Тактика завоеваний

Тишина в утробе корабля была обманчивой и липкой. Она не несла покой. Она была паузой, долгим вдохом перед криком. «Анахорет» плыл сквозь чрево космоса, а Лео Мелвин чувствовал себя зародышем в чреве чудовища, которому не суждено увидеть свет.

Воздух пылал огнём от перегруженных контуров и вонял потом — едким, животным, мужским. Запах страха, который никто не признавал. Лео сидел, вжавшись в холодный полимер койки, и пытался читать. Свет планшета выхватывал из полумрака его тонкие, неуверенные пальцы, дрожащие строки древнего языка. Но слова расплывались, превращаясь в узоры, в иероглифы тревоги.

Он был чужим здесь. Не просто пассажиром, а инородным телом. Сквозь тонкую переборку доносился хриплый смех, отрывистые команды, металлический лязг оружия. Это был лексикон его спутников — людей из плоти, стали и примитивных инстинктов. Спецназ. Солдаты. Они называли станцию «гнездом», а миссию — «зачисткой». Для Лео же станция была храмом. Заброшенным, возможно, осквернённым, но храмом. Местом, где человечество должно было совершить прорыв и контакт, а не очередное убийство.

Дверь в кубрик со скрипом отъехала, впустив полосу резкого света и громоздкую тень сержанта Ковача. Человек, словно вытесанный из гранита небрежным скульптором, весь в шрамах и мышечных узлах. Его глаза, крошечные и блестящие, как чёрные бусины, обвели помещение и остановились на Лео.

— Учёный, — прохрипел Ковач. Это было не обращение, а клеймо, диагноз. — Наводим мосты. Капитан хочет с тобой поговорить. Прежде чем ты запачкаешь свои белые ручки.

Лео кивнул, судорожно глотнув. Его горло пересохло. Он последовал за сержантом по коридорам, которые были его венами, его артериями. Казалось, можно услышать, как по ним пульсирует чужой, металлический адреналин.

Капитан Идрис ждала его в командном центре. Она была иной, нежели Ковач — её опасность была холодной, отточенной, как скальпель. Её взгляд, лишённый всякой теплоты, скользнул по Лео, будто оценивая образец.

— Доктор Мелвин, — начала она, её голос был ровным, без эмоций. — Через шесть часов мы достигнем станции. Ваша задача — идентифицировать биологическую угрозу. Дать нам её слабые места. И не мешать.

— Капитан, — голос Лео прозвучал тоньше, чем он хотел. — Моя задача — понять. Мы не знаем, что там. Это может быть не угроза, а… открытие. Возможно, первая настоящая встреча.

В углу Ковач фыркнул, звук, похожий на скрежет камня.

— Встреча? Я устрою им встречу. Со стволом моего «Ястреба».

— Сержант, — предупредила Идрис, не отводя взгляда от Лео. — Понимание — это роскошь, доктор. У нас есть мандат: восстановить контроль или ликвидировать угрозу. Всё, что между, — это сентиментальный мусор.

— Это не сантименты! — в голосе Лео прорвалась страсть, заставившая его сделать шаг вперёд. — Это методология! Мы не можем подходить к неизвестной биосистеме с дубиной невежества. Это форма самоубийства. Мы должны слушать, наблюдать…

— Слушать? — капитан Идрис подняла бровь. — Вы хотите, чтобы мы поговорили с тем, что разорвало три десятка лучших учёных? У них не было времени на ваши наблюдения, доктор. У нас его тоже нет.

Лео сжал кулаки, чувствуя, как его идеалы, такие яркие и чистые в его кабинете на Земле, здесь, в утробе корабля, покрывались слоем ледяной прагматичной грязи. Он был голым пророком, пришедшим в доспехах к варварам.

— Я здесь для того, чтобы предотвратить ошибку, — тихо, но твёрдо сказал он.

— Ошибка уже была, — парировала Идрис. — Их ошибкой была самонадеянность. Ваша — в мягкотелости. Запомните, доктор: там, внизу, нет места для диалога. Есть охотник и добыча. Убедитесь, что вы на правильной стороне.

Она отвернулась, закончив разговор. Ковач жестом указал на дверь.

Лео вернулся в свою каморку, дрожа от унижения и гнева. Он достал из нагрудного кармана потертый снимок. На нём он стоял с Аней, его наставницей и… тем, с кем он делил мечты. Они улыбались на фоне зелёных холмов Земли, мира, который казался теперь другим сном. «Мы здесь, чтобы понять, а не уничтожать», — шептал он её изображению, как мантру, как заклинание против надвигающегося хаоса.

