Светлый Ковен. Волшебство

Мне часто снится один и тот же сон.

Я еду… Точнее, меня везут.

Куда — не знаю. Да мне и не интересно. Ведь за окном машины проплывают чудеса.

Волшебство.

Мне восемь лет. Я сижу на заднем сидении нашей старенькой зелёной «девятки». За рулём — угрюмый отец, рядом на пассажирском кресле — обеспокоенная мама.

Она часто оборачивается ко мне. На её загорелом лице, усеянном веснушками, читается тревога. Волнение, по идее, должно передаваться и мне — говорят, дети остро чувствуют настроение родителей. Но я слишком увлечён. Увлечён волшебством.

Волшебство повсюду: на деревьях и домах, на электрических проводах, вокруг других машин, под ногами пешеходов и в самих людях. В воздухе, на земле, в воде — особенно отчётливо вижу его, когда машина проезжает по длинному и широкому мосту.

Иногда волшебство проникает и в машину, но мы едем слишком быстро, чтобы я мог рассмотреть его в деталях. Я вижу лишь смазанные мазки и тонкие светящиеся линии, сквозь которые мы спокойно проезжаем. Эти линии не вызывают дискомфорта, они вообще не ощущаются — лишь разжигают моё детское любопытство.

Я прижимаюсь к стеклу, буквально впечатываю в него лицо и смотрю во все глаза. Я не могу — не имею права — пропустить ни малейшую частичку волшебства.

Оно светится и переливается, словно новогодняя ёлка, утолщается, переплетается и разбегается замысловатой сеткой паутины. Ныряет под воду, чтобы тут же взмыть в небо поразительной четырёхцветной радугой.

Изумрудно-зелёный — как молодая листва.

Голубой… Нет, насыщенная лазурь ясного летнего неба.

Красный, словно раскалённая лава.

И белый — такой чистый и сверкающий, каким не бывает даже снег на непокорённых вершинах гор.

Туда-сюда снуют разноцветные огоньки разных размеров: от крошечных, не больше ногтя, до настоящих гигантов.

Я слежу за ними с азартом, болея за каждый мерцающий огонёк, словно футбольный фанат за своего кумира. А потом в изумлении открываю рот, когда прямо над нами проносится ярко светящийся голубой шар-гигант.

Для меня, восьмилетнего, он кажется необъятным. Больше слона! Нет, кита! А, может, целой планеты!

Шар тихо гудит, словно огромный сердитый шершень, и летит так низко, так близко, что кажется, протяни руку — и коснёшься.

— Саша, — зовёт мама.

Я с трудом отрываю взгляд от небесного чуда и смотрю на неё осоловелым от впечатлений взглядом.

Мама протягивает мне шоколадку.

В голове вихрем проносится удивление: мама — шоколадку — мне? Ведь мне же нельзя!

То есть можно, но мама всё время запрещает. Говорит, он вредный, и от него портятся зубы и болит живот.

Я ей не верю. Ведь едят же другие дети шоколад. Тот же Вовка, мой сосед по парте. И ничего с ним не случается. И Ленка, соседка с третьего этажа, всегда бегает с конфетами в карманах, когда выходит гулять. И со мной делится.

А тут — целая шоколадка. Батончик тайно обожаемого мной «Сникерса». И всё мне?

Словно маленький хищный зверёк, я хватаю шоколадку и прижимаю к груди. Но не спешу разворачивать. Шоколад — он ещё будет. А волшебство? Вдруг оно исчезнет, пока я буду есть? И как я тогда? Как без волшебства?

Это неправильно. Это…

Кончики пальцев приятно покалывает, словно я глажу кота Ленки против шерсти. Это тёплое, почти родное ощущение, как свитер, связанный мамой прошлой зимой. Хочется завернуться в него целиком, поднять воротник повыше и зарыться носом.

Краем глаза замечаю движение слева. Резво оборачиваюсь, почти подпрыгивая на сидении, и во все глаза смотрю на шерстяной комок.

Комок тоже смотрит на меня, его огромные, невероятно зелёные глаза-блюдца полны любопытства. Он невелик, размером с морскую свинку. Коричнево-бурый, как влажная земля, щекастый, как хомяк, и до жути пушистый. Я даже не уверен, есть ли у него лапы под этой шерстью или он просто пушистый помпон.

Мы смотрим друг на друга. Мне не страшно, скорее, интересно. Я точно знаю — он мне ничего не сделает.

Помпон моргает, и из шерсти появляется огромный треугольный нос-картошка. Он шумно втягивает воздух, смешно шевелясь. Я улыбаюсь — зрелище действительно забавное.

