Стрим

Я никогда не понимал, зачем люди смотрят на чужие жизни дольше пяти минут.

Пять минут — нормальный срок: заглянуть, улыбнуться, поставить лайк, почувствовать себя рядом. Всё, достаточно.

Но они сидят часами. Кто-то ест перед камерой и объясняет, как правильно есть. Кто-то играет и одновременно объясняет вселенную. Кто-то плачет и просит не выключать.

Я всё это видел сотни раз, и каждый раз ловил себя на одном и том же чувстве: чужая жизнь липнет к коже, как мокрая футболка, и не даёт дышать.

Единственное, что мне было по-настоящему интересно, — как это сделано. Где свет, где углы, где звук, где пауза, чтобы зритель вдохнул, где монтаж, который обманет мозг.

Артём умел обманывать мозг прекрасно. Он делал это честно, если так можно сказать про обман. Не троллил, не заманивал в грубую ловушку — просто создавал ощущение, что по ту сторону экрана сидит живой человек, который говорит именно с тобой. И ты ему веришь.

Мы не были друзьями. Я монтировал ему паузы, подчистки, тишину между фразами.

Почти вся переписка состояла из коротких сообщений:

“Сделай теплее.”

“Синюю вытри.”

“Таймкод 14:22 — вырезать.”

Никаких смайлов, никаких «спасибо». Но я не обижался. В этом мире «спасибо» обычно ничего не значит — просто фон, как белый шум.

Когда он стал LightFire, всё ускорилось. У него появился свой язык: короткие фразы, запоминающиеся заголовки, эдакое мотивационное кино на каждый день. Его любили подростки и их родители: одним хотелось драйва, другим — уверенности, что «всё не зря». Он умел говорить с обоими. Я же просто получал файлы и сдавал в срок.

А потом он умер в прямом эфире.

Новость пришла утром. Телефон коротко звякнул, будто кашлянул: «Последний стрим LightFire — миллионы просмотров».

Ссылка вела на запись, уже разнесённую по всем каналам. Я нажал без особых эмоций — профессиональная привычка: проверять, как это сделано технически.

В кадре — знакомая студия. Чистая белая стена, мягкий тёплый свет, микрофон на стойке, чашка кофе с тёмным следом на ободке. Он говорит медленно, будто каждое слово сначала проглатывает, а потом возвращает наружу.

— Иногда надо просто выключить свет, — сказал он. — Чтобы увидеть, что останется.

Он улыбнулся. Улыбка была странной: не для зрителей, для себя.

Где-то на двадцатой минуте дыхание сбилось. Он отодвинулся, кашлянул, вернулся, извинился и продолжил. В голосе не было истерики. Наоборот — усталое спокойствие. В конце он поднял глаза к камере и произнёс почти шёпотом:

— Главное — не выключайте.

Микрофон задел локтем — звук пошёл полосами, кадр дрогнул, вспышка, тьма.

И всё.

Я пересмотрел финал трижды: сначала как зритель, потом как монтажёр, потом как врач без диплома. Никаких «склеек», никакого подстроенного файла. Реальное время, реальный человек, реальная смерть, если это смерть.

Через несколько часов канал закрыли.

Через сутки вышел короткий пресс-релиз: «Блогер Артём С., LightFire, умер от остановки сердца».

И тишина разрослась настолько, что даже холодильник в моей комнате будто шептал: не выключайте.

Интернет живёт коротко. Через неделю все уже жили новыми мемами.

Я тоже вернулся к своей жизни — если это можно назвать жизнью.

Дешёвые заказы: свадьбы, фотокниги с движущимися сердечками, корпоративы.

Мой мир — это программа для монтажа, где на таймлайне всегда не хватает двух секунд до идеального ритма.

Деньги — в аккурат на еду и на аренду комнаты. Комната — бывшая кладовка, переделанная в «студию»: стол, монитор, кровать, окно, которое не открывается полностью. Утром здесь пахнет пылью и пластиком, днём — кофе и шумом соседского ремонта, ночью — тишиной, которую хочется выключить как монитор.

Алина уехала к родителям «на неделю», которая растянулась на месяц. Она не умела говорить грубо, оттого получалось больнее.

— Никит, я устала жить в режиме ожидания, — сказала она, пока складывала в пакет щётку и зарядку. — У тебя всегда «потом».

— Когда-нибудь станет лучше.

— Никогда, — ответила она и обняла меня так, будто я уже был кем-то из прошлого.

