Свидетели Бессмертия

«Бессмертие окажется инструментом, рабочим инструментом. И оно навсегда останется только простым рабочим инструментом»

Клиффорд Саймак, «Почти как люди»

2119 г.

Капеллан Гектор Корвин стоял в дверях кабинета предварительного разбора межвидовых конфликтов, беспокойно поглядывая на часы. Ольшанский опаздывал, что было неудивительно — добудиться упыря в три часа после полудня дело не из простых. К тому же день выдался солнечным, и даже задержанный молодой мертвяк, ожидающий слушания, то и дело клевал носом, сидя в неудобном кресле для подозреваемых.

Только парочке «пострадавших» в коридоре, казалось, было всё равно. Второй упырь — в его личной карточке значилось «УПР-Ь/ГЕ, Условно прекративший существование, гражданская единица» — ровесник маявшегося в кабинете задержанного, крепко обнимал жмущуюся к нему человеческую девицу и что-то шептал ей на ухо, отчего та дебело улыбалась.

В отличие от изнывающего в ожидании Корвина, следователь-ситиморт из Бюро техногенных расследований никуда не торопился и, кажется, даже наслаждался вынужденным бездействием, стоя в конце кабинета у единственного незащищенного светоблокаторами окна. Солнечный свет преломлялся в нескольких сантиметров от его тела, создавая стереоэффект, от которого капеллана начинало укачивать, и Корвин предпочёл переминаться в дверях, лишь бы не подходить ближе и не общаться со следователем.

Он в очередной раз взглянул на часы.

— Да иду я, иду! — громко оповестил о своём прибытии Ольшанский, появившийся в конце коридора. — Хватит стрелки гипнотизировать.

— Одна из самых невосполнимых потерь — потеря времени, — скривился Корвин в ответ.

— Ой, не ной, — отмахнулся Ольшанский, смерил милующуюся парочку недовольным взглядом и пробубнил: — Срамота.

Корвин решил не уточнять, что конкретно вызвало недовольство его коллеги — публичное проявление чувств, сам факт межвидовой связи или всё вместе взятое.

Вопреки привычному медийному образу бледных упырей Ольшанский выглядел, как передовик физического труда из социальной рекламы, популяризирующей общественно-полезные субботники. Людей с такими честными лицами и крепкими руками Корвин в этой жизни больше не встречал и видел разве что на полотнах соцреалистов и старинных агитплакатах с призывами бить буржуев и строить коммунизм. Капеллан находил забавным то, что даже полный официальный статус коллеги соответствовал его внешности ударника труда: УПР-Ь/НД — «Умерший при исполнении, но действующий». Мертвяка с чувствительностью к ультрафиолету в Ольшанском выдавали только неестественно ровный от солнцезащитной пудры цвет лица и сероватый оттенок губ.

— Здравствуйте, Мортон, — осторожно поздоровался Ольшанский с застывшим у окна следователем. Он, конечно, получил сообщение от своего коллеги-капеллана, что на разбирательствах будет присутствовать представитель отдела кибернетических преступлений, но явно не ожидал, что Бюро пришлёт технозомби.

— Здравствуйте, бессмертный, — следователь оторвался от созерцания городской панорамы за стеклом и повернулся к ним. Его немигающий взгляд пробежался по лицам обоих комиссаров. — Раз все в сборе, давайте не будем тратить время на ненужные расшаркивания.

— А вы прямолинейны, — усмехнулся Ольшанский.

— Не у всех тут есть привилегии вневременности, — подал голос Корвин, усаживаясь на своё место.

Ситиморт и упырь обменялись быстрыми взглядами — Корвин действительно был единственным из присутствующих, чьё время было бесценно и быстротечно. Мортон, как «временно́й мертвец» на госслужбе, обладал доступом к Банку Времени, что периодически вызывало дебаты у электората, недовольного «мертвецами» на балансе у «КВАНТ-Время». Ольшанский же был представителем условно-бессмертного вида, и хотя официально он хронозаёмщиком не считался, фактически его биологическое время было поставлено на паузу так же, как и у ситиморта. Эта маленькая, но приятная побочка экспериментов «КВАНТ» позволяла ему существовать до тех пор, пока физическое тело не получит внешних повреждений, делающих дальнейшее функционирование невозможным.

— Ну, кому у нас тут не спится в ясный день? — поинтересовался Ольшанский, присаживаясь за стол.

— Гражданину Марку Левину двадцати трёх лет отроду, — Корвин протянул коллеге датапад с делом.

