Стригой

Кирилл пытался придать ее телу нужное положение уже десять растянутых в его сознании минут. Не получалось. Всё было неправильно: ее распухший темный язык, мазки синяков на шее, макияж, который будто бы сползал с ее лица бессмысленной маской, постепенно растягивающаяся большая грудь и некрасивые складки живота, которые получались, когда он укладывал тело в позу эмбриона.

Вообще-то ему нравятся худенькие, как и большинству мужчин, но он тренировался на том, что подходило больше всего конкретно на данный момент.

Она подходила, потому что была достаточно бедна, чтобы возвращаться домой с рабочей смены ночью пешком, а не на такси.

Мария опять качнула головой в сторону, и изо рта вывалился уже распухающий язык, словно труп глумливо дразнил его.

В этом трагикомичном положении Кирилл полностью терял весь необходимый ему торжественный пафос своего деяния. Жертва с того света издевалась над ним, смеялась, показывала на него пальцем – неудачник!

Он посмотрел на экран своего телефона, который тускло осветил в сумерках его худое лицо, покрытое туберкулезной бледностью. Первый час ночи, ее муж тоже скоро вернется с рабочей смены, пора закругляться.

Кирилл нашел выход из своего положения. В неприбранной тесной спальне он уложил снова Марию на кровать, будто она спала на боку. Чтобы скрыть ее изуродованное лицо, он прикрыл ее подушкой и отвел ее руку в сторону.

Муж, разумеется, подумает что она просто спит. Он разденется тихо, чтобы не разбудить ее, устало положит рядом с кроватью одежду. В конце концов, он привычно уляжется рядом с ней и обнимет осторожно, чтобы ощутить уютное тепло родного человека под боком. Но отпрянет в ужасе, когда коснется мертвой холодной плоти.

От его любимой женщины в постели остался только изуродованный кусок мяса.

Интересно, он закричит?

Кирилл улыбнулся, потом не выдержал и тихо рассмеялся. Да – так и должно быть. А что он будет чувствовать, когда узнает, что его жена была не единожды изнасилована – может, он поседеет даже.

Кирилла это забавляло и одновременно вызывало резкое, как укол, жгучее возбуждение.

Оставив Марию, он покинул дом, воспользовавшись ее ключом, запер его.

По дороге в бар он, как обычно, нервничал. Мысленно проверял себя – всё ли учел, ничего ли не забыл. Заглушить нервозность можно было только водкой, и он знал одно место, где можно выпить в Ростове в такой поздний час.

Конечно, дома стоит литр спиртного, но – странная штука – он никогда не мог терпеть одиночество после совершенного им убийства. Рядом точно всегда кто-то должен быть. Общаться ему ни с кем не хотелось, Кириллу просто было нужно находиться среди живых людей, видеть их.

– Привет, Сергеич, – улыбнулся ему бармен. – Поздновато сегодня. На смене опять замучили?

– Одиночество меня замучило, – ответил, потупившись, Кирилл. Он поправил на своей переносице очки и вдруг подумал, как выглядит со стороны. Не особенно высокий, с залысиной на лбу, немного неопрятный, но всё же чисто одетый, с невыразительными чертами лица. Невидимый. Девушки и молодые парни проходят мимо него по улице так, будто его не существует в природе. Когда его с кем-то знакомят, он уверен, что его имя забудут через пару минут.

– А зло всё от женщин, забей. В одиночестве нормально, – легкомысленно сказал бармен. – Тебе как обычно?

– Давай стакан, и я домой пойду, – вздохнул Кирилл и неожиданно усмехнулся: – Это ты прав, всё зло от женщин.

– Ага, я по лицу вижу, с кем-то неудачно познакомился.

– Ну, не сказал бы. Вполне удачно, – снова потупился он. – Хотя она немного не в моём вкусе.

– Пф, а говоришь – одиночество…

“Меня никто не видит, – за толстым стеклом, разделявшим внешний и его внутренний мир, глухо звучали его мысли. – Они верят моей оболочке, но не видят меня. Они не представляют, кто я такой. Трусливые твари… я выше вас всех на голову”.

***

Я задержала на мгновение дыхание и поймала момент, когда мушка встала в нужное положение перед глазами, плавно отпустила спусковой крючек. С громким хлопком пуля высвободилась и столкнула в сторону бутылку. Я опустила руку с пистолетом и потерла запястье.

“Нормально, но я могла бы лучше”.

Поставила бутылку подальше. В сумерках огромного чердака она теперь плохо проглядывалась, в руке чувствовалась неуверенность. Я выбрала точку прицела и сконцентрировалась на ней. Музыкальный трек в наушниках прервался оповещением о сообщении в телеграмме.

– Сука… – прошептала я, дернувшись и промахнувшись.

Я отложила пистолет в сторону и посмотрела на экран телефона, ожидая увидеть спам. Но это было сообщение от Димы. Я моментально подумала, что у меня сейчас выходной. Что я никого не хочу видеть. И тем более – совершенно не расположена работать.

Сообщение начиналось так: “Привет, как дела у тебя? Ты можешь понадобиться скоро, как у тебя со свободным врем…”.

У меня полно свободного времени, но у меня депрессия, и я собиралась все выходные страдать, жалея себя, под одеялом, а не работать.

> Dimitry: Привет, как дела у тебя? Ты можешь понадобиться скоро, как у тебя со свободным временем?

> L: Привет. Когда? О чем речь?

> Dimitry: Поискать кое кого надо.

– Блять, а конкретнее? – раздраженно тихо спросила я в воздух.

> Dimitry: Ты свободна сейчас? Можно встретиться где-то

> L: У меня выходной сегодня и завтра. Где и когда?

> Dimitry: Давай в пить кофе у парка революции через часик

> L: Лады, приду)

Он поставил реакцию рукопожатия на мое сообщение, и я положила телефон в карман.

Дима писал мне редко, но каждый раз, когда это случалось, речь шла о небольшом приключении, цена за которую платилась моей несчастной нервной системой.

Я познакомилась с ним на сайте БДСМпипл.орг, где какое-то время развлекалась изучением поведения девиантов в сети. Не самое интересное занятие. Подавляющая часть людей там даже не тематики, просто люди с избытком сексуального аппетита.

“Хочешь стать сукой для моего двенадцатилетнего сына?” – писал мне один.

У кого-то богатая фантазия, кому-то нечего делать, кто-то просто болен…

“Хочешь, я отпилю тебе руку?”

По большей части, это и правда скучно.

Среди этого шизофренического спама Дима выделялся адекватностью. Нам понравилось общаться, но я сразу сказала, что не ищу никаких тематических отношений, просто так развлекаюсь. Когда он понял, зачем я на сайте, он стал меня расспрашивать, почему мне это интересно. Мы встретились один раз в кофейне, потом во второй. Наконец, он попросил меня из интереса, чтобы я составила на него профиль, и я сделала подробный отчет. Прочитав его, он похвалил меня за проницательность, попросил никуда не выкладывать.

