Табачок Дядюшки Ольхона

Анна Сергеевна стоит на кухне и смачивает отрез марли в холодной воде. Руки чуть заметно дрожат. Когда у Тимки, её внука, поднимается температура, руки у старой женщины всегда дрожат. С мокрой марлей она идёт в комнату. Здесь темно, только лампа с абажуром, накрытым наволочкой, горит у изголовья Тимкиной кровати. Тут же у лампы сидит его дед и её муж Игнатий Фомич. Тимка, накрытый простынёй до подбородка, держит его за руку. Глаза шестилетнего ребёнка лихорадочно блестят. Анна Сергеевна снимает высохший марлевый компресс с его головы и кладёт свежий.

– Деда, расскажи мне что-нибудь, пожалуйста, – просит внук.

– Что же тебе рассказать? – откашливается Игнатий Фомич.

– Какую-нибудь из твоих историй.

– Какую-нибудь из моих историй, – вздыхает Игнатий Фомич, – ну слушай. Был у меня один коллега из Иркутска…

– Из Иркутска? – спрашивает Анна Сергеевна. – Я такую не знаю. Погоди, я сейчас только марлю отнесу и тоже приду послушать.

Старуха относит сухую марлю на кухню, возвращается с табуреткой в руках, ставит её у кровати и садится, уперев локти в колени и положив голову на кулаки. Лицо мужа она едва видит, свет, ослабленный двойной преградой из абажура и наволочки, почти не достаёт до него.

– Так вот, – продолжает старик, – эту историю рассказал мне один мой коллега из Иркутска. Он проработал у нас совсем недолго, потом вернулся на тамошний авиазавод, там как раз расширяли производство. Но перед уходом поведал мне о случае, который произошёл с его бабушкой.

– С бабушкой? – спрашивает внук, – как наша бабушка?

– Да, как наша бабушка.

– То есть, это было очень давно?

– Да, давно. Это случилось, когда он сам был маленьким.

– Как я?

– Чуточку постарше. Чуточку постарше он был, и это случилось, вернее, это началось для него, потому что случилось гораздо раньше, то есть, началось раньше…

– Ой, давай уже переходи к сути, – просит бабушка, – заладил одно и то же, как бестолковая чайка.

– В общем, история началась, когда он со своей бабушкой, а он приехал к ней в Иркутск на школьные каникулы, поехал в Листвянку. Там открылся музей, знаешь, из таких дешёвых развлечений для туристов вроде "Дома Больших Вещей" или "Музея Пыток", только назывался он "Потайные Тайны Тайги". Там за гроши показывали всякий мусор, скрывая за нелепыми байками его дешёвую суть…

– Ты слишком сложно говоришь, – опять встревает Анна Сергеевна, – ребёнку не понять.

– Хватит перебивать меня! – возмущается старик, – или рассказывай сама.

– Не буду, не буду.

– Вот и хорошо. Так вот, в этом якобы музее "Потайные Тайны Тайги" показывали байкальские губки и называли их пальцами динозавров, очки Берии, которые он будто бы забыл на пляже в Листвянке, хотя он никогда не был в Листвянке, и прочую ерунду. И был там один экспонат…

– Что такое "экспонат", дедушка?

– Это то, что выставляют в музее. Вот, и был там один экспонат – кусок камня, рядом табличка, которая гласила, что этот камень привезён с острова Ольхон и в нём заточён человек, силуэт которого можно рассмотреть, если хорошенько приглядеться. И вот, подходят коллега, который тогда был ещё маленький, и его бабушка к этому камню. Коллега там никакого человека не видит, а у его бабушки ноги подкашиваются. Она просит внука поскорее вывести её из музея, потому что у неё в глазах темно. Он, конечно, страшно перепугался, но бабушку свою вывел на улицу. Ей чуточку полегчало, и они отправились домой в Иркутск.

Там он одолел её расспросами, что случилось, да что случилось. Она сначала отказывалась рассказывать, потом разозлилась на внука и говорит ему:

"Вот ты такой упрямый, я тебе сейчас расскажу, что с упрямыми бывает".

И рассказывает, что, когда была студенткой, училась она в Свердловске, теперь Екатеринбурге, и, как полагается, познакомилась с молодым человеком. Дружили они хорошо, но она, как поняла, что дело дальше дружбы зайти может, ему и говорит:

"Ничего у тебя не выйдет, я на острове Ольхоне живу и туда уеду, ты ко мне дорогу не найдёшь. Да и не захочешь в такую даль тащиться".

Он ей отвечает:

"Я упрямый, я, если по-настоящему чего захочу, не отступлюсь, пока своего не добьюсь". Она тогда только посмеялась над его словами.

