Сын

В мае наш сад буквально раскалывается от птичьего гомона. Мы с Павлом готовы были часами слушать этот концерт в блаженном молчании. Но вот солнце садилось за частоколом молодых осинок, из сливовых кустов подкрадывалась вечерняя прохлада, и развязывались языки.

— Павел, ты всю жизнь отработал полицейским-сыскарем. А не огрубел. Веру в человека не потерял. Даже, знаю, обрел веру в Бога. А ведь иному достаточно один раз получить по морде в подъезде, чтоб возненавидеть все человечество. Как тебе это удалось? Чудо какое-то…

— С чудесами я сталкивался постоянно, может быть, поэтому и уверовал, — спокойно возразил Павел. — Мы просто не замечаем чудеса. Отвыкли… Человек нашел кошелек и вернул его хозяину. Зачем отдал? Нравственный закон заговорил? Так это и есть чудо. Я видел убийц, которые сознались в своем преступлении спустя пятнадцать лет. Добровольно. Один случай из тысячи? Да! Но этот случай рушит всю причинно-следственную материалистическую картину мира. Совесть не выдумка. И когда она просыпается — биологические законы бессильны

После такого внушительного вступления мне нечего было сказать.

— Или взять любовь, — продолжал Павел, — я сталкивался с любовью в таких грязных закутках жизни, где она не могла существовать и — существовала. Как тот цветок, который вырос на навозной куче. И цветок этот, поверь, был прекраснее роскошной английской розы на твоей клумбе (тут я, признаться, кашлянул, но Паша лишь отмахнулся). Мы привыкли рассказывать друг другу ужасные истории, потому как интересно! И уверовали, что весь мир ужасен. Это неправда. В мире больше любви, просто рассказывать о ней… неинтересно. Да, да! Трудно. Ну, любит мать свое дите — кому это интересно? Миллионы таких. А вот выкинула мать свое дите с балкона девятого этажа — сенсация!

Павел по-мальчишески тряхнул головой, усмехнулся.

— Так и быть, расскажу тебе еще одну историю про любовь. Ты знаешь, начинал я свою карьеру участковым на улице Народная, плоть от плоти которой был сам. Как-то от нечего делать я подсчитал, что на пятнадцать квартир моего подъезда в хрущевке за два десятка лет произошло два убийства, смерть от несчастного случая, самоубийство, а уж мелких грехов и не пересчитать… Весело жили, одним словом, с огоньком…

Где-то в начале восьмидесятых заселилась в трехкомнатную коммуналку напротив меня некая особа по имени Галя. Родом она была откуда-то из-под Донецка. Лимитчица. Устроилась на ткацкую фабрику.

Особа была яркая. В своей станице она безусловно первенствовала и мужчинами ее было не напугать. Но в Ленинграде ее шарм работал плохо. Крашенная блондинка с ярко-перламутровыми губами, с титьками навыпуск, в красных сапогах, за версту семафорила о своем донецком происхождении и привлекала внимание, главным образом, тех гарных хлопцев, от которых и сбежала в большой культурный город.

Начался у Гали праздник, который, как писал Гоголь по другому поводу, потерял конец свой. Вечерами из окна ее комнаты раздавались песни Юрия Антонова вперемешку с «Несе Халя воду» в исполнении земляков. На нашей лестнице к вечерним концертам во всех жанрах было не привыкать, и все же мне приходилось захаживать по долгу службы к Гале в гости, когда они (гости) теряли берега и переходили с мовы на русский мат, а потом и рукоприкладство. Доставалось и Гале. Раз в квартал симпатичное личико ее украшал фиолетовый синяк — бланж по-местному. Жалоб от нее не поступало, видимо, били за дело. Довольно скоро луганских и донецких земляков сменили суровые выходцы из северных краев с золотыми зубами и синими наколками на пальцах и синяки стали появляться у Гали не только на лице, но и на теле. Появились и тревожные сигналы из районного кожно-венерологического диспансера. Мне пришлось включиться в профилактическую воспитательную работу на правах участкового и близкого соседа. Галя сносила мое морализаторство терпеливо, но с распахнутым халатом, без лифчика и с циничной ухмылкой. Если же была пьяна, то садилась на незастеленную кровать и настойчиво приглашала присесть рядом, «чтоб слышно было».