Я не обижался, просто чувствовал себя пустым. Пустота — тоже чувство, но оно очень тихое. В ней удобно прятать всё лишнее — амбиции, планы, себя.

По ночам я иногда открывал старую переписку с Артёмом. Сам не знаю зачем — может, чтобы убедиться, что всё это было. Последнее его сообщение стояло без даты (система глюканула):

«Давай оставим так, как есть. Не всё нужно исправлять».

Тогда я подумал, что он про цветокор. Сейчас это выглядело шире, опаснее.

Однажды я вернулся из магазина с пакетом гречки и смеющимся в лицо чеком и услышал, как за стеной кто-то включает колонки.

Хриплый голос — привычный, чужой и знакомый одновременно:

— Всё имеет финал.

Я застыл, удерживая пакет, чтобы не хрустели пакеты.

Это был его тембр. Людей можно спутать по лицам, но по манере речи и голосу — почти никогда.

Я открыл YouTube — канал закрыт. Поиск выдал нарезки, пародии, «10 истин LightFire», «почему он умер» — ничего.

Потом в чате монтажёров всплыла ссылка: «Новое видео от LightFire. Не фейк».

Люди у нас циничные, но если кто-то пишет «не фейк», значит, очень хочет, чтобы ты поверил, что фейк.

Я всё равно нажал.

Передо мной — та же студия. Белая стена, правильный свет, чашка. Он смотрел в камеру чуть влево, как делал всегда, когда думал. И улыбался, как улыбаются, когда говорят не в толпу, а одному конкретному человеку.

— Послезавтра вечером, — спокойно произнёс он. — Не пропустите. Будет сюрприз.

Видео было коротким. В комментариях зарычало: «deepfake», «архивная запись», «подставной актёр». Дата загрузки — сегодняшняя.

Я выключил звук и сидел, глядя, как курсор медленно пульсирует в пустой строке поиска. Иногда кажется, что техника дышит твоим дыханием. Иногда — наоборот.

Дом у нас старый, с лестницами, у которых ступени скрипят на тех же нотах, что и десять лет назад. В подъезде пахнет кошками, кто-то сушит ботинки на коврике, чья-то дверь украшена магнитиком «Сочи». Я люблю такие детали — они держат мир целостным. Когда их становится слишком мало, всё начинает распадаться на пиксели.

Чтобы отвлечься, я решил пройтись. На улице было прохладно и мокро — асфальт отражал вывески, как экран с низкой яркостью. У «Кулинарии» двое спорили, у кого быстрее растёт канал. Парень в куртке с ярко-жёлтым логотипом рекламировал «мечты, которые исполняются за восемь шагов». На световом баннере бесплатно улыбалась женщина с идеальными зубами — «стоматология без боли».

Город вообще много обещает. И почти ничего не выполняет.

Я вернулся поздно. Включил ноутбук — лента уже кипела. Журналисты эксперты, маркетологи эксперты, блогеры эксперты: все знали, почему и как «возвращается» Артём. В одном из эфиров серьёзный человек с очками объяснил: «цифровой двойник, этика, рынок». Я смотрел на него и думал, сколько времени он репетировал слово «этика» перед зеркалом, чтобы сказать его без смеха.

Ночью мне снились пустые студии. Стол, микрофон, свет, чашка. В чашке — тёмный круг, как остаток чёрного солнца. Я взял её в руки — она оказалась тёплой. Но вместо запаха кофе — пыль, сухая, горькая. Я проснулся с сухостью во рту и странным ощущением, что кто-то смотрит в спину откуда-то снизу, с уровня пола.

Следующий день начался с тишины. Такое бывает: мир как будто задерживает дыхание перед чем-то важным. Я сделал кофе, поставил кружку рядом с клавиатурой и включил ноутбук.

Новое видео. На превью — чёрный фон. Я щёлкнул.

Без заставки, без логотипов — просто он. Глаза спокойные, голос ровный:

— Я обещал, что вернусь. И я вернулся.

Камера не дрожала, свет не скакал, всё было ровно — на дорогом оборудовании.

— Завтра я начну игру, — сказал он. — Победитель получит всё.

Кто-то бы рассмеялся: «шоу». Я — нет. Я видел, как аккуратно смонтирован его взгляд. Это не нарезка старого материала. Это записано позже, чем его последний эфир. Или мне хотелось в это верить?

В комментариях происходил привычный интернет-апокалипсис: люди одновременно восторгаются, ругают, объясняют, доказывают, смеются, верят. Там же кто-то написал:

«Это прямой эфир. Посмотрите на отражение времени в его мониторе».

