Сыр

Туман в Заречье всегда приходил с болот. Густой, молочный, он окутывал деревню, покрывая огороды и сады, и даже просачивался в щели домов, оседая росой на ресницах. В тот вечер он был особенно плотным - казалось, весь мир погрузился в белую, беззвучную вату.

Из этого тумана он и появился. Лаврентий - сутулый старик, в выцветшем плаще, со странной котомкой из грубой кожи, потёртой по краям, будто её долго волокли по земле. В руках - трость с набалдашником в виде странного гриба: шляпка неестественно правильная, а ножка перекручена, как змеиный хвост.

- Доброго здоровья, люди добрые, - поздоровался он с первыми прохожими, и голос его звучал так, будто доносился из самой головы.

Из котомки он достал сыр. Белый, с голубоватыми прожилками, будто в него вплели нити холодного неба.

- Берите. Угощайтесь. Очень вкусный. Даром.

Бабка Агафья, которая последние десять лет судилась с соседями из-за покосившегося забора, первой протянула руку. Её пальцы, узловатые от артрита, дрожали, когда она отламывала кусочек. Положила на язык. И замерла.

Потом засмеялась - звонко, по-девичьи, будто снова была той самой Агашкой, что бегала босиком по лугам, где трава по пояс, а солнце такое тёплое, что хочется лечь и уснуть.

"Как в детстве..." - прошептала она, и слёзы покатились по её морщинистым щекам.

Наутро она испекла пирог и отнесла соседям, с которыми не разговаривала десять лет.

Колька-пьянь, вечно злой, с лицом, покрасневшим от водки, вдруг перестал пить. Он взял топор и начал чинить крыльцо у соседки Фёклы, хотя ещё на прошлой неделе грозился сжечь её дом за то, что её куры топтались по его огороду.

Петрович, вечно ворчавший, что "раньше и люди были добрее, и трава зеленее", собрал ребятишек и стал рассказывать сказки - те самые, что слышал от своей бабки, но которые уже сто лет никто не помнил.

Даже кот Васька, заклятый враг всех деревенских собак, перестал драться. Он мурлыкал, лёжа на коленях у старух, а его шерсть стала гуще, мягче, будто он помолодел.

Деревня словно преображалась – люди улыбались друг другу при встрече и желали хорошего дня.

Прошло несколько недель, потом месяцев. И вдруг люди заметили другое: они перестали стареть, и даже вроде как молодели и становились здоровее. Морщины разглаживались. Седина темнела. Старые шрамы исчезали.

"Чудо!" - шептались в деревне.

И только молодая фельдшер Саша не ела сыр. У неё была аллергия на него.

Саша ненавидела Заречье. Ненавидела покосившиеся избы с прогнившими ставнями. Ненавидела эту вечную грязь на дорогах, превращающуюся весной в непролазное месиво. Но больше всего она ненавидела собственное отражение в потрескавшемся зеркале фельдшерского пункта - усталые глаза, ранние морщины у рта, волосы, которые она уже два года красила в рыжий, потому что седина пробивалась слишком явно.

Ей было тридцать четыре. А чувствовала себя на шестьдесят.

Последние три года она каждый день писала заявление на перевод в город. И каждый раз начальство находило причину отказать.

"Кто же тут работать будет, Сашенька?" - вздыхал заведующий райздравом, затягиваясь дешёвой сигаретой.

Она кусала губу до крови и продолжала ставить уколы бабкам с радикулитом, принимать роды у пьяных девятнадцатилетних, вытаскивать бухого Кольку из сугробов.

А по ночам мечтала сбежать или умереть.

Когда появился сыродел, Саша почувствовала подвох сразу.

- Бесплатный сыр бывает только в мышеловке, - буркнула она, когда Агафья, сияя, протянула ей кусочек.

- Да ты попробуй! - старуха смеялась, и это было жутко - она не смеялась десять лет, с тех пор как умер её сын.

Саша отказалась.

Не только из-за аллергии.

