятаться за равнодушной маской. Этот мир слишком суров, чтобы цепляться за такие мелочи. Но если ей это помогает, пусть будет так.

— А значит, — продолжила Надя с прищуром, в её голосе зазвучали уверенность и вызов, — я смогу добывать нам припасы днём, когда все остальные спят. Тем более, я так уже делала не раз.

Стрежень внимательно посмотрел на неё, но его взгляд оставался холодным. Её уверенность казалась ему необоснованной, даже глупой. Да, он отдавал себе отчёт, что она действительно один раз выходила днём и вернулась. Но это было простое везение, не больше. Он не хотел разрушать её иллюзии, но и поддерживать не собирался. В конце концов, это могло стоить ей жизни.

— Так что пока хватает света, я схожу на разведку. У меня есть на примете одно место…

— Стой, — перебил её Стрежень, его голос прозвучал резче, чем он ожидал.

— Возможно, тебе повезло. Возможно, ты просто не встретила никого из них, — он указал рукой в сторону двери.

— Нет, — отрезала Надя. — Я точно знаю, что они меня не видят. Им я неинтересна, и мне они тоже. Вот и всё.

Стрежень криво усмехнулся. Несмотря на её взрослый вид, в её словах звучало что-то подростковое, почти детское. Она вела себя, как подросток, которому хочется доказать свою правоту, несмотря ни на что. Ей, возможно, было за двадцать, но велика ли разница?

— Я не стану с тобой спорить, — вздохнул он, отводя взгляд, — но и потакать твоим желаниям не собираюсь. Мы выйдем вечером, вдвоём. Днём мы остаёмся здесь. Точка.

Надя надула губы, скрестила руки на груди и отвернулась. Её поза напоминала подростковый протест, который ему был до боли знаком. Он едва заметно усмехнулся. Когда-то давно он видел такое же поведение, но где и у кого — вспоминать не хотел. Пусть эти образы остаются за его внутренними блоками. Там, где им место.

— Нам нужно как-то скоротать время, — сказал он через минуту молчания. — До вечера ещё несколько часов. Надо чем-то заняться… Может, зарядка?

Сам Стрежень удивился своим словам. Последний раз он делал зарядку ещё до начала всего этого хаоса. Но его замечание, казалось, оживило Надю. Она мгновенно поднялась на ноги, её лицо засияло.

— Точно! — воскликнула она. — Я обожаю всякие упражнения. Не знаю, откуда это у меня, но тело будто само помнит! А раз ты предложил, то давай, вставай! Попробуем вместе.

Он хотел было отказаться, но её энтузиазм был заразителен. Вздохнув, Стрежень медленно поднялся с пола. Грязный, старый свитер натягивался на его усталом теле, и он с неохотой снял верхнюю куртку, оставшись в нем.

— Ладно, давай, — пробормотал он, отходя в сторону, чтобы не удариться о стены.

Свет, пробивающийся сквозь щели в двери, давал им достаточно видимости, чтобы различить очертания друг друга и самого помещения. Надя отступила на пару шагов и начала крутить плечами, показывая ему, как разминаться. Она тоже сняла куртку, оставшись в тонкой грязной кофте с несколькими заплатками.

На её боку виднелся старый шрам, напоминание о ранении, полученном пару дней назад. А теперь она двигалась так легко, словно никогда и не была ранена. Это было странно, как и всё, что касалось этой девчонки. Бирка с загадочной надписью «Образец 14/2-20. Подтип: Вдова» никак не выходила у него из головы. Что это значит? Армейский образец? Генетический эксперимент? Но армия исчезла в первые же дни катастрофы. Ещё несколько суток слышались выстрелы, проезжала техника, а потом всё — тишина. Остались только такие, как он, обычные гражданские.

«Всё это странно», — снова подумал он, наблюдая, как Надя прыгает, размахивая руками, будто пытаясь встряхнуть из себя всю боль и страх.

