Свое место

— Пропустите меня к пасынку. Немедленно.

Императрица устала. Просто невероятно устала. Эта усталость копилась, кажется, с тех самых пор, как император сделал ее своей женой — каждый год в этот день она тайком подливала черного пионового масла в лампаду у своей кровати. Уже целых двенадцать лет не было ни дня без поганой тревоги, песком царапающей ей внутренности. Она боялась. Сначала только за себя. После за дочь.

И только Ланаси был ей бесконечной поддержкой. Всегда спокойный, мудрый не по годам. «Не ведитесь, матушка, император не знает вашего тайника у дальнего зеркала...» Вот уж интересно, откуда он сам-то о нем узнал? Всегда готовый помочь. Честный и добрый... Редкая светлая душа в этом бесконечном маскараде человеческого лицемерия, неуместный босяк на цветастом бале подлости и суеты. Императрица бы посвятила ему строчки хвалебных тоу, если бы поэзия была чуть более женским занятием.

Ланаси редко появлялся на людях. Легко понять — проницательным и чутким сложно терпеть то, во что превратился двор при этом безумце на троне. Все равно, что лучшего охотничьего ханши спустить в мастерские дубильщика кож.

Ланаси... Даже в толпе был в одиночестве, всегда как будто скучал. Когда-то императрица удивлялась, почему он даже семью не балует своим обществом, а потом поняла. Конечно, с таким-то отцом...

Есть он предпочитал у себя, где гулял и как развлекался, никто или не видел, или не доносил императрице. Не то чтобы она сильно интересовалась. Она сама видела его нечасто, но Ланаси непременно появлялся, когда императрица в нем нуждалась. Никогда не оставлял в беде.

Он был самую малость похож на того, кто ставит себя выше всего мира, того, кто снисходит до людей в нем редко и исключительно по собственной сердечной доброте. И он был совсем не похож на того, кого можно было бы посадить под замок в собственных комнатах. Совсем.

Но с каждым мгновением ожидания все больше недобрых сомнений закрадывалось в ее сердце — стража под дверью не расступалась, не стучала, и даже не думала уведомить принца.

— Я хочу с ним говорить. Сейчас, — императрица была не в настроении ждать. Стражи лишь пожали плечами. Они крайне непочтительно выстучали условную дробь по резному дереву и первыми толкнули двери.

Она впервые в его покоях: как странно у него все переставлено. Обычно спальню располагали в самых дальних комнатах, но его кровать стояла почти тут же, у двери. Ланаси... Он лежал, запрокинув голову. Его лицо в неверном пыльном свете смотрелось хуже посмертной маски, под тонким халатом грудь едва заметно поднималась — куда слабее, чем нужно. Простыни были смяты, худые руки неловко раскинуты. Волосы, уже порядком спутанные, рассыпались по слежавшимся подушкам. Императрица чувствовала, как ее собственное сердце все оглушительней гонит кровь к вискам. От его постели несло резкими духами, и отчего-то казалось, что он лежит так давно.

Чуть дальше, в тени, пара стражей замерла за столом — мгновение назад они кидали кости. Оттуда же на императрицу испуганно поглядывали служанки — до странного тщедушные, уродливые девки.

— Что с ним? — эта картина поражала ее своим нездоровым спокойствием. Можно подумать, все так и должно было быть! — Что?! Зовите лекаря! Немедленно!

Но все остались стоять. Как будто эти бездельники окаменели, забыли человеческий язык и окончательно потеряли страх.

— Приведите его в чувство! — она внезапно сорвалась на крик.

Императрица ничего не понимала. Совсем-совсем ничего.

Она кинулась к Ланаси, и ей вдруг стало все равно, насколько плохим тоном будет прикоснуться к императорскому наследнику, как она сейчас, так не благоговейно... И насколько дурно будет смотреться картина, где благородная женщина вдруг прикасается к кому-то, кроме мужа... Но ей это было неважно. Он не может вот так бросить ее! Не может!

Она трясла его, но голова не человека — шарнирной куклы только безвольно качалась в такт движениям плеч.

Не проснулся.

— Немедленно! Лекаря!

Все так и стояли. Где-то в отдалении, в императорском крыле, запели обеденные молитвы.

— Все в порядке госпожа...

Она совсем ничего не понимала.