Через некоторое время я узнала, что он бывший опер, а сейчас ведет частную детективную практику в юном еще агентстве “Немезида”.

– Вообще-то, нам полиграфолог нужен сейчас нормальный, но тебе я это предложить не могу, мы не берем на работу девушек, – сказал он мне как-то на встрече. – Есть кое-что другое. Раз ты типа этих… – он усмехнулся, – охотников за разумом. Просто нам обычно нахрен не надо там проверять, кто врет, кто не врет. Эта вся фигня легко определяется другими методами. Но есть моменты, когда прессануть человечка нельзя, а мотивы его определить как-то нужно. И предсказать, как он поведет себя. Вот это нормальная тема, в ней у нас вообще никто не шарит. Сможешь так?

– В этом и заключается моя работа, если говорить о профайлинге, – ответила я осторожно. – Но я помню, ты говорил, это гадание на кофейной гуще.

– И ты обиделась?

– Нисколько. Я привыкла, – улыбнулась я.

– Ну, тогда не выпендривайся, – кивнул он. – Давай-ка покажу тебе кое-что.

Дима тестировал меня, хотя, скорее, просто для порядка. Показывал кое-какие материалы их дел, проверял мои навыки, пока не дал мне настоящее задание, поняв, что каким-то образом моё “гадание” работает.

К своей работе он привлекал меня достаточно редко, но привык мне доверять, да и глупо было кому-то говорить о работе с ним, учитывая его мстительность и связи в прокуратуре.

В Диме сочеталось парадоксальное дружелюбие и свирепая жестокость. Во внешности его было что-то волчье, может, дело в прищуре холодных серых глаз и часто мелькавшей на губах ироничной усмешке. Я не доверяю людям, у которых небольшие верхние веки и чуть впалые глаза. Профессиональный заскок.

Я вернула газовый пистолет в кобуру и выбралась с чердака, а потом пошла проверять гардероб на наличие чистых и относительно легких вещей, потому что с маем в Ростов ворвалась жара и духота.

В кофейне натужно работали кондиционеры, и это не могло не радовать.

– Привет, Эль, – Дима обнял меня. – Выглядишь отлично. Загорела уже, смотрю.

– Спасибо, у нас с солнцем не вполне взаимная любовь. Оно меня любит, а я избегаю, – я села напротив него за столик. – Ну, выкладывай. Что у тебя?

Дима оторвался от изучения меню и взял в руку свой мобильный, стал что-то там искать.

– К нам обратился мужик один, жену свою вернуть хотел, типа она к любовнику сбежала. Сейчас кое-что перешлю тебе, посмотри. В общем, сбежать-то она, может, и сбежала, но не к любовнику, его мы проверили немножко. Просто пропала. Из документов взяла только паспорт. С собой телефон был. Утром ушла на работу и не вернулась.

Мой телефон мигнул экраном, и я увидела оповещение о файле, который пришел мне на почту. Архив с небольшим количеством данных.

– Родственники к Лизе обращались уже? – спросила я, имея в виду Лизу Алерт. Взяв в руки телефон, я открыла присланную мне папку. Плохо структурированная информация в простом вордовском файле и группа фотографий, которую я тут же начала просматривать. С фото на меня смотрела невысокая круглолицая худенькая женщина с вьющимися светлыми волосами до плеч.

“Астеник, живая, подвижная мимика…” – машинально отметилось у меня во внимании.

– Конечно, – ответил Дима. – Но пока по нулям. Составь ее профиль, нужно понять, если бы она бежала, то как и куда. От родни никакой толком информации узнать не удалось.

Несколько секунд я продолжала рассматривать фотографии.

“Основная эмоция – игра, интерес. Опять гипертим… так часто на них натыкаюсь, но есть признаки тревожности. Расстройство? Депрессия? Любопытно”.

– Мне понадобятся ее социальные странички и ближайшие связи, – пробормотала я. – Здесь есть?

– Есть. Мы проверили ее родителей, сестру и подруг. Ни у кого она не останавливалась, никого не предупреждала.

– Даже мать? – быстро спросила я, поднимая взгляд на Диму.

– Даже мать. Та сильнее всех сейчас паникует.

– У нее ребенок, – заметила я, хмурясь.

– Сын маленький, да.

– Похоже, она очень его любит.

– Ну… да, наверное.

Я критически склонила голову на бок и с прищуром внимательно посмотрела на Диму.

– Да, в курсе я, понимаю, – ответил он на мой немой вопрос. – Не бросила бы она сына, и всё такое. Сам думал об этом.

– Ну, тогда ты понимаешь, что высока вероятность не побега, а кое-чего другого. И я тебе для этого вывода, вроде как, не нужна, – я продолжала смотреть на него.

– Мне надо точно знать конкретно от тебя, – сказал он, нехотя. – В противном случае мы, может, тело ее ищем. А это… – он посмотрел на меня: – В общем, стараемся не связываться с такой херней.

Я не стала уточнять дальше.

– С ребенком кто-нибудь говорил?

– Говорил, конечно. Записи об этом тоже есть.

Бегло просмотрев фото и отложив их, я скользнула взглядом по текстовому отчету, как обычно, сделанному наспех, в котором ссылки смешивались с остальной информацией.

Я начинала понимать, что Димины опасения, вероятнее всего, правдивы, но мне надо было подробно рассмотреть варианты, при которых эта женщина могла очень быстро исчезнуть, оставив ребенка. Это уравнение. Когда я исключу эти варианты аналитикой и смогу обосновать их достаточно точно, останется значение “х” – да, она могла таким образом сбежать (при таких-то обстоятельствах)/нет, это практически исключено.

– В прошлом месяце девушку узнасиловали и убили, – неожиданно прервал молчание Дима, глядя на меня. – На ее мужа повесили.

Дима бывший опер, но свою прошлую работу не любил. Имелся ряд его сослуживцев, которых он нисколько не уважал.

– Почему ты говоришь “повесили”? – насторожилась я.

Пришел официант, и я заказала большой капучино с дополнительным шотом. Когда он ушел, Дима сказал:

– Потому что, по факту, ничего не указывало на него. И у него, по идее, алиби должно быть.

– Та-ак, – кивнула я, – и почему ты про это дело вспомнил?

Дима сумрачно посмотрел на меня:

– Тоже не всё так однозначно, как и тут. Может, правда сбежала, а может, кто-то помог ей.

– У нее точно не было долгов или микрозаймов? – спросила я, помолчав.

– Точно.

– Извини, я не сомневаюсь в тебе, просто…

– Что?

– Она очень осторожная, очень любит сына, боится перемен и всего нового. Вариантов, при которых она могла вот так сознательно сбежать, ничего с собой не взяв – очень мало. Один из них – побег от кредиторов. Только, даже если бы они были, она плохо держит язык за зубами, точно с кем-то поделилась бы. Как минимум, с сестрой.