Он поймал своё отражение в тёмном экране монитора — бледное лицо, слишком широко открытые глаза учёного, вечно вглядывающиеся в суть вещей. И ему внезапно показалось, что за стеклом сквозь его черты проступает иное, чужеродное существо, голодное и нетерпеливое, ждущее своего часа чтобы родиться.

«Анахорет» нырнул в финальный подход, и сдавленный гул двигателей отозвался в костях Лео, словно первый удар сердца чудовища. Врата ада скрипели на своих петлях. И он, дрожащий идеалист, был тем, кого послали зажечь в них свет.

*****

Шлюз отступил с долгим, стонущим выдохом, словно станция была живым существом, нехотя раскрывающим свою утробу. И тьма хлынула внутрь — не просто отсутствие света, а субстанция, густая, обволакивающая, несущая ароматы медленного распада металла и разлагающейся плоти.

Лео, зажал нос, и сделал шаг вперёд. Его ботинок утонул в слое пыли, похожей на вулканический пепел. Воздух внутри был тяжёлым, спёртым, словно станция затаила дыхание. Свет от фонарей, прикреплённых к шлемам солдат, вырывал из мрака клочья реальности, и эта реальность была изувечена.

Стены, некогда стерильные и белые, теперь жили своей, чужеродной жизнью. Их покрывала паутина биологических прожилок, пульсирующих сонным, маслянистым ритмом. Они переливались, как гниющее мясо под плёнкой, отливая перламутром и болотной зеленью. Казалось, по ним течёт не кровь, а сама тень, впитывая скудный свет и переваривая его.

— Никакого движения, — прошептал кто-то из солдат в комлинк, и его голос был тонкой струной, натянутой до предела.

— Тише, — резко оборвала капитан Идрис, её фигура в броне казалась изваянием из льда и стали. — Держать строй. Медленно, вперёд. Доктор, говори, если что увидишь.

Лео заставил себя двигаться, его ноги были ватными. Страх сжимал его горло тугой петлёй, но под ним, как под слоем льда, шевелилось нечто иное — жуткое, ненасытное любопытство. Он поднял руку, и сканер на его запястье завизжал, заливая окружающий мир ядовито-зелёным свечением.

— Это… невероятно, — его шёпот прозвучал громко в давящей тишине. — Биологическая структура. Гиперсложная. Она не просто растёт на стенах… она ассимилирует их. Перестраивает молекулярную решётку. Как… как архитектор.

— Эта дрянь хотя бы съедобна? — прорычал Ковач, его тень, уродливая и громадная, извивалась на стене, усеянной пульсирующими наростами.

Лео не ответил. Ковач был ходячим штампом и шутки у него были такими же. Его взгляд притянула одна из структур — нечто среднее между грибницей и нервным узлом. Она медленно пульсировала, и с каждой пульсацией из её пор сочилась янтарная, тягучая жидкость. Запах гнили исходил от неё, и Лео почувствовал, как у него слезятся глаза и сводит скулы.

Он продвинулся дальше, вглубь этого преображённого собора. Его дыхание создавало на визоре шлема узоры, которые тут же исчезали, поглощаемые жадной тьмой. Он видел следы борьбы — опрокинутые консоли, вырванные с мясом провода, но не было ни кровавых брызг, ни тел. Это было не место убийства. Это был алтарь, где совершилось непостижимое жертвоприношение, и теперь сама плоть станции перерождалась в нечто новое.

В одном из отсеков, который когда-то был лабораторией, он замер. Посреди хаоса из искорёженного металла и разбитого стекла возвышался кокон. Он был сделан из того же перламутрового вещества, что и прожилки на стенах, но здесь он цвёл, как заповедный, адский цветок. Его лепестки, тонкие, как папиросная бумага, были испещрены кружевными узорами, напоминающими схему нейронных связей безумного бога. В его сердцевине пульсировала тёмная, почти чёрная сфера, и в её глубине мерцали крошечные огоньки, как далёкие, безразличные звёзды.

— Боже, — выдохнул Лео, и в этом возгласе был не ужас, а благоговение, смешанное с отвращением.

— Что там? — прозвучал голос Идрис в наушниках.

— Кокон. Или… может быть, орган восприятия. Я… не знаю. — Лео медленно приблизился, его рука сама потянулась к этому творению. — Это ужасающе. Но это совершенство. Абсолютная форма, следующая своей собственной логике.

