Свой мир

Одноместный галактический разведчик – штучка миниатюрная по космическим меркам, пылинка, не больше. Но когда он опускается на планету, то обращается в громаду, достойную уважения. Если бы разведчик совершал посадку, на планету, населённую малоцивилизованными, но очень романтическими юнцами, они, несомненно, ожидали бы, что сейчас из нутра прибывшего галактического корвета вылезет не менее батальона звёздных десантников. Юнцам невдомёк, что солдатам надо чем-то дышать, что-то кушать и пить, а кроме боевой рубки в корвете должны быть ещё механизмы, позволяющие кораблю двигаться между звёзд. Таким образом, то, что казалось корветом, в действительности – крошечный разведчик, в котором только-только хватает жизненного пространства для Рихарда Матвеева – пилота-разведчика объединённых флотов.

Планета, покуда безымянная, была словно специально создана для колонизации, если она ничья, или контакта, если на ней отыщутся хотя бы полуразумные хозяева. А пока Рихарду были видны моря, в которых резвилась фауна, различимая даже с высокой орбиты, леса, под покровом которых было ничего не различить, горы степи и иные ландшафты милые сердцу первопроходцев.

Следов цивилизации Рихард не заметил, и после некоторого колебания, пошёл на посадку. Последнее было необязательно и даже не слишком одобрялось – разведчик не приспособлен для наземных исследований, но за месяц автономного полёта вполне можно соскучиться по твёрдой земле под ногами и глотку свежего некондиционированного воздуха.

Громада миниатюрного разведчика опустилась на луг у границы леса и степной зоны. Опустилась аккуратно, даже трава, там, где её не вдавили в почву опоры, оказалась не примята. Наверняка явление звёздного странника вызвало переполох среди окрестного зверья, но иного вреда корабль не наделал.

Теперь можно выйти наружу, разумеется, приняв необходимые меры предосторожности.

Жизнь на всех кислородных планетах построена по одному принципу. Двадцать аминокислот, из которых будут собраны цепочки белков, пять нуклеотидов, набор оптически-активных сахаров – все эти вещества с железной неумолимостью возникают на ещё безжизненной планете, едва её моря перестают кипеть. Вариантов здесь нет, поскольку эти вещества термодинамически наиболее выгодны. А потом в дело вступает его величество случай, обеспечивающий бесконечное разнообразие форм. Так или иначе, у всех земных организмов порядок нуклеотидов в наследственном веществе совпадает больше, чем на половину, а с инопланетными существами он может и вовсе не совпадать. То есть, лиана из амазонской сельвы ближе к человеку, чем прелестная инопланетянка. Съесть инопланетянку можно, а любить – только платонически. С другой стороны, красавица, да и любое порождение чуждой жизни может за милую душу схрумкать подвернувшегося пришельца.

Таковы законы, царящие в просторах космоса, и с ними приходится считаться, когда выходишь из корабля, чтобы глотнуть свежего, недистиллированного воздуха.

Хорошо, что чуждые микроорганизмы, как правило, оказываются не опасны. Иммунная система мгновенно замечает чужаков и расправляется с ними беспощадно. Вероятность подцепить инопланетную заразу исчезающе мала, что и позволяет дышать воздухом далёких миров.

Соответственно, экипировка разведчика на незнакомой кислородной планете представляла собой не броневой скафандр, а скорей подобие гидрокостюма, который превосходно защищал от местных блох и клещей. От окрестных тарбозавров, буде такие найдутся, исследователь как-нибудь отобьётся сам. Крупные звери не так опасны, как хищная мелюзга, которая не глотает целиком, а откусывает помалу.

Как ни бережно опускался кораблик, но окружающую живность он пораспугал, и, чтобы не исследовать, а хотя бы полюбоваться незнакомой жизнью, следовало удалиться от места посадки на десяток-другой километров. Для этого в костюме разведчика имелся крошечный гравитатор, позволявший скользить над землёй со скоростью летящего стрижа.

Рихард направился в сторону одинокого холма, за которым, как утверждали снимки, протекала река. Уж там-то звери остались непугаными, да и люди, если они тут есть, тоже легче отыщутся у реки. Обычай селиться подле воды пришёл из глубочайшей древности и сохранился у галактических поселенцев до сего дня.

