Сыч

Карета ехала через ночной лес по ярко освещённой магическими кристаллами дороге из жёлтого кирпича. Министерство дорог и мостов Коркордии заботилось о собственных гражданах, не то что правительства той же Гастии или Флурбии где нередкими были нападения на припозднившихся путешественников хищников и даже разбойников.

- Винсент, оставь в покое Горбушку и иди ко мне. Я соскучилась по своему мальчику! – симпатичная женщина в дорожном светло-зелёном платье с пелериной, губной помадой фиалкового цвета, постучала по крыше экипажа, и юркий как ящерка мальчишка, лет восьми, с растрёпанными волосами, в новеньких кожаных сапожках, скатился ей в руки из приоткрытого отверстия над головой.

Эта женщина моя мать – баронесса Виктория Лонгвили. Известная меценатка и оригиналка. Не было в столице ни одной аристократки не завидовавшей её красоте, уму, чувству стиля и… супругу барону Эдмунду Лонгвили – настоящему, а не паркетному командиру, отважному полковнику, прославившему себя в обороне Красной заставы.

- Винсент, ты опять растрепался! Выглядишь словно дворовый мальчишка, а не маленький аристократ! Давай я тебя расчешу! - золотистые локоны матери коснулись моей щеки, когда она поцеловала меня.

Ловко уворачиваясь от протянутой ко мне руки с расчёской, я смеялся так, что отец, раскрыв окошко в передней части кареты, заглянул внутрь и тоже не смог сдержать улыбки.

Это было моё последние счастливое воспоминание о родителях.

Пистолетный выстрел разорвал ночную тишину, и пробившая окно кареты пуля врезалась в висок матери отшвырнув её в противоположный угол экипажа.

Я так и запомнил её – влажные голубые глаза, чуть приоткрытый рот и вытекающая из отверстия в голове струйка тёмной крови.

Всё произошло так быстро, что до сих пор воспоминания, являвшиеся мне в кошмарах сумбурны, непоследовательны и напоминают не непрерывную ленту событий, а разрозненный кадры разного размера и цвета. Да-да, именно цвета. Цвета крови, когда мой отец застрелил с козел одного из всадников попытавшихся ударить его шпагой, цвета лесной листвы когда Горбушка получившая попадание из мушкета в бок рухнула на землю и карета перевернулась покатившись по дороге, цвета земли по которой я полз пытаясь протиснуться в повреждённую дверь лежащего на боку экипажа.

Отец заколол одного из нападавших, но двое других: широкоплечий верзила, лицо которого было закрыто грязным платком и желтоволосый тип с вытянутой как у лошади мордой и мерзкой усмешкой на губах, смекнув, что так просто взять полковника Лонгвили не получиться, отступили. Желтоволосый ловко выудил из-под плаща пистолеты и выстрелил. Первая пуля угодила в живот отца, а вторая в грудь.

Лёжа на земле я тогда не мог поверить в случившееся. Мой счастливый мир был разбит на осколки так быстро… в ту пору, восьмилетним мальчишкой, я не был к этому готов.

- Сохатого прирезал, - заявил верзила, выкидывая из кареты тело моей матери и снимая с неё драгоценности.

- Да и фиг с ним, - желтоволосый попытался снять с мизинца отца золотую печатку с изумрудом и гравировкой совы, но не преуспев в этом просто с хрустом оттяпал ему палец лезвием ножа. - Нам больше достанется.

- Тоже верно, - буркнул верзила в платке раскрывая наш дорожный саквояж.

Гнев и отблески валявшегося на земле факела в серых глазах отца, придали мне сил. Схватив тяжёлую фамильную шпагу Лонгвили, я (еле удерживая её в своих маленьких руках), взмахнул оружием кончиком острия коснувшись лица желтоволосого с противной ухмылкой на лице, чтобы тут же получить пинок от его подельника от которого слетел с дороги покатившись вниз по склону.

«Сволочи! Сволочи!» - всё повторял про себя тогда я, просто не зная других плохих слов. Закусив губу, срывая ногти и не обращая внимания на текущие по щекам слёзы я чудом вскарабкался наверх, спрятавшись в кусте дикой малины.

- А малец? – спросил верзилу желтоволосый примерив перстень отца с изумрудом на собственную руку.

- Да его волки сожрут! – махнул рукой верзила, запрыгивая в седло нервно переступающей копытами гнедой кобылки. – Поехали пока никто на шум не прискакал!

Когда убийцы убрались восвояси я остался наедине с родителями и так и просидел с ними до самого рассвета. Одной рукой я держал ещё тёплую руку мамы, другую положил на голову отца.

* * *

Жизнь раскручивается вокруг нас и ей плевать на маленькие трагедии маленького человека. Выбравшись из леса, я узнал, что в стране произошла революция, короля и всю его семью повесили, а бывшие мятежники въехали в Королевский дворец взяв бразды правления. Так как других родственников у меня не было, а имение наше отписали кому-то другому, я превратился в обыкновенного бродяжку почти семь лет скитавшегося по улицам когда-то прекрасной, а теперь тревожной и нервной Коркордии задыхавшейся в руках бывших насильников и убийц.