И тогда он почувствовал это. Это было похоже на тончайшую иглу, введённую прямо в кору его мозга. Не слова, а чистые, сырые ощущения, лишённые оболочки мысли. Голод. Не желудочный, а экзистенциальный, всепоглощающий голод пустоты, желающей наполниться. Тепло. Тепло плоти, тепла биологических печей, работающих на полную мощность. Рост. Неумолимый, безжалостный импульс к экспансии, к захвату, к превращению всего сущего в часть себя.

Он отшатнулся, вжавшись в стену, и его шлем с глухим стуком ударился о что-то мягкое и податливое.

— Мелвин? Доклад! — это уже был приказ.

— Ничего… — его собственный голос показался ему чужим. — Показалось. Просто… голова кружится.

Но он лгал. Шёпот был реальнее, чем холодный пот, стекающий по его позвоночнику. Он смотрел на пульсирующий кокон, и теперь его совершенство виделось ему не прекрасным, а абсолютно безразличным, как математическая формула, описывающая вымирание вида.

— Двигаемся дальше, — скомандовала Идрис. — Ковач, прикрывай фланги. Здесь пахнет засадой.

Сержант что-то буркнул в ответ, и его люди, как тени, рассыпались по коридору, их фигуры искажались в искривлённом пространстве.

Лео остался на мгновение один перед коконом. Его рука снова потянулась вперёд, научный инстинкт боролся с животным страхом. Он хотел прикоснуться, почувствовать текстуру, понять.

И тогда один из «лепестков» шевельнулся. Он развернулся с едва слышным шелестом, похожим на вздох, и на его внутренней стороне Лео увидел узор. Узор, который с невероятной, мучительной точностью имитировал человеческий глаз. Он был огромен, лишённый века и ресниц, с зрачком из чёрной, бездонной смолы. Он был мёртв, но в его глубине плавало отражение — искажённое, бледное лицо Лео.

Этот глаз смотрел прямо на него. Не с ненавистью. Не с любопытством. С холодным, анатомическим интересом.

Лео отпрянул, сердце заколотилось, пытаясь вырваться из грудной клетки. Он понял. Они были не на станции. Они были внутри организма. Чужого, дремлющего, но пробуждающегося организма.

И этот организм только что открыл один из своих бесчисленных глаз и увидел их. Увидел его.

*****

Тишина стала плотной, как саван. Она давила на барабанные перепонки, превращаясь в нарастающий, невыносимый гул, который слышен только костями. Они двигались по главному артериальному коридору, ведущему к командному центру, и с каждым шагом Лео чувствовал, как стены смыкаются, как будто станция была гигантским кишечником, медленно перистальтирующим вокруг них.

Воздух стал гуще, насыщенный феромонами, которые его сканер не мог классифицировать, но которые его собственное тело читало на примитивном, лимбическом уровне. Тревога. Предупреждение. Призыв к охоте.

— Ничего, — прошептал один из солдат, Рекс, самый молодой. Его голос сорвался на фальцет. — Чёрт, надо скорее уходить.

— Заткнись, щенок, — рыкнул Ковач, но и в его голосе была напряжённая струна.

Идрис шла впереди, её фигура — острый клинок, рассекающий полумрак. Лео следовал за ней, его взгляд прилип к показаниям сканера. Биоактивность зашкаливала, превращая экран в сияющее, ядовитое зелёное море. Они были не просто окружены. Они были погружены в саму суть жизни, чужой и безразличной.

— Капитан, — попытался он сказать, но слова застряли в горле.

Именно в этот момент погас свет. С тихим, окончательным выдохом. Аварийные прожекторы на их шлемах забили в темноту, создавая судорожный, безумный танец теней.

— Строй! Круг! — крикнула Идрис, и её команда была отработана до автоматизма.

Но автоматизм был бессилен против того, что произошло дальше.

Они словно вышли из стен. Не из дверей или вентиляции. Словно просочились из самой плоти станции, как пот из пор. Тени, отлитые из жидкого обсидиана и лунного света. Их формы были кошмарной пародией на биомеханику — длинные, угловатые конечности, спина, увенчанная шипами, хвосты, извивающиеся с мертвенной грацией. Они не издавали ни звука. Только тихий, влажный шелест скользящего хитина.

Первый выстрел прозвучал как хлопок разрываемой плоти. Затем ад разразился в тишине.