В конце концов появились и выходцы из южных окраин. Эти пили мало, любили блондинок, американские джинсы, итальянскую мафию, общались на своем языке, ругались на русском и обрюхатили Галю. К этому времени ей было под тридцать, здоровье таяло, и она решила рожать. На свет появился мальчик, которого назвали Лешей. Радовалась вся лестница. На какое-то время музыкальные вечера прекратились, а пьяные вопли сменил мирный детский ор.

Папаню своего мальчик так и не узнал, да и не мудрено — четверо джигитов с одно горного села, похожие друг на друга, как баклажаны с одной грядки, и сами рады были выяснить этот щекотливый вопрос, но как? Генетика тогда еще не созрела, а теоретически и практически шансы были у всех. Кончилось тем, что все четверо сели за вооруженный грабеж и вопрос закрылся сам собой.

Леша рос бойким мальчиком, но друзьями так и не обзавелся. Жил с мамой наособицу. Обычно судьба делает из таких пацанов хулиганов и забияк, которые не любят благополучных и «чистеньких», и мстят им самым гадким образом. Всячески унижают, отнимают деньги, могут и побить, «чтоб жизнь медом не казалась». На моем участке таких было немало. Но Леша не был забиякой, хотя и не был размазней, в чем убедились особо прыткие сверстники, когда проверяли его «на вшивость». Он был… мечтателем. Подолгу мог сидеть на подоконнике на лестничной площадке и задумчиво глядеть в даль. Что видел он там? Снежные вершины Кавказа? Пенистую гладь океана? Иногда нам случалось сидеть вместе — он на подоконнике у раскрытого окна, я на ступеньках лестницы с пачкой самых дорогих и любимых сигарет «Космос». У нас были доверительные отношения.

— Леш, как мама?

— Хорошо, дядя Паша, она мне велосипед обещала купить. Настоящий. Двухколесный. Ей зарплату повысили, она теперь тыщу рублей будет получать. Мы диван новый купим. Шкаф. А летом поедем в Крым.

— Ух ты! Да ты, оказывается, богатенький Буратино! Любишь мамку-то?

— Люблю, дядя Паш. И она меня любит. Смотрите, что мне подарила…

На детской ладони лежит оловянный солдатик. Лешка смотрит на него с восхищением и мне приходится восхищаться вместе с ним.

— Ну и ну! Вот так солдатик! Я еще не видел таких.

— А вот ранец у него — видите? И автомат. Мама специально за ним на Невский ездила. Он очень дорогой. Но ничего, теперь у нас будут деньги.

Солдатика этого я хорошо знал, потому что недавно сам отдал его Гале вместе с какими-то детскими пустяками.

— Леша, а дядя этот… Володя, кажется, у него на пальцах рисунки, он к вам ходит?

Леша прячет солдатика, прячет глаза.

— Ходит.

— Он же злой. Не обижает мамку?

— Он не злой, дядя Паша. Он знаете какой добрый, когда трезвый? И мама его любит. Он нам еду приносит…

— Да ладно, еду. Водку наверное?

— Не… еду. Вчера колбасу принес. Докторскую. Вкусная!

Этот чертов дядя Володя при встрече со мной только что не рычал. И не мудрено — три ходки было за плечами. Но не в ходках было дело. Злой он был. Если бы не сидел — все равно был бы злым. Обиженным на весь белый свет. Есть такие. Они почему-то уверены, что рождены для роскошной жизни и убогое существование ранит и оскорбляет их душу.

Мы ненавидели друг друга. Дядя Володя притворялся, а я и не скрывал свою ненависть. Злой человек — очень плохой в моей классификации. Хуже только маньяки и мучители детей. Впрочем, злому человеку до этих наследников ада всего один шаг.

Сталкивались иногда на лестнице.

— Здравствуй начальник, — рецидивист и не скрывал, что его улыбка фальшивая, как и золото, что блестело в его рту.

— Баландин? Я тебя предупреждал, чтоб ты не распускал руки? У Гали Гурченко опять губа разбита. На 206-ю напрашиваешься? Могу устроить.