Сил продолжать смотреть на бесчувственное тело у нее не осталось. Императрица встала на негнущиеся ноги и побрела, как во сне, вглубь комнат якобы Ланаси. Якобы потому, что она до сих пор решительно не могла понять, что могло бы держать здесь здравомыслящего человека.

Полузаброшенный внутренний сад, окружавшая его колоннада с остатками красной и жёлтой краски. Вместо потолка над ним — решетка от птиц, махровая от крепкой закаменевшей пыли. Совершенно пустые дальние комнаты. Все тут вгоняло в уныние. И еще эта зыбкая тишина... Неужели он и вправду жил здесь по своей воле и никому ничего не говорил?

В южной стене белым пятнышком светилось единственное окно во внешний мир — больше дань замшелым военным традициям, чем необходимость. Если к стенам дворца подходил враг, одаренные должны были его видеть. Теперь граница отодвинулась почти к морю, на башнях стояли литые пороховые пушки, выглядящие гораздо внушительнее каких-то магов, да и самих одаренных почти не осталось. Вон, один Ланаси, который даже не подумал приказать убрать с окна паутину.

Императрице, впрочем, тоже давно не было нужды смотреть в такое же окошко у себя в покоях — за ним все двенадцать лет был один и тот же мир, далекий и пустой с высоты. Дворец — это же почти небеса. Он должен стоять высоко-высоко, чтобы внутри все походило на величественные чертоги Агизадири — холодные и пахнущие смертью.

В собственных покоях точно такое же окошко, вечно открытое, без ставни, душило императрицу. Оно было злым напоминанием о мире, где она когда-то была свободна и счастлива. Уже недосягаемом с ее небес мире.

Интересно, знает ли Ланаси что-то о жизни за стенами дворца, он ведь, в отличии от нее, никогда там не бывал? Ах, ну да. Он как-то обмолвился ей, что знает все — в этом его дар. Поэтому она сейчас и пришла.

Она хорошо помнила, как придворные жрецы искали дар ее новорожденной дочери. И облегченный вздох Ланаси, когда так ничего и не нашли. «Все к лучшему, матушка, поверьте, вас бережёт провидение...»

— Когда он проснется, мы скажем, что вы заходили, госпожа...

Императрица взглянула на тупые испуганные лица еще раз. Уже почти спокойно. С тихой ненавистью. А потом взяла с тумбы кувшин и вылила Ланаси в лицо все, что там было.

«Прости, ты правда мне нужен».

Но он не проснулся.

— Госпожа, вам не стоит ждать пробуждения. Это может случиться очень не скоро...

Но императрица продолжала его трясти. Уже почти без стеснения. (Ланаси ей это простит). Пыль на его светлых волосах от воды расплылась в разводы.

— Все хорошо, госпожа...

Хорошо? Она все смотрела в его невидящие глаза и потихоньку тонула в отчаянии.

«Ты нужен мне».

Ланаси и вправду появился сам через два дня. Измятый и непричесанный, в неаккуратно запахнутом халате, в том же, в котором спал тогда. Растерянный.

— У вас ничего не случилось, — он не спрашивал, утверждал.

Императрица отставила пиалу с чаем — фарфор слишком звонко выдавал дрожь в руках.

— Нужен был совет.

— Уже не нужен.

— Да.

Ланаси удовлетворенно кивнул и засобирался.

Императрица ненавидела его в такие моменты. Будто она отвлекает его от его невероятно важных дел. Да, дел... Теперь-то она знала, что никаких дел у него нет.

— Что это было? Тогда. С тобой.

Ее голос предательски дрогнул, но Ланаси только странно и неловко пожал плечами.

— Считай, это часть моей магии.

— Я хочу, — она зло вдохнула, — поговорить наедине.

Он печально оглянулся на стражей, на прислугу, на носильщиков.

— Отошли охрану, пожалуйста, — чеканя каждое слово сказала императрица — Ланаси раздражал ее своим непониманием простых вещей.

— О чем говорить? О магии? Это не секрет, — он посмотрел куда-то в пустоту мгновение и изменился в лице, а потом прошептал уже тише. — Я не могу их выгнать. Их приставил отец.

Императрица зло глянула в сторону стражей, и те, чуть подумав, отправились караулить дверь с другой стороны. Прислуга разбежалась быстро и самостоятельно. Ланаси удивленно присвистнул.

— Идем в сад, — императрица встала, не дожидаясь ответа.