Хаос был абсолютным, лишённым даже катарсиса крика. Солдаты стреляли, и свет от вспышек выхватывал из тьмы обрывки кошмара: искривлённую лапу, зияющую пасть, лишённую языка, но полную игл, пульсирующую грудь. Их броня скрипела и рвалась, как бумажная. Лео услышал короткий, обрывающийся визг — Рекс, которого что-то тёмное и быстрое утащило вверх, в паутину биологических балок под потолком. Сверху посыпались тёплые, липкие капли крови.

Лео стоял, парализованный. Его разум, этот отполированный инструмент анализа, был сломлен. Он видел не формы жизни, а саму смерть, воплощённую в идеальной, хищной анатомии. Он видел, как один из солдат, Хендрикс, упал на колени, и тварь обвила его голову своим хвостом. Раздался влажный, хрустящий звук, и шлем Хендрикса вместе с его черепом сплющился, как спелый плод.

Этот звук разбил паралич Лео. Он не кричал. Он не думал. Его тело, его древнее, животное тело, взяло верх. Он отшатнулся, споткнулся о что-то мягкое и податливое — оторванную руку в рукаве комбинезона — и упал на спину.

Над ним возникла Химера.

Она была меньше других, но от этого лишь стремительнее. Её вытянутая, лишённая черт голова наклонилась к нему. Он увидел своё искажённое ужасом отражение в глазах-линзах, чёрных и полированных, как лёд. Из её полуоткрытой пасти капала та самая янтарная жидкость, пахнущая гнилым отвращением.

Она готовилась прыгнуть.

И в этот миг Лео увидел, как рядом, заливая пол кровавой лужей, дергался в агонии Ковач. Его глаза, полные невысказанного ужаса, встретились с глазами Лео. И в них он прочитал не просьбу о помощи, а немой укор: «Ты мог это понять. Ты должен был это остановить».

Ярость. Грязная, отчаянная, животная ярость затопила его, сожгла все мысли, весь страх. С криком, который был рождён не в лёгких, а в самой глубине его существа, он схватил валявшийся рядом массивный гаечный ключ — тупой, тяжёлый кусок металла, орудие труда, а не убийства.

Он не помнил, как встал. Он не помнил, как взмахнул. Он лишь почувствовал отдачу, когда ключ с глухим, костяным хрустом обрушился на голову твари.

Это был звук ломающейся скорлупы, разрываемой плоти. Чёрная, вязкая жидкость брызнула на его визор. Тварь издала первый звук — короткий, шипящий щелчок, и отшатнулась.

Лео не остановился. Его охватила истерическая ярость. Он наносил удар за ударом, приговаривая что-то бессвязное, захлёбываясь собственными рыданиями и криком. Ключ входил во что-то мягкое, твёрдое, снова мягкое. Он чувствовал вибрацию каждого удара, отдававшуюся в его костях.

Когда он остановился, дыхание вырывалось из его горла хриплыми, прерывистыми спазмами. Тварь лежала перед ним, превращённая в бесформенную массу из хитина, чёрной плоти и бьющегося в последних судорогах вещества. Запах был невыносимым — смесь меди, горелого мяса и отвратительной гнили.

Лео стоял над ней, весь в чёрной крови, его руки дрожали, сжимая окровавленный ключ. Ужас вернулся, но теперь он был другого рода. Не страх смерти, а страх перед тем, что он обнаружил в себе.

И тогда он это почувствовал. Как будто в его собственную кровь, в только что родившуюся ярость, впрыснули чужеродный, опьяняющий нектар. Прилив силы. Чистой, нефильтрованной мощи. Чувство не отвращения, а… удовлетворения. Глубокого, первобытного удовлетворения от того, что он выжил. Что он уничтожил.

Это было мимолётно, всего лишь вспышка. Но она была ярче и реальнее, чем всё, что он чувствовал до этого.

Он поднял взгляд. В свете фонарей он увидел капитана Идрис. Она смотрела на него не как на спасшегося учёного, а как на нечто новое, незнакомое. На её лице не было благодарности. Была холодная переоценка.

Лео опустил ключ. Чёрная кровь с него капала на пол. Он сделал первый шаг в свою новую жизнь. Шаг, от которого уже не было пути назад. Он убил не просто тварь. Он убил в себе того человека, который верил, что можно всё понять. И на свет, вместе с чёрной кровью, рождалось нечто иное. Нечто, что начинало понимать язык силы и шепота ярости.