– Сестра ее тоже мне сказала. Твоими прямо словами. Мол, если бы Ира что-то знала, уже давно растрепала бы и ей и всему миру, – Дима выглядел раздосадованным.

Не то чтобы дела, связанные с насилием в “Немезиде” редкость, но их и правда не любили, очень редко брали на себя. Их деятельность крайне сложно назвать чистой с точки зрения закона, но подобные дела доставляли больше проблем, чем прибыли.

Как обычно, когда мы с ним виделись по его инициативе, он заплатил за весь счет. Человек старых принципов, так устроен, бессмысленно с этим бороться – я пыталась.

Я открыла свой планшет и принялась за работу. Сокращение уравнения в стиле “если -> то” с множеством переменных.

В этой кофейне меня помнили уже. Я – та самая женщина, который заказывает иногда пять шотов эспрессо в стакане. Меня уже никто с опаской не предупреждает:

– Мы вам, конечно, сделаем то, что вы просите, но так много кофе пить вредно. Тахикардия может начаться.

Крепкий кофе без сахара приятно горчил. Одна из немногих кофеен, которая мне нравится в этом городе.

Ирина Владимировна Семченко. Двадцать восемь лет, три года в браке, от прошлых отношений девятилетний сын. Работала и содержала семью фактически. Муж почти не работал, выпивал, ревновал ее к каждому, с кем она пересекалась, имело место и рукоприкладство в семье.

В агентство обратился ее муж, но – под давлением его и ее родителей. Все вместе скинулись, чтобы заплатить за расследование. Поэтому его я взяла себе на заметку в первую очередь.

Мой вердикт был вполне предсказуем через три часа изучения информации. Да, она могла сбежать и, наверное, собиралась, но не оставила бы ребенка. С оговоркой – она могла бы сбежать и забрать ребенка потом в скором времени. Но тогда она хоть как-то предупредила бы свою мать или сестру, с которыми у нее были очень близкие отношения. Обязательно. А они действительно переживали.

Соответсвенно – она не сбежала, ей и правда помогли.

И Дима без меня это прекрасно мог понять, просто цеплялся за соломинку. Надеялся, что я увижу шанс ее побега. Его не было.

Когда преступник действует спонтанно, он, как правило, очень неаккуратен. Часто оставляет тело близко к месту совершения преступления, не трогает его, вообще, или скрывает очень неряшливо. Девушку искали ребята из Лизы Алерт, и, если они не нашли ее, значит, где-то Ирина спрятана очень хорошо. Не обязательно мертва, конечно, просто такой вариант, к сожалению, очень вероятен.

Я отослала Диме свой отчет относительно ее возможного побега.

Когда он мне ответил, я прогуливалась по Пушкинской улице, чтобы немного разгрузить голову.

> Dimitry: Ну, я в общем, так и думал. Спасибо. Мужа ее прессанем

“Прессаните, – подумала я рассеянно. – Надеюсь, это к чему-то приведет”.

Интуиция мне подсказывала, что не приведет ни к чему. У меня не было фактических оснований так думать, только чутье, а я не то чтобы умела ему доверять, поэтому ничего Диме не сказала.

> Dimitry: Прокатишься со мной тогда, может? К мужу ее

Я знала, что это значит. Дима, конечно, говорил, что профайлинг им не нужен, что они и так запросто правду узнают, но это никак почему-то не мешало ему иногда вот так со мной “кататься” к людям, у которых надо было что-то узнать. Для прохождения полиграфа, как правило, нужно уравновешенное состояние человека, нужен определенный склад нервной системы и учитывать еще ряд факторов… так что в этом случае использовать такой метод Дима не мог. Ему опять была нужна я.

> L: Когда?

> Dimitry: В девять вечера, он дома как раз будет

> L: У него там дома ребенок, если что

> Dimitry: Он у дедушки с бабушкой. Эль, блин…

> L: Я для перестраховки)

> Dimitry: Мы же не монстры)) Так что, скатаешься?

> L: Скатаюсь

Глядя на методы его работы, меня иногда насквозь прошивает осознание того, что девяностые из крови нашего народа никуда не делись. Совсем.

Вечером в машине Димы, глядя на то, как мимо протекает новый Ростов, я подумала о том, что было бы, если бы о моём маленьком хобби знали на работе.

Ничего бы не было, на самом деле. Совершенно. Думаю, к немного эксцентричной и общительной новенькой в моём лице просто быстро привыкли. Но говорить об этом кому-то всё равно не стоит. Дима чуть-чуть параноик касательно конфиденциальности, а еще, как я и упоминала, дико мстительный.

Мы прибыли в старый Ростов. Среди многочисленных узких переулков, круто спускающихся к Дону, стоял старый частный дом. Как и многие дома в этом районе, он стоял за высоким металлическим забором, с двух сторон упирающийся в кирпичные стены. Почтовый ржавый ящик у двери зарос паутиной. Рядом стоял покосившийся стул со сломанной спинкой и вдавленной потертой серой подушкой, а так же собачья миска. Такую картину крестьянской неустроенности в стилистике двадцать первого века вы не увидите больше нигде. Жалкая и живописная одновременно. Хочется сфотографировать. Хочется уничтожить.

Уже стемнело, постепенно духота отступала, но у меня на лбу выступил пот. В кобуре под мышкой у меня был мой газовый пистолет. Конечно, только для устрашения и нагнетания серьезности, потому что этой игрушкой толком никак нельзя навредить, глаз разве что выбить. Ну, и в пах стрелять не желательно. У Димы был настоящий старенький ТТ. Давно мог бы уже позволить себе нормальный огнестрел, но зачем-то носил именно его.

Моё общение с клиентами на работе строго регламентировано правилами и инструкцией. Это не то же самое, что стоять перед человеком с пистолетом в руке и задавать вопросы в стиле “куда вы дели тело вашей жены”.

Нам открыл мужчина – уже немного выпивший, в старой грязной темно-зеленой футболке и шортах, из-под которых выглядывал край когда-то белых трусов. Увидев нас, он поинтересовался, что нам, собственно, нужно.

– Мы просто хотим всё прояснить касательно исчезновения Ирины, – сказал Дима. – Несколько вопросов.

Дима был вынужден оставаться вежливым. Всё-таки этот тип заказчик. Если он не виновен, то прессовать его не стоит. Это тот случай, когда выбить правду силой не получится, потому ему и понадобилась я.

– Так… конечно, проходите. Только я вам всё сказал уже. Я бухнул чуть-чуть, – неожиданно добавил он немного конфузливо.

Я внимательно наблюдала за его поведением. Похоже, ему в голову сейчас не приходит, что его могут подозревать.

В тесной кухне, где едва было место для обеденного стола с двумя стульями, а единственное окно частично собой загораживал высокий сервант, было сильно не прибрано. Он почти не выносил мусор, и три плохо пахнущих пакета стояли у двери, я о них чуть не споткнулась в тесном коридорчике.