А потому что боялась этого счастья - неестественного, липкого, как сладкий сироп на гниющем яблоке.

Но когда она увидела, что глаза у людей стали слишком блестящими, а улыбки - слишком ровными, она поняла: что-то не так.

Однажды ночью она проследила за Лаврентием.

Он шёл к кладбищу.

Там, между старыми могилами, росли грибы.

Белые. С голубыми прожилками.

Он срезал их ножом с костяной ручкой и бросал в котёл, где варилось что-то молочно-густое.

- Сыр... из грибов? - прошептала Саша.

- Не просто из грибов, детка, - ответил Лаврентий, не оборачиваясь. - Из тех, что на костях растут. Иди сюда.

Он подошёл к навесу, достал чан, запалил костёр…

- Они дают счастье, - сказал он, помешивая варево. - Настоящее. Без печали. Без времени.

- Счастье не бывает бесплатным. Что взамен?

Лаврентий улыбнулся.

- Память. Личность. Но это совсем не страшно. И даже наоборот. Я приношу людям облегчение – их страдания уходят. Уходит память, стирается личность, и человек перестает мучиться, переживать…

Он кивнул в сторону деревни.

- Посмотри на них. Они забывают, кто они и скоро забудут совсем.

- И что потом?

Лаврентий замолчал.

Саша вдруг схватил палку, и угрожающе подняла её.

- Что потом, я спрашиваю?

- Какая разница, что потом? Потом... уйдут в лес.

- Зачем?

- Чтобы лечь в землю и стать частью нового урожая. Они бы и так легли, только чуть позже. А сейчас они лягут пораньше, да, но ведь и поживут это время как счастливые люди. Ведь это справедливо, разве нет?

Саша сделала шаг к нему. Лаврентий посмотрел на неё с ироничной грустью:

- В любом случае уже поздно. Ничего уже не изменишь.

Саша бросила палку и побрела обратно.

В ту ночь у Саши в кармане лежало новое заявление. На этот раз - с подписью. Она должна была уехать завтра.

Однако утром прибежал соседский пацан Лёшка, и сказал, что бабка Агафья сильно порезала руку.

Потом приковыляла сутулая Фёкла и пожаловалась на боли в груди – пришлось ставить ей банки.

К вечеру, сидя в одиночестве на своём покосившемся крылечке, она поняла, что не уедет. Не сможет их бросить. А ещё, что она последняя, кто будет о них помнить.

Она могла убежать, сесть на утренний автобус. Забыть эту дыру, как забыла когда-то первую любовь, мечты о мединституте, собственное лицо до того, как оно покрылось морщинами усталости.

Но тогда никто им не поможет. И что они все - Агафья, Колька, даже противный кот Васька - станут просто удобрением.

………

Вечером она пришла на кладбище и подожгла грибы. Она облила всю поляну бензином из канистры, и они вспыхнули. Огонь пожирал кладбищенскую траву, чернели плесневелые шляпки, трещали корни, впившиеся в кости.

Лаврентий наблюдал издалека и не пытался остановить её. Он смотрел - и грустно улыбался.

- Теперь ты тоже часть этого, - сказал он.

- Что?!

- Ты вдохнула дым. Этого достаточно. Споры уже в тебе.

***

Наутро Лаврентий исчез.

А те, кто ел сыр...

Они стояли на краю леса. Молчаливые. Улыбающиеся. Блестящие глаза – слишком блестящие.

Саша смотрела на них - и не могла вспомнить их имён.

***

Прошло полгода. Деревня опустела.

Только Саша осталась. Она больше не старела. Но память уходила.

Она забывала, зачем пришла в тот или иной дом. Забывала, как зовут людей на старых фотографиях. Забывала, что когда-то хотела уехать.

Однажды утром она проснулась и не вспомнила, кто она.

Вышла во двор. Поняла, что хочет в лес.

И пошла.

А под ногами у неё, на старых могилах, уже росли новые грибы. Белые. С голубыми прожилками. Она остановилась, легла и стала смотреть на облака, такие пушистые и такие прекрасные.