Свет Нифльхейма

Метель на Нифльхейме — это не просто ветер со снегом. Это форма искусства.

Она шла одновременно с востока и запада, ударяла снизу вверх, сыпалась сверху, как ледяные иглы. Она метила в глаза, в уши, в саму душу — ослепляла, сбивала с ног, путала направление.

Казалось, у метели был собственный разум. Каждое её движение — продуманное, точное, будто целенаправленное. И у этого разума был характер: холодный, жестокий, неумолимый и взбалмошный, как у обиженной женщины. Она владела полным арсеналом пыток: ледяная крупа, обжигающая щёки; порывы ветра, рвущие капюшон; гул в ушах, будто ты оказался внутри колокола, в который бьют изнутри.

Любой глупец, рискнувший выйти в такую погоду, становился её игрушкой. Он слеп, оглушён, ошарашен — и единственное, чего он хотел бы, это бежать прочь, наощупь, вслепую, молясь, чтобы его просто оставили в покое.

«И очень жаль, что в этот раз этим глупцом стал я», — подумал Леонид Петерс, старший специальный агент Общефедеративного Комитета Расследований.

Он лежал, вдавленный в сугроб, как в кокон, почти не ощущая пальцев на правой руке — в вязаной перчатке. Лучемёт всё ещё был в ней — маленький, тактический, бесполезный в этом аду. Варежка — тёплая, на креплении — свисала с левого рукава арктической куртки, но надеть её было уже поздно: рука окоченела. Только вязаная перчатка из неосарматекса, устойчивая к холоду и намоканию, хотя уже промокшая и обледеневшая, ещё сохраняла остатки тепла.

Он снова стёр снег с очков. То ли они не справлялись с напором, с которым метель била по ним, то ли вышла из строя система очистки. Линзы тут же покрылись новой ледяной плёнкой.

Леонид вглядывался сквозь фильтры ночного видения, пытаясь выловить хотя бы намёк: силуэт, движение, мерцание — хоть что-то. Враг был где-то там. Он чувствовал это слишком чётко, чтобы сомневаться.

С тихим свистом прилетели три последовательных луча, один за другим нанося удары, как огненным копьём, по соседнему сугробу, располагавшемуся всего в трёх метрах от него.

Снег вспух, задымился и начал плавиться.

— Чёрт, — выдохнул он и откатился вбок.

Он перекатился, встал на четвереньки и, затаив дыхание, рванул к следующему сугробу. Тело двигалось почти машинально: плечо — бедро — рука — снова плечо. Снег с хрустом оседал под коленями. Ветер бил сбоку, будто пытался опрокинуть. Леонид зарывался в белую массу, как зверь в нору, и снова замирал, прислушиваясь.

Сердце билось ровно, отмеренно. Выработанная годами привычка не позволяла паниковать. Он прикидывал: откуда били, сколько между выстрелами, какой угол. Слева, за выступом, явно работал армейский лучемёт — быстрый и точный. Но главная угроза была справа.

Он приподнялся, рискуя, чтобы понять, где противник, — и в ту же секунду с грохотом затрещал тяжёлый лучемёт.

Лучи били сериями, прошивая снежный сумрак яркими струями синеватого света.

Сугроб, в котором он прятался секунду назад, взорвался паром и тающим льдом. Воздух стал густым от испарений, как в перегретой бане. Леонид рухнул вниз, вжался в снег, стараясь не дышать слишком резко — чтобы не сбить ритм, который вскоре понадобится для следующего рывка.

Лучемёт утюжил укрытие методично, как будто стрелявший точно знал, где он.

Один, два, три удара — и снова пауза.

— Беда, — подумал Леонид. — Тут без шансов.

Выход из такой ситуации был только один, пар всё ещё держится над расстрелянным сугробом, нужно уходить.