— Давай! — выкрикнула она, жестом показывая, чтобы он повторял за ней.

Он отвлёкся от своих мрачных мыслей и неохотно начал двигаться. Его тело протестовало, скрипело и ныло, но он заставил себя продолжать. Надя, казалось, сияла от радости, увлекаясь процессом. «Пусть так, — подумал он. — Пусть верит, что это хоть что-то значит. В конце концов, это лучше, чем просто ждать конца».

Они прыгали и скакали ещё минут двадцать, но для Стрежня это оказалось настоящей пыткой. Его тело давно отвыкло от такого ритма, и теперь каждый прыжок отдавался болью в суставах и напряжением в мышцах. Перед глазами начали появляться чёрные круги, а дыхание стало тяжёлым и рваным. Надя же, напротив, казалась неугомонной. Её энергия била через край, и она придумывала всё новые и новые упражнения. Их было так много, что он сбился со счёта, но продолжал, через силу, выполняя каждое, пока не почувствовал, что ещё немного — и он упадёт без сознания.

— Хватит, — еле выдавил он, сгибаясь пополам и упираясь руками в колени. Его голос был тяжёлым, прерывающимся. — На сегодня… этого… достаточно… Нам ещё на промысел… а я… еле дышу.

— Ну как хочешь, — Надя слегка надула губы, явно недовольная. — Жаль, что ты так быстро сдаёшься. У меня ещё есть танцевальный комплекс, это мои любимые упражнения! — Она хихикнула, глядя на его измождённое лицо. — Но ты прав, ты за мной вряд ли успеешь.

Её слова ударили по его гордости, как ушат холодной воды. Он рухнул на холодный пол, привалившись к стене и тяжело дыша. Да, давно он не изматывал себя так. Последние годы он жалел своё тело, не позволяя лишний раз напрягаться. «В следующий раз надо быть аккуратнее», — подумал он, сжимая виски, в которых всё ещё стучала кровь.

Тем временем Надя встала в странную позу: полусогнутая левая нога выставлена вперёд, правая служит опорой, левая рука чуть выдвинута перед собой, а правая сжата в кулак и поднята на уровень глаз. Она повернула голову в сторону, сделала странное движение плечами, после чего резко выкрикнула:

— Кия!

И начала двигаться. Её движения были смесью прыжков, поворотов и плавных переплетений рук и ног. Надя двигалась в каком-то своём ритме, будто под музыку, которая звучала только у неё в голове. В полумраке подвала она казалась почти неуловимой, её силуэт размывался в движении. Это был не просто танец — это было что-то дикое, первобытное, будто она выплёскивала всю свою энергию, все свои эмоции через эти резкие, порывистые движения.

Стрежень смотрел на неё как заворожённый. Он никогда не видел ничего подобного. Может, что-то похожее он видел когда-то давно в фильмах, но эти образы давно стерлись из памяти, оставив лишь отголоски старых легенд.

Минут через пять Надя резко остановилась. Она тяжело дышала, её лицо сияло довольной улыбкой, а мокрые пряди волос прилипли ко лбу.

— Теперь и мне хватит, — прохрипела она, шатаясь, подошла к стене и плюхнулась рядом со Стрежнем.

— На вот, — он протянул ей бутылку чистой воды, которую держал про запас. Сначала он хотел сделать глоток сам, но потом решил, что сейчас это ей нужнее. Она заслужила.

Надя жадно схватила бутылку и, сделав несколько быстрых глотков, почти осушила её. Он не стал её останавливать, просто смотрел, как она утоляет жажду, чувствуя странное удовлетворение.

— Спасибо, — наконец прошептала она, вытирая губы тыльной стороной ладони.

Стрежень кивнул, не отвечая. Он пытался отдышаться, размышляя, сколько времени прошло, с тех пор как он последний раз видел что-то настолько живое и… настоящее.