— Можешь, начальник. Только я ее не трогал. Эта лярва сама себе приключений где хочешь найдет. Мне то зачем руки марать? Это выблядок ее жалуется?

— Ну и сука же ты, Баландин. А ведь пацан тебя выгораживает, защищает — «дядя Володя добрый человек!» А ты…

— Во как… добрый. Но ничего, подрастет — поймет, что к чему.

Леша уверял нас, что они с мамой живут лучше всех. Зарплата у нее была какая-то необыкновенная, работа важная и секретная. При этом из школы он приносил домой завтраки.

— Аппетита не было, — объяснял мне, столкнувшись на лестнице, — не выбрасывать же? Мама любит котлетки, а готовить мы не любим. А в школе хорошо готовят. И бесплатно!

— Леха, мы с дачи яблок привезли целый рюкзак. Заходи вечером с мешком, угощу.

— Спасибо, дядя Паша. А дядя Володя жаловался вчера маме, что вы его «чмырите». Мама обещала с вами поговорить.

Моя мама частенько подкармливала Леху горячим. Сестра привозила внука — одногодка Леши, и они ужинали вместе на кухне; в коридоре перед дверью мама пихала ему в карман то яблоко, то кусок пирога. Соседи по лестнице тоже помогали, кто как мог: одеждой, едой, добрым словом. Почему-то он был дорог нам, и выкармливали и согревали мы его сообща, как бездомную собачку. Впереди у парня маячили Сцилла и Харибда переходного возраста в перестроечной России, а это такие бурные пороги, что и на крепком плоту не каждый проскочит. Верилось, что дальше будет легче, ведь парень-то не слабый, толковый, справится. Ему бы только помочь выгрести из этой стремнины, пока непутевая мамаша не утащила на дно вместе с собой.

Между тем грянула очередная русская смута. Полетела ко всем чертям налаженная жизнь. Как всегда, на коне оказались бандиты и подлецы. Мечтатели стали циниками, циники убедились, что на самом деле были романтиками… Бедные познали, что такое настоящая нищета. Галя была бедной, и нищета ее была ужасна.

Когда-то восхитительное тело Гали с каждым годом теряло потребительскую стоимость и в начале 90-х его брали почти задаром только нищеброды, да и то «после употребления спиртных напитков на почве внезапно вспыхнувшей страсти» (как писал в рапорте об изнасиловании молодой опер-стажер). Галя похудела, обрюзгла. Желтый цвет кожи неумолимо свидетельствовала, что печень на последнем издыхании. В какое-то редкое просветление она даже решила заняться своим здоровьем и не пила два дня. Кто-то убедил ее, что лимоны могут вылечить от всех болезней. На последние рубли лимон она купила и торжественно съела при свидетелях. И что же? Желтизна только усилилась! На третий день Галина напилась в дым и вопила на всю лестницу, что «все врут доктора!» и что лимоны не помогают и трезвость не помогает, и что не пить — здоровью вредить!

В квартиру их я входил, как в деревенский нужник — зажав нос. Это был не просто беспорядок. Это был манифест полного краха убогой и никчемной жизни. Мусор вываливался просто на пол и оставался, где придется месяцами. Воняло мочой и фекалиями. Повсюду валялись окурки и спички… Случайные гости спали на обоссанных матрасах на полу, а впрочем, предпочитали не оставаться на ночь в этом адском жилище. Помойка! Это была настоящая помойка.

Соседка — тихая забитая женщина из деревни — заперла свою комнату на ключ и где-то снимала угол. Жилец, которому досталась третья комната, заглянул в нее один только раз. Галя не выпустила его, пока он не дал ей на бутылку. Я предложил было помощь, но умный мужик лишь рукой махнул: «Я себе не враг». В этой комнате ночевали Галины гости, если подвалы были закрыты.

Лешу забрали в интернат. Спустя год он сбежал оттуда. Возвращаться отказался категорически.