Он откатился ещё правее и, под прикрытием пара, темноты и невысказанной молитвы всем ему известным Богам, пополз назад. Отступал, буквально вгрызаясь в снег локтями и носками. Куртка трещала на сгибах, варежка болталась, задевая грудь. Левая рука удерживала корпус, правая — всё ещё с лучемётом — подмерзала, теряя чувствительность и подвижность.

Таким манером Леонид прополз первые пять метров, остановился отдышаться и прислушаться.

Тишина. Видимо, оператор тяжёлого лучемёта устал поливать огнём безответные сугробы — или, может быть, просто решил убраться куда потеплее, так как холод крепчал.

Он уже проник под одежду, уже морозил уши — даже сквозь капюшон и двойную подшивку из неосарматекса. Пробивался через ворот куртки и впивался в шею, будто ледяными клыками. Он добирался даже до мыслей — и те становились вязкими, заторможенными, как будто покрывались инеем изнутри.

Он затаился. Дышал неглубоко, носом, чтобы не поднять пара. Снег под ним медленно таял, делаясь липким, тягучим. Он ощущал, как капля пота бежит по спине, как хребет начинает неметь.

А вокруг звенела мёртвая, тяжёлая тишина, в которой кто-то тоже затаился. Ожидая от Леонида звука, знака, ошибки — чтобы с новой силой обрушиться на него.

И тогда — из тьмы, где-то за спиной, разрывая полумрак и пелену снега, появились огни: тусклые, узкие, концентрированные лучи белого света армейских тактических фонарей. Сначала один. Потом ещё два.

К его преследователям подошла подмога — подмога профессиональных загонщиков. Они шли веером, сужая траектории, потому что точно знали квадрат, где он залёг.

— Ну, приехали, — выдохнул он, почти с уважением, как профессионал, отмечающий работу другого профессионала.

Обложили — как дикого зверя или беглеца. Загонщик должен был его спугнуть и заставить побежать навстречу тяжёлому лучемёту.

Леонид сделал медленный вдох и такой же медленный выдох, приводя свои мысли в порядок. У него оставалось три варианта действий — и ни один ему не нравился.

Первый — рвануть вперёд с боем, в стиле Буча Кэссиди и Сандэнса Кида. Красиво, героично, но бессмысленно. Его карманный лучемёт — ничто по сравнению с армейскими образцами, не говоря уже о тяжёлом, который прожжёт его насквозь ещё до того, как он успеет сделать второй шаг.

Второй попроще — залечь здесь и отстреливаться до конца. Авось повезёт, и он сможет снять одного или двух загонщиков. Из минусов: он будет вынужден выдать свою позицию, а там — пара выстрелов из тяжёлого лучемёта, и расплавленный снег на месте, где был человек. Останется только соскоблить лёд с его останками.

Ну а третий, самый неромантичный — ползти, пока ползётся, и надеяться, что загонщики упустят его из виду и он прошмыгнёт мимо них.

По сути, выбор у него был только один. Поэтому он оставил сюрприз для своих преследователей — и пополз дальше, вправо.

Он отдалился настолько, насколько позволяло укрытие, и затаился, ожидая начала представления. Ждать ему пришлось недолго, Как только огни фонарей приблизились, с того самого места, где он впервые попал под обстрел, раздалась очередь из лучемёта. Огонь был шквальным, и стрелявший бил прямо по фонарям. Леонид увидел, как световые пятна дрогнули, метнулись — и исчезли. Один за другим — погасли. Это загонщики решили не рисковать и залегли в сугробы ожидая помощи от своих товарищей, и помощь последовала почти сразу, спустя всего лишь секунду с противоположной стороны затрещал тяжёлый лучемёт, утюжа снежное поле, откуда шли выстрелы.

Леонид не стал досматривать представление. Он пригнулся и побежал прочь, пока противнику было не до него.

Тяжёлые ботинки с эффектом снегоступа несли его вглубь метели. Он бежал, проваливаясь то по колено, то по пояс, когда воздушная подушка почему-то давала сбой. Воздух с каждым шагом становился всё плотнее и холоднее, дыхание — резче, но он продолжал.