Людей у речной излучины не нашлось, а зверей и особенно птиц обрелось изрядное количество. Голенастые марабушки – слово это само вынырнуло из подсознания – бродили по отмелям, выбирая со дна всякую вкусность, должно быть, рачков и улиток. Группы травоядных паслись, не обращая внимания на летящего разведчика. Не заметили его или просто опасность с воздуха здесь не грозила, это ещё предстояло выяснить. А пока Рихард сделал несколько кругов, фотографируя то, что показалось интересным. Потом спикировал и опустился на землю посреди самого большого стада. Животные – кого они напоминали? – антилоп, газелей? – Рихард не разбирался – сначала шарахнулись, но через полминуты успокоились и подпустили человека вплотную. Рихард даже сумел похлопать одну из газелей по тёплому боку. После этого мелькнувшая мыслишка о шашлычке бесследно исчезла. Доверие обманывать нельзя, и потом – вдруг перед ним домашние животные, чьё-то стадо, а он примется мародёрничать, как последний варвар.

Научного оборудования у Рихарда с собой не было, исследований он проводить не собирался, просто ходил, глазел, вдыхал влажный речной воздух, благоухание цветов, запах береговой травы и речных водорослей, приторную вонь свежего навоза, острый аромат пота от разогретых солнцем тел животных, что доверчиво пустили его в своё стадо.

А ведь здесь наверняка есть хищники. Законы пищевой пирамиды никто не отменял даже для далёкого космоса. Птицы поедают придонных обитателей или, по меньшей мере, водяные растения, значит, кто-то ест и газелей, а возможно, и птиц. И всё же газели (или джейраны?) не боятся незнакомого существа. Удивительно это и приятно.

Часа три пролетели незаметно. Солнце начало клониться к далёким холмам. Пора возвращаться на корабль, заниматься делом. На краткое описание открытой планеты отводилось до трёх дней, и Рихард понимал, что здесь он проведёт все три дня сполна.

Чтобы не пугать животных резким взлётом, Рихард отошёл в сторону, плавно поднялся в воздух и полетел к холмам, за которыми посадил корабль. Полёт занял минуты полторы, вот только там, где был оставлен разведчик, ничего не было.

От неожиданности Рихард крутанулся в воздухе, словно желал высмотреть, куда отполз звездолёт. Нигде не было ничего, напоминающего девяностометровую громаду разведчика, между тем, как пеленгатор показывал, что звездолёт здесь неподалёку, в пределах десяти километров. Точнее прибор, рассчитанный на космические расстояния, работать не мог. С высоты Рихард видел не на десять, а на все пятьдесят километров, а галактический разведчик не та штука, которую можно не заметить. Тем не менее, корабля не было. Не сквозь землю же он провалился!

В растерянности Рихард принялся нарезать круги низко над землёй, пытаясь хотя бы обнаружить вмятины, оставленные опорами корабля. Кое-где виднелись тропы, проплешины, выеденные газелями, антилопами, джейранами… или как их там. Но ни малейших следов посадки и, тем более, похищенного звездолёта.

– Ничего, – вслух произнёс Рихард, стараясь сдержать непрошенную дрожь в голосе. – Раз его спёрли так аккуратно, значит, это разум, значит, можно договориться. Главное, я тут не нахамничал, обижаться на меня им смысла нет.

Слова звучали убедительно, но поискам корабля ничуть не способствовали.

В округе, между тем, быстро темнело. Рихард понял, что корабль найти не удастся, и принялся выбирать место для ночлега. Была бы каменная россыпь или ещё что-нибудь, способное прикрыть спину, в случае нападения хищников, но камней не нашлось, и пришлось устраиваться на первом попавшемся бугорке.

Некоторое время Рихард лежал, напряжённо ожидая ночных гостей, потом всё-таки уснул. Спать было мягко, сухо, тепло, а вот просыпаться весьма прискорбно.

Комбинезон, тот, что должен был предохранять от местных паразитов и прочей мелочи, оказался безнадёжно испорчен. Собственно, никакого комбинезона уже не было, там, где синтетическая ткань соприкасалась с шелковистой травой, зияли огромнейшие дыры, в которых белело ничем не прикрытое тело. Фактически оставшиеся лохмотья ничего не защищали, а только мешали двигаться. Вот, значит, кто занимает тут вершину пищевой цепочки… Хотя, нет. Трава безропотно позволяет себя есть, а сама потребляет только мёртвые вещества. Хорошо, что на этом лугу не нашлось какой-нибудь росянки, которая успела бы к утру обглодать его косточки. Но пока, защитный костюм сожран, а на коже ни малейшего раздражения. Пластиковое покрытие шлема также пошло на корм траве, оптика, позволявшая глядеть вдаль и видеть в темноте, скончалась, уцелел только тонкий металл, предохранявший голову от зловредных излучений.