К середине 90-х это был уже крепкий подросток с темными волосами, доставшимися от кавказского папаши и синими мамиными глазами. Вернувшись из казенного дома, он первым делом выгнал из квартиры двух отвратительных бомжей и навел в комнате маломальский порядок. Отстирал в ванной мамину одежду и кроватное белье. Отдраил полы от пятен портвейнов и крови. Выкинул на помойку прокисшую одежду. Починил вместе с приятелем холодильник. Впервые за много лет Галя по утрам стала кушать овсяную кашу, на обед супы. Крупы и картошку поставляли Леше всем миром. Вечерами слышно было, как Галя кричит на сына:

— Где бутылка? Я тебя спрашиваю, где моя бутылка? Что значит не видел? Вот тут лежала, я же помню! Отвяжись ты со своим кефиром! Что сидишь? Занял бы лучше денег… Ну так укради! Что я, учить тебя буду?! Выблядок! Весь в папашу!

Однажды разоралась она так, что я не выдержал и вломился в их квартиру через открытую дверь. Галя в старой шали, накинутой на голову, сидела на табуретке в коридоре и была похожа на разозленную химеру.

— А, явился, защитник, — приветствовала она меня, злобно сверкнув глазами, — дай на бутылку, защитник.

Лешка пунцовый, со слезами на глазах, стоял на кухне. Наставлять на путь истинный в подобной ситуации — только людей смешить. Я кивнул ему и вышел вон. На лестнице он расплакался. Я присел на ступеньку.

— Ты мне только скажи — тебя мамины гости не обижают? Не пристают?

Лешка отчаянно замотал головой.

— Нет, дядя Паша, никто не обижает. Мама их быстро на место поставит. Она знаете какая? За меня кого хочешь порвет. Она тут одному ка-а-ак даст по морде! Ломает ее сейчас. А у меня ничего нет.

У меня была заначка. Конечно, это было непедагогично, но…

— Пошли, — решительно сказал я, поднимаясь.

Водки тогда было уже хоть залейся. Я купил в ларьке бутылку, сырок, хлеб… Вручил все это добро в пакете Алексею

— Держи. Не стоило бы все сразу ей отдавать.

— Я знаю, дядя Паш. Я переливаю в баночку и по сто грамм ей отдаю. У нас доктор был, сказал, что нельзя не налить. Сердце может остановиться. Это правда, дядя Паш?

Мы стояли под фонарем в мартовских сумерках возле парадной, он смотрел на меня, дожидаясь ответа, и я вдруг подумал, что хотел бы иметь такого сына. Как сохранилась эта душа в первозданной чистоте в квартире номер 90, где и чертям-то было тошно? Какой запас прочности был у нее! Зачем? Леша по-своему понял мое молчание.

— Дядя Паша, вы не думайте, я все отдам. Скоро начну зарабатывать и отдам. Спасибо вам. Мама вас очень любит, то есть уважает. Вы знаете, что я узнал? Ей ходить больше надо. Вот лето начнется — я буду в наш лес ее с собой брать. Ей там понравится, она раньше ходила. Вы не представляете, дядя Паша, она всех птичек по именам знает! Соловьи, щеглы там всякие… Она в школе отличницей была. Она мне аттестат показывала. У нее медали были по легкой атлетике. Она такая, такая…. Она меня очень любит!

— А ты ее?

— А как же, — воскликнул он в изумлении. — Да я за нее… я, я…

Он часто задышал, отвернулся. Я приобнял его за плечи.

— Пошли домой, Леха. У тебя самая замечательная мать на свете.

Он поднял мокрое лицо.

— Правда?

— Чистая правда. Я ведь даже влюблен был в нее. Красивая была дивчина.

— Дядя Паша, — горячо перебил меня Леша, — она и сейчас красивая. Ей только подлечиться надо. Я вот возьмусь за нее, ой как возьмусь…

И ведь взялся! Устроился на работу подсобным рабочим при ларьках. Отвадил бомжей от дома. Навел в комнатах порядок, да так, что соседка вернулась жить на свою половину. Летом можно было видеть на улице — сын вел под руку маму. Гуляли.

Павел Дуров замолчал, полез за портсигаром. Проснулись иволги и как всегда их пение навевало щемящую, сладкую грусть.

— …Хотелось бы и закончить на этом рассказ, только не получается. Галя пила. Уже не так свирепо, как раньше — здоровье не позволяло. Но как только организм очухивался после очередного нокаута, начинался новый раунд с зеленым змием, а он, как известно, никогда не устает.