Я остановил кадр, пригляделся — на блестящей кромке монитора действительно что-то отражалось. Но это мог быть любой отблеск, любое «кажется». Мы живём в эпоху «кажется»: если кажется достаточно многим, это и есть правда.

Позвонила Алина.

— Ты видел?

— Угу.

— Что это?

— Маркетинг. Отложенный релиз. Deepfake. Что угодно, только не чудо.

— Как ты.

— Я не занимаюсь маркетингом. Только дешёвым монтажом.

— Не скромничай. Просто береги себя, ладно? Всё это может засосать.

— Ничего меня не засосёт.

— Ты так же говорил про курение.

Мы оба улыбнулись, хотя не видели улыбок. Мне хотелось сказать «вернись», но язык ощущался чужим, непослушным.

День тянулся, как резина. Я взял заказ на «памятный ролик» — мама просила смонтировать из домашних видео «историю сына к выпускному». Пять часов «сын идёт, сын ест, сын смеётся». На двадцатой минуте я заметил, что не слышу собственных вдохов — будто дышу звуком из динамиков. Слишком много чужих жизней — это как слишком много сахара: быстро сладко, потом мутит.

К вечеру я прокрутил ленту новостей до дна. Репортёры делали ставки, кто «за всем этим стоит». Одни кивали на продюсера, другие — на стартап с ИИ, третьи — на родственников, которые «не могут отпустить». Всё было настолько рационально, что от этой рациональности становилось ещё страшнее. Не потому что внутри пряталась мистика. Потому что всё объяснялось деньгами и вниманием, и ничего больше не требовалось.

Я выключил звук, оставил картинку и пошёл варить макароны. Вода зашипела, как микрофон, если поднести слишком близко к губам. Слегка пахло горелым пластиком — наверное, розетка. Я подумал, что неплохо бы вызвать электрика, но в блокноте были только числа: суммы долгов, даты платежей, «потом». Слово «потом» в моём блокноте повторялось чаще, чем любое другое.

Когда вода убежала, я ругнулся так лениво, что даже не удивился. Сел с тарелкой на край стола, уткнулся взглядом в пустой плеер на экране. Серебристый прямоугольник, отражающий моё лицо — бледное, небритое, с синяками под глазами от ужастного ночного сна. Я подумал, что камера делает меня хуже, чем я есть. И сразу же: «а вдруг наоборот — лучше?». И стало смешно.

Когда стемнело, лента перешла в режим «кто первый — тот прав». Инсайды, «друг друга источники», «нам подтвердили». Где-то мелькнуло, что «завтра будет анонс игры для зрителей». Кто-то уже сделал сайт с таймером обратного отсчёта, кто-то продавал футболки с надписью «Главное — не выключайте».

Я поймал себя на том, что читаю всё это, как читают гороскопы: понимая, что это ерунда, но всё равно надеясь увидеть себя между строк.

К полуночи экран чуть заметно мигнул. Я взглянул на системные уведомления: «Вы получили письмо».

Отправитель — lightfire.stream@no-reply.com.

Тема — «Готов ли ты к следующему уровню?»

Внутри — ничего. Белый фон и ссылка. Ни подписи, ни логотипа, ни привычной «постскриптум-рекламы». Технически — как письма от сервисов двухфакторной авторизации.

Я не нажал.

Не потому что испугался. Потому что почувствовал, как у меня внутри включился знакомый механизм — тот, что кликает не думая. Ровно его я и не хотел кормить.

Закрыл ноутбук, подошёл к окну. На улице моросил дождь, лампы делали из него нитевый занавес. Чёрный автомобиль медленно проплыл по лужам, и из приоткрытого окна донёсся хрипловатый голос ведущего ночного радио:

— …главное — не выключайте…

Пакеты на столе шелестнули от сквозняка. Словно кто-то прошёл мимо. Я усмехнулся: живу один, а всё время «кто-то». Привычка оправдывать любой звук — самый надёжный способ не сойти с ума.

Я снова сел к столу. Раскрыл крышку. Письмо никуда не делось. Ссылка синела, как холодное пламя. Провёл мышью в сторону — курсор дрогнул, словно обладал собственной волей.

Я положил ладонь на стол, чтобы пальцы не дрожали.

Минуту, другую, третью смотрел в экран, пока глаза не начали резать слёзы — не от эмоций, от усталости.

И в этот момент понял: боюсь не ссылки, а того, что будет, если я её не открою. Как будто снаружи останется что-то недосказанное, а недосказанное громче любого крика.