6

Они просидели ещё около получаса, каждый погружённый в свои мысли, пытаясь восстановить силы после тренировки. Стрежень, хоть и выполнял лишь лёгкие упражнения, чувствовал себя измотанным, а Надя, казалось, тоже устала, но её энергия всё ещё тлела где-то внутри. Они сидели рядом, не решаясь нарушить тишину, и смотрели на серую стену подвала, будто ожидая, что она расскажет что-то важное.

— Кем ты был раньше? — раздался вдруг её голос. Он прозвучал звонко, несмотря на то, что она произнесла это почти шёпотом.

Стрежень вздрогнул. Не от неожиданности, а от самого вопроса. Её слова задели что-то внутри, что он давно запретил себе касаться. Его тщательно выстроенные внутренние блоки зашатались, словно готовясь рухнуть. Паника накатила волной, и он отчаянно попытался сдержать поток воспоминаний, выстраивая новые барьеры.

— Мг… — промычал он, собираясь с мыслями. Каждое слово далось ему с трудом, будто он пытался удержать закрытыми двери, которые кто-то настойчиво толкал изнутри.

— Ты, наверное, работал на заводе, — продолжила Надя, не дожидаясь, пока он сформулирует ответ. — Я не знаю, что это такое, но мне кажется, ты подходишь к этому образу. У меня в голове иногда возникают странные картинки — неясные, с непонятными словами. Они вроде бы что-то обозначают, но смысла я не понимаю.

Она повернулась к нему. Её глаза сузились, будто она пыталась изучить его лицо, вчитаться в каждую морщину, чтобы найти подтверждение своей догадке.

— Точно, работник завода, — добавила она с уверенным видом. — Что это и где — не знаю, но картинка в моей голове рисует тебя и говорит это странное слово: «завод». Верно?

— Да… — выдавил Стрежень. Он понимал, что ничего общего с заводом в его прошлом не было, но мысль о чем-то далёком, вымышленном, дала ему возможность отвлечься от тревожных воспоминаний. — Завод… Точно. Металло… — он замялся, пытаясь придумать что-то подходящее, и добавил: — Металлоконструкции. Вот. Был там начальником цеха. Знаешь, что это такое?

— Нет, — с интересом ответила Надя, её глаза загорелись. — Расскажи!

— Ну… — Стрежень почесал затылок, делая вид, что вспоминает. — Это когда руководишь людьми. Когда много людей… они, э-э… делают конструкции из металла, а ты ходишь с важным видом и проверяешь: всё ли у них в порядке, — он картинно нахмурился и, подражая строгому начальнику, добавил: — Всё ли хорошо? Успеваете ли по плану?

Надя внимательно следила за каждым его движением, её лицо озаряла искренняя заинтересованность. Она легко повторяла его мимику и, услышав последние слова, вдруг расхохоталась. Её смех был звонким, искренним, почти детским, и она чуть наклонила голову, будто дразня его.

Стрежень невольно улыбнулся. Её радость, такая чистая и неподдельная, на миг растопила его грубую, давно закостеневшую душу. Это тепло было новым, давно забытым, но он вдруг понял, что не боится его. Боится не утонуть в старых переживаниях, а, напротив, позволить этому теплу быть.

— Ты странная, — пробормотал он, глядя на неё. — Но, наверное, это хорошо.

Надя лишь улыбнулась ещё шире, будто его слова для неё были самым большим комплиментом.

Стрежень повернулся к двери и заметил, что привычные светлые линии, пробивающиеся через щели, исчезли. Время шло к вечеру. Сам он не заметил, как оно пролетело — ещё недавно он пытался найти способ скоротать день, чтобы не сойти с ума в этой темноте, а теперь оно прошло быстро, почти весело. Как когда-то давно.

Стоп.

Его внутренние блоки пошатнулись, как ослабленные баррикады. Он едва успел их удержать, чтобы воспоминания не прорвались наружу.

— Скоро будем собираться, — пробормотал он, поднимаясь на ноги. Надя проводила его взглядом, но осталась сидеть на месте, скрестив ноги и обхватив колени руками.