"Алкоголизм и запах утраченных надежд. Так часто с этим в жизни сталкивалась, что почти привыкла. Есть вещи... к которым привыкать не стоит".

Нам предложили сесть, но Дима остался стоять.

Он задавал стандартные вопросы, и владелец дома отвечал открыто, развернуто.

– Вы ссорились с женой?

Вопрос, который сильно насторожил бы причастного, я быстро посмотрела на Диму, пытаясь понять, нарочно ли он настолько прямолинеен.

– А, милые бранятся, как говорится, только тешатся… – ответил он и добавил неожиданно, закрыв руками лицо: – Не уберег я ее, Ирку свою. Сокро-овище она была… Сокровище…

– Почему в прошедшем времени о ней говорите? – спросил Дима, не спуская с него внимательного взгляда.

– Так она ни за что Никиту бы не бросила. Гулящая была стерва, но она любила ребенка нашего. Да… Захочет он, вон, эту машинку на пульте, она с последних денег ему купила. Тогда поссорились мы сильно, потому что негоже вот так пацана баловать. Мамкиным сынком растет. И с этим уродом я поговорю… Это он что-то сделал с ней. Это он! – он широко раскрыл глаза.

Я быстро печатала у себя в заметках. “Если сосредоточиться только на криминальном профиле этого человека, у него бы не хватило осторожности спрятать тело так, чтобы его не заметили. И сделал бы он это прямо у дома. Под окном, например, закопал бы. Но сейчас я не вижу никаких признаков причастности”.

Своего состояния, своего дома – он стеснялся, это было видно. И хотя Дима косвенно, намеками выдавал то, что подозревает его, он, похоже, не догадывался об этом.

– И ничего не взяла с собой, – он покачал головой. – Вообще. Она… если бы сбегала – я сейчас понял вот недавно – она бы вот это с собой взяла…

Он как-то задергался, обернулся и сказал:

– Я щас…

Он нырнул в темноту комнаты и через несколько секунд вернулся с маленькой книжкой в руке. Это оказалась крохотная черная библия.

– Она с детства у нее, – утерев слезы, сказал он. – Мы вот переезжали. В один момент Ирка решила, что потеряла ее, так истерику устроила, не уезжала со старой квартиры, пока не нашла. Талисман ее… Она если бы сбегала – вот эту библию взяла бы с собой. А она не взяла, – и он, горько плача, опустился на стул. – Найдите вы гниду, который забрал ее. Я что хочешь вам отдам… Хотите… вот у меня земля за городом осталась… Только найдите его.

Зря я, конечно, поехала. Тут и без меня было понятно, что он ее не убивал. Так притворяться способен только гений или психопат, а он не демонстрировал признаки ни того, ни другого. Психопатов я кожей чувствую – особенность у меня такая.

– Это не он, как я и думала. Этот – толком от тела избавиться бы не сумел. И, кроме того, убийство дестабилизировало бы его настолько, что скрывать вот так правду не смог бы. Эпилептоид-тревожник, по складу личности чем-то на нее похож, такие иначе врут и прикидываются, – сказала я, когда мы с Димой вышли к машине и оба закурили.

– Дай почитать, что ты там написала, – сказал он, и я протянула ему свой телефон с заметками, потому что делала их по ходу беседы.

Когда человек честен, это почему-то очень легко читается, и у моего вывода были основания. Дима, мрачнея, прочел их.

– Ясно, – вымолвил он, помолчав, и вернул мне телефон. – Но всё равно мудак он редкостный.

– Но жену не убивал, – пожала плечами я. – Что сейчас делать будешь?

– Записи с камер прислали, надо будет посмотреть, – ответил он, потерев себе лоб. – Ладно, спасибо, Эль. Домой тебя отвезу тогда.

– Хреново, что это не он, – пробормотала я, затушив сигарету и садясь в машину.

– Почему?

– Потому что тогда у вас реально много работы с этим делом.

Дима не ответил, потому что прекрасно понимал, что я права.

Не знаю, о чём он думал за рулем. Думаю, вряд ли только о дороге. Может, как и я, думал о прошлом.

Это сейчас я успокаиваю себя стрельбой по мишеням и рассматриваю личность человека, как математическое уравнение – без пола, без души, без какого-то для меня значения. Видели бы вы эту наивную мечтательную девочку всего пару лет назад. Кажется, тем вечером я стояла перед своей аналитической доской на стене и судорожно, как в конвульсиях, писала фразу – “его. больше. нет”.

Фраза удар за ударом при каждом написании прорывалась в рассудок, втемяшивалась в душу, оставляя огромную пробоину, пока вместо нее после расстрела не осталось кровоточащее решето.

Сколько мы были вместе? Чуть больше двенадцати лет. Очень плохо, когда человек становится центром и смыслом твоей жизни. Это не безопасно, потому что, если его убрать, ты и правда умираешь. Конечно, ты двигаешься, ты можешь говорить, и у тебя есть пульс, но всё это просто формальность перед смертью тебя, как личности.

Девочка закономерно умерла, появилась я. Существо, органически не способное на привязанность.

Иногда я не уверена, что существую.

Вдруг я просто твоя галлюцинация?

Я посмотрела на Диму. Он сказал:

– Скинешь свое расписание? Чтобы я знал, когда встретиться потом еще можно будет.

Потому что все мы, на самом деле, просто друг друга используем.

– Не вопрос. Только у меня месяц загруженный будет. Фактически, 3/1.

– Ну, хоть буду знать, когда звонить можно. Поймать его надо побыстрее.

– Тут ты прав. С этой СВО сейчас много упырей появится. Послевоенное и военное время – это всегда период, когда вот такое пробуждается в социуме. Вспомнить хотя бы послевоенные годы.

– Хоть без работы не остнусь, – несколько холодно хмыкнул он.

Я слабо улыбнулась в ответ:

– А у меня будет просто навалом исследовательского материала…

Не думаю, что он понял, сколько было горечи в этой иронии. Согласно составленному на него профилю, у него не слишком высокий уровень эмоционального интеллекта.

***

Что он умел, так это быть незаметным. Ему легко это удавалось, не смотря на рост в почти два метра. Может, дело в неприметном и очень простом стиле одежды. Но, во всяком случае, Давид всегда считал это одним из своих преимуществ.

В пустующей квартире он был уже три часа. Хозяева жилища уехали на все выходные.

Тело его покрывал тонкий черный комбинезон, который не оставляет после себя волокон – ненужная зачастую предосторожность, но он никогда ею не пренебрегал.

