Стрелок

Иван потуже затянул потёртую подпругу и глянул на часы. Стекло снаружи было всё в трещинах, а изнутри – тонким слоем покрыто мелким степным песком. Песком того сорта, что просачивается в любые щели. Стрелки ещё различимы под серой пылью, а вот круговые насечки - уже нет. Тем не менее, было понятно: без четверти полдень. Время от времени он рассуждал о том, что скоро полезный прибор превратится в безделушку на память. Песок попадал в заводной механизм. В ауле это последние часы. Интересно, сколько осталось до того момента, как шестеренки перестанут крутиться?

На всякий случай он завёл часы ещё раз, хотя уже делал это утром. Пусть будет с запасом. В конце концов, можно и без них: всем известно, что тени исчезают в полдень. Но так привычнее.

Он приторочил вещмешок к седлу и, ведя коня в поводу, подошёл к грязной речушке. Достал флягу, присел, опустил руку в мутную тёплую воду. Пока фляга наполнялась, огляделся.

По степи гулял горячий ветер. Волны пробегали по седым прядям ковыля, трепали сухие верхушки тонконога. На рыжих глинистых проплешинах танцевали песчаные вихри. В полукилометре на север виднелся невысокий подъём, вдоль которого стояли широким забором покосившиеся столбы: железная дорога.

Он присмотрелся к горизонту на востоке. Пока ничего не видно. Ну что ж, в конце концов, есть ещё двадцать минут.

Иван плотно закрутил крышку, прикрепил флягу к передней луке и запрыгнул в седло. Худенький невысокий конёк недовольно всхрапнул, дёрнул головой и, повинуясь поводьям, неспешно пошёл к железнодорожному полотну.

Сухая степная трава шелестела под копытами. Из-под косматых жёстких кустов то и дело выскакивали мелкие ящерки и улепётывали подальше от всадника, оставляя на песке извилистые следы. Жуть как хотелось снять старый отцовский бушлат, но ветер крепчал, и набравшие скорость песчинки кусали за ладони и щёки. Иван натянул на лицо шарф и пониже надвинул шляпу на лоб, чтобы уберечься от пыли и жгущего глаза солнца. К полудню всегда становилось хуже.

Подъехав к железной дороге, Иван слез с коня. Глянул на часы: без пятнадцати. Он отстегнул от седла двустволку, привязал животное к столбу, достал из вещмешка патроны, обёрнутые холстиной и забрался по осыпающемуся гравийному склону на рельсы. Отошёл, выбирая место, где шпалы лежат поровнее. Сел на путях спиной к ветру, развернул грубую ткань: на ладонь выкатились четыре ярких красных цилиндра. Он посмотрел на восток.

Над горизонтом показался белый столб дыма. Ещё едва различимый, но абсолютно узнаваемый. Иван хмыкнул и положил два цилиндра в карман. Преломил двустволку, вложил оставшиеся патроны в стволы, закрепил обратно. Потом лёг на шпалы между покорёженными, извивающимися, как змеи, рельсами, и стал ждать.

Поезд появлялся возле аула ровно в полдень. Так повелось.

Никто не знал, что это такое. Тварь выглядела, как старый локомотив. Кто-то из старожилов говорил, что очень, мол, напоминает опытный образец “АА” с семью осями времен Союза. Но Иван в поездах не разбирался: ни к чему. Последняя война исчерпала всё топливо. Не осталось ни нефти, ни торфа. Вся степь на западе изрыта провалами, что появились из-за чересчур интенсивной выкачки газа. Будь это настоящий поезд – не было угля, на котором он смог бы ехать. Да и чистая вода давно была на вес золота.

Этот локомотив был чем-то иным. Он появился через год после окончания Последней войны. Тогда, в первый раз, никто не насторожился. Едет себе поезд и едет. Люди ещё только приходили в себя после страшных потерь, привыкали к новой жизни. Той жизни, в которой не будет интернета, бытовой техники, автомобилей. Ещё время от времени возвращались в родные места ушедшие на фронт. Да и рельсы ещё не покоробило стихией и временем, и поезда иногда ходили по степи. Обычные, грузовые. Развозили на последнем угле остатки зерна из амбаров, в надежде восстановить сельское хозяйство. Порой привозили фронтовиков. Так что в те годы поезда скорей ассоциировались с надеждой.

Тогда никто ещё не верил, что зерно невозможно вырастить в степи без машин, что не вспахать целину без тракторов. Потом, понемногу, остановились заводы. Прекратились перевозки. Замерли бесполезными истуканами комбайны и грузовики. Перемены происходили медленно, постепенно. И что теперь? Пустыми стоят города, ветер гуляет над потрескавшимися шоссе. Люди вернулись в аулы. К привычному, к простому. Растить еду своими руками. Своими руками строить дом. Когда приходится выживать – упрощаешь всё, возвращаешься к началу. Иван вытер ладонью пот, что скопился на лбу под шляпой.