Соорудить из оставшихся лоскутов подобие одежды не удавалось, жёсткая ткань не желала слушаться. Из обрывков белья, которое также пострадало, получилась набедренная повязка, в результате чего Рихард сразу начал напоминать белого дикаря. Но вскоре новая беда отвлекла Рихарда от забот о приличном одеянии. Выяснилось, что прожорливая травка с неизменным аппетитом жрёт и оборудование. Портативный гравитатор, позволявший Рихарду парить в воздухе и быстро перемещаться на десятки километров, не работал. Кожух, выполненный из пластика, который можно было сутками безрезультатно кипятить в смеси серной и плавиковой кислот, к утру был напрочь изъеден. Кое-где отверстия оказались сквозными, внутри приборчика, рассчитанного на успешное функционирование в самых агрессивных средах, что-то брякало, и ни на какую работу рассчитывать уже не приходилось. Микроанализатор был съеден полностью, не удалось найти даже металлических частей. Рация, встроенная в шлем, тоже сгинула без следа.

Уцелел пеленгатор, который из-за своей малой величины, висел на шее наподобие медальончика и потому травы не коснулся. Жаль, проку от пеленгатора – чистый ноль. Помаргивает зелёный огонёк, сообщающий, что корабль туточки, километрах в трёх, не больше. Оглянись – и увидишь. Если отойти километров на десять, огонёк станет жёлтым, и появится стрелочка, указывающая направление к дому. А при ещё большем удалении, огонёк покраснеет, но стрелка будет мигать, покуда пеленгатор не потеряет связь с системами корабля.

Зелёный огонёк сообщает: есть связь, жив корабль и исправен, стоит где-то совсем рядом. Но где? Трава такую махину за несколько часов съесть не может, какой бы едучестью она ни обладала.

Последнее, что уцелело, был нож десантника. Универсальный инструмент, в котором кроме вибромолекулярного лезвия вмонтирован фонарик, зажигалка, крошечный лазер, при помощи которого можно испарить пробу горной породы. Только зачем её испарять, если анализатор всё равно погиб?

С таким небогатым багажом Рихарду предстояло начать робинзонаду. А что робинзонады не избежать, сомнений не оставалось. Чуждый разум или природное явление, но корабля оно так просто не вернёт. На Земле Рихарда хватятся довольно быстро, но тут всё зависит от множества факторов. Прежде всего, цел ли звездолёт? Может быть, пеленгатор просто-напросто испортился и врёт. Тогда на Земле, не получив ежедневного автоматического сигнала, уже всполошились. Но тут такая закавыка: где именно искать пропавший корабль? За сутки галактический разведчик может улететь очень далеко. Десятки, даже сотни звёздных систем, кто скажет, куда именно занесло разведчика? А если украденный звездолёт продолжает успокоительно пикать в автоматическом режиме, на Земле забеспокоятся дня через три, когда станет ясно, что пилот на связь не выходит.

Опять же, спасателям предстоит летать, искать… у вылетевшего на поиски экипажа пеленгаторы и вся аппаратура посерьёзней моей, но в лучшем случае, увидеть людей удастся не раньше, чем через месяц. А это уже робинзонада.

Значит, надо находить пристанище, поближе к воде, желательно родниковой, подальше от нехорошей травы. Надо озаботиться питанием, потому как хочется уже не есть, а жрать. Легко было рассуждать о всеобщей съедобности разнопланетных организмов, но растительные и животные токсины всюду свои и действуют исправно. Хорошо бы найти птичьи гнёзда, яйца, вроде бы, ядовитыми не бывают.

– Печёные яйца вкусны и полезны, – пробормотал Рихард, старательно оборачивая вокруг чресл обрывки белья. – Каждое яйцо содержит белки, желтки и углевводы.

С яичницей пришлось обождать, а воду Рихард нашёл довольно быстро. Где находится река он знал. А там было делом техники отыскать впадающий в реку ручей, а следом и родник, этот ручей питающий. Сходство всех миров во вселенной и здесь играло ему на руку; ещё никто и никогда не встречал ручья, который бы тёк в гору, а значит, исток найти не трудно.

У самого родника обнаружилась песчаная проплешина, на которой Рихард начал устраиваться. В кустарнике нарезал веток. Совсем сухих не нашлось, но и те, что были удалось поджечь и вскипятить воды в испорченном шлеме. Попил пустого кипятка и отправился искать, что в этом кипятке можно было бы сварить. Слишком долго поститься не хотелось, а лопать сырое не позволяла элементарная осторожность.

Гнёзд Рихард не нашёл, да и птиц, которых вчера была множество, при взгляде с земли значительно поубавилось. Так обычно и бывает; если смотреть свысока окружающее представляется иным. Мелькнула мысль о вчерашнем стаде. Раз животные подпускают вплотную, можно зарезать одного и запастись мясом, но этот вариант Рихард отбросил, вернее, отложил на потом. Вряд ли он сумеет справиться с кровавой работой, да и не стоит прежде времени размахивать ножом. Хозяева где-то поблизости и явно наблюдают. А что хозяева есть, Рихард не сомневался, такие экосистемы сами по себе не возникают.