Она спиной почувствовала, как Ланаси сморщился — он не любил ходить пешком. Теперь он с грустью посмотрит на свои золоченые носилки, а потом поймет, что даже у самых последних носильщиков есть уши.

Они отошли в глубину цветущего моря, где сахарно-розовые кусты амга скрыли их фигуры и их слова за своим бумажным шелестом. Ланаси устало оперся о дерево, и с верхних веток на него полетела какая-то труха. На его висках поблескивали бисеринки пота. Он тяжело дышал.

— Почему ты решила, — он говорил, одновременно пытаясь отдышаться, и его голос отдавал неприятной хрипотцой, — что я тебе помогу?

Императрица мельком подумала, что стоит все же заманить к нему лекаря — не дело это, чтобы обычная светская прогулка у кого бы то ни было отнимала столько сил — но ответить ей было нечем, кроме взгляда, наполненного грустной надеждой. Впрочем, иногда для Ланаси хватало и меньшего.

— Ты с ума сошла? Он мой отец!

Жаль, не в этот раз. Императрица усмехнулась.

— Он — тиран и мерзавец, — об этом она могла говорить хоть целый день.

Ланаси все еще отчаянно впивался в дерево, как будто только в нем было единственное спасение, и кончики его пальцев уже совсем побелели. Императрица со вздохом помогла ему опуститься на землю. Если после сырой земли Ланаси вдруг хватит горячка, то она своими руками придушит этого несчастного в его же постели, и видят боги, это будет милосердием с ее стороны! Как она только раньше не замечала, что он так плох...

Она тихонько присела рядом, стараясь не пачкать юбки, и взяла его руку. Ланаси слегка потряхивало, и кисти у него были холодными и тощими, будто у нищего.

— Он запер тебя. Морит голодом. Снотворным приказал поить? — она старалась говорить спокойно, но Ланаси должен был почувствовать, ей тоже страшно.

Ланаси вдруг резко замотал головой.

— Нет. Нет, нет. Матушка, не смей! Забудь об этом.

Он вдруг замер, уперся рассеянным взглядом в куст и еще через секунду зашелся кашлем.

Ланаси неожиданно пришел на ужин. Обычно император ужинал с женой, приводил с собой знатных гостей, звал танцовщиц, музыкантов, но в этот раз отчего-то передумал и вовсе не пришел. Ланаси, разумеется, об этом знал.

Императрица предпочла бы поесть у себя с дочерью, но ведь она не могла привести мужчину к себе в покои. Даже Ланаси. Теперь они молчаливо сидели в слишком большой и парадной для них двоих зале.

Императрица выжидающе смотрела на Ланаси. Ланаси смотрел в темные углы, на мелькавших там слуг, и совершенно не интересовался ни собственной тарелкой, ни императрицей. Камни в его наспех подобранных крупных кольцах задорно перекликались с вареньем из айвы и разрезанными фруктами. Острое жаркое и душистые перетертые травы с горохом наполняли воздух вокруг сладковатым теплым дымком, свет от витражных фонарей растекался медом, и в нем впалые щеки Ланаси казались зелеными. Императрица смотрела, как худые руки неловко касаются бумажно-тонкого фарфора и как тарелки принца отправляются на кухню ровно такими же, какими их оттуда приносили. Смотрела и хмурилась.

— Я не голоден, — она этого так и не спросила, но он ответил. — Это специфика дара. И мне не грустно у себя. Жить во дворце гораздо хуже. Мне казалось, ты это понимаешь... Я не могу тебе помочь, — он смотрел в самую душу. Как всегда. — Только не в этот раз.

Принц ушел под конвоем своих телохранителей.

Вот как. А он и вправду так живет.

***

Ланаси гулял по городу. Стертый камень улиц еще покрывала скользкая утренняя роса — надо было быть аккуратнее на лестницах. Сейчас воздух обдавал холодом и пах свежестью, но уже к полудню станет душно. Ланаси подумал, что было бы здорово сходить на реку в долине: всего несколько часов по широкой дороге, а у воды прекрасно даже в самую жару. Оттуда можно было бы подняться выше по течению, куда обычно не доходили прачки и водоносы с их грустными осликами, там река блестела как драгоценные слезы богини Барухт, сколько бы жрецы не уверяли, что ее единственные четыре слезы застыли алмазами в императорских браслетах. Прекрасное место. Но нет, сегодня не до реки, ноги сами собой шли в сторону от главных ворот.