Тогда, в первый раз, дело тоже было в знойный, как сейчас, голодный полдень. Поезд промчался мимо, невероятно красивый, огромный, удивительно бесшумный, весь – чёрный глянец, как будто не цеплялась за него степная пыль. А потом, к вечеру, когда люди собрались по домам, в аулах вдоль железной дороги не досчитались жителей. Спустя пару дней пастухи стали приносить обрывки одежды, украшения и другие вещи, принадлежавшие пропавшим. Всё покрытое кровью. Сперва думали расстрелять пастухов. Но те, как заведённые, повторяли, что никого не видели, а вещи нашли у рельс. Старейшины пошли посмотреть – и правда. Склоны вдоль железнодорожного полотна пестрели тряпками и побрякушками.

Горячий ветер усилился. Иван упёр приклад в плечо и прицелился в то место на горизонте, где кривые рельсы сходились в одну точку. Ещё рано, столб пара едва приблизился. Он недовольно хмыкнул, опустил приклад и почесал нос: минуты ожидания были для него самым нелюбимым временем. В пятый раз он отправлен аулом на рельсы, а ждать всё никак не привыкнет.

Так вот, с тех пор это случалось каждый жаркий сезон. Сперва приходил суховей. А с ним - погибшие посевы, которых и при хорошей погоде не хватало на всех. Подохшая от жажды скотина. Болезни, голод. И, последним аккордом, дьявольский паровоз.

Первые несколько лет не знали, что делать. В суховей не сильно уйдёшь от аула. Да и в нынешние времена непонятно, что опаснее: бросить нажитое и уйти в пустую степь или переждать появление чудовища, надеясь, что дань в этот раз будет не так велика. Посоветовавшись, решили остаться. Пробовали подкапывать рельсы, пробовали ломать полотно. Однажды даже разобрали мост через пересохшую Эмбу, в надежде пустить локомотив под откос. Ничто не помогало. Казалось, эта тварь летела над рельсами, а не ехала по ним.

Так и пропадали люди, пока как-то раз, приняв для смелости лишку, старый казах не взял ружьё, не встал на рельсах и не шмальнул с обоих стволов по нахально светящейся морде несущегося локомотива.

И поезд исчез.

Правда, старик тоже не пережил встречу, то ли от страха, то ли от возраста. С путей его унесли в мазар.

После этого случая у людей появилась надежда. Пробовали стрелять по локомотиву, по колёсам, по шатунам. Со временем разобрались, что целить надо по горящим красным буферным огням. Причём с близкого расстояния. Такой выстрел требовал выдержки и ловкости, случалось, что стрелок оказывался под паровозом.

Так и повелось с тех времен, что аулы выделял нескольких мужиков, которые были особенно удачливы в охоте, и отправляли их сторожить пути во время суховея. День был всегда понятен заранее. Появлению поезда предшествовал красный закат, песчаные вихри и отсутствие соколов. Поезд всегда приходил к аулу по расписанию. Ни разу, чтоб его, не опоздал.

Иван знал, что километрах в десяти на запад, на случай его неудачи, локомотив поджидает следующий стрелок. Но это мало успокаивало. Каждый стережёт свой аул. И если он не справится, то из его аула пропадут люди. Хотя сам он, скорее всего, об этом уже не узнает. Такая теперь была жизнь. Но нельзя унывать. Там, дома, все ждут и надеются, что он не подведёт.

Он устал опираться на локти. Белый столб дыма будто не двигался. Может, его ласково встретили выше по путям? Тогда и вовсе можно будет скоро идти домой.

Иван глянул на тени и решил немного отдохнуть. Перевернулся на спину, закрыв лицо шляпой, внимательно прислушиваясь к звукам степи и дрожи железнодорожного полотна. Рельсы каждый раз при приближении локомотива гудели совершенно по-настоящему. Скользнула привычная мысль: отчего же рельсы шумят, если поезд их не касается?

Что интересно, тварь со временем будто поняла, что на неё идёт охота, и стала хитрить, пыталась напугать и сбить с толку. Путеочиститель то превращался в длиннющий горизонтальный клык, то обрастал металлическими перегородками размером с рёбра мамонта. Менялась высота котла, высота колёс. Буферные огни и прожектор становились то меньше, то больше, но, что было удобно, никогда не меняли своего места на голове поезда. И всегда горели только два самых крупных буферных фонаря, горели зловещим алым светом. Хотя в прошлый раз они, например, оказались закрыты стальными заслонками. В каждом ауле плакали в ту ночь.

Он довольно ухмыльнулся. К такому случаю он сегодня готов. Ещё на рассвете Иван тщательно взвесил и рассыпал по патронам отличную тяжёлую картечь. Он постарается подпустить поезд поближе. Сегодня никто не будет плакать.

Настороженно всхрапнул конь. Иван перекатился на живот и посмотрел на восток. Белое перо дыма заметно приблизилось… А это что такое? Он встал и протёр глаза, помотал головой, снова присмотрелся. Ошибки не было. К нему, вздымаясь от чёрных точек локомотивов к высокому степному небу, приближалось три серо-белых пера.