Когда звук взрыва всё-таки прокатился по равнине, Леонид его уже не услышал — слишком далеко ушёл. Вместо этого запястный девайс вспыхнул уведомлением: бот сообщил, что собирается совершить свою версию харакири.

Леонид, скользнув взглядом по сообщению, усмехнулся и мысленно пожелал попутного ветра своему маленькому герою. Тот, как истинный самурай, пожертвовал собой, чтобы он его хозяин мог, не теряя честь удрать.

Если всё прошло по плану, то метель уже скрыла его следы. А значит, можно было не опасаться погони. Враг — даже в азартном порыве — не уйдёт дальше этого участка. Не полезет за ним в ночь.

Он сверился с маршрутом — до станции был ещё час пути. Можно минуту передохнуть решил Леонид и достал из рюкзака герметичную капсулу с энергетиком, проглотил, ощутил, как гортань обожгло синтетической горечью. И пошёл вперёд — туда, где на горизонте сверкало небо Нифльхейма. Высоко над ледяной равниной плясало гигантское северное сияние.

Нифльхейм не вращался. Он застыл в приливном захвате— замерзшая половина обратилась к бескрайнему космосу, другая — к своему адскому соседу, гиганту Муспельхейму. Тот, излучая багровый адский свет, прожигал всё, что попадало под его взгляд.

Леонид был на окраине тёмной стороны — той, что никогда не знала ни дня, ни рассвета. Здесь не было солнца. Не было даже отсвета пылающего Муспельхейма — массивная планета закрывала его, словно гигантский щит. Только снег, ледяные плато и небо, по которому с редкой поэтичностью плыло северное сияние, единственное напоминание о том, что где-то там — за вечной ночью — ещё существует свет.

Но очень скоро он должен пройти границу терминатора и выйти в сумеречную зону, которая так красиво его манила завораживающее полярное свечение.

Сам Нифльхейм был крошечным спутником, чуть больше Луны — всего около 1,3 от её массы. Но благодаря высокой плотности и тяжёлому ядру, гравитация была вполне земной. Атмосфера — разреженная, техногенно стабилизированная. Жить здесь можно было лишь под куполами или в герметичных станциях, и то — в термокостюмах, с полной защитой от холода.

На всём Нифльхейме был только один купол — «Хельхейм-1». Исследовательская станция. И одновременно — элитное убежище для любителей экстрима. Учёные, военные, богачи с комплексом бога, редкие политики, желающие «отключиться от мира». Всё, что соединяло их, — готовность быть в месте, где каждое утро начинается с проверки: не отмерзли ли пальцы и не протёк ли один из слоёв термокуртки.

Станция стояла в самом сердце замёрзшей пустыни. Небольшой, но самодостаточный купол, укреплённый, автономный, с антарктическими чертами. Именно туда направлялся Леонид.

«Хельхейм» — в старых мифах это был мир мёртвых. Подходит, — усмехнулся он. — Если мёртвые когда-то решат собраться на конференцию, то выберут именно это место».

Передохнув и почувствовав, как энергетик прояснил голову и разогнал тяжесть в ногах, Леонид подтянул ремни рюкзака, плотно пригнав его к спине, и пошёл дальше. Снег под ногами хрустел, иногда проваливался, и он чуть ли не по пояс уходил в мягкую белую массу, прежде чем активировалась система коррекции в ботинках. Эффект снегоступа работал нестабильно — возможно, сказывался обмёрзший модуль.

Пейзаж, что раскрывался перед ним, был одновременно мрачным и величественным. Метель то затихала, то возвращалась со свистом. Сквозь её живую завесу проступали острые контуры холмов, кое-где выкрашенные в бледно-синий от отражённого сияния. Северное сияние всё ещё пульсировало в небе, и его блики ложились на сугробы мягкими разводами зелёного и фиолетового.

Он сверился с картой на запястном устройстве. До станции оставалось не более двухсот метров. Обойдя очередной снежный холм, он наконец заметил впереди слабое, но устойчивое свечение — свет маяка.