Высоко над головой, где-то справа, красно-золотым облаком парил дворец, и то, что по нему можно было определять направление, едва ли оправдывало это громадное безобразие, как считал Ланаси. Правда, никто его мнения и не спрашивал. Он — другой он — с сожалением отвел глаза. Все же негоже пялиться на обиталище императора, говорят, тот чувствует неуважение. Только тогда непонятно, какого беса этот дворец видно почти отовсюду. Ноги, тем временем, привычно свернули в темный лабиринт переулков.

Ланаси неосознанно зажмурился. На узких улицах пахло неприятно, но это был правильный запах. Запах жизни. Он понял, что идет к старой Зин. Это было кстати, после целой ночи на ногах страшно хотелось есть, и мысли о миске горячих ику мигом вытеснили все остальные. Зин, к слову, на улице кликали ведьмой за ее нечеловеческое умение ладить с тестом, но на всякий случай всегда вкладывали в это слово побольше уважения — никто не хотел потом получать от нее только пустые пирожки. Хотя Зин была отходчива. И всегда давала еды в долг, пусть и с руганью. В этот раз у Ланаси даже найдется пара монет, чтобы пропустить всю ругань и сразу перейти к еде. Это ли не счастье. Глиняная миска с дымящимися сочными ику волнующе жгла пальцы. И пахла... Пахла неправильно. Не как обычно. Пахла даже мерзко... Что же...

Пахло ядом мурены с полынью, и странной неуместной болью, быстро расползавшейся от левой щеки в виски. Чудные ики вдруг утонули в темноте, там же исчез и солнечный день и Ланаси вдруг уперся взглядом знакомый потолок.

Щека все еще горела, у стен скучающе переминалась императорская стража в железных масках и бряцающих заклепках. Старик-лекарь убирал своими загребущими костлявыми руками вонючий пузырек в большую деревянную шкатулку. Слева, рядом с кроватью стоял командир отцовской личной охраны с наглой ухмылкой, не обещавшей ничего доброго.

— Я хочу, чтобы ты посмотрел, где она! — отец метался в бешенстве по своему кабинету.

В прошлый раз, когда он был в таком бешенстве, Ланаси лишился матери.

— Где она?!

Надо же, как это Ланаси не заметил, что матушка сбежала? Командир больно толкнул его под ребра, выражая нетерпение императора.

Ну, что ж... Ланаси вздохнул, выбрал точку на стене с красивой фреской, и понадеялся, что он не упадет, пока будет смотреть. Сесть бы ему все равно не дали. Сознание уплывало. Он видел.

Каменистый пригорок, увитый цветущей сорной травой, большой-маленький домик, как будто снизу. Ах, вот что. Сестренка. Ланаси любил смотреть глазами детей, они видели так ярко...

Чуть в отдалении паслись козы с кудрявой шерстью золотистого цвета. Он видел таких как-то на базаре и слышал, что их разводят только на западном перевале. Всего день пути.

Пряно пахла ужовка и златоцвет, и от желтой пыли, летящей с потревоженных цветов, хотелось чихать. И он чихал. На далеком крыльце мама в свободном платье простолюдинки разговаривала с мужчиной. Дядя Эот.

Дядя ли?

А, ну да, незаконнорожденный брат, вывез ее из дворца три дня назад под личиной какой-то служанки. Отвез в дом ее бывшей кормилицы, о котором уже давно все забыли...

— Ты увидел, где она? — спросили издалека.

— Нет. Я не вижу ее, возможно она уже слишком далеко, мой император, — Ланаси услышал свой голос со стороны и отметил, что прозвучало невозмутимо.

Ответом была звонкая пощечина. По уже пострадавшей, левой щеке. «Это было некрасиво, отец. Даже для тебя».

— Она не могла уйти далеко!

А их предки, вовсе, должны были держать человека в поле зрения, чтобы чувствовать, так что пусть не жалуется. Ланаси вздохнул еще.

— Бесполезный сучонок!

Император улыбнулся отчаянно и зло.

— Всегда бесполезен, что бы я не спросил.

Ланаси подумал, что, если бы отец когда-нибудь спросил про местечко в городе с приличными ику, Ланаси бы с радостью ответил...

В камере, куда его затащили, было холодно. Когда он проснется, все тело будет ломить. Если вообще проснется.