— И что же учудил сей дивный малый? — Ольшанский с интересом уставился на задержанного, который при появлении ещё одного упыря перестал откровенно засыпать и попытался придать себе более бодрый вид. Получалось у него не очень, и он стал похож на хорохорящегося потрёпанного воробья.

— Был задержан при попытке нападения.

— Это на деваху в коридоре? — Ольшанский кивнул в сторону двери, за которой осталось «срамная», по его мнению, парочка.

— Нет, не угадал, — улыбнулся Корвин, — на её спутника.

— Батюшки мои! — воскликнул Ольшанский. — Неужто очередной паладин воинства Дракулы к нам пожаловал? А, вижу, нашивки с драконом даже имеются. Кто героя повязал? Ваши или наши?

— Несостоявшийся пострадавший.

— Чудно, значит, за обожжённую морду предъявить некому, — Ольшанский навёл на задержанного камеру датапада и зафиксировал солнечные ожоги в местах, где защитная пудра осыпалась в ходе потасовки. — Давайте приступим, коллеги, а то кое-кто опять мне будет жаловаться на растрату своего быстротечного времени.

Молчавший и не двигавшийся всё это время Мортон включил запись на личном датападе, зачитал свой идентификационный номер, дату и порядковый номер дела.

— Представитель со стороны смертных видов Гектор Корвин, — отозвался Корвин, косясь на камеру следователя.

— Представитель бессмертных Савелий Петрович Ольшанский, — небрежно назвался Ольшанский.

Более неподходящего для упыря имени было сложно себе представить, и обвиняемый громко хмыкнул. Ольшанский нахмурился, Корвин быстро сделал вид, что ничего не заметил, но он знал, что теперь на лояльность со стороны Ольшанского обвиняемый может не рассчитывать. Лицо ситиморта осталось неизменным — впрочем, его вряд ли можно было чем-то удивить.

— Итак, — начал Корвин, — гражданин Марк Левин, в присутствии представителя вашего вида гражданина Ольшанского, признаёте ли вы, что совершили нападение на бессмертного гражданина Смирнова Анатолия Сергеевича и его смертную спутницу гражданку Волкову Ольгу Николаевну?

— Я уже подписал протокол, там всё расписано! — огрызнулся Левин.

— Задержанный, отвечайте на заданный вопрос, — Ольшанский подавил зевок.

— Да, — процедил сквозь зубы Левин.

— В протоколе сказано, что вы совершили нападение, вооружившись осиновым колом, — Ольшанский смахнул страницу протокола на датападе, — длиной двадцать пять сантиметров и диаметром четыре с половиной сантиметра, фотография прилагается. Это так?

— Я, знаете ли, не измерял, — съехидничал Левин.

— Задержанный не отрицает, что совершил нападение, будучи вооружённым осиновым колом, но не может подтвердить, что представленный в протоколе кол принадлежит ему, — подытожил Ольшанский.

Корвин закатил глаза. Ольшанский вечно цеплялся к незначительным деталям, и это ужасно раздражало.

— Какова была цель этого нападения? — поинтересовался Ольшанский.

— А вы сами как думаете? — Левин хотел скрестить руки на груди, но помешали удерживающие его запястья лучи наручников.

— Неважно, что я думаю. Я хочу услышать вашу версию.

— Ну, допустим, я собирался завершить его жизненный цикл.

— Это серьёзное заявление… — Ольшанский переглянулся с Корвином.

— Вы понимаете, что это чистосердечное признание? — уточнил Корвин.

— Да! — гордо ответил Левин, ёрзая в кресле.

— У представителя бессмертных вопросов больше нет, — сообщил Ольшанский и выразительно провёл пальцем по шее, призывая следователя закончить запись.

— У представителя смертных вопросов тоже нет, — подал голос Корвин, поглядывая на Левина.

— Запись предварительного слушания завершена, — ровно проговорил Мортон и выключил запись.

— Ой, дурак… — протянул Ольшанский, глядя на задержанного, и откинулся на спинку кресла: — Ты хоть понимаешь, что сознался в том, что собирался убить представителя собственного вида?

— Он предал наш вид! — выкрикнул Левин, дёрнувшись в наручниках.

— Это из-за той щербатой девицы? — уточнил Ольшанский.

— Смерть некромесам! — злобно проскандировал Левин и попытался вскинуть кулак, но у него ничего не получилось.

— Что ж вы, дурные, по весне как грибы после дождя попёрли, — устало простонал Ольшанский. — Коллеги, вам есть что сказать?

— Мне всегда было интересно, — начал Корвин, — почему странным словечком «некромесы» называют бессмертных, вступающих в отношения со смертными, а не наоборот, потому что технически это ваш вид мёртв…

— Потому что падаль — это вы! — резко ответил Левин, уставившись на капеллана. — Сколько вы живете? Повезёт, если докоптите воздух до ста лет, а мы — представители высшего вида! Нас боится даже Смерть!