Я закрыл письмо. Просто закрыл.

Монитор чуть потемнел, как если бы облегчённо выдохнул.

В комнате стало очень тихо.

Тихо так, что слышно, как щёлкают пластинки в розетке и как в соседней квартире кто-то наливает чай.

Я встал, вымыл тарелку, вытер стол, вяло заметил, что по краям монитора осела пыль, и пальцем провёл одну горизонтальную чистую линию — как будто подчеркнул пустоту.

Перед тем как лечь, я ещё раз открыл ноутбук. Просто чтобы убедиться, что свет это свет, а тьма — тьма.

Письмо лежало на своём месте, как письмо от банка: никуда не денется, пока не ответишь.

Я выключил экран и лёг, уставившись в темноту.

В темноте было легче дышать.

Но всё равно казалось, что где-то совсем рядом кто-то шепчет ту же самую фразу, которую за день повторили сто раз:

— Главное — не выключайте.

Я улыбнулся в подушку — от бессилия и от того, как по-дурацки звучит эта просьба в тишине.

И уснул не сразу, просто перестал сопротивляться. Как перестают сопротивляться музыке из наушников в метро и едут туда, куда везёт вагон.

Утром меня разбудил не будильник, а почтовый сигнал: короткий, нейтральный, как «угу» в переписке с малознакомым человеком.

Я вскочил быстрее, чем хотел, — спина хрустнула, как сухая ветка под армейским ботинком. На экране — всё то же письмо с тем же заголовком.

Я смотрел на него и думал, что именно вот так и начинается всё, от чего потом не отмоешься: с простого клика в простую ссылку. С любопытства, у которого нет денег, но есть зубы.

Я ещё раз прочитал тему: «Готов ли ты к следующему уровню?»

И впервые за долгое время честно ответил себе: да.

Только не про игру. Про жизнь.

Я не нажал — не хотел торопиться. Но спокойствия от этого не прибавилось.

Я закрыл ноутбук, уткнулся лбом в холодный пластик и долго так сидел, чувствуя, как за окном начинается новый день. Город чистил горло, маршрутки собирали пассажиров, рекламные щиты открывали глаза. Всё было в норме. Всё было живо.

И всё равно где-то глубоко под этим живым шумом лежала свинцовая пластина: сегодня начнётся что-то другое. Не лучше и не хуже — просто другое.

Я выпрямился, налил себе воды, сделал глоток, посмотрел на монитор и впервые за эту неделю не испытал ни страха, ни раздражения. Только простую ясность: если жизнь всё равно идёт, пусть идёт туда, где хотя бы есть смысл включать свет.

Телефон вибрировал на столе. Я перевернул его — рекламная рассылка о микрозаймах и новая новость: «Сегодня в 20:00 — сюрприз от LightFire. Ждём всех».

Я положил телефон экраном вниз, вдохнул, выдохнул и улыбнулся.

Не от радости. От того, что наконец-то перестал делать вид, будто меня там нет.

Через полминуты на почту пришло второе письмо: короткое, как удар по столу.

«До встречи в эфире. Проверьте спам, если не получили доступ.»

Я открыл спам — там пусто.

Возвращаюсь во «Входящие» — первое письмо всё ещё ждёт. Ссылка синяя, как море на рекламе туров «всего за 9990».

Я провёл пальцем по тачпаду и остановился в миллиметре от клика.

И понял, что это — уже начало. Независимо от того, нажму я или нет.

Потому что я уже смотрю.

Потому что весь мир сейчас смотрит сам на себя, как в чёрное зеркало выключенного экрана, где отражается твое лицо — чуть уставшее, чуть старше, чем вчера.

Я щёлкнул крышкой ноутбука и оставил письмо лежать до вечера.

И впервые за долгое время в квартире стало так тихо, что можно было услышать, как где-то глубоко в стене бежит тонкая вода.

А в голове — как щёлкает почта, приглашая меня туда, где у чужой жизни всегда хороший свет.

Вечером я всё равно открою.

Но пока — подождём.

Пусть этот день доснимет сам себя.

И если честно — я уже знаю, что ответ напишу.

И знаю, как от этого станет светлее и хуже одновременно.

Просто потому, что я наконец-то перестану быть зрителем.

А это почти всегда опасно.

Внизу, на панели, маленький конверт снова мигнул.

Письмо не собиралось исчезать.

И я понял: хорошо. Пусть будет. Пусть лежит. Пусть ждёт.

Главное — не выключать.