Хотя бы его перестали кормить насильно. Они давали сухари, казавшиеся Ланаси вдвойне мерзкими оттого, что он был не голоден. Он всегда мог поесть там. На свободе. Где по утрам пахло свежестью и гулял прохладный ветер. Где у него была молодая жена. Она нежно смотрела на него и называла Энси. Забавно, это имя было чем-то похоже на его собственное. Энси за жизнь называли десятками имен, но она обращалась к нему именно так. Что это, если не судьба? Они были созданы друг для друга.

Любимая так и льнула к нему, и от ее прикосновений по коже расходились мурашки. У Энси были темные волосы и сильные руки. Ланаси знал его с самого детства. Они вместе играли в речке, бегали по улицам города, воровали соседский миндаль вдвоем. (Энси об этом не знал, но это ничего не меняло). Они были влюблены в одну девушку. И теперь она обнимала его. Ждала его дома с горячим обедом. Жаль, Энси слишком много работал (он сам называл это работой), а Ланаси было совсем не интересно таскать храмовничьи пожитки вместе с ним.

Еще Ланаси мог заглянуть на обед к матушке и сестренке. Им было хорошо и спокойно в их маленьком доме, пропахшем хлебом и травами, которыми перекладывали в сундуках дорогую ткань. Думали, что еще потанцуют на балах? Или можно было заглянуть к их брату. Эоту. Он всегда был так уверен в себе... Ланаси пару раз сходил с ним по делам и решил, что его уверенность его не обманывала. У него могло получиться. У них могло получиться. «Ох, отец, повезло же тебе с женой».

На худой конец, можно было навестить самого императора — он снова праздновал что-то и закатил обед, похожий на пир. Император вкушал терпкое западное вино и прерывался на сладкое мясо и острые овощные лепешки, но Ланаси это было не интересно — на кухне это все уже попробовали не один раз. Поваренок Камо снимал кипучие пенки с раскаленного варенья из айвы и ягод физалиса. Его дивный цвет походил на карамель, но в Камо даже оно уже не лезло — наворовался за день.

Так что пусть стражники сами давятся своими сухарями.

Ланаси с Камо пошли за сыром во двор прислуги. Там же Камо принял деньги и странную склянку.

Когда Ланаси заглядывал в сознание отца последний раз, там было весело, он не думал о жене, где-то наверху, в ворохе подушек его ждала прелестница немногим старше его дочери. Тем более он не думал о сыне, с чего бы? А Ланаси сначала волновался, что тот его почувствует, но нет.

Вот он посмотрел снова, перед отцом был кубок, в котором Ланаси смутно узнал тот, что подал служанке лично Камо, в обход всех правил. Отец выпил. И выпил еще. Ланаси, кажется, вскрикнул. Ему казалось, что он первым почувствовал острую боль, как от кинжала. За ней пришел солоноватый вкус крови, и руки перестали слушаться их обоих. Быстро накатывала густая темнота. Когда Ланаси было восемь, он посмотрел глазами человека, которого казнили на главной площади, и с тех пор больше так не делал. Но не бросать же теперь отца одного. У него уже не будет другого... Что ж. Вы победили, императрица.

Ланаси снова оказался в камере. Тело не слушалось, все кости ныли. Ланаси не знал, сколько он так лежал. Обычно чужая боль уходила быстро, значило ли это, что эта была уже его?

Кажется, под ногтями были следы игл. Его пытали? Тогда почему не привели в чувство? Или это все еще боль от чужой смерти? Ланаси решил, что это было уже не важно. Скоро брат матушки найдёт его и отрубит ему голову на площади. Он пока не говорил об этом императрице, но уверен, что это правильно и она должна согласится.

Он снова откинулся на жухлую траву, покрывающую каменный пол. Свои последние часы он проведет со старым другом. В даре все же есть плюсы. Другим бы о таком только мечтать.

***

Императрица шествовала по дворцу, и ее шаги твердо разносили ее славу среди фресок и гобеленов, резной мебели, слуг и бесполезных расписных вазонов.

Этот мерзавец кинул собственного сына в темницу! Она едва узнала в этой безумной мумии пасынка, и ей страшно было думать, что было бы, подожди она еще с этим глупым вином.

Ланаси жутко выглядел даже для самого себя. Лекарь пообещал сделать все возможное, но, по его же словам, принц был слишком истощен. Его упрятали так далеко и глубоко, что она бы никогда не нашла его, если бы не Эот. У дорогого Эо везде были свои люди, даже в императорской темнице.