— Бери только рюкзак, остальное оставим здесь, — продолжил он. — Так будет проще. Если что-то найдём, хватит сил унести.

Надя смотрела на него внимательно, ничего не отвечая. Её взгляд был детски сосредоточенным, как будто она старалась запомнить каждое его слово. Это напомнило ему, как дети смотрят на родителей, когда те объясняют что-то важное перед дорогой.

— Так, — пробормотал Стрежень, почёсывая подбородок. Он прошёлся взглядом по рюкзаку и разложенным в углу припасам. — Если повезёт, возьмём больше воды и еды. Пока нам хватает на пару дней, но с водой всё плохо. Зарядка, конечно, помогла, — он криво усмехнулся, вспоминая, как мышцы ныли после упражнений. — Но воды почти не осталось.

Надя тихо кивнула, хотя в полумраке он её лица почти не видел. Но почему-то он был уверен, что она согласилась.

В подвале становилось темнее, и вскоре тьма заполнила всё пространство. Стрежень достал зажигалку, включил небольшой светодиод, осветив сначала себя, потом Надю и рюкзак. Маленький огонёк казался в этой темноте почти грандиозным.

Он ещё раз проверил рюкзак, затянул ремни и шагнул к двери. Постояв перед ней пару секунд, словно собираясь с мыслями, он усмехнулся и уверенно повернул ключ. Резким движением он открыл дверь.

Холодный воздух ночи ворвался внутрь. Снаружи было так же темно, как он и предполагал, но в проёме двери что-то шевельнулось. Его обдало волной зловонного, сладковатого запаха, от которого подступила тошнота. Стрежень замер. В тусклом свете зажигалки перед ним показался смутный силуэт. Два блестящих глаза, налитых кровью, смотрели прямо на него.

Всё внутри него похолодело. Он понял, кто перед ним, ещё до того, как сознание обработало картину. Инстинкт говорил одно: это конец. Он сделал шаг назад, но ноги словно приросли к полу. Закрыть дверь он уже не успевал. Дверь распахнулась слишком далеко, чтобы дотянуться. Мысли метались в голове, словно в вязкой жижи, крича одно: всё пропало. Конец.

Но он попытался. Не зная почему. Возможно, что-то изменилось в нём за последние дни. Возможно, это была Надя. Или воспоминания, которые вдруг прорвались, сметая все его барьеры.

Саша и Эля. Его дети. Десять и двенадцать лет. Он увидел их, как будто они стояли перед ним: смеются, играют, почти ругаются. Жена Оля. Её улыбка, такой добрый и тёплый взгляд. Их счастливая семья — картинка с открытки, о которой он всегда мечтал, и которую потерял. Всё это всплыло в его голове с такой яркостью, что он едва смог дышать.

Слёзы выступили на его лице, предательски сверкая в свете зажигалки. В эти моменты он забыл обо всём. Только руки заражённого метнулись вперёд, когти впились в его шею, и горячая, липкая кровь хлынула из раны.

Стрежень попытался дотянуться до двери, но сил не хватило. Ноги подкосились, и он рухнул на пол. Боль затопила всё, но вместе с ней пришло странное тепло. Он видел перед собой образы семьи: Саша и Эля смеются, Оля поправляет волосы. Эти воспоминания стали явью, затопили его, унося в уютный, знакомый мир.

Всё остальное перестало иметь значение. Тьма подвала сменилась светом счастливого прошлого, которое теперь казалось таким реальным. Он погрузился в него полностью, забыв обо всём.

***

Солнце освещало разрушенные улицы города, пробиваясь сквозь щели между остатками зданий. Свет был ярким, но холодным, напоминая о том, что осень уже вступила в свои права. Воздух был прохладным, почти колючим, но ещё не таким, чтобы заморозить. Однако контраст с дневным теплом ощущался отчётливо, делая утреннюю прохладу особенно резкой.