Улица научила меня многому, превратила в того, кем я стал, безжалостно вбив в голову посредством синяков, шрамов и переломов науку выживания.

И чем только бывший баронет не занимался. Даже в армии успел пару лет прослужить. Правда покинуть доблестные ряды королевских войск мне пришлось по состоянию здоровья. К сожалению, я страдал крайне острой формой аллергии на дураков и патологического нежелания исполнять чьи-либо приказы. Эх, были времена!

Но сколько верёвочке не виться… в конце концов, я стал обыкновенным преступником больше известным в определённых кругах как Сыч. Профилем моим стали разбои и налёты. Ирония судьбы, не правда ли?

Я был жесток, я видел много насилия, оно буквально струилось и кипело вокруг меня, но несмотря на это никогда не забывал о произошедшем с моей семьей на Грайкхаймском тракте. Пробовал забыть о жажде мести, которую алкал (иногда ненадолго мне это даже удавалось), но как оказывается она никогда не забывала про меня.

В один из промозглых мартовских дней, я узнал не только перстень отца на его руке, но жёлтые волосы убийцы (уже тронутые сединой) и шрам под левым глазом оставленный мной. Проблемка была только одна - Франсуа Данзас был большой шишкой при новом короле, ведь должность Главного цензора соответствовала министерской.

* * *

Я составил план. Ничего смешного. Я умел это делать. Именно за это меня боялись… и уважали.

Шаг первый. Мне нужно было заинтересовать собой Главного цензора, да так, чтобы он прислал за мной не своих многочисленных холуёв, а устроил для меня личную аудиенцию. Как это сделать? Способ нашёлся, ведь в Конкордии теперь напрочь исчезла свобода слова и за безобидный анекдот о правителе и его своре можно было легко загреметь на каторгу или в камеру смертников. Вы правы, королевство наше изменилось и не в лучшую сторону.

Я некоторое время прикармливал одного чахоточного студента, который чрезвычайно ловок был в обращении с рифмой. Вот именно он и насочинял мне с десяток острых как заморский перец песенок так полюбившихся горожанам. Их не всегда пел я (так как у меня и других дел было много), но исполнитель неизменно был облачён в жёлтый капюшон и зелёную рубаху. Чтобы не перепутали и знали кого искать. Так меня жандармы и прозвали – Жёлтый капюшон. Идиоты!

Шаг второй. Оказаться в одном помещении с Данзасом одно дело, а вот убить его, совсем другое. В Башню поэтов где он измывался над прекраснодушными юношами с пистолетом и ножом меня не пустят. Печаль. Значит придётся раздобыть оружие там. Но как? Вот вопрос.

Я установил пристальное наблюдение за служившими в башне стражниками и в конце концов выбрал одного из них своей жертвой. Мон Гуфье был здоровенным дуболомом с пивным брюшком, маленькими поросячьими глазками и служил в Башне поэтов сержантом, следовательно, имел прямой доступ в кабинет Данзаса. С этим можно было уже работать. У этого подонка – взяточника и садиста была одна слабость – его младшая сестра.

Фелиция была выше меня на голову и весила вдвое больше. Секс с ней был просто ужасен. Её потное, остро пахнущее мускусом тело вздрагивало на мне, а живот и груди бесформенным студнем колыхались словно океан в непогоду. Почти полгода я улыбался ей, дарил подарки, влюблял как мог, чтобы потом бросить…

- Ты толстая и мне не нравишься. Я нашёл себе подругу по нраву! – заявил как-то я, посчитав, что женщина влюблена в меня по уши, а значит сможет страстно ненавидеть.

Захлёбываясь гневом, Гуфье не смогла выговорить ни слова, а я, махнув ей на прощание и показав язык, хлопнул дверью. Беги жалуйся братику, ты же всегда так делаешь.

Шаг третий. После благополучной мести мне хотелось бы ещё немного пожить. Но забираясь в логово к хищникам нужно чем-то жертвовать. Ведь башня как раз и предназначалась для того чтобы удерживать беглецов. Проблемка, впрочем, не трагичная.

Грулл – чёрный маг, вместе с которым я в прошлом провернул парочку криминальных, но крайне выгодных делишек, взял с меня гонорар годами. Скажите переплатил? Вряд ли. В конце концов двенадцать лет жизни не такая уж и большая плата за месть. Да и без его помощи я вообще из башни не выберусь.

Когда всё было готово, я надел зелёную рубаху, жёлтый капюшон, взял колёсную лиру (на других-то инструментах исключая нервов играть я не умел) и отправился на площадь перед Кафедральным собором.

Всё прошло по плану. Схватившие меня менее чем через полчаса жандармы возжелали получить награду из рук Главного цензора и лично доставили меня к нему. Популярность она такая.