С другой стороны, императрице было невероятно обидно, что Эоту не пришло в голову хоть немного помочь Ланаси... Когда она сказала об этом брату, в его глазах мелькнуло только очень странное непонимание. И никакого сожаления.

После этой бесовой темницы Ланаси еле разбудили. Императрица вдруг поняла, что ненавидит, когда его невозможно разбудить.

Он теперь приходил на все семейные трапезы. Точнее, его приносили. (Еще императрица поняла, что больше не хочет ждать, пока Ланаси сам решит что-то сделать). Перед ним ставили тарелку перетертой каши с ложкой меда, молоко со специями в маленькой глиняной пиале. Императрица сидела напротив и выжидающе смотрела. Как с маленьким. Он не должен был выйти из-за стола, не съев положенное. Ланаси неохотно ковырял ложкой в каше.

В конце она ставила перед ним пузырёк.

«Это снотворное. Твоей душе тоже надо отдыхать».

— Кхари будет следить, чтобы ты его пил.

Императрица нуждалась в нем, да и он сам нуждался в жизни, а не ее жалком подобие, но, не смотря на это, Ланаси все равно так и норовил трусливо провалиться обратно в свои видения, бросив на прощание свое любимое: «Давно не навещал старого друга...» И императрица беззвучно бесилась. Вот же упрямый мальчишка, не думающий ни о ком, кроме себя!

А следить, чтобы его не уносило из реальности, было сложно. Как выяснилось, ему и спать для этого было не обязательно. Ланаси мог сидеть со всеми за чаем, мог выстаивать службы, и никто бы ничего даже не заподозрил. Он мог сколько угодно скучать, смотря мимо всего — в это время он был в другом месте. Ему, кажется, это даже нравилось.

Он соврал ей тогда, он знал не все. Но мог узнать то, что было нужно. Он безошибочно понимал, когда ему врут, он видел все планы наперёд и боялся только физической силы. И ответственности. Он мог советовать, но боялся решать.

«Нужно учить твою дочь», — однажды сказал он и сбежал ото всех сидеть с бедняжкой целыми днями. Это случилось после того, как императрица намекнула, что хорошо бы ему подготовиться к коронации. Эот тогда посчитал ее умалишенной: зачем короновать то, что можно убить? Сам Ланаси, кажется, даже был с ним согласен. За кого эти двое ее принимали?

Она уничтожила старого змея не для того, чтобы сесть на его место. Нет. Ей не нужен трон. Тем более, у трона был наследник. Она была уверена, когда Ланаси окрепнет, он станет куда лучшим императором, чем был его отец, и чем могла быть она сама... С его пониманием, с его умением смотреть в людские сердца, с его вездесущим взглядом. Но имея все это, Ланаси загорелся мыслью посадить на трон ее дочь и очень с этим спешил. Все замечали, что с каждым днем он увядает все больше, но лекари лишь разводили руками. Может это все потому, что он кашу не ел?

Они шли по ступенькам из дворца к нижним балконам. Ланаси сосредоточенно переставлял ноги в блестящих сапожках и очень старался не свалиться, хотя под руки его держали два крепких детины.

Императрица всегда чувствовала прилив сил от взгляда своего народа, она подумала, что Ланаси это тоже могло помочь. Ему давно было пора перестать прятаться от людей, но он все отшучивался, что умрет со стыда, когда увидит свое отражение в чужих глазах. Только в день восхождения Барухт никто из императорской семьи не мог отсиживаться во дворце — ему пришлось уступить.

Представление на площади была бедным и едва ли могло заинтересовать даже маленькую принцессу, а Ланаси должен был сбежать в чужие головы сразу же. Императрица не сразу поверила, что он ещё с ними. Но он уверенно смотрел в толпу на самом краю площади и этот взгляд не был пустым, как во время видений. Он смотрел на девушку.

Если бы в день, когда императрица узнала о смерти мужа, ей сказали, что она однажды будет радоваться ещё больше, она бы рассмеялась в ответ. Но теперь она была счастлива. Ланаси заинтересовался чем-то! Увидел что-то собственными глазами и остался доволен! Пусть пока это была всего лишь девка из города, ничего. Чуть позже она легко найдет ему приличную фаворитку, которой всенепременно захочется быть императрицей, сидеть на лазурных подушках у ног любимого мужа и подарить ему жизнь, от которой не захочется бежать...