*****

Их новым убежищем стал технологический отсек, некогда сердце станции, теперь представлял собой склеп из сплетённых проводов и пульсирующих органических трубок. Капитан Идрис, раненая в ногу, забаррикадировала шлюз, но все они понимали — это не спасение. Это лишь отсрочка перед тем, как склеп станет их саркофагом.

Лео сидел, прислонившись к холодному металлу, и смотрел на свои руки. Он отскоблил с них чёрную кровь, но она въелась в поры, в линии на ладонях, словно татуировка, отмечающая его новую сущность. Под его ногтями остались тёмные полосы.

Он пытался думать о Ане, о зелёных холмах, о чистоте данных на экране. Но эти образы были призрачными, блёклыми, как сны, которые невозможно удержать. Вместо них его ум пронзали иные картины, рождённые не в памяти, а в каком-то другом, чуждом месте. Как он бежал на всех четырёх по скользкому, живому туннелю, его конечности были длинными и уверенными, а сердце билось с частотой метронома, отсчитывающего такт охоты.

Тепло, исходящее от тел солдат снаружи, за шлюзом. Тепло, которое можно было почувствовать сквозь сталь, как сквозь тонкую кожу. Их вкус. Медный, солёный, живой вкус плоти, разрываемой клыками, которых у него не было.

Он сглотнул ком в горле, пытаясь подавить тошноту. Но тошнота была не только от отвращения. Была иная, странная дрожь — предвкушение. Опьяняющее воспоминание о том, как ключ в его руке дрожал, разбивая хитин, как чёрная кровь брызнула на него.

— Он в шоке, — прошептал кто-то. Это был рядовой Ларсен, его лицо было серым от усталости и ужаса. — Посмотри на него. Он вообще не в себе.

— А ты в себе? — резко спросила Идрис. Она стояла у шлюза, её ухо было прижато к холодному металлу, словно она слушала дыхание зверя снаружи. — После того, как мы все здесь видели?

Лео закрыл глаза, пытаясь отгородиться. Но за веками его ждала ещё большая тьма.

Сначала шёпот был просто фоновый шум, статическим гулом, похожим на звон в ушах. Но постепенно гул обрёл текстуру. Он стал похож на шелест тысячи хитиновых крыльев, на скрежет когтей по металлу, на тихое, мерное постукивание — биение не одного, а множества сердец, слившихся в единый ритм.

И затем, сквозь этот хаос, проступил первый чёткий образ. Он увидел себя.

Он видел себя со стороны, с высокого, тёмного угла отсека. Он сидел, сгорбившись, его фигура была жалкой и хрупкой в ядовито-зелёном свете аварийных ламп. Он видел каждую деталь: дрожь в его руке, капли пота на виске, расширенные зрачки. И этот образ сопровождался не мыслью, а чистым, сырым ощущением.

Слабый. Открытый. Голодный.

Лео дёрнулся и широко раскрыл глаза. Он озирался, ища того, кто смотрел. Но видел только Ларсена и Идрис, чей взгляд был прикован к шлюзу.

— Кто?.. — начал он, но голос оборвался.

Шёпот вернулся, настойчивее. Теперь это был не образ, а импульс, вползающий в его мозговую подкорку, как паразит в нервную систему.

Вентиляция. Сверху. Слева.

Его голова непроизвольно повернулась, взгляд устремился к решётке в потолке, откуда доносился едва слышный скрежет. Он знал. Он знал, что там что-то есть.

— Капитан, — его голос прозвучал хрипло. — В вентиляции.

Идрис мгновенно среагировала. Она подняла винтовку. — Ларсен, прикрытие!

В тот же миг решётка с грохотом сорвалась, и оттуда, как чёрная капля, упало одно из существ. Ларсен вскрикнул и открыл огонь, но его выстрелы были слепыми, паническими.

Лео не двигался. Он смотрел на тварь, и внутри него бушевала война. Ужас учёного, видевшего кошмар, и холодная, ясная уверенность охотника, читающего жертву. Он видел, как мышцы существа напряглись для прыжка, знал его траекторию ещё до того, как оно сдвинулось с места.

Уклонение. Атака в горло.

— Ларсен, вправо! — крикнул Лео, и его голос прозвучал с незнакомой ему самому властностью.

Солдат инстинктивно подчинился, отпрыгнул, и тварь пролетела мимо, вонзившись когтями в стену там, где он стоял секунду назад. Идрис одним точным выстрелом разнесла ей голову.

В отсеке снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием Ларсена и тихим шипением разлагающейся плоти твари.

Идрис медленно повернулась к Лео. Её глаза сузились. Она смотрела на него не как на спасшего товарища, а как на аномалию. На угрозу.