Попробовал искать моллюсков, рассчитывая, что вряд ли пресноводные ракушки окажутся ядовитыми. Ни ракушек, ни улиток не нашёл, зато обнаружил, что обувь протекает словно рваное сито. Хождение по всеядной траве не прошло для неё даром. Ещё пара дней, и придётся ходить босиком.

Не обошлось и без добрых находок. Похожие на камыш растения, которыми густо заросло устье ручья и часть речного берега, при ближайшем рассмотрении оказались ближе к сорго или дикому рису. Во всяком случае, в пушистых метёлках скрывалось множество довольно крупных зёрен. Следовало помнить, что даже на Земле далеко не все зёрна годятся на кашу. Достаточно вспомнить кофе или мышиный горошек, но тут уже выбирать не приходилось. Рихард решил рискнуть. Он натрусил полный котелок зерна (шлемом называть эту посудину уже не имело смысла), потом долго протирал зерно между ладонями, отдувая кострику, пока не получил пригоршни две крупы. Залил её водой из ручья и, вновь раскочегарив костёр, поставил котелок на угли. Крупа быстро разварилась, увеличившись в объёме раза в три, так что Рихард похвалил себя, что не пожалел воды, поскольку принести новую и добавить в котелок было бы не в чем.

Заранее выстроганной палочкой Рихард помешивал варево, потом решился попробовать. Получилось вполне съедобно, что-то среднее между пшёнкой и гороховой кашей. Ещё бы соли, и стало бы совсем хорошо. Рихард сдвинул котелок с углей и стал ждать, пока его стряпня остынет. Он не китаец, палочками есть не научен, придётся обходиться пальцами, а совать их в горячее – больно.

Поначалу Рихард хотел лишь попробовать кашу, чтобы выяснить, съедобна ли она, но потом вошёл во вкус и с трудом заставил себя оставить немного на утро.

Настоящий Робинзон все свои дни проводил в трудах, что и позволило ему не свихнуться в первую же неделю. Собирал вдоль линии прибоя сундуки со всяческими пожитками, что-то мастерил, строил дом, делал запасы и, вообще, старательно изображал куркуля. А чем бы он занимался здесь? Никаких сундуков из безбрежной дали не приплывёт, а то немногое, что удаётся смастерить собственными руками, немедленно съест ненасытная мурава. Хорошо хоть самого отшельника она не трогает, – Рихард оглядел себя: точно, даже волосы на ногах не объедены, значит, за себя любимого можно не опасаться. Вот с хозяйством выходит полный швах: никаких запасов, никакого инструмента, жить придётся по принципу: будет день, будет пища. Жаль, что никто этой пищи чужаку не гарантировал.

В такой ситуации остаётся лежать пузом к солнцу и ждать, когда на горизонте покажется спасительный парус. Единственная предосторожность: лежать следует не на травке, а на песочке.

Хотелось бы, пока светло, и обувь не напрочь съедена травой, побродить по кустарникам, разведать, что там есть полезного либо же опасного, но топать в заросли, держа в руках котелок с остатками каши, было, по меньшей мере, глупо, а вываливать кашу и напяливать котелок на голову, казалось не многим умнее.

По здравому размышлению Рихард остаток дня посвятил рассматриванию травы, выкапыванию корней и безуспешным попыткам понять, как мирная растительность умудряется едва ли не мгновенно растворять всякую неживую органику.

На ночёвку новоявленный Робинзон устроился всё на том же песчаном пятачке, где единственно мог чувствовать себя в безопасности.

Безопасность оказалась очень относительной. Рихард проснулся толчком, почувствовав чей-то взгляд, сел, сжимая нож, который не выпустил даже во сне.

Взгляд не почудился. В нескольких шагах от Рихарда стояла здоровенная птица. Склонив голову набок и раззявив клюв, она рассматривала человека. Вид у птички был бы комический, если бы не размеры. Росту в ней было метра два с половиной, и длинный клюв казался достаточно острым. Хотя, нападать птица, кажется, не собиралась, ей просто было интересно, и она разглядывала незнакомый объект. Аборигенку можно было понять, поскольку Рихард представлял собой презабавное зрелище. Взъерошенный и помятый после сна на песке, который только курортникам кажется мягким, совершенно голый, лишь на ногах жалкие опорки, в которые превратились несокрушимые десантные ботинки. И, конечно, нож в руке, по длине вдвое уступающий птичьему клюву.

– Смешно? – произнёс Рихард, поднимаясь на затёкшие ноги.