Получили они дипломы, как полагается, и вернулась она летом на Ольхон, в родительский дом. Живёт себе там, в погожие деньки в Байкале купается, в непогожие дождик слушает да смотрит, как из-за гор на севере острова облака белые подымаются. Облака эти интересные, они светлее дождевых и при этом ниже их, по самым горным гребням ползут и вокруг пологих пиков закручиваются.

И вот в один погожий денёк собралась она на пляж пойти, а пляж там хороший, песчаный, в заливе круглом, что край голубой тарелки, подходит к заплоту и видит, идёт по деревенской улице парень тот, из университета в Свердловске. Сердце у неё тогда ёкнуло, беду почуяло, она за забором спряталась, и в щёлочку за ним смотрит. А одет он был нелепо, надо сказать. Он, даром что на Урале проучился, про Байкал ничего не знал, и нарядился в куртку с подкладкой, да в фуфайку под горло. Ну и рюкзак здоровый за плечами. Ещё у него шапка была с помпоном, но он её снял и в карман куртки положил, только рыжий помпон оттуда выглядывает. И вот идёт он, помпон из кармана качается, а летнее байкальское солнышко припекает, и так это забавно показалось бабушке, которая тогда была девушкой, что засмеялась она, и так он её и нашёл за заплотом.

"Я же тебя предупреждал, – сказал ей, – что я упрямый, если чего захочу, не отступлюсь, пока не добьюсь".

Делать нечего, открыла она ему калитку, привела в дом и познакомила с родителями. Стал он у них на чердаке спать, а днём вместе с бабушкой, которая тогда была девушкой, по острову гулять. Всё она ему показывала, и всё рассказывала, что сама знала. И Халзан, где двое влюблённых в камень обращены, и семь сосен, где берёза стоит, и солончаки на юге, и к Сарминскому ущелью подводила, откуда вырывается дикая и необузданная Сарма, которая бросает корабли на скалы и срывает крыши с домов, и Трёх Братьев, и Песчаную Бухту, где ссыльные рыбу из моря сетями таскали да лущили потом.

Вот одним днём повела она его на самый север, к мысу Хобой, и в лесу за Песчаной Бухтой застиг их дождик. Парень с рюкзаком был, он оттуда палатку достал, поставил, они в ней дождик переждали и дальше пошли. Вышли из леса, видят, слева у вершины горы белые облака клубятся, будто пар или дым табачный. И ползут облака дальше по горным хребтам, а вокруг пологих пиков закручиваются.

"Красиво как", – говорит парень.

"Это дым из трубки Дядюшки Ольхона, – объясняет бабушка, которая тогда была девушкой, – он всегда, когда после дождя промокнет, свою трубку раскуривает, чтобы согреться".

"Интересно, – говорит парень, – вот бы поближе посмотреть да табачком его угоститься". "Ближе нельзя, – осаживает его бабушка, которая тогда была девушкой, – видишь, впереди три чёрных пня стоят? Это три стража Дядюшки Ольхона, они стерегут проход к нему, чтобы люди на гору не лазили и не видели, как он курит, потому как не предназначено это для людских глаз".

"Это мне всё равно, – говорит парень, – я упрямый. Я, если чего захочу, так не отступлюсь, пока своего не добьюсь".

Страшно стало бабушке, которая тогда была девушкой, принялась она парня уговаривать и заклинать, чтобы отказался он на гору подниматься. Кое-как уговорила его, пообещал он, что не будет за три обугленных пня заходить, и пошли они дальше. Дошли до мыса, вернулись обратно затемно и легли спать.

Поутру встала бабушка, которая тогда была девушкой, под шум дождя, смотрит – парня нет нигде, и рюкзака его нет. Сердце уже сразу поняло, куда он пошёл, а голова ещё надеялась на хороший исход. Подумала бабушка, которая тогда была девушкой, что парень обиделся на неё и с острова решил уехать. Побежала она к родителям:

"Не видели ли молодца?"

Те головами качают, не видели. Стала она по деревне бегать, у людей спрашивать, не видели ли молодца моего? Все на южном конце, из которого дорога к переправе шла, только руками разводили, а на северном конце, откуда надо на мыс Хобой да к горам идти, одна бабка сказала, что видела парня с рюкзаком, и уходил он по этой дороге рано в лес.

Тогда уж последняя вера у бабушки, которая тогда была девушкой, погасла, бросилась она к отцу-матери, стала их просить-умолять молодца искать в лесу и на воде. Отец с матерью сперва не хотели идти, отвечали, что молодец просто в лес ушёл, и вернётся скоро. Знала бабушка, которая тогда была девушкой, что не так это, до вечера не отступала она от отца-матери, ответили они тогда ей, что ночью всё равно искать нечего, будут до утра ждать.