Башня маяка поднималась над невысоким куполом, обе конструкции будто бы вросли в снег. Светило неярко, ровно, как будто сама станция берегла энергию. Стены купола были запорошены так, что становилось непонятно, где заканчивается станция и начинается снежная равнина.

Когда он подошёл ближе, одна из боковых стен вдруг ожила — выдвинулся бот технического обслуживания. Серый, с округлыми контурами, он бесшумно повёл механические щётки, расчищая площадку перед станцией и освобождая стены от засыпавших их снежных пластов. За годы работы бот выметал снег в стороны так методично, что теперь сама станция находилась словно в кратере, окружённая снежными валами.

Леонид обошёл купол, осторожно ступая по уплотнённым, чётко выбитым ступеням — четыре широкие снежные ступени вели вниз, к массивной двери шлюза. На ней чётко и крупно было написано:

«Федеративная спасательная станция "Хельхейм-1/7". Собственность Федеративного Государства. Вход открыт для всех, кому требуется помощь. Здесь вас ждут приют, тепло и связь. Добро пожаловать.»

Текст повторялся на всех пяти общефедеративных языках, шрифт был контрастным, легко различимым даже в тусклом свете фонарика. Вокруг таблички — обледеневшие болты, крошечная камера наблюдения под козырьком, и кнопка вызова, покрытая тонкой коркой льда.

Леонид нажал на кнопку. Дверь с лёгким щелчком ушла в сторону, открывая тёмный шлюз.

Он шагнул внутрь, и сразу же позади него раздался глухой звук закрывающейся двери. Внутри стало тихо. Густая тишина, как будто отсекла мир снаружи. Миг спустя зажегся мягкий свет: сначала в потолке, затем внизу по периметру пола, обозначая контуры помещения.

Шлюз ожил. Откуда-то сверху повеяло сухим тёплым воздухом — он одновременно согревал и сушил одежду Леонида, возвращая чувствительность тем участкам кожи, что были открыты метели. Леонид поднял руки к узкому отверстию в потолке, откуда шёл горячий поток, — и даже сквозь рукавицы ощутил, как тепло пробирается в обмороженные пальцы. Он стоял неподвижно, позволяя теплу прогнать остатки холода из костей, ощущая, как оттаивает спина, шея, грудь.

Видимо, как только искусственный интеллект станции посчитал, что Леонид достаточно согрет и просушен, чтобы пускать его в стерильное помещение, внутренняя дверь шлюза мягко раздвинулась в сторону. Свет стал ярче, и Леонид наконец увидел помещение, в которое попал.

Это был приёмный модуль станции, стандартного спасательного типа, рассчитанный на четырёх человек. Всё здесь было предельно функционально, без излишеств — но чисто, опрятно и по-своему уютно. Светлые панели пола и стен, сделанные из композитного пластокарбоната, приглушали звук шагов. Потолок был низким, арочным, с вмонтированными светодиодными лентами, равномерно заливающими помещение мягким бело-голубым светом.

Слева от входа — сушка для одежды: в нише, защищённой полупрозрачным кожухом, тянулся ряд обогреваемых штырей и крюков, обдуваемых тёплым воздухом. Рядом — шкафчики со сменной одеждой: серые герметичные костюмы из лёгкого утеплителя, рассчитанные на обитание внутри станции. Справа — санитарный блок, скрытый за полупрозрачной дверцей с пиктограммами.

В центре помещения — платформа отдыха: низкий стол с выдвижными панелями, встроенным кипятильником, набором термокружек и герметичных пайков, а вокруг — узкие кушетки с самонадувающимися матрасами. Воздух здесь был сухим, тёплым, пах слегка озоном и стерильным пластиком.

Леонид сделал шаг, и в потолке открылся звуковой динамик.