– Смешно! – повторила птица.

Говорила она, как говорят попугаи, безо всякой артикуляции. Хриплые звуки рождались в глубине горла и вылетали из распахнутого клюва, напоминая скорее работу допотопного механизма, чем живую речь. Вопросительные интонации тоже пропали, поэтому казалось, что птица отвечает на вопрос, хотя разума в сказанном слове проглядывало не больше, чем у попугая. Рихард успокоился, поняв, что пересмешница нападать не станет.

– Милости прошу в наши пенаты, – произнёс он, сделав широкий жест рукой. – У меня тут уютненько.

В горле у птицы клекотнуло, но, видимо, повторить длинную тираду она не смогла. Зато, словно приняв приглашение, шагнула вперёд, искоса глянула на шлем-котелок со вчерашней кашей и звонко клюнула, зацепив несколько разваренных зёрен.

– Вкусно? – спросил Рихард.

– Вкусно, – ответила птица.

Очень происходящее напоминало народную сказку, и Рихард не удержался, сказал:

– Извини, кума, больше потчевать нечем.

Птица клекотнула, видимо, соглашаясь, в три длинных шага разогналась, взметая песок, распахнула огромные крылья и взлетела. На Земле птицы такой величины не летают.

Рихард доел вкусную, хотя и не солёную кашу, сполоснул котелок, нахлобучил его на голову и отправился в заросли на разведку. Оставлять что-либо на месте ночёвки не хотелось. Если уж звездолёт пропал, то бывший шлем и подавно сгинет.

В мокрых зарослях вдоль реки росло более чем достаточно псевдориса, из которого Рихард варил себе еду. Причём, некоторые метёлки цвели, а часть стояла, осыпавшись, значит, зерно можно будет найти круглый год. А вот птичьих гнёзд Рихард не сыскал, чем втайне был доволен. Было бы неловко разорять дом существу, с которым так содержательно беседовал. Но и так он не пропадёт. Углеводов и белков в зерне довольно, а без желтков, то бишь, без жиров, как-нибудь проживём. Солью бы разжиться, и вовсе стало бы неплохо.

Соли, разумеется, в мокром царстве не было, зато кроме риса встречались и другие растения, потенциально съедобные. Жирные напластования зелени, кем-то погрызенные или поклёванные, казалось, сообщали о съедобности. Рихард обломил листок, понюхал обильно выступающий сок, но, хотя запах был совершенно не выразительный, попробовать не решился. Невысокие кустики были сплошь усыпаны семенными коробочками. Часть коробочек раскололась, и можно было видеть зеленоватую желеобразную массу, нашпигованную мелкими чёрными зёрнышками. Скорей всего, это лакомство тоже было съедобным, но каждую треснувшую коробочку густо облепляли мелкие букашки, так что всякое желание отведать желе пропадало.

Домой на песчаную проплешину Рихард вернулся во второй половине дня, изодранный кустами и абсолютно голый. Лёгкие прикосновения трав сначала обратили его набедренную повязку в ветошь, а потом она и вовсе улетела лёгкими прядями корпии. Несокрушимые башмаки окончательно слетели с ног, попросту развалившись.

Во всяком случае, теперь можно было не беспокоиться об имидже; внешний вид у Рихарда стал вполне законченным и органичным: босиком, без штанов, с ножом, зажатым в кулаке и каской на голове. Вернее, титановые останки шлема красовались не на голове, а были свободной рукой прижаты к груди, поскольку их наполняло зерно. В ближайшее время шлему предстояло превратиться в котелок, а потом в миску. Таковы пути прогресса: вещи узкоспециальные, упрощаясь, превращаются в универсальные.

Целый час Рихард изображал из себя крупорушку, превращая зерно в крупу и отвеивая мякину. А когда окончил свои труды, увидал, что из-за недалёкого леса, что на другом берегу реки, поднимается густо-лиловая туча. Там отчётливо погромыхивало, обещая грозу, о силе которой Рихард мог лишь гадать. Но, в любом случае, жечь костёр было нельзя. Откуда нехитрая истина сельской жизни открылась космическому разведчику, он сам не мог сказать. Конечно, забытые прапрабабки уверяли, что ни костров нельзя жечь, ни печь топить в грозу от того, что Илья-пророк, увидав такое непотребство, осердится и саданёт в негодника молнией, а грамотные прапраправнуки знали, что и над трубой, и над костром вместе с дымом поднимается столб ионизованного воздуха, который притягивает молнии лучше любого громоотвода. Объяснения разные, а итог один и мораль одна: не жги в грозу костёр, не топи печь, не дразни электрическую погибель.