Давид лежал на столе неподвижно, глядя в оптический прицел винтовки. Он позволил себе на несколько секунд размять шею, а потом увидел в прицел, что его цель вошла, наконец, в квартиру дома через улицу. Всегда, конечно, была вероятность, что человек зашторит окна, но стоял слишком уж погожий день. Очень тонкие прозрачные тюлевые занавески почти беспрепятственно пускали в комнаты солнечные лучи. К тому же, Давид всегда держал про запас второй план реализации ликвидации, а то и не один, и всегда предупреждал заказчика о его наличии. Пользоваться, впрочем, этим ему приходилось редко.

Василий Константинович Богемов баллотировался на пост депутата в гордуму Ростовской области. Мелкая сошка, конечно. Правда, баллотировался – не вполне верное слово, свое место он вот-вот был готов купить в последний момент. Конкуренту, с которым он договорился заранее о том, что за приличные отступные не станет этого делать, стало это известно. И, само собой, поведение Богемова ему не понравилось. Он начал искать свободного наемника, который бы взял на себя заказ ликвидации. И вскоре услышал про Стригоя. Звучало это сначала, как легенда. Под псевдонимом действовал убийца, который длительное время уже находился в розыске Интерпола. Никому не хочется нанимать незнакомца со стороны, всегда нанимают своих, но у Стригоя был талант не бросать тень подозрения на своего клиента. Работал чисто и не жадничал. Почему бы не попробовать, если у человека столь чистая репутация?

Наемники не обладают своим почерком, у Стригоя, как такового, его тоже не было. Но иногда на месте преступления он прятал так или иначе написанную букву S. Она могла быть незаметно нарисована на стене или спрятана где-то на теле жертвы. И даже не смотря на это, выйти на Стригоя никогда не удавалось.

Богемов вошел в помещение не один. Наличие посторонних Давида никогда не смущало. В этот раз рядом с мужчиной была девочка лет тринадцати-четырнадцати. Подросток о чем-то спорил со своим отцом. Сейчас она должна быть в школе, но по каким-то причинам Богемов забрал ее оттуда.

Давид прицелился. В это время девочка подошла к холодильнику, а отец нервно расхаживал по комнате и собирался кому-то позвонить. Он остановился, пока искал номер телефона в мобильном, и это был шанс. Стригой выстрелил. Во лбу Богемова появилась черная точка, которая, как знал прекрасно убийца, на затылке при выходе пули из черепа оставила разрывную рану. Он увидел, как всем телом содрогнулась девочка, обернулась, и, видимо, закричала. Она бросилась к отцу, упав на колени. Давид спокойно наблюдал факт поражения мишени. Этот ребенок только что потерял отца, но его это не заботило. Незачем было убивать девочку, она всё равно не смогла бы дать никаких показаний, кроме времени смерти, но это запросто определят без нее и патологоанатомы.

На винтовке настаивал заказчик. Это должна быть показная казнь, как в старые добрые времена, сказал он. По мнению Давида, это довольно глупо, но отговаривать он не стал.

Давид быстро разобрал винтовку и отнес ее к футляру виолончели у двери. Он положил оружие в потайной отдел чехла. Затем снял комбинезон, оставшись в футболке и джинсах, набросил спортивный худи и надел на глаза очки для компьютера. Он вышел из квартиры, запер ее и, не особенно торопясь, спустился на улицу. Там он с меланхоличным видом закурил и пошел по улице. В нём было очень сложно заподозрить убийцу, он выбрал себе клише студента-музыканта. Его светлые волосы чуть отросли ниже основания шеи, и пряди он завязывал в короткий пучок. Безобидный, тонкий, с виолончелью за плечами, с очками и будто бы рассеянным взглядом, он не привлекал к себе никакого внимания.

В районе Ростова у Центрального рынка множество крутых спусков к Дону. Одна такая узкая улочка выглядела особенно жалко. Переулок спускался вниз, зимой во время редкого гололеда пешие прогулки по нему становились почти невозможными, потому что дороги тут редко посыпали песком, а фонари работали плохо. Сырой ветер с реки делал воздух жгуче-холодным и выл в этом переулке ночами. Вдоль него стояли дома. Когда-то они были красивыми – качественная кирпичная кладка, высокие окна, украшенные резные деревянные двери. Но теперь, закрытые с внешней стороны железными заборами, заваленные мусором и покосившиеся – они представляли собой зрелище почти постапокалиптическое. Один такой трехэтажный дом был жилым. Он утонул в бурьяне, прятался за тем же железным забором. На подходе к нему фонари не горели, но в окнах был свет.

Стригой направился туда. Он спустился вниз к переулку, достал ключи и вошел на территорию двора. Асфальт тут чередовался с песком и гравием, исчерченным следами шин. У дома в ряд стояло несколько самопальных гаражей.

111: “Подтверждено, что тебе придется всё-таки задержаться в городе. Он приедет туда, – Стригой читал сообщение с телефона, где был установлен зашифрованный им чат. – Всю конкретику получишь обычным способом”.

Давид поставил под сообщением знак плюса, а потом вошел в темный подъезд, пропахший кошачьими следами жизнедеятельности.

Он знал всех, кто тут живет, хотя ни с кем не общался. Знал примерно ритм их жизни, а также – чего ожидать от них. Например, он знал, что всем им будет наплевать, даже если он будет нагло тащить труп своей жертвы себе на мансарду.

Он жил на третьем этаже в двухъярусной квартире. Второй ее этаж был как раз мансардный, с круглым окном в потолке. В квартире пустовато, но хорошо убрано. Создавалось впечатление, что тут давно никто не живет – настолько тут чисто, прохладно и просторно. Как в промышленной холодильной камере.

Давид открыл небольшой ноутбук на кофейном столике у дивана. Сообщение пришло уже туда.

111: “Объект приедет через полтора месяца, и где он прямо сейчас – неизвестно, так что далеко от города не уезжай.

Заляг пока после последнего дела, оплата поступит с расчетом твоего времени на месяц. Можешь считать, что у тебя отпуск”.

81S: “Жду оплату, позже дам ответ”, – написал Стригой.

В отпуске он не был года полтора, поэтому на минуту ощутил растерянность. Он не помнил, когда в последний раз задерживался в одном городе дольше недели. Это заставило его почувствовать себя несколько неуютно.

Некоторое время Давид смотрел в монитор, потом закрыл ноутбук и подошел к окну.

“Почувствую себя туристом, изучу город, посмотрю местные достопримечательности, постараюсь не влипать в неприятности”.

Он знал, что не постарается, поэтому мысль прозвучала в голове с иронией.

За неделю Стригой уже хорошо узнал город, и на то была причина. В последний раз он был тут еще ребенком, ему было двенадцать. На его взгляд, Ростов изменился очень сильно, но ему было безразлично – в лучшую или худшую сторону. Он никогда не любил его.

Ему не нравилось состояние ожидания, застоя. Исключение составляло время, проведенное за прицелом винтовки. Тогда время для него текло очень быстро, сознание замирало, он ни о чем не думал, превратившись в механизм. Медитативное состояние без чувств и мыслей. В нём он мог провести много часов, иногда отвлекаясь, чтобы коротко размяться и вернуться к оружию. Ждать Давид умел – долго, терпеливо, и это не было для него утомительно.