Сквозь груды мусора, ржавые остовы машин и искорёженный металл, среди хаоса и разрухи двигалась фигура. Она была тонкая, почти хрупкая, но её движения выдавали решительность. За ней, сзади, неуклюже переваливалось другое существо — массивное, тяжёлое, походкой напоминающее пьяного, неспешно следовавшее за первым.

На первый взгляд могло показаться, что передняя фигура металась, словно в поисках выхода, но это было не так. Она просто выбирала путь, осторожно пробираясь вперёд, тогда как вторая — её тень — послушно двигалась за ней, лавируя между завалами.

Наконец они остановились.

— Нам нужно туда, — девушка указала вперёд. Её рука дрожала, но голос звучал уверенно. Вдалеке, сквозь лёгкий утренний туман, виднелось большое здание, чьи очертания с трудом угадывались на фоне серого горизонта.

— Это то место, о котором я тебе говорила, — продолжила она. — Я давно хотела туда добраться. Если бы меня не ранили тогда… я бы уже была там. Хорошо, что ты меня спас.

Сзади что-то зашуршало, осыпаясь. Девушка обернулась. Существо, с которым она говорила, медленно осело на груду мусора, склонив голову на бок. Его движения были механическими, лишёнными жизни.

— Не переживай, — прошептала она, слабо улыбаясь. — Отпущу тебя на охоту немного позже. Только покажу место, и всё.

Существо подняло голову, его лицо казалось пустой маской. Кровь стекала из уголка рта, блестя в тусклом свете. На грязном, потускневшем свитере бурое пятно расползлось почти на всю левую сторону. Куртки уже давно не было — она только мешала.

Но раздевать его, как других, она не хотела. Пусть остаётся таким, каким она его запомнила. Тем, кем он был, когда спас её. Теперь он принадлежал ей. Теперь он всегда будет с ней.

Он был странным. Не таким, как все, кого она видела раньше. Он говорил, а не шипел, не рычал, не издавал бессмысленных звуков. Он даже злился. Рассказывал о заражённых, хотя она сама их никогда не видела. Но всё это осталось в прошлом. Теперь он слушался её. Выполнял всё, что она говорила.

— Ну ладно, отдохнули и хватит, — сказала она, вскакивая на ноги. — Скоро вечер, а тебе ещё нужно поохотиться.

Она радостно спрыгнула с мусорной кучи, едва не поскользнувшись, и оглядела горизонт. Тень за её спиной медленно поднялась. Его руки свисали, как безжизненные, а ноги будто тянули его вперёд сами по себе.

— Пошли! — весело крикнула она и зашагала между завалами.

Они прошли ещё несколько сотен метров, пока не вышли к широкой магистрали. С другой стороны виднелось здание, к которому она так стремилась. На дороге, как тени, скользили фигуры. Они появлялись и исчезали, пересекали пространство короткими рывками, словно охотились, но при этом избегали прямого контакта друг с другом. Их было много, но все они казались занятыми.

— Вот видишь — девушка обернулась к своему спутнику с широкой улыбкой. — Я же говорила, я никогда их не видела, этих твоих «заражённых». Здесь все свои.

Существо за её спиной выглядело как распухший труп, ещё слабо напоминавший человека. Лицо, искажённое, лишённое жизни, всё ещё носило остатки черт, которые можно было бы узнать. Черты Стрежня. Того, кто спас её. Того, кто выходил её, когда она была на грани. Теперь, в знак благодарности, она поможет ему воссоединиться с другими, такими же, как он. Но в этот раз она будет осторожнее. Она знала, что не может позволить себе ошибиться.

— Пошли, — сказала она снова, бросив последний взгляд на тени, скользящие вдоль магистрали. — Скоро я отпущу тебя к ним, а пока я хочу чтобы ты кое-что увидел.

Ее лицо осветила улыбка и она шагнула вперёд, не оглядываясь. Существо за её спиной послушно последовало за ней, волоча ноги и оставляя за собой тёмный, зловонный след.