Прятаться было негде, Рихард свернулся на песке, пережидая непогоду. Гроза скоро перешла в мелкий непрестанный дождь, всё более холодный. Впервые Рихард почувствовал, что пленившая его планета может быть негостеприимной. Через пару часов Рихарда начал бить озноб, а к тому времени, как стемнело, он уже думать не мог ни о чём, как бы согреться.

К утру сжавшийся в комок Рихард впал в забытьё – не то сон, не то – последствия переохлаждения. В какую-то минуту он открыл смутные глаза. Было уже светло, но нескончаемый ледяной дождик продолжал сеять. В двух шагах от Рихарда стояла птица и, вытаращив круглый глаз, рассматривала человека.

– Смешно, – сказала птица. Широко шагнув, она оказалась у котелка, тюкнула клювом, ухватив несколько зёрен.

Рихарду почудилось, что сейчас она скажет: «Вкусно!» – но, видать, твёрдая крупа, лишь слегка смоченная дождевой водой, оказалась не слишком лакомым угощением, потому, что птица промолчала.

Следом на Рихарда вновь начало накатывать беспамятство. Казалось бы, температура воздуха явно плюсовая, хотя пар изо рта, вроде бы, идёт. И всё же, ночь в голом виде под дождём – и человека больше нет. Замёрз насмерть при плюс пяти. Страшная штука – переохлаждение.

Человек засыпает, и ему кажется, что стало тепло и сухо. Пахнет пылью и мускатным орехом, как дома, в кладовке, где так славно сиделось в детстве.

Люди могут летать по вселенной, посещать другие галактики, но на Земле останутся старые дома, неизменные в течение столетий, и там, в пыльных кладовках, где в жестяных банках хранятся специи, будущие покорители космоса станут мечтать о волшебных странах.

Сладкие, тёплые сны чудятся не замерзающему, а умирающему от переохлаждения. Жаль, что проснуться от такого сна не получится.

Рихард не мог сказать, сколько времени продолжалось полукоматозное состояние, но, вопреки очевидному, он пришёл в себя. Было тепло и сухо, пахло мускатным орехом, и словно бы древние ходики стучали рядом, торопясь наверстать столетия, что отделяли ретро-механизм от нового времени. Часы отстукивали триста ударов в минуту, заставляя вернуться к жизни и открыть глаза.

Рихард открыл глаза.

Совсем рядом качалась в воздухе птичья голова. Птица сидела, прижавшись к Рихарду телом, обхватив его широкими крыльями. Птичье сердце стремительно колотилось, его удары и пробудили Рихарда к жизни.

– Спасибо… – произнёс Рихард.

Что ещё он мог сделать или сказать? Ведь ясно же, что птица спасла его, согрев своим теплом. Случайно такие вещи не происходят.

– Не за что, – ответила птица. – Не бросать же тебя прежде времени на смерть.

Рихард, полностью уверовавший, что птица механически повторяет последнее слово, едва не икнул от неожиданности.

– Я тебя не учил этим словам, – проговорил он, сам поражаясь нелепости сказанного.

– Пока ты был без памяти и едва не ушёл к траве, – размеренно выговорила птица, – ты научил меня многим словам.

Это называлось контактом, встречей с иным разумом. Человечество изучило десятки тысяч планет, на сотнях из них была жизнь, в некоторых случаях учёные спорили, можно ли считать инопланетных обитателей хотя бы полуразумными, но ещё ни разу людям не пришлось встретиться со столь несомненным доказательством разумности иной жизни.

Рихард хотел хотя бы встать, но жёсткое крыло не пустило его.

– Лежи. Снаружи ещё слишком холодно для тебя.

И Рихард, герой космопроходец, очутившийся голым и босым на этой курортной с виду планете, остался лежать в позе эмбриона. Но не это было самым невыносимым. Мучительно вспоминалось, как ходил он и мечтал найти гнездо с яйцами, устроить праздник живота, шикарное пиршество, зажарив огромную яичницу из найденных яиц. А птица, оказывается, всё слышала и понимала, каждую его каннибальскую мыслишку. И всё же прилетела его спасать, ни для чего, просто потому, что человеку холодно.

Так Рихард и лежал, не зная, что сказать, как благодарить и просить прощения. Ничего придумать не успел, птица резко поднялась на ноги, распахнула крылья, разогналась в три скользящих шага и улетела.

Рихард встал с песка, размял затёкшие ноги.