— Ничего не напоминает? — поинтересовался Ольшанский у Корвина. Тот растерянно пожал плечами в ответ. — И чему вас только в семинарии учат…

Мортон неожиданно усмехнулся — в отличие от Корвина, они с Ольшанским были смертными примерно в одном временном промежутке, и следователь сразу понял, что упырь имел в виду одного австрийского художника, ставшего известным диктатором в начале XX века.

— Ладно, боец, что нам с тобой делать прикажешь? — Ольшанский задумчиво посмотрел на задержанного.

— А что вы можете сделать? — фыркнул тот.

— Давай посмотрим, что ты у нас за фрукт, — Ольшанский перевёл взгляд на экран датапада. — Гражданин Левин, вы у нас просто УПР-Ь. Без дополнительного статуса. Нигде официально не числитесь, пользы государству своим бессмертием не приносите.

— У кого-то слишком много свободного времени, — тихо, но отчётливо пробормотал Корвин, — Может, ему КД присвоить?

— Критическую Девиацию за попытку убийства? Не маловато ли будет?

Ольшанский посмотрел на ситиморта, который весь допрос просидел молча, не меняя позы и только изредка сдержанно ухмыляясь, глядя на весь этот балаган. Следователь едва заметно кивнул, но этого движения было достаточно, чтобы создать вокруг него эффект раздвоения. Ольшанский протяжно выдохнул и, выдержав театральную паузу, объявил:

— Товарищ Левин, вам присваивается дополнительный статус «Ожидание Завершения». Теперь подсудимый — УПР-Ь/ОЗ. Коллеги, есть возражения?

— Нет, — Мортон покачал головой.

— В крематорий его, да побыстрее, — ехидно подлил масла в огонь Корвин.

— Эй, это моё первое нарушение! — перепугано воскликнул Левин. — Я же его не убил!

— Не хочу дожидаться, когда ты опять коленце выкинешь, — равнодушно пожал плечами Ольшанский.

— Слушайте, ну нельзя же так! — отчаянно затараторил Левин. — Мы с вами одной крови, где ваша видовая солидарность?

— А где была твоя солидарность, когда ты на своего соотечественника с осиновым колом напал?

— Но он позорит честь рода и нашу веру!

— Думаешь, твои оскорблённые чувства важнее моего сна? — Ольшанский протяжно зевнул. — Не желаю, чтобы из-за твоего очередного фортеля меня опять подняли посреди бела дня. Ничего личного. Пойдёмте, Корвин, остальное пусть делают наши коллеги из Бюро, — Ольшанский кивком указал на следователя и поднялся с места.

— Эй! Это нечестно! Он же жив! На нём ни царапины, вы сами видели! Эй! Вернитесь!

***

В сотрудничестве с Бюро был один несомненный плюс — вся бюрократическая часть и трансфер задержанного ложились на плечи их уполномоченного сотрудника. Но на всякий случай Корвин и Ольшанский, не сговариваясь, поспешили к выходу из здания Исполкома.

— Лихо ты его приложил, — Корвин на ходу поправил колоратку. — Думаешь, он больше ничего такого не повторит?

— Надеюсь, — ответил Ольшанский. — Попсихует в изоляторе, страх ему дурь из башки выбьет и прыть поумерит. А потом техногенщики ему приговор «смягчат». Сил моих больше нету с этими староверами. Скорей бы уже их лавочку прикрыли.

— У нас свобода вероисповедания, — напомнил Корвин.

— Который он уже за этот месяц? Четвёртый?

— Да. Думаю, поэтому Бюро технозомби и прислало, — Корвин кашлянул. — Вы же одного поля ягоды.

— Кто это «мы»? — недовольно поинтересовался Ольшанский.

— Ну… хроны… — замялся Корвин. — Вы и Мортон оба хроностопщики…

— Сравнил честного долгожителя с хронозаёмщиком, — фыркнул Ольшанский. — В отличие от ситимортов, мы проживаем только своё время!

— Ладно-ладно, — Корвин примирительно вскинул руки. — Был не прав. Ты же знаешь, я не разбираюсь во всех этих перипетиях «КВАНТ-Жизнь» с их подопечными.

— Не разыгрывай из себя дурачка, дитя «тумана».