— Приветствую тебя, путник, — донёсся бодрый мужской голос с лёгким акцентом. — Ты находишься в приёмном модуле автономной спасательной станции «Хельхейм-1». Ты можешь отдохнуть, восстановить силы и удовлетворить все биологические потребности. Автоматическое извещение в купольное поселение «Хельхейм-1» направлено. Расчётное время прибытия спасательной группы — 7 часов 13 минут.

Голос умолк. Приветствие было стандартным — видимо, при проектировании системы разработчики не сильно заморачивались речевой системой ИИ станции.

Леонид не стал медлить. Он шагнул к сушке и с облегчением начал стягивать с себя тяжёлую экипировку. Арктическая куртка была многоуровневая: внешняя оболочка — из плотного ветро- и влагостойкого неосарматекса с каркасом из флексполимерных волокон; под ней — слой термокомпенсирующей пены, а ещё глубже — адаптивный подогрев, работающий от встроенного аккумулятора в левой лямке.

Варежки с крючками, шлем с подогревом, очки с запотевшей линзой — всё это отправилось в сушку. Под курткой — второй слой, комбинезон из лёгкой термоткани, прилипший к телу влажной тканью. Сапоги с системой антиобморожения зашипели, когда он расстегнул их боковые клапаны.

Он скинул всё до нижнего белья, насухо вытерся полотенцем из шкафчика и натянул стандартный комплект: тонкий, лёгкий, но тёплый костюм из нанофлиса. Тело отогревалось, мышцы начинали расслабляться.

Сначала — санузел. Он не задавался вопросами, где и как станция хранит переработку: всё работало чётко как часы. По крайней мере, на это Леонид очень рассчитывал.

Потом — горячий душ, разогретый до человеческой температуры. И уже затем следовало наведаться в пищевой блок.

Там он выбрал что-то горячее и калорийное. Чем именно это было — по вкусу определить было сложно. Видимо, и бюджет на обеспечение станции был максимально оптимизирован, как любили говорить финансисты во все века.

После принятия пищи, ужином этот механический, безвкусный процесс назвать было сложно, он, надув матрас на кушетке, прилёг на неё. Завернувшись в термоодеяло и закрыв глаза, он по наработанной привычке уснул в глубокий сон без сновидений, при этом оставаясь готовым среагировать на любое отклонение от нормы в помещении. Он спал, давая своему телу и мозгу отдых, но часть его контролировала каждый звук на станции: жужжание робота-чистильщика, тихий шепот системы вентиляции, лёгкое касание щупов, когда ИИ периодически проверял его пульс и температуру.

Так он и провёл время до прибытия спасательной группы. ИИ не соврал — действительно, ровно через семь часов и две минуты в динамике раздался голос:

— Обнаружено приближение спасательной группы. Подготовка шлюза к приёму.

Леонид не торопился вставать. После вчерашнего марш-броска сквозь метель он мог себе позволить немного поваляться на койке.

И поэтому, когда миг спустя наружная дверь шлюза открылась с лёгким звоном и в помещение вошли трое, они застали его всё ещё лежащим в расслабленной позе.

Двое из вошедших были высокими, крепко сбитыми мужчинами в куртках с тёмно-синими вставками и гербом Общефедеративной гвардии на левом предплечье. В руках у каждого — стандартные армейские лучемёты. Поза и манера держать оружие сразу выдавала в них профессиональных военных.

Между ними стоял невысокий, щуплый человек в нейтральной гражданской одежде, но со знаком медика на груди.

— Добро пожаловать на Нифльхейм, — поприветствовал он, доставая планшет из грудного кармана, и, обратившись к потолку, добавил: — Старший врач Ханс Лоттер. ИИ, направь мне полную информацию по состоянию здоровья

Остальные двое не двигались, не сводя с Леонида глаз и не убирая рук с оружия. Они молча ждали.

Лоттер же, внимательно изучив данные на своём планшете, негромко отрапортовал тому, кто стоял справа от него:

— Начальник Джаннер, он здоров. Моя миссия завершена. Дальше он — ваш.