Суп на четыре буквы

Знаете, когда мне было пять, моя мама уехала...

Нет, не навсегда. Она уехала в гости к подруге, оставив меня с отцом, который в свои почти тридцать лет считался самостоятельным и разумным человеком. Вообще я люблю своего папу, и даже тот случай не разрушил этой любви, но он сильно подорвал мою веру в то, что мужчинам можно доверять детей.

Собственно, и случай этот вспомнился мне лишь по той причине, что я стою возле походного котелка с половником в одной руке и ковшом в качестве тарелки — в другой и гипнотизирую содержимое.

Папа сварил суп.

Помню, что он был очень доволен своей предприимчивостью. Налил себе и мне по большой и глубокой миске, так сказать — от души. Мой папа никогда не был жадным. Поэтому мне досталась хорошая мужская порция с толстым ломтём чёрного хлеба в придачу. Надо также добавить, что в детстве я была ребёнком-который-питается-воздухом. По-простому — я нифига не ела — ни в садике, ни в гостях. Лишь дома — крошечные, красиво украшенные и хитро приготовленные мамой блюда.

Прошло больше двадцати лет, но я очень чётко помню толстый слой рыжеватого масла, в котором, словно кораблики, плавали куски жарено-варёного лука. Папа был суров. Это сейчас, когда появилась шутка про Челябинских мужиков, я понимаю, почему, но тогда строгий окрик «ешь!» вызвал у пятилетней меня лишь недоумение и обиду.

Я честно нырнула непривычно огромной столовой ложкой в недра тарелки, стараясь избежать зачерпывания жирового слоя, и выудила малиновую жидкость. Пересоленную. В момент, когда я это сделала, отец уже расправился со своей порцией и, к моему глубокому сожалению, обратил внимание на меня.

— Александра, живо лопай, а не то ремня получишь! — прозвучал суровый низкий голос, от которого я поёжилась.

Вообще я всегда была послушной девочкой, и до ремня никогда не доходило, меня даже не ругали, но испытывать судьбу в отсутствие мамы мне не хотелось.

Наверное, мои глаза были как у анимешных персонажей, когда мужественно — я всё же дочь своего отца — мной из миски был выловлен кусок розоватой капусты, размерами и толщиной напоминающей носовой платок, сложенный вчетверо.

Не давая мне возможности подумать, как это вообще уместить в детский рот, отец помог мне справиться с этой непосильной задачей, впихнув в меня содержимое ложки…

Ту злосчастную тарелку супа я съела до конца. Зарёванная, заляпанная, с тремя шишками на лбу от суровых «воспитательных щелбанов». Когда пытка кончилась и мне позволили встать, то я еле добежала до унитаза.

Меня рвало долго. Буро-красной массой, недоваренной капустой, полусырой картошкой, ломтями свеклы, моркови и лука. Желудок сжимался, выталкивая из себя масло и розовую жижу.

Я снова помешала содержимое котелка. Суп на четыре буквы, одно название которого вызывало спазм. Я не ела его двадцать лет. И вот, на сплаве оказались любители этого «национального блюда русской и украинской кухни». Мы отмахали вёслами восемнадцать километров по реке, и всё было как в том анекдоте: «Час назад я хотел кушать, полчаса назад я хотел есть, а теперь я хочу жрать!»

А кроме этого самого есть больше нечего.

— Ты чего так задумалась, Саш? Давай, подкрепляйся, до стоянки ещё столько же плыть, — командир забрал у меня поварёшку и положил себе добавки. — Борщ получился обалденным! Я туда еще и вчерашнего шашлыка покрошил, так что мяса много, наваристый, но не жирный. Я тут и сметанку сохранил, которую мы вчера в деревне купили. Всё за нами плыла, так что, как свежая.

— Сметанку… — вздохнула я. — Сметанка — это хорошо.

Нацедив одну «водицу» и выловив немного мяса, я плюхнула побольше сметаны, чтобы забелить красный цвет, и взяла кусок белого хлеба.

Я же взрослый человек, у меня высшее образование и психологическая травма. Я смогу… Иначе загнусь с голодухи. Если закрыть глаза, заткнуть нос, чтобы не чувствовать запаха, и кусать побольше хлеба — то этот ваш суп вполне ничего! Съедобный.

Поход продолжился с радостной вести, что на ночном привале мы будем есть картошку с тушёнкой.

* * *

Пожалуй, самое смешное в этой истории — то, что когда я вернулась из похода и рассказала, что мы ели там очень вкусную перловку, мой отец скривился, а потом взахлёб рассказал, почему не любит эту кашу — в детстве старший брат его накормил полусырой, непромытой и пересоленной. Я долго смеялась и сказала, что по этой же причине не люблю красный суп, и мама, чтобы не нервировать меня, больше его не варила. Но отец, кажется, не помнил моего самого жуткого детского кошмара.

Вообще отцовский урок в детстве очень мне в жизни помог. Я могу есть почти всё. Попробовать любое блюдо. А всё почему? Да потому, что я всё сравниваю с тем борщом и не нахожу аналогов ужасней.