Императрица прочертила взглядом в дальние ряды.

— Приказать привести ее тебе? — промурлыкала она, но встретилась с холодным, как последний чертог, взглядом Ланаси.

— Никогда.

Ей показалось, или он оскорбился? Интересно.

У дочери теперь было много учителей, и Ланаси был неизменно самым страшным и самым строгим. Только он один необъяснимо точно знал все ее грешки. Ему не нужно было смотреть в ее сторону, чтобы увидеть, как она чиркает в свитке каллиграфии забавные закорючки. Ему не нужно было приходить на службы, чтобы знать, что она тайком подсматривает строчки молитв, которые надо помнить наизусть. Он узнавал о всех ее шалостях, как только она начинала их всерьез обдумывать. Он был повсюду, вездесущ и жуток. Принцесса боялась его больше чудовищ из священных текстов, а императрица с улыбкой думала, что нового императора будут уважать все.

Традиции требовали, и Ланаси ходил почти везде, где должно. И почти не позорился. Если только самую малость. Он улыбался народу, но никогда не спускался на площадь. И взгляд у него был растерянный, а руки легонько тряслись. Ничего. Он привыкнет.

Теперь императрица часто заставала Ланаси у окна, он задумчиво переминался с ноги на ногу и отчаянно цеплялся в раму. Неужели, право, надеялся увидеть там, внизу, свое безродное счастье? Нет, он не мог быть таким наивным. И он твердо ей сказал...

Ту девушку звали Амгу. У нее уже был муж — работник или носильщик, императрица не вникала. Неблагонадежный тип, как ей доложили. Она знала, исчезни такой — все равно никто не заметит. Но Ланаси почему-то отказывался. Лекарь шепнул императрице, что оно и к лучшему, для любви у принца слишком слабое сердце. А чтобы вечерами пить вино с Эо не слабое, значит? Императрицу это злило. Она даже попросила брата больше не развлекать Ланаси. Он, конечно же, и не подозревал, что у него была компания. Может быть и с этой девушкой Ланаси гуляет так же, в своей голове? Да нет, быть не может.

***

Его предки могли управлять людьми, но Ланаси и пробовать не хотел. Еще предки могли разделить себя и не-себя. Не поддаваться чужим чувствам так слепо. Но Ланаси никогда не знал, в чьем теле он живет больше. Что из его эмоций действительно его?

Его жизнь вдруг стала похожа на жизнь Энси. Теперь с ним разговаривали, гуляли, играли в кости, даже не слишком часто смеялись за спиной... Но чувства все не приходили. Может быть, если бы он смотрел на это глазами Энси, он бы понял...

Придворные были злы и лживы. Эот честен, но все равно зол. Ланаси порой против собственной воли, по чистой привычке ускользал мыслью из дворца и бесконечно корил себя за это после.

Милый Энси никогда не умел работать. Ланаси не мог ему с этим помочь, он тоже не умел. Глупый Энси крал из храма. Ланаси дал бы ему добрый совет никогда этого не делать (в конце концов, сама императрица не гнушалась его советами). Красть из храма нельзя. Ланаси очень хотел сказать, но не мог. Его предки смогли бы. Он только смотрел.

Смотрел, как его поймали на горячем. Чувствовал, как руки заламывали за спину. Как его кинули в темную тюремную камеру (опять этот холодный пол).

Их с женой казнят на площади. Большая честь — Амгу вдруг оказалась сбежавшей дочерью Ато, смотрителя южной провинции. Он все это время жил со знатной, подумать только. Жаль. Если бы его поймали в чьем-то доме, то хотя бы ее пощадили. Ланаси дал себе клятву больше не смотреть глазами будущих покойников. И нарушил ее ради отца. Отца и редкостного мерзавца. Неужели после этого он оставит умирать друга детства одного?

Ланаси мог бы рвануться прямо сейчас, из своих покоев, как есть: без краски на лице и дорогих одежд. Туда, прямо к ложе дворца, что выходит на площадь. Остановить казнь. Его ведь послушают? Зря он так упорно откладывал коронацию, император мог бы пощадить даже храмового вора... Ланаси должен проснуться. Сейчас. Он хочет проснуться, но не может. Он понял, он не успеет добежать. Никак не успеет. Только не на своих ногах. Только не с его сердцем.

Ланаси все понял.

Кем он, в конце концов, будет, если не разделит со своими друзьями их последний миг?