Иван преломил двустволку, проверил патроны, защёлкнул обратно. Опустился на колено, приложил приклад к плечу, прицелился. Гравий неприятно колол, он спохватился и переместился на шпалу. Поезда стремительно приближались. Какого чёрта, почему их три?!

Совсем скоро он без труда смог различить пыль, волнами идущую по степи от трех чёрных стрел. Ещё немного - и стало заметно сияние огней. Раз светятся, значит, сегодня без щитков. Но три поезда? Три поезда и два выстрела. На большее не хватит времени. Иван судорожно пытался принять решение, вглядываясь в неумолимо приближающиеся локомотивы. Один шёл прямо над рельсами, ещё два – по бокам.

Он постарался успокоиться и собраться. Постарался выровнять дыхание. Ближе, ещё ближе…

От расстояния огни сливались в одну светящуюся полосу. Иван провёл вспотевшей ладонью по стволу, поудобнее пристраивая ружьё… Вот уже видна надпись на голове локомотивов: “А.Андреев”, и под ней, над путеочистителем… Сердце Ивана оборвалось. Шесть буферных огней. У каждого поезда было шесть огней.

Чтоб его! Что за идиотский день. Казалось, это страшный сон, из тех, что насылает злая албасты. Может, и правда?..

Нет выбора. Надо стрелять.

Беспокойно заржала лошадь, которую он привязал у столба. Иван вдруг сообразил, что животное оказалось на пути у одного из боковых локомотивов. Теперь поздно было что-то менять. Он приготовился увидеть, как коня размажет по степи.

Но поезд прошел сквозь лошадь, даже гривы не пошевелив.

Это мираж! Чёртов локомотив наводит миражи. Что это значит?

Тот, что над рельсами, решил Иван. Всегда по нему стреляли.

Он вскинул ружьё к плечу.

Глаза слепило алым светом.

Совсем нет времени.

Эти чёртовы огни, где именно они раньше находились?!

Ничего не видно.

Иван положил палец на курок и закрыл глаза.

Глубоко вдохнул и доверился слуху и памяти рук.

Три, два…

Поезд взревел.

Выстрел! Звон стекла.

Иван выровнял ружьё. Приклад к плечу. Выдохнуть.

Рёв стал невыносимым, как будто огромный чёрный медведь поднялся над Иваном. Он сжал зубы и, чувствуя, что каменеет от ужаса, ещё раз нажал на курок.

Второй!

Иван бросил ружьё, упал на шпалы и, плача от страха, закрыл голову руками.

Тишина.

Ему сначала показалось, что он оглох. Но вот ветер бросил песок на шпалы. Послышался лёгкий перестук крохотных камешков по металлу. Значит, не оглох.

Осторожно, не веря своей удаче, он поднял голову. Конь, испуганный шумом и светом, время от времени недовольно всхрапывал, дёргал головой, топтался у столба. Вокруг расстилалась пустая нагретая солнцем степь, горячий ветер колыхал высохшие травы.

Иван встал. Не спеша отряхнулся. Поднял ружьё. Подошёл к коню и онемевшими непослушными пальцами развязал верёвку. Смотал её в кольцо, закинул на луку седла. Приторочил ружьё. Отстегнул флягу и жадно пил невкусную, грязную воду, пока фляга не опустела.

Потом сел верхом и поехал на юг.

До аула он добрался, когда солнце было на полпути к закату. Ветер стих, ночь обещала прохладу. Он остановил коня на пригорке и посмотрел на деревню. Захудалые домишки чередовались с кривыми сараями и скошенными заборами, что остались с тех времён, когда можно было привезти доски. У белёных стен крайних домов сбились в кучу перекати-поле. Иван мимоходом подумал, что надо бы собрать, пока ветер не поднялся. Хорошо для разжигания огня.

Конь дёрнул головой, нетерпеливо переступая с ноги на ногу: не понимал, почему остановились у самого дома. Иван похлопал его по шее, успокаивая.

И в это мгновение степь показалась ему такой бескрайней и опасной, а аул - таким маленьким и беззащитным, что в груди защемило, по спине пробежал озноб. Поёжившись, Иван засунул руки в карманы и вдруг нащупал патроны. А ведь точно, забыл положить на место. Он достал холстину, аккуратно завернул ярко-красные цилиндры и спрятал в вещмешок. Потом тронул коня шенкелем, разрешая спуститься к аулу.

Иван спешился у первых домов и прошёл по пустой улице, краем глаза подмечая пытливые взгляды, что провожали почти из каждого окна. Как был, с конём в поводу, постучался к старейшине.

Дверь открылась. Отец встретил его хмурым, напряжённым взглядом. Иван вздохнул и впервые за весь день расслабил плечи. Потом отстегнул часы с запястья и протянул отцу:

– Сегодня спим спокойно.

Где-то в ауле хлопнула дверь, радостно засмеялась женщина.

Отец кивнул и повесил часы на гвоздь, вбитый в стену у двери.

– Заходи, сын. Ужин на столе.