Капеллан закатил глаза, но благоразумно промолчал. Ольшанский просто констатировал факт — родители Корвина из самого первого его воплощения действительно любили расширять сознание «лиловым туманом», считая, что этот газ упрощал астральные путешествия души. Но как и у любого биостимулятора, произведённого предприятиями «КВАНТ», у «тумана» были свои побочные эффекты. С которыми Корвин ознакомился в полной мере, умерев и внезапно родившись в следующий раз в новом теле, но сохранив воспоминания прошлого жизненного цикла.

— Ляпнул, не подумав, — насмешливо ответил он. — Мир?

— Мир, — Ольшанский снова подавил зевок. — Я всегда был уверен, что добром вся эта возня не кончится.

— Кто ж знал, что «Свидетели Бессмертия» получат такую поддержку электората.

— Потому что давить всех этих мракобесов надо еще в зародыше, — пробурчал Ольшанский. — Во времена Запретов такой клоунады не было.

— Я до Запретов не дожил, я был одиннадцатилетней девчонкой в первую фазу углеморфизма, и меня заражённая корова затоптала, — уныло отозвался Корвин. Помнить свои прошлые воплощения — не та особенность, о которой мечтаешь, будучи простым смертным.

— Оно и заметно — до сих пор, как баба, платья носишь! — хохотнул Ольшанский, довольный своей остроумной шуткой.

Корвин сделал вид, что пропустил мимо ушей подкол по поводу своего капелланского сана в этой жизни. Ольшанский, как представитель одновоплощённого вида и прожжённый социалист, считал своим долгом подтрунивать над коллегой — его всегда веселил тот факт, что Корвин не просто перерожденец, а ещё и представитель конфессии.

Ольшанский остановился возле зеркальной стены вестибюля, придирчиво разглядывая отражение своего лица.

— Я вот что подумал… — он извлёк из кармана пудреницу и принялся наносить защитное средство на кожу. — Бюро, с одной стороны, подключилось из-за того, что хроны, а значит, и наш дружок Левин — их юрисдикция. Но с другой — тут вопрос общественных взаимодействий, а Бюро всё-таки на киберпреступлениях специализируется.

— Пояснишь свою мысль? — заинтересованно спросил Корвин.

— Я хочу сказать, что за хронов отвечает Бюро, но повздорили хроны, как простые смертные, — Ольшанский захлопнул пудреницу и убрал её в карман. — И только Комитет может властной рукой признать придурков староверов вне закона и прекратить наконец этот цирк.

— Предлагаешь направить запрос напрямую в Комитет? — уточнил Корвин.

— Можно попробовать, — кивнул Ольшанский. — Только и от наших, и от ваших одновременно, чтобы нельзя было притянуть за уши межвидовое притеснение. Пора прикрыть эту лавочку, а то они уже по квартирам ходить стали со своим «Верите ли вы в праотца нашего Влада Цепеша?», — передразнил он и скривился. — А я верю только в одного Володю, а тот, как и полагается вождю революции и порядочному представителю нашего вида, умер раз и навсегда два века тому назад. И никакой вашей беготни в колесе сансары.

— В перерождениях есть и свои плюсы, — пожал плечами Корвин.

— Какие? — Ольшанский похлопал себя по карманам куртки в поисках зонтика, но, похоже, спросонья забыл взять его с собой.

— Новая жизнь — новый опыт.

Ольшанский скептически приподнял бровь и нацепил на нос солнцезащитные очки, готовясь шагнуть на улицу под разрушительный для его тела ультрафиолетовый спектр. Корвин покосился на него, достал из сумки зонт с фотозащитным покрытием и протянул упырю. Они с Ольшанским работали вместе не первый год, и Корвин давно приметил, что в дни сильной солнечной активности, как сегодня, его коллега становился рассеянным и забывчивым, поэтому всегда брал с собой складной зонт.

— Благодарствую, — упырь взял зонт. — Верну тебе постаматом. Как обычно.

— Ещё один плюс перерождения, — ухмыльнулся Корвин, направляясь к автоматическим дверям.

— Это какой же?

— Не надо переживать из-за сохранности тела. Всегда можно получить новое, — Корвин вышел на залитый солнечным светом тротуар и зажмурился, подставляя лицо тёплым лучам. — Я составлю коллективное прошение для Бюро и пришлю на подпись.

Ольшанский досадливо поморщился, про себя пожелав Корвину в следующей жизни родиться альбиносом с светочувствительностью, и направился в сторону дома, прячась от солнца в тени зонта. Его бессмертие напрямую зависело от целостности тела, а оно с годами, как назло, становилось всё более чувствительным к ультрафиолетовому излучению. И он снова забыл спросить, что же такого случилось в прошлых жизнях Корвина, что теперь он постоянно таскает с собой зонт даже в ясную погоду.