Однако, целыми днями он ничего делать просто не был приспособлен. Он решил брать заказы на стороне и завести несколько полезных знакомств. Поэтому на третий день в пабе он пересекся с человеком из детективного агентства, которое по факту, как и многие агентства, в основном выполняли функцию частных вышибал. Мелкие сошки, но именно они в курсе, как вертятся дела в городе. И выяснилось, что в целом, Ростов существовал во многом по старым порядкам из девяностых, просто всё это было уже не на виду. Ситуация этим для Стригоя сильно упрощалась, он знал, как действовать в этой системе.

Оставалось проверить, как здесь обстоят дела с безопасностью. Например, в СИЗО. Условия везде, конечно, разные, но общие принципы охраны объекта одни и те же.

Тима – так звали человека, с которым он пересекся в пабе – сказал ему:

– Слушай… ну, ты, если покажешь себя как-то, может, и найдем тебе работу. Что тебя, в целом, интересует?

Медведеобразный молодой мужчина ненамного был ниже Давида и серьезно выделялся из общего окружения.

– Что угодно. Но не ребенок.

– Это уважаю, детей не трогаем. Что с них взять… – усмехнулся Тима и спросил, несколько напряженно понизив тон: – Прямо вот что угодно, говоришь?

– Да.

Он немного подумал, хмыкнул каким-то своим мыслям и прищурился, посмотрев на Стригоя:

– У меня нет для тебя конкретно работы, но могу предложить квест. По твоим стандартам подходит. Вот о детях упомянули, и я вспомнил… Ты про случай в Шахтах слышал?

– Не интересовался новостями.

– Чеканутая мамаша заморозила своего ребенка в бане. На ночь в ледяной воде оставила.

– Как-то ваше агентство с этим связано?

– Да ну, не, заказов нам не было. Ты просто спросил, есть ли у меня на примете что-то интересное на твой вкус, чтобы было сложно и чтобы сверкнуть талантами мог.

– Пока не особенно интересно звучит.

– Смог бы достать ее, учитывая, что эта баба в СИЗО?

Давид быстро на него посмотрел и спросил, склонив голову:

– Адрес есть?

Тима улыбнулся:

– Найдём.

Но от взгляда Давида, от его манеры разговаривать Тиме было немного не по себе. Он давно не чувствовал себя перед человеком так, словно тот может уничтожить его в любой момент. И не делает этого просто потому, что ему это пока что не интересно.

– В общем, покажешь себя, там посмотрим, – добавил он.

– Просто достань мне адрес.

Эта женщина нисколько его не интересовала. Его интересовал только сам СИ, интересовал ритм и специфика дел в городе. Нужно было здесь обустроиться по возможности аккуратно, пока не прибудет основной объект.

Убить ту женщину, замешанную в смерти своего ребенка, оказалось просто. И по тому, что он сделал, Стригой понял, как обстоят примерно дела с безопасностью в Ростове. Он вполне может использовать город, как охотничье угодье. В Европе для него этот финт ушами даром бы не прошел, но тут всё намного проще.

В Европу после последнего дела вход ему был закрыт как раз примерно на месяц, пока всё утрясется. Ему пришлось убить одного дипломата из Франции. А во Франции Стригоя знали, и дело усложнялось тем, что дипломат был в курсе охоты на него, всвязи с чем в Италии, где происходило дело, на время Стригой оказался в ловушке, на несколько дней он был отрезан даже от связи со своим наймодателем. Бежать можно было только в Россию. Вместе с шайкой торговцев наркотиками ему удалось пересечь границу и покинуть Рим, а затем и Италию, но, в любом случае, лучше не наведываться в Европу в ближайшее время.

За принципиальность Стригоя сначала высмеивали, уважать стали потом, когда стало ясно, что этот человек не ошибается, выполняет задания в срок и не склонен к мелким личным обидам. Правда, принципиальность его заключалась в единственном правиле – вы предлагаете мне цель, и я решаю – убить его или нет, а попутно убью еще кого-то, кого сам захочу. Вообще, он убивал исключительно тех, кого сам посчитал нужным лишить жизни. Заставить его выполнять работу было невозможно, шантажировать и угрожать – опасно. У Стригоя не было слабых мест в виде семьи или любимого человека. У него не было ни шикарной квартиры, ни ценной недвижимости, которую он мог бы приобрести, если бы только хотел. Он вкладывал свои деньги только в личный профессионализм. У него были его тайники и базы, а также условные точки безопасности по всему земному шару, которые он ценил и в которые вкладывался.

Желание убить кого-то просыпалось в нём волной, когда он узнавал что-то о человеке. Это была звериная интуиция, какое-то чутье, которое не давало ему покоя. Странное, тяжелое вдохновение.

Для него не имело значения, в сущности, кого и как убить – женщину или мужчину. Имело значение только само его желание, и о какой-то его моральной составляющей он не задумывался.

Он не убивал детей, потому что таково Правило. Убить ребенка – табу, даже если очень хочется, а ему иногда хотелось.

Давид часто носил очки, потому что знал, что взгляд его выдает. Он очень редко моргал, имел привычку пристально, прицельно смотреть человеку в глаза, инстинктивно вызывал чувство опасения и недоверия. От привычки избавиться было сложно, так что глаза он прятал и часто носил линзы. От природы его глаза светло-серого оттенка, но часто обретали холодный бирюзовый, что в сочетании с темными ресницами и бровями могло сделать его заметным. Он носил темно-серые линзы, чтобы маскировать эту деталь своей внешности.

Во второй раз он встретился с Тимой снова в пабе. Тот намеревался использовать Стригоя по полной программе. В эти минуты он думал, что парню просто нужна любая работа, и он явно отчаянный, раз ради тренировки убил человека. Его только смущала чистота проделанной работы. За всё время практики Тима никогда и ни у кого такого не встречал. Впрочем, Стригой был третьим наемником, с которым он имел дело за всю свою карьеру.

– Короче, к нам отец девочки обратился, она пропала. Ей лет шестнадцать, – сказал Тима.– Мы так-то ее местонахождение вычислили, но забрать ее трудно будет.

Давид смотрел на него сквозь стекла своих очков и молчал.

– Там дед есть один, она у него. Зовут его Мельников Сергей Михайлович, заслуженный какой-то препод бла-бла-бла… Лекции по криминалистике ведет. Женат, но детей нет. И на даче у него под Ростовом домик. Где-то она в этом домике. Мы пробраться туда попытались или связаться с ней, но без толку. У препода этого связи свои остались, мы его обычным способом наказать не можем.

– Как она туда попала? – бесцветно спросил Стригой.

– Хрен знает, вроде, раньше с ним не знакома была. Но странно, что она без связи там у него находится уже неделю, – сказал Тима. – Наблюдали за домом. Дело пиздецом попахивает – девчонка ни разу из дома не вышла. Но вот дедуля таскает туда продукты время от времени.