Осенью случилось чрезвычайное происшествие. Поздним вечером в дверь позвонила соседка. Я только что вернулся с дежурства и не успел снять форму.

— Скорее! Беда!

Дверь в Галину комнату была распахнута. На полу сидел, прижав ладонь к животу, «дядя Володя». Зареванная Галя лежала в ночнушке на кровати. У окна стоял, опустив руки, Алексей.

Первым делом я отобрал из его безвольной руки столовый окровавленный нож. Потом присел на корточки перед дядей Володей, который с застывшей усмешкой смотрел в угол. Бледное лицо его было покрыто крупными каплями пота.

— Что тут случилось?

— Поспорили… маленько, — Володя с трудом выпихивал из себя слова и морщился от боли, — пацан за нож схватился. Глянь, что там.

Соседка, не дожидаясь указаний, принесла аптечку. Оказалось, что она работает медсестрой. Рана была серьезная, в области селезенки, но крови было мало, что давало надежду на благоприятный исход. Светлана умело обработала рану и перевязала ее. Оставалось вызвать скорую и милицию.

— Не надо, — попросил Володя. — Мне это ни к чему сейчас, а пацану совсем без надобности. Я виноват.

— Володенька, век буду за тебя молиться, — захныкала Галя с постели.

— Заткнись, — равнодушно парировал Володя, — за себя лучше помолись или за щенка своего. Слышь, капитан, малец не виноват. Это я распустил руки маленько. Да и Галька всегда была не против, а тут что на нее нашло? «Не могу больше так!» Как? Всегда так было! Бутылку поставил, как всегда. Денег обещал подкинуть. Кто ж знал, что этот сопляк вдруг припрется? Хвать меня за жопу! Ну я ему и съездил по кумполу, так что ноги мелькнули. Трусы одеваю, а он сбоку, без слов — бац! Ты глянь, у меня и так весь живот разрисован заточками. Так то урки, а тут пацан!

В эту минуту мы услышали звук падающего тела. Леша лежал на полу. Светлана склонилась над телом.

— Ничего… обморок. Худой-то он какой!

В этот вечер я впервые понял, что значит поступать по понятиям, а не по закону. Ночь Володя провел в пустующей комнате. Я сбегал в аптеку и принес то, что велела медсестра. Она вкатила раненому антибиотики и обезболивающее. Наутро у пациента была легкая лихорадка.

— У нас в Коми на такие пустяки и внимания не обращали, — хвастался он. — Светка, слышь, ты мне водочки пропиши вместо антибиотиков, больше будет пользы.

На третий день, когда стало ясно, что вроде обойдется, я имел разговор с Алексеем.

— Леша, скажи, тебе нравится дядя Володя, мир в котором он живет?

Леша затряс головой.

— Дело в том, что граница между нашим светлым миром и темной стороной, где обитает дядя Володя и подобные ему существа, очень зыбкая, порой даже незаметная. Жил себе не тужил нормальный человек, водочку попивал, женщин любил, на рыбалку ходил, в кино, и вот как-то по глупости, или в пьяном виде, или в гневе, ткнул рукой не туда, куда надо… всего один раз! Обыкновенной рукой! Даже не очень сильно! И железный занавес опустился.

Я высыпал из новенького коробка на подоконник спички, разделив их на семь кучек по десять в каждой

— Говорят, что человек в среднем живет семьдесят лет. Тут семьдесят спичек — для наглядности. Тебе четырнадцать лет — убираем четырнадцать спичек. Последние годы уже неинтересны — убираем… ну, скажем, пять. Остается…

— Пятьдесят одна спичка — подсказал Леша.

— Верно. Теперь представим, что по глупости, в запальчивости, так сказать, в твоих руках оказался обыкновенный столовый нож и ты ткнул им не туда, куда надо. И в результате человек помер. Долой пятнадцать спичек! Вот они, драгоценные — каждая весом в год. В каждом годе — мечты, грибы, рыбалка, любимая женщина… Прочь их! В мусорное ведро. Сколько осталось?

— Тридцать… шесть.

— Быстро считаешь, голова варит. Тридцать шесть. Всего. Мне вон тридцать, а как будто и не начинал. А ведь умный человек должен понимать: каждый год на вес золота. Как говорят американцы, правда, по другому поводу — «время — деньги!». И заметь, я говорю про не самый плохой результат. Иногда одно неправильное движение руки кончается тем, что… — я смахнул все спички наземь. — Понятно излагаю?

