Свидетель

Маятник массивных часов, живущих на камине, словно дрессированный зверь, бронзовым пятном перепрыгивал из 17-ой грани в19-ую. Часы, громко икая тиканьем, переваривая собственный бой, показывали 12:05.

Ореховый цвет 3-ей и 5-ой треугольных граней, если считать от левого края дорогой антикварной пепельницы, глядя на нее, заняв точку зрения у окна, и 9-ой, ромбовидной, резко сменился на серый, – цвет костюма входящего мужчины. По верху этих граней расплылся багровый цвет искаженного яростью лица.

Ореховый цвет вновь стремительно стал заполнять привычные для него грани, и занял их полностью, увенчав завершение процесса грохотом захлопнувшейся двери.

До сих пор плавно перетекавший из верхней части 27-ой, через 28-ую в нижнюю часть 29-ой, нежный белый цвет ухоженной женской руки, воспарявшей и вновь садящейся на пеструю гладь вышивки, цвета которой вобрали в себя объединившиеся россыпью теплых искр 31-я , 33-я и 35-я грани, замер в 29-ой. Насытившись голубой дымкой шелковой блузы рукодельничавшей дамы, 27-я и 28-я грани, залюбовались друг другом.

Серый цвет стремительно пронесся по всем граням, отделявшим его от голубого. Вздрогнув, голубой отпрянул, забившись в крайние 30-ю, 32-ю и 33-ю плоскости, занятые до этого персиковым цветом обоев.

На шум, ореховый тон 3-ей и 5-ой граней сменился бежевым, – цветом форменного платья горничной, после чего, с визгом прислуги, древесная масть двери вновь заполнила 5-ую и две трети 3-й грани, оставив ближе ко 2-ой полоску черного, – цвета щели между не захлопнувшейся дверью и косяком.

Серый рывком привлек к себе голубой, и в перепуганных 24-ой, 25-ой и 26-ой, эти цвета беспорядочно и шумно заметались.

Внезапно 25-я грань вспыхнула металлическим лучом, и, по команде пронзительного женского крика, 26-я, еще мгновение назад мерцавшая лишь оттенками голубого, стала быстро пропитываться бордовым.

Безобразная цветовая какофония мертвенной тяжестью наполнила основания 28-ой и 29-ой граней, а серый, раскачиваясь из верха 28-ой во всю 27-ю, навис над тем, что еще минуту назад было жизнерадостно голубым.

Ореховые 3-я и 5-я вновь сменились, на этот раз, сначала стальным, – цветом полицейских мундиров, а затем белым, – медицинских халатов.

Спустя несколько времени, подавленный серый заполнил почти все грани от 15-й до 37-й. Через десяток секунд папиросный пепел окрасил своей сизой сединой подножья 20-й и 22-й граней, а еще через несколько секунд, ушедших на последнюю затяжку, грани с 21-й по 28-ю полиняли в охру табака, серый цвет папиросной бумаги и желтоватый – картонного мундштука папиросы.

Жирные часы перекусили полночью. Опустевшую комнату заполнила мгла. В робко посеянном месяцем мертвенном свете, с трудом отошедшие от потрясения ужасным преступлением, грани хрустальной пепельницы лениво делились друг с другом мрачно-лиловым и траурно-синим.

Обложка К.Фомин

Ред. Павел Чекчеев