– Мне нужны адреса, – сказал Давид. – Какие рекомендации к выполнению?

– Адреса дам сейчас. А рекомендации, друг мой, как обычно. Не наследи и невыследим будешь. Основное – приведи к нам девочку по возможности живой. Ну, и... пообщайся там с этим дедом. Хорошенько. Но так, чтобы это никак, вообще, не вывело к нам.

Давид продолжал, не мигая, смотреть на Тиму:

– Мои расценки я тебе говорил. Но в этот раз – иначе. Большую часть всей вашей работы выполняю я. Поэтому – семьдесят процентов.

– Да, ты охренел, – Тима удивленно посмотрел на Стригоя. Тот совершенно не вел себя, как парень, которому нужна любая работа.

– Или ищи того, кто сделает это так же быстро и чисто, как я, – невозмутимо добавил Стригой. – А можете сразу сказать отцу девочки, что она труп.

Тима, помолчав, просил:

– Слушай, я твои мотивы сейчас не пойму. Тебе работа нужна?

– Нужна.

– Тогда объясни…

– Легко найду другую. Скажи-ка… ты знаешь, что случилось с той женщиной в СИЗО?

Тима сощурился:

– Кое-что слышал. Сердечный приступ.

– Да. Такова версия судмедэкспертов, – неторопливо проговорил Стригой.

Тима понимал, что это значит. А еще понимал, что поставил себя в уязвимое положение, где они оба знают, что сейчас Стригой нужен им больше, чем они ему. Такое неравновесие опасно, но от заказа отказываться он не собирался. И прекрасно понимал теперь, что Давид справится с задачей.

Тима вздохнул:

– Речь о жизни ребенка. Тебя это не парит нифига?

– Я назвал тебе условия. Сам решай.

Стригой блефовал. Он уже ощущал в груди эту мощную волну. Она словно возвышала его над всем миром, побуждала действовать. Сейчас речь шла не о том, выполнит ли он это задание. Он его выполнит. Но он может сделать его аккуратно, а может как-то… сильно по-своему. Судьба девочки не сильно его интересовала, он не испытывал какой-либо эмпатии и не являлся спасателем по своей природе. Совсем нет.

Тима процедил мрачно:

– Поговорю еще со своими. Если что, маякну.

Стригой понимал, что значит его взгляд, поэтому сказал:

– Репутация дороже денег. Если вы быстро вернете ему дочь живой, как следует наказав ее ухажера, для вас это обернется прибылью и новыми клиентами.

И ты идиот, если не понимаешь этого или думаешь, что меня вот этим взглядом можно напугать.

– Верно, с одной стороны, – пробормотал Тима. – До связи.

От Стригоя у него на затылке волосы шевелились. В их первую встречу он его не впечатлил, правда – высокий какой-то ботаник-хипстер в очках. Голос у него был негромкий, но тон низкий, спокойный, уверенный до наглости. И взгляд рыбий, без определенного выражения, в нем не было ничего, кроме этого продавливающего внимания. Когда Давид улыбался, чаще всего, молчали его неподвижные глаза. И самое паршивое, что узнать на его счет ничего не удалось. Известно, где он жил, но откуда он взялся – не понятно. Будто возник из воздуха. У агентства имелся на Давида только один рычаг давления, но очень мощный – они могли его сдать. У Стригоя, как им казалось, нет покровителя. Нет, вообще, ничего и никого в городе. Он же со своей стороны навредить им не мог.

Конечно, в агентстве догадывались, что это какая-то крупная рыбка, которая в Ростове просто хочет отдохнуть и залечь на дно, но пока даже не удавалось понять, что у него за душой за история и от кого именно он прячется. И прячется ли, вообще.

Они не догадывались о том, насколько эта рыбка крупная. Знай они, что имеют дело со Стригоем (он не сообщил своего прозвища), давно бы уже попытались от него отделаться…

– Молодой человек, у нас тут паб. Вы, может, что-то выпить закажете? – дружелюбно улыбаясь, спросил бармен, когда Давид пришел оплатить счет. – А то всё кофе, да кофе.

– Это единственный напиток, который воспринимает мой организм, – пробормотал Давид, посмотрев на бармена. Он сказал себе, что больше сюда не придет. Два посещения максимум, потом – перерыв со сменой внешнего вида. Никто не должен его помнить.

К вечеру ему пришло сообщение от Тимы.

“Добро. 70%, не больше. Но девочка утром должна быть у нас. Все координаты высылаю”.

Давид поставил под сообщением плюсик. Для операции у него всё уже было готово. Сразу после паба он выяснил, кем является его цель. Насчет “поговорить” конкретных указаний не было.

Сами виноваты. Вы развязали мне руки.

Давид сразу выехал за город, где находилась дача профессора криминалистики. Он остановил свою машину неподалеку и огляделся на унылой улице Аксая. Улица эта соседствовала с очень бедным районом и контрастировала с ним. С одной стороны – красивые дома за высоченными заборами, с другой – трущобы. Дома стояли друг от друга недружелюбно, отгородившись и на приличном расстоянии, что было Стригою на руку.

Он знал, что в этом районе много камер, но его это не сильно волновало. Лицо его скрывал черный тонкий снуд. Через забор он легко перемахнул в том месте, где он возвышался над канавой, зная, что тут у камер должно быть слепое пятно, и его укрывают заросли кустарника. Он прыгнул в высокую траву. На всякий случай он надел ботинки, которые сегодня купил и сегодня же собирался выбросить.

На ухоженной территории было тихо и чисто. Разбираться с замком Стригой не стал. Он разбил окно на первом этаже, открыл его и оказался в помещении. Это была кухня. Стригой посмотрел ящики, заглянул в холодильник и увидел свежие продукты. Затем аккуратно один за другим он стал подбирать осколки окна. Даже новичок-криминалист, увидев осколки окна внутри помещения, поймет, что его разбили снаружи. А надо – чтобы они решили, что разбито оно изнутри…

Среди продуктов в холодильнике отыскался недопитый диетический йогурт.

Так она и впрямь еще жива?

Стригой направился в спальню, но тут было пусто. Во второй спальне, хорошенько поискав, он обнаружил под ковром вход в подвал, запертый на ключ. А еще он отыскал айфон со светло-фиолетовым чехлом с изображением корейского айдола на крышке. Очень маловероятно, что он принадлежал профессору или его супруге.

Стригой снял с плеча рюкзак и вытащил свой набор для взлома. Замок на двери в подвал оказался простой, и Давид быстро взломал его. Потом включил свет, нашарив выключатель у лестницы.

Ужасно удивленная, измазанная грязью девушка в одной футболке без трусиков вжималась в кирпичную стену. Увидев Давида, она навзрыд зарыдала. Она что-то говорила нечленораздельное, но Давид не услышал. Он подошел к ней:

– Разблокируй свой телефон. Я освобожу тебя.