— Я понимаю, дядя Паш…

— Пока еще не понимаешь. Вполне. Представь: по ту сторону черты — детский смех, вкусные оладушки со сметанкой на завтрак, теплая постель на ночь, а по другую сторону — завывание полярных ветров, сырые нары, храп луженых глоток, лай служебных псов и лай озверевших вертухаев. Один удар, и вся жизнь насмарку! Не все выдерживают. Кто-то и веревку на шею готов накинуть. Через меня проходили всякие… Витька Яковлев первый ухарь был в районе, выходил на улицу — все пацаны прятались по парадным. Сел за драку. На зоне повел себя … скажем так, плохо повел себя. Ну и опустили парня на грешную землю. Да так, что вены себе вскрыл. Теперь инвалид второй группы. Никому не нужен. Никто его не боится. Тебя Бог спас. Володя твой много грехов искупил позавчера. Думаю, он и сам об этом догадывается. Вот, велел тебе передать… шахматы ручной работы. Такие на зонах под заказ начальства делают. Дорогая вещь. Пусть, говорит, учится. Может, чемпионом мира станет.

— Как он? Где? Может, мне заехать к нему?

— Заехать не надо, а помнить обязательно. Ведь он может впервые за последние годы благородный поступок сделал. Сияет весь…

— Правда?!

— А то! Сияет, как надраенный пятак. Ты даже представить себе не можешь, как лечит человека добрый поступок. Лучше всякого лекарства. Вот подлечусь, говорит, и куплю Лешке подводное ружье! Пусть охотится. Я так и не понял, при чем тут подводное ружье?

— Зато я понял, — улыбнулся сквозь слезы Лешка, — давным-давно я говорил, что мечтаю поохотится с подводным ружьем в Красном море. Ну, мечтал! Языком трепал, а он значит запомнил… Дядя Паша, а мне бы что купить ему? Я тоже хочу ему подарок сделать! Мне скоро денег заплатят.

— Ты про Светлану лучше не забудь, соседку. Она у этого Володи две ночи не спала. Трясло его очень вчера… Вообще-то, и она под статьей ходит.

Володя выздоровел. «На мне, как на собаке все заживает, — хвастался он, — глянь, на голове сплошные рубцы! Мы еще на малолетке дрались каждый день». А вот Галя сильно сдала. Начали опухать ноги, передвигалась она теперь с трудом. Курить стала на лестнице: «Не хочу, чтоб дымом мой мальчик дышал». Мы соорудили на подоконнике пепельницу из консервной банки и частенько дымили на пару.

— Лешка мой вчера арбуз притащил с пуд весом. Говорит, почкам полезно. Слыхал что-нибудь про это?

— Слыхал… Володю вижу у вас часто в последнее время. Он как ведет себя?

— Ты не поверишь — сдружились с Лешкой. У него же — никого! Сестра была, и та сгинула куда-то. Какое-то ружье подводное обещал купить. А вчера притащил целую коробку с мороженым. Ели вчетвером на кухне. Я Светке потом говорю — смотри не влюбись! Он мой! Смеется… А что? У нее тоже никого. Она же девица еще! Где вы мужики? Кто бы продырявил девушку.

— Ну вот что за словечки у тебя, Галя — «продырявил»! Вот смотрю я на тебя, а ведь ты врешь… всю жизнь врешь! И никакая ты не блядь. Притворяешься оторвой, а сама готова прижаться к кому угодно, лишь бы не бил. Зачем? Много нажила своим враньем, спрашивается? Вы с Володей, как два сапога пара — всю жизнь доказываете людям, что вы крутые, а людям на вас наплевать! Вам бы прижаться друг к другу, а вы норовите укусить друг дружку. Где элементарная логика? Отвечай, как на духу!

Галя не обиделась. Поняла, что минута случилась серьезная. Редкая. В том смысле, что нашелся человек, которому интересно знать, кто же она такая, Галя Гурченко, и почему у нее все через жопу?

— Паш, могу я тебя попросить? — голос ее странно изменился, будто заговорила другая женщина — усталая и старая. — Мне уже недолго осталось. Пригляди за Лешкой?