Надо было что-то делать, но можно было только варить кашу. Никакое иное человеческое занятие было здесь невозможно. Нельзя выстроить никакого укрытия – оно будет развалено в тот же день; нельзя заготовить дров хотя бы на пару дней, их съест всеядная трава. Бессмысленно искать пропавший корабль, искал уже, а теперь ясно, что и корабль «ушёл к траве». Остаётся ждать, когда прилетит птица и скажет нечто. Если, конечно, она захочет прилететь и говорить. А самому тем временем можно варить кашу себе и, чтобы угостить птицу. Как сказано в старинной сказке: «Ты ещё мал на войну идти, дома сиди, кашу вари».

Каши Рихард наварил на славу, а костёр жёг много дольше, чем нужно для готовки, стараясь как следует прогреть песок, чтобы он хотя бы часть ночи сохранял тепло.

Птица вечером не прилетела, а погода после дождя установилась тёплая, так что кострище Рихард прожигал напрасно.

Хотя мёрзнуть не пришлось, ночь выдалась не из лучших. Не оставляла не мысль даже, а зримое представление, как птица с омерзением вспоминает встречу с ним. А как ещё она может реагировать? Спасти, да, спасла, у разумных это в крови, но когда услышала грязные мысли… любой нормальный человек на её месте долбанул бы клювом.

За всеми моральными проблемами совершенно не думалось, как птица может быть разумной, не та у неё голова, чтобы вместить соответствующий мозг, и как, вообще, может существовать разум на планете, где напрочь отсутствуют следы его деятельности. Хотя, здешняя экология настолько необычна, что на неё можно списать что угодно, кроме желания залётного хищника жрать.

Вторая ночь также выдалась тёплой, а наутро птица прилетела.

Мощные крылья шумно шурхали по воздуху, а когда птица приземлилась, песок фонтаном брязнул из-под голенастых ног.

– Привет, Рики!

Казалось бы, после быстрого полёта голос должен быть запыхавшимся, но он звучал с прежней механической невозмутимостью.

– Я Рихард, Рики – это ты, – фраза сорвалась с языка сама, прежде чем Рихард осознал всю её неуместность. Рики – так звала его мать, и юный Рихард Матвеев со всей мальчишеской непримиримостью ненавидел это беличье прозвище. И когда кто-нибудь, подслушав или сам придумав, называл его так, Рихард немедленно парировал:

– Рики это ты!

– Рики это ты… – произнесла птица с некоторым сомнением. Видимо, ей трудно было разобраться с местоимениями. – Рики это мы!

– Рики это мы, – согласился Рихард.

Опять нахлынуло ощущение вины за своё непригожее хищничество.

– Тебе просто хочется есть, – сказала птица. – Каши тебе мало. Идём. Или летим… – как правильно?

– Сейчас, к сожалению, «идём». Летать больше не могу.

– Прежде ты летал.

– Я не сам по себе летал. Для этого нужно специальное приспособление, особый предмет…

Клюв птицы звонко щёлкнул по котелку.

– Это предмет?

– Да. Только, чтобы летать, нужен другой предмет, много сложней этого. Он у меня был, но ушёл к траве.

– Смешно. У нас нет предметов. Но раз ты не можешь лететь, то пошли.

Птица вышагивала, высоко вздёргивая ноги, словно шла по мелководью. Рихард с ножом в одной руке и бывшим шлемом в другой с трудом поспевал за ней. Нахлобучить котелок на голову он не мог, жаль было остатков каши.

С поймы реки они вышли в степь. Совсем недавно Рихард летел над колышущимся океаном трав и представить не мог, что зелёные растения – единственное плотоядное существо в окружающем мире. Не хищники, а скорей санитары, утилизирующие всё отжившее или попросту чуждое. Хотелось бы знать, как травка умудрилась переварить звездолёт, если даже титановая основа шлема оказалась ей не по зубам. Хотя, причём здесь зубы? – зубов у травы нет, титановый котелок оказался ей не по корням, или, чем она утилизирует…

– Вот, – сказала птица, останавливаясь. – Мясо для тебя.

На земле, на небольшой проплешине, почти лишённой растительности, какие случаются там, где долго пасётся стадо, лежал джейран или антилопа… в общем, один из тех красавцев, среди которых Рихард прогуливался в самый первый день по прилёту. Животное было живо, оно подняло голову и взглянуло в лицо Рихарду.

Спокойный, чуть отрешённый взгляд существа, знающего, что его ждёт.

– Мясо, – повторила птица.

– Погоди, – ошарашено выдавил Рихард. – Я же вижу, он всё понимает… Как его можно на мясо? Ведь он понимает, я правильно сказал?

– Понимает, голос Рики оставался безучастным. – Всё живое наделено разумом, даже трава немножко понимает. Но тебе надо есть, а он старый и всё равно скоро уйдёт к траве. А так польза будет не только траве, но и тебе.

– Нет, ты что? Так нельзя. Это же людоедство, и не важно, что мы не похожи, мысль всюду одинакова, невозможно есть того, кто наделён разумом.