Девушка сначала не услышала даже, что от нее хотят, но Давид отчетливо, твердо выговорил:

– Разблокируй. Телефон.

Она судорожно разблокировала айфон. Давид взглянул на экран, а потом вытащил шприц и быстро, почти молниеносно вколол девушке в шею:

– Скоро ты будешь дома.

Она обмякла и, прикрыв глаза, опустилась на грязный матрас. Давид написал сообщение хозяину дома: “Привет. Я освободилась. Скоро я подожгу твой дом”.

Примерно через две минуты на этот телефон позвонили.

– Вероника… – зазвучал в ухе голос старика. – Девочка моя, давай поговорим…

Давид бросил трубку. Мужской голос в телефоне напугал бы изувера.

Он взял на руки девочку и вынес из подвала. Одел ее, а затем посмотрел на часы. У него было около получаса на подготовку. Давид отыскал в доме в прихожей запасные ключи. Он вынес Веронику на улицу и на руках донес до своей машины, передвигаясь вне света фонарей. На улицах было очень темно, фонари горели через раз, даже с учетом редких камер – его было не видно. Но он все-таки рисковал.

Стригой вернулся в дом и в ожидании хозяина дома еще немного его изучил. Брать тут было нечего. Все ценности, конечно, хозяин дома хранил на основной квартире.

Когда машина въехала на территорию двора, Давид спрятался за входной дверью. Но старик – мощный и жилистый на вид мужчина лет шестидесяти – пошел в сарай. Давид догадывался, зачем. У него была лицензия охотника. И он вышел оттуда с винтовкой быстрым, торопливым шагом.

Когда дверь в прихожую открылась, Давид схватил его за руку, ударил ее о коленку, выбивая винтовку, а затем сдавил его шею ладонью и ввел ему в шею ударную дозу инсулина. Он успел изучить и его медицинскую карту, чтобы понять, что, во-первых, это убьет его, а во-вторых, причину смерти будет сложно установить.

Сжимая ему рот ладонью, он потащил старика в гостиную, дотащил до комнаты, а потом вытащил у него из кармана телефон и бросил упирающегося еще старика в подвал. Конвульсии у него начались быстро. Наблюдая за ползающим по полу стариком, который что-то бормотал, Давид поставил рядом бутылки выпивки, открыл несколько и влил в рот старика изрядное количество алкоголя. Он сморщился, застыл на секунду, лицо его стало багроветь.

– Сердечный приступ. Предсказуемо, – пробормотал Давид, склонив голову набок. Он поднялся наверх и бросил его телефон на кровать, а потом вышел из дома, захватив его винтовку. Ее он поставил обратно в сарай.

Полиция будет тут только завтра примерно во второй половине дня. Подозрение вызовет только разбитое окно, но его можно списать на побег девочки. Она почти ничего не будет помнить. И едва ли запомнит меня. Впрочем, даже если что-то и запомнит – очень нечетко. Мало ли что привидится от стресса.

Вероника на заднем сидении машины еще спала.

Давид завел машину и двинулся на назначенное место, чтобы передать ее Тиме, который потом должен торжественно отдать дочь отцу.

– Быстро ты. Она жива? – спросил Тимур, закуривая и глядя на машину Давида.

– Жива и ничего не помнит.

– А мужик тот?

– Выясняет отношения с богом, – ответил Давид. – Его хватил сердечный приступ, когда он понял, что девочка сбежала.

Тимур помрачнел. Про такой исход событий он догадывался. Он уже понимал, что Давид работает, не оставляя следов, но ощутил неуютный холодок в районе загривка. Он никогда не любил дела, связанные с убийствами, всегда лишняя морока и предосторожности. Тима сказал ему “поговорить”, рассчитывая, что убивать без надобности он не станет, хотя был и не против такого расклада. Кровожадность Давида слегка его озадачила.

– Она ничего не видела? – негромко спросил Тима.

– Если ты держишь меня за идиота, не стоило начинать работать со мной, – покачал головой Давид. – Забери ее, она через час примерно в себя придет.

Он вытащил Веронику из машины и передал на руки Тимуру.

– Она под феноборбиталом, спит. Оплату переведешь обычным способом.

– А чего ж ты ей героин сразу не вколол? – нахмурился Тима раздраженно.

– Название запомни и передай отцу ее, пригодится.

Когда он уезжал, Тимур какое-то время смотрел ему вслед. Сегодня Стригой совершил нечто хорошее, но Тима догадывался, что ему и в голову не пришло так оценивать свои действия. Когда-то Тимур был оперативником в спецназе. И убивать ему приходилось, всякое видел в своей жизни. Но при виде бледной спящей девочки ощутил бессилие и раздражение. Ему было жаль, что не он прикончил того, кто издевался над таким хрупким созданием.

Еще он понял, что его агентство заключило сделку с дьяволом.

Перед тем, как направиться в убежище, Стригой зашел в один из круглосуточных баров на набережной. Как правило, после расследования он любил где-то потеряться среди людей хотя бы на двадцать минут.

Он заметил, что подле него сидит незнакомец. На первый взгляд – совершенно непримечательный. Обычный работяга только с очень чистыми, аккуратными руками. Одна рука его чуть подрагивала, когда он допивал стакан водки. Бармен, кажется, звал его Кириллом.

В привычку Давида давно вошло рассматривать и изучать окружающих его людей.

Обычно люди не смотрят друг на друга. Откровенно говоря, в этом городе у всех на виду в пакете я совершенно спокойно могу носить с собой труп в мешке, и всем будет плевать.

– Слушай, привет, – хрипло сказал он, привлекая его внимание. – Я тут недавно в городе, работу ищу. Ты, вроде, как раз мужик рабочий, может, что-то посоветуешь?

– Ну, не знаю, так-то я на стройке работаю. Если не боишься физической работы, может, и сможешь что-то поискать, – почти на него не глядя, ответил он.

– Не, на стройке – это не мое. Там себя покалечить – обычное дело. Где ты, кстати, руку себе так расцарапал? Об гвоздь какой, небось?

– Тебе дело какое? – неожиданно мрачно спросил Кирилл. – Дай бухнуть спокойно после работы…

Как-то ты очень поздно работу заканчиваешь.

– Ладно-ладно, не такой уж ты интересный собеседник, время еще на тебя тратить, – хмыкнул Стригой.

Когда Кирилл собрался уходить, через минуту за ним вышел и Давид.

Извини. Мне просто стало скучно. Когда вижу в ком-то логическое несоответствие, просто пытаюсь его понять. Когда логическим несоответствием является рана на руке и поведение – желание понять еще сильнее. Очень может быть, что ты просто порезался, пока с женой скандалил. Я лишь убежусь в том, что ты мне не интересен, и ты даже не поймешь, что я был в твоей жизни.

Молись, чтобы это было так.