- Значит ты и есть Жёлтый капюшон? – с большим трудом мне удавалось сдерживать себя, чтобы не бросится вперёд и не размозжить голову Данзаса кандалами (к тому же мешала цепь, пристёгивающая мои оковы к скобе, вмурованной в стену). - Странно, я представлял тебя по-другому. По мне так обыкновенный уголовник. Ладно, пой давай!

Звякнув цепями, я исподлобья взглянул на Главного цензора и запел:

У нас в столице красота!

Где не пройдёшь – там теснота,

Меж улиц – грязная дорога,

У кафедрального порога толпа из попрошаек мнётся, а каждый гад…

Кажется, замерший передо мной за столом хозяин кабинета явно скучал. Что и не удивительно. Сотни замученных им людей были и поинтереснее меня и явно поталантливее.

- Хватит, хватит! Довольно! – перебил меня Данзас взмахом руки. – Всё с тобой понятно. Ещё один идиот не стоящий и дворовой грязи. Охрана!

Дверь щёлкнула и внутрь пыхтя себе под нос зашёл братик Фелиции. Он как раз был сегодня на смене.

- Что прикажете господин?

- Увести! – достав из кармана белый батистовый платок Главный цензор приложил его к носу словно от нас воняла как от мокрых псов.

«Что ж, теперь мой выход», - подумал я и сердце моё сначала забилось быстрее, а затем наоборот подчиняясь холодной ярости заработало как хорошо смазанные часы.

- Меня зовут Винсент Лонгвили, - печатая каждое слово громко произнёс я, вперившись взглядом в Гуфье.

Ну давай же тупица! Соображай быстрее! Что тебе с утра до вечера талдычила обожаемая сестрёнка.

- Да мне плевать как тебя зовут! – некстати заголосил Данзас. – Сержант, в камеру смертников его!

И всё-таки сработало. Глаза Гуфье налились кровью, а я, подначивая его сдвинул рукав на руке демонстрируя ему на запястье красную ленту, ещё вчера вечером вплетённую в прическу его сестрицы.

- Да я тебя… - отшвырнув в сторону громоздкий протазан, которым он был вооружён, сержант бросился ко мне выхватив из ножен на боку длинный кинжал.

Подобрав поудобнее кандалы, я перехватил руку раскрасневшегося от гнева борова мгновенно оказавшись за его спиной. Стальная гусеница оплела его шею и резкое слитное движение моих рук, и поворот в сторону с одновременным натягиванием цепи, с хрустом переломило ему позвоночник.

Пара движений кончиком кинжала в массивном замке и металлические путы сковывающие мои движение с лязгом рухнули к ногам.

- ОХРАНА! – закричал было Данзас, но голос его от страха пропал. Он так и остался сидеть за столом заваленном доносами прижав ладони к столешнице.

С возрастом шакал стал труслив и глуп. Огромная власть расхолаживает, делает мягким. Я давно это понял.

Холодный металл ме-е-едленно погрузился в шею убийцы моих родителей. Я смотрел в расширенные от удивления глаза Данзаса, и не чувствовал ничего кроме удовлетворения. Ни радости, ни восторга не было и в помине. Скорее это было сродни завершению старого, опротивевшего с годами дела. Что ж, уже неплохо.

Резким движением вырвав клинок из плоти, я сознательно расширил края раны и некоторое время смотрел как всемогущий Главный цензор содрогается в предсмертных судорогах заливая кровью мозаичный узорчатый пол у ног простого преступника не стоившего даже дворовой грязи. И снова я не почувствовал ничего. Просто нужно было убедиться, что он сдох и пришедший на помощь маг-лекарь не вернёт это чудовище к жизни.

Когда Данзас белый словно недавно отбеленная простыня перестал дышать, я вытер клинок о его шёлковый сюртук расшитый золотыми нитями и спрятал в сапог. Отцовская печатка с изумрудом лежала на моей руке прожигая ладонь словно уголёк. Вот ты и дома. Рада?

Где-то внизу на лестнице раздались шаги, а это означало, что визит мой подошёл к концу.

Закрыв глаза и сосредоточившись (что стоило мне немалых усилий, ибо сердце снова неслось вскачь) я приложил ладонь к хитрому замку решётки закрывающей вход на балкон. Вызубренная тарабарщина, листок с которой я сжёг, как только мог повторить всё без запинки, сорвалась с моих губ, ладонь потеплела и… преграда скрипнув распахнулась. Грулл – горбатая развалина, не обманул.

Утерев пот со лба, я, разбежавшись щучкой сиганул с Башни поэта в светло-зелёные воды своенравной Дарруги понёсшей меня мимо столичных стен в сторону заброшенного Королевского парка где меня ожидала лодка с верным человеком.

Говорят, месть не помогает. Не верьте, врут. Впервые за тридцать лет я вздохнул полной грудью исполнив обещание данное перед рассветом возле остывших тел близких.

Мама, папа, спите спокойно. Ваш убийца мёртв.

Понравилось? Поддержите автора рублём!