Я забормотал всякую чушь про то, что «мы еще попляшем», что она «еще ого-о!» — самому стало противно. Но Галя выслушала с пониманием — все правильно, ритуал такой.

— Приглядишь? Ему сейчас только бы не споткнуться. У него же девушка появилась. Люба. Приводил знакомится. Володе понравилась… А про мою жизнь… Что про не говорить? Не удалась. Не поверишь, я до десятого класса и не целовалась ни разу. Краснела, если кто-то говорил «про это». Первый у меня был — красавец. Высокий, чернобровый, широкоплечий и… сволочь законченная. Научил меня всему, а потом дружкам отдал… проиграл в карты. Батька мой, когда узнал — поседел в одну ночь. В милицию не сообщали. Сам решил разобраться. У него ружье было охотничье, патроны. Так и ушел из дома с ружьем. Мы с мамой на кухне всю ночь просидели. А утром звонок из милиции: «Приезжайте на опознание». Дальше рассказывать или сам догадаешься?

— А чего гадать? Вся твоя жизнь дальнейшая у меня на виду. Отомстила ты за отца и за честь свою поруганную сполна…

— Смеешься? Имеешь право. Я себя не выгораживаю. Слаба оказалась. Хотела ведь отомстить, планы строила. Был суд. Они били его. Долго. А потом сбросили в пожарный пруд… Маме скорую вызывали, прямо из суда. А я выдержала до конца. Одному вышку дали, у него в загашнике еще два трупа нашли во время следствия, а мой красавчик на десять лет загремел, он только участвовал… Вот и мщу… по сей день. Себе.

…Темнело. Через забор нас окликнула жена Дурова. Поинтересовалась, собирается ли он сегодня домой или мы решили заночевать в саду. Это была ладная женщина лет пятидесяти пяти, обрусевшая молдаванка, так и не утратившая некоторые особенности южнорусской речи. Павел утешил ее, попросив принести одеяло. Миром, теплом и покоем веяло от этой пары и тем несносней казалась мне история, в которой одни страдания сменялись другими, а грязи и беспросветности не было конца.

— Умерла Галя дома, в своей постели, — вновь заговорил Павел. –Последнее время ее мучала тошнота и Леша постоянно выносил тазики в уборную, подкладывал ей на грудь свежие тряпки, менял простыни. Помогал ему в последние дни дядя Володя. Готовил еду на кухне, ходил в магазин. Подводное ружье он так и не купил, но зато купил новенький китайский пуховик. Он мне и рассказал, что минут за десять до смерти Галя пришла в себя. Увидела сына, Володю, Светлану возле своей постели, и измученное лицо ее просветлело. Володя уверял, что она даже попыталась улыбнуться. Леша не выдержал, заплакал, уткнувшись матери головой в грудь. Думаю, это был самый драгоценный миг в ее жизни…

Дядя Паша замолчал, полез за портсигаром. Соловьи словно подслушивали нас, и как только старый опер замолчал, вдруг грянули в кустах черемухи такой гимн Жизни, что мы переглянулись.

— Кажется новенький прилетел, — неуверенно пробормотал я. — Влюбился. А краля напротив сидит и слушает…

— А вот британские ученые доказали, — насмешливо перебил меня Павел, — что соловей и не поет вовсе, а просто разевает клюв, привлекая звуками мошек. То есть он сейчас просто жрет. Как тебе такой взгляд на мир?

— Несчастный дурак этот твой британский ученый. Он и в радуге ничего не увидит, кроме некоего физического атмосферного явления.

— Во-от, тогда ты мне скажи, — потребовал Павел, — про что моя история? Про убогую и страшную жизнь «на дне», как писал когда-то Горький? Или про Любовь с большой буквы, которая преодолевает любые страдания и к которой не прилипает грязь?

— Пожалуй, это история про Любовь.

— Вот и делайте вывод, сударь, на чем стоит и не падает наш грешный мир.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------От автора
«Лестница в небеса» — предельно откровенная исповедь представителя поколения «пацанов», мужавших на грани эпох. Тоска застоя, хаос перестройки, дружба, любовь, секс. https://author.today/work/322892