Где-то на задворках сознания мелькнуло воспоминание о детской сказочке, и Рики тотчас повторила его, как контраргумент:

– Колобок, колобок, я тебя съем.

Джейран лежал, кажется, не очень вслушиваясь в спор. Он был готов отдать свою плоть пришлому пожирателю, остальное его не интересовало. Наверное, эта жертвенность обусловлена отсутствием в здешнем парадизе борьбы за существование. Ничей зуб или коготь не угрожает жизни, всякий рождается, размеренно живёт и в свой срок не умирает, а уходит к траве.

– Я не знаю, как тебе объяснить… У меня просто слов таких нет. Изначально невозможно съесть того, кто подобен тебе самому. А разум – самое великое подобие живых существ. Погоди, Рики, я, кажется, понял, что надо делать.Я знаю, ты умеешь читать у меня в голове, понимать мысли, так загляни, прочти, может, ты поймёшь, о чём я так бессвязно говорю, – Рихард ударил себя по голове, даже не заметив, что рассёк лоб рукояткой ножа.

Птица невыносимо долго молчала, потом произнесла как всегда бесцветно, отчего сам собою родился менторский тон:

– Мне было непонятно, почему при таком способе питания вы не съели сами себя. Теперь понятно. У вас существует жёсткий императив, запрещающий пожирание себе подобных.

«Жёсткий императив», – сам Рихард никогда не употребил бы эти слова, хотя в принципе знал, что они значат. А полчаса назад Рики путалась в глаголах, именах и местоимениях. Видно не так просто длилось молчание.

– Пусть будет императив, я согласен. Иначе было бы бесчеловечно. Смешно, правда?

– Не смешно. Когда правильно, то бывает грустно или весело, но не смешно.

Рихард присел возле джейрана, погладил мягкий бок.

– Мы можем ему помочь?

– Зачем? Трава поможет, завтра или даже сегодня. А нам пора идти. Надо отыскать тебе полноценный заменитель мяса.

Полноценного заменителя мяса найти не удалось. Они долго бродили по мокрой пойме. Рики порой вытаскивала из раскисшей почвы какие-то коренья, перемалывала их клювом, производя громкой треск, точь-в-точь, как аист, прилетевший по весне на старое гнездовье. Кое-что давала попробовать Рихарду. Вкус у корней был жгучий и не слишком съедобный.

– Не сезон… – вздохнул Рихард.

Видимо Рики покуда плохо разбиралась в идиоматических выражениях, потому что спросила:

– Что значит – не сезон?

– Значит, сейчас ничего подходящего нет, но потом, может быть, вырастет.

– Потом вырастет, – эхом откликнулась Рики.

К месту своих ночёвок Рихард вернулся с пучком ворсистых черешков, вкусом напоминавших ревень. Да и всё растение с лопушистыми листьями, было на ревень похоже. Растение показала Рики, сам Рихард не решился бы попробовать его на вкус, вид волосатых черешков не вызывал аппетита. Набрать местного ревеня можно было бы целую охапку, но Рихард уже усвоил нехитрое правило: не брать ничего больше, чем на один раз. Никакие запасы здесь не сохраняются, всё будет изничтожено травой.

Рихард сидел на стократ надоевшем песочке, счищал со стеблей мохнатую кожицу и хрустел кислой сердцевиной. Нужно было думать, что делать дальше, но думалось плохо. Не получалось вспомнить даже, сколько дней он провёл в костюме Адама на ладонях у травы. Может быть, он и сам потихоньку превращается в траву, чтобы, в конце концов, уйти к ней навсегда. Пока рядом Рики, ещё можно жить, а когда она улетает по своим птичьим делам, существование становится вовсе негодячим.

Долизав остатки каши вприкуску с ревенём, Рихард улёгся на песке в позу эмбриона. Спать рано, но что ещё делать? Непонятно, как здешние обитатели сохраняют разум при таком дефиците впечатлений. Философским беседам, вроде, не предаются, искусствами не занимаются. Надо будет расспросить Рики, раз она слово «императив» знает, то, возможно, сумеет развеять недоумение.

Ночью пошёл дождь, холодный, но не ледяной. Рихард мёрз и с тревогой размышлял, есть ли здесь зима. Пока он был на орбите, корабельная автоматика произвела соответствующие наблюдения, но Рихард не посчитал нужным с ними ознакомиться. Не думал, что этот вопрос может быть важен. Зиму под крылышком у Рики не избудешь, особенно, если Рики птица перелётная и, распрощавшись, усвистит на юг.

Надежда, что через пару недель появится спасательная экспедиция, стала совсем призрачной.