Утром пошли отец с матерью в лес молодца искать, везде искали: и у Трёх Братьев, и в Песчаной Бухте, даже до мыса Хобой доходили. Не заходили только за три обугленных пня у подножия горы, на которой Дядюшка Ольхон трубку свою курит, потому что знали, не предназначено это для людских глаз. Не нашли молодца в лесу на земле, вместе с односельчанами стали на воде искать, на песчаных пляжах и у острых скал. Три дня искали, три ночи бабушка, которая тогда была девушкой, не спала, всё по молодцу плакала. Ничего не нашли отец с матерью, ни молодца, ни даже шапки его с помпоном. Сказали они тогда дочери, что прошёл молодец на переправу кружным путём и вернулся в свой Свердловск, но все знали, что не так это было.

Бабушка, которая была девушкой, отревела положённое, отплакала. Но она была живым человеком, она была молода, ей хотелось любить и быть любимой, поэтому через какое-то время встретила она своего суженого, вышла замуж, родила детей, её дети родили своих детей, в том числе моего коллегу. И вот в музее том в Листвянке в камне с Ольхона увидела она того парня, прямо как он тогда стоял перед ней в лесу, а она его не ходить на гору умоляла.

– И он так и остался камнем? – спрашивает Тимка, чуть не плача.

– Нет, что ты, – улыбается Игнатий Фомич, – когда-то его любили, а это, братец мой, очень много значит. Слушай дальше.

С той поры, как в музее она того парня увидала, ни есть бабушка не может, ни спать. Только закроет глаза, как он перед ней встаёт в куртке с подкладкой и фуфайке под горло. Измаялась совсем, и однажды вместе с внуком собралась на Ольхон за советом к шаману.

"Надо спросить Дядю Васю, – сказала она своему внуку и моему будущему коллеге, – Дядя Вася знает про такие дела и не откажет".

"Почему ты уверена, что он не откажет?" – спрашивал внук, который вырос в моего коллегу.

"Потому что он – знающий человек, – втолковывала бабушка, – а знающим людям запрещено отказывать".

Шамана они нашли у него в избе. Шаман, в миру работавший шофёром, в тот день отдыхал. Лежал на топчане в тельняшке и тренировочных штанах, смотрел "Поле Чудес" по телевизору. Рассказала ему бабушка историю парня, что он ей мешает спать с той поры, как она увидела его в камне. "Можно как-нибудь Дядюшку Ольхона упросить, поговорить с ним, – спросила под конец бабушка шамана, – чтобы отпустил он молодца моего из камня?"

"Можно", – кивнул головой шаман.

"Упроси его, пожалуйста".

"Нет, – мотнул головой шаман, – меня Дядюшка Ольхон не послушает. Тебе надо идти".

"Да разве я мимо трёх обугленных пней, трёх стражей Дядюшки Ольхона пройду?!" – воскликнула бабушка.

"А ты сперва Дедушку Байкала попроси помочь. Подожди, когда он будет спокойный, сходи к мысу Хобой, подари ему что-нибудь и попроси помочь".

"Что же мне ему подарить?"

"Сама реши. Насколько важна для тебя его помощь, такой подарок и сделай".

Поблагодарила бабушка Дядю Васю и пошла думать, гадать. День думала, два думала, на третий решила сплести ленту из бисера. Вернулись они с внуком в Иркутск, принялась она за работу. До осени эскиз рисовала, правила и дополняла, как внук к родителям уехал, пошла бисер искать. В ноябре плести села. С работы приходила и плела. На выходных плела. Как дети не позвонят, у неё один ответ: "Подарок Дедушке Байкалу плету". Дети уже начали беспокоиться, не тронулась ли она умом. Приезжали поездом на праздники: Новый Год, День Советской Армии, Международный Женский День. На маму свою смотрели, на квартиру. Проверяли, прибрано ли, вовремя ли она за неё платила. Бабушка встречала их радостная, аккуратная, внуку подмигивала, кормила вкусно, спать клала на чистых простынях и задолженности по квартплате не имела, так что дети успокоенный уезжали обратно.

Закончила она плести ленту весной, когда на Ольхоне зацвёл богульник. Приплыла на остров, посмотрела на горы, покрытые сиреневым цветом, и подумала, что правильно поступила, дождавшись весны. "Сейчас Дядюшка Ольхон радуется уходу холодов, он надел нарядную сиреневую рубашку, – думала бабушка, – и не будет на меня серчать, если Дедушка Байкал мне поможет".