Сделав крошечный шажок ко мне, помпон протягивает руки. Да, руки у него всё-таки есть: тонкие, длинные, узловатые. Пальцы больше напоминают корни, постоянно шевелящиеся и переплетающиеся.

Мама, наверное, испугалась бы такого чуда-юда, а мне он сразу понравился. Он прикольный.

— Тебе это нужно? — спрашиваю я, показывая шоколадку и великодушно протягиваю ему батончик. — На!

Мне совсем не жалко.

Помпон хватает шоколадку и быстро отскакивает.

— Саша?! — испуганным голосом произносит моё имя мама. Я на секунду отвернулся от пушистого друга и посмотрел на неё. На лице мамы застыл ужас.

Почему? Она что, испугалась помпона? Но он же такой классный! Вон…

Вот же гадкий хомяк! Забрал мою шоколадку и сбежал!

Я закрутил головой, выискивая, куда мог деться помпон. Но его нигде не было. Словно испарился!

На моём лице отразилась обида.

Мама коснулась плеча отца и что-то тихо ему сказала. Я не разбираю слов, но интонация была безошибочная: мама напугана.

Папа бросил на меня взгляд через зеркало заднего вида и что-то ответил маме. Снова я не услышал слов.

— Всё хорошо, Сашенька, — произнесла мама, немного запинаясь.

Я киваю. Серьёзно, по-взрослому, стараясь подражать отцу.

Конечно, всё хорошо! Ведь вокруг нас волшебство! Разве может быть иначе?

А то, что помпон спёр мою шоколадку… Может, мама права, и шоколад действительно вреден? Вот помпон и забрал его у меня.

Я снова киваю, пообещав себе больше не есть сладкое и снова уставился в окно. Волшебство никуда не делось. Оно переливается…

Я закрываю глаза и начинаю их тереть. Жалуюсь маме. В глаза будто песка насыпали.

— Поспи, Сашенька, — ласково говорит мама.

Неожиданно для себя я широко зеваю. И, так и не открыв глаз, ложусь на сидение, свернувшись клубочком.

Просыпаюсь от резкой остановки машины.

Я сел, снова потер глаза, зевнул и осмотрелся.

Где мы?

Лес расступался, открывая светлую, живописную полянку. Посреди неё стоял одинокий старый домик. Бревенчатый, двухэтажный, хотя второй этаж был настолько низким, что больше походил на чердак. Крыша, поросшая мхом и травой, казалась живой. Даже тоненькое деревце умудрилось пустить корни. Но самое удивительное — вокруг дома вились разноцветные линии. Они сплетались, образуя прямо над крышей плотный, четырёхцветный узел. А вокруг этого узла, словно мотыльки, привлечённые пламенем, кружились десятки, а может, и сотни крошечных огоньков.

Синие, зелёные, красные, белые. Они мельтешили, как стайка голодных рыбок в аквариуме, и от их обилия в глазах начинало рябить.

Я так увлёкся этим зрелищем, что вздрогнул, когда дверь машины распахнулась.

— Выходи, — строго произнёс отец.

Я всегда его слушаюсь. Ну, почти всегда. Но сейчас у него было такое лицо… Страшное. Мрачное. Обречённое. Я просто обязан был подчиниться.

Но не могу.

Не должен!

Знаю — нельзя мне выходить. Иначе волшебство исчезнет.

Мёртвой хваткой вцепившись в переднее сиденье, я сопротивлялся. Отец пытался вытащить меня силой, дёргая за руку, тяня. Я кричал. Визжал, как девчонка, царапался и брыкался.

Мама с папой вынуждены были вместе нести меня к дому. В дом, где волшебство должно было исчезнуть!

От узла над крышей ко мне спешили огоньки. Они кружили вокруг, подрагивая. Нервно вспыхивали, словно цветомузыка. Казалось, я слышал их истеричный писк — высокий и навязчивый, как комариный звон над ухом в ночной тишине.

Папа с мамой их не видели. Они тащили меня в этот ужасный дом.

На крыльце стояла высокая, тощая женщина в странной одежде. Она смотрела на меня с любопытством опытного вивисектора, изучая, будто собираясь разделать на обед.

От её взгляда по моей коже пробегал мороз, а волосы вставали дыбом.

Я…

На этом месте я обычно просыпаюсь. Сажусь в постели, по-детски протираю глаза и успокаиваю бешено колотящееся сердце. Потом оглядываюсь, в какой-то призрачной надежде снова увидеть волшебство…

Но его нет.

А мне рано вставать. Поэтому я снова ложусь спать, чтобы проснуться утром под мерзкий писк будильника.