На Ольхоне она добралась до мыса Хобой и повязала ленту, сплетённую из бисера, на сэргэ у самого его края, там, где Малое Море соединяется с Большим Байкалом, и вместе они убегают на север, касаясь голубого и такого близкого таёжного неба.

"Помоги мне, дедушка Байкал, – попросила Бабушка славное море, – посоветуй, как пройти к Дядюшке Ольхону".

Вернувшись с мыса, осталась она ночевать у шамана Дяди Васи. Приснился ей сон: сидит она в лодке у скалистого восточного берега Ольхона, сперва одна, потом отвлекается на плеск в воде и, обернувшись опять к носу лодки, видит на нём старика, седого, в лазоревом хитоне.

"Я дам тебе лучину, – говорит старик бабушке, – зажжёшь её и пройдёшь мимо трёх обугленных пней, трёх стражей Дядюшки Ольхона. Только не ходи, когда он промок после дождя и трубку свою раскуривает, как некоторые дурачки. Которых потом в камни обращают. Подожди, пока ясная погода установится, когда он хорошенько прожарится на солнышке, и тогда иди".

Проснулась бабушка, слышит, дождь по крыше барабанит. Стала она ждать. День ждёт, дождь прошёл, солнышко вышло, Ольхон под его лучами нежится, богульник цветёт. Она дальше ждёт, второй день проходит, третий день тоже ясная погода стоит. Посоветовалась она с Дядей Васей, пора не пора. Старый шаман кивнул, иди, мол, и под вечер она пошла в северный лес. Вышла на поляну к трём обугленным пням, трём стражам Дядюшки Ольхона, зажгла лучину, которую ей Дедушка Байкал дал, и только за третий пень зашла, как упала на неё тьма предвечная, и забыла она всё.

– И её в камень обратил этот вздорный дурак? – причитает руками Анна Сергеевна.

– Не ругайся на то, чего не понимаешь, – строго говорит жене Игнатий Фомич. – Парня честно предупреждали не лезть на гору. Он сам выбрал свою судьбу.

А бабушка очнулась перед дверью в избу шамана. Вокруг уже была ночь. Впустил её Дядя Вася, накормил, напоил и спать уложил. А устала она очень сильно, ноги гудели так, будто от Иркутска до Ольхона пешком дошла. И приснился ей сон: стоит она по колено в воде в Песчаной Бухте, вода, как полагается, холодная-холодная, и прозрачная, чистая, а чуть вдалеке лодка, и в лодке той парень сидит. Как был тогда: в куртке с подкладкой, в фуфайке под горло, из кармана куртки шампка с помпоном свешивается. Заметил её, взялся за вёсла, подвёл лодку поближе. Дедушка Байкал спокойный, волн почти нет.

"Слезай с лодки и пойдём со мной на пляж, – зовёт парня бабушка, – мне столько тебе надо рассказать. О том, как я тосковала по тебе, как замуж вышла, как детей родила и растила, как Советский Союз развалился, в конце концов".

"Нет, – отвечает парень, – не могу я с тобой пойти. Время моё давно утекло, нельзя мне теперь по земле ходить. Но спасибо тебе, что освободила меня, и я могу теперь приплыть к Тому, Кто меня давно уже ждёт".

Хотела бабушка к нему в лодку попроситься, да вспомнила, что внука надо ещё поднимать, на детей надежды мало, они у неё, как у всех бабушек, непутёвые и без неё не справятся.

"Ну прощай тогда, друг сердечный, – говорит она, – плыви, куда тебя вода унесёт".

"И ты прощай, – улыбается парень, – спасибо".

Утром Дядя Вася отвёз бабушку к переправе, и она вернулась в Иркутск. Оттуда поехала в Листвянку, пришла в "Музей Потайных Тайн Тайги", но камня с Ольхона там не увидела. Девчонка, которая в углу зала на стульчике сидела да за посетителями смотрела, чтобы не бедокурили, рассказал, что однажды ночью камень просто взял и рассыпался на много маленьких кусочков. Вот такую историю поведала моему коллеге из Иркутска его бабушка, а он пересказал мне. Правда ли, нет ли, не знаю.

– Спасибо, дедушка, – шепчет Тимка. – А другие какие-нибудь истории ты знаешь?

Анна Сергеевна снимает со лба внука марлю, кладёт на него ладонь.

– Пока, как будто, не упала температура, – сообщает мужу беспокойным голосом.

– Погоди, – успокаивает её Игнатий Фомич, – времени ещё совсем мало прошло, парацетамол только начинает действовать.