— Как ты узнал? — её вопрос повис в воздухе, острый как бритва.

Лео не нашёлся, что ответить. Как он мог объяснить, что слышит голос стаи в своей голове? Что он чувствует их намерения, как собственные? Что воспоминание о вкусе чужой крови до сих пор пьянило его?

Он лишь покачал головой, отводя взгляд. Но он чувствовал её взгляд на себе. И чувствовал нечто иное — одобрительный гул в глубине своего сознания, тёплый и липкий, как смола. Шёпот становился голосом. И этот голос начинал ему нравиться.

Он снова закрыл глаза, и на этот раз не пытался бороться. Он прислушался к шепоту, к этому хору голода и инстинкта. И в этом хоре он начал слышать музыку. Музыку своей новой природы.

— Нам нужно попытаться выбраться отсюда, — сказал он вместо ответа.

*****

Их бегство по коридорам станции было марш-броском. Каждый шаг отдавался эхом в гулкой, пульсирующей утробе. Стены дышали, выделяя маслянистую слизь, в которой пузырились крошечные, мерцающие споры. Воздух был густым, его приходилось продирать руками, как паутину.

Капитан Идрис, опираясь на Лео и прижимая окровавленное бедро, хрипло отдавала приказы, но её голос тонул в нарастающем гуле. Ларсен замыкал группу, его голова беспрестанно поворачивалась, а палец нервно лежал на спусковом крючке. Он был последним из солдат, последним щитом между ними и безликой тьмой.

Лео шёл, и его сознание было полем боя. Голос учёного, слабый и испуганный, твердил о выживании, о долге, о возвращении домой. Но новый голос, голос Шёпота, был громче. Он не говорил словами. Он вливал в его вены чистые, нефильтрованные инстинкты.

Запах страха Ларсена. Слабый. Приманка. Они клюнут на слабого.

Лео оглянулся на молодого солдата. Он видел, как дрожат его руки, как белки глаз видны даже в полумраке. И он почувствовал не жалость, а раздражение. Раздражение охотника на неуклюжего спутника, который спугнёт добычу.

— Держитесь, капитан, — прошипел Ларсен, его голос срывался. — Скоро шлюз...

Именно тогда из вентиляционной решётки прямо над ними вытекло нечто. Не тварь, а сама тень, принявшая форму. Длинные, костлявые конечности, обтянутые кожей, напоминающей влажный пергамент, обвили Ларсена с невообразимой скоростью. Он не успел даже вскрикнуть. Только короткий, захлёбывающийся звук.

— Ларсен! — крикнула Идрис, пытаясь развернуться, но её нога подкосилась.

Лео замер. Он наблюдал. Он видел, как тень, не имеющая чётких очертаний, прижала Ларсена к стене. Он видел, как из её центра выдвинулось нечто вроде жала, длинного и полого, и вонзилось ему в грудь. Не для убийства. Для кормления.

Звук был ужасающим — влажное, всасывающее чмоканье. Тело Ларсена затрепетало, его глаза закатились, обнажив кровоподтёки. Кожа на его лице и руках начала мгновенно сереть, покрываться морщинами, как высохший фрукт. Жизнь высасывали из него за считанные секунды.

И Лео... Лео чувствовал. Через Шёпот, через эту мерзкую симпатическую связь, он чувствовал насыщение. Тёплый, жирный поток питательных веществ, текущий в коллективный организм. Это было отвратительно. И в то же время... восхитительно. Эффективно. Он видел не смерть человека, а успешную охоту.

— Стреляй, чёрт тебя дери! — закричала Идрис, пытаясь поднять своё оружие.

Но Лео не стрелял. Его рука с винтовкой опустилась. Он смотрел, как жизнь покидает Ларсена, и в его душе что-то окончательно перещелкнулось. Последние остатки человечности, сжатые в комок в его груди, разжались и испарились.

Тварь, насытившись, отбросила высохшую, похожую на мумию оболочку Ларсена. Она мягко шлёпнулась на пол, издав звук, похожий на пачку сухих листьев. Существо повернуло свою безликую голову в их сторону. На мгновение Лео встретился с ним взглядом — или с тем, что служило ему глазами: двумя тёмными, бездонными колодцами.

И он почувствовал не угрозу. Он почувствовал... оценку. Признание.

Затем тень растворилась, втянулась обратно в решётку, оставив после себя лишь тёмное, маслянистое пятно и сморщенный труп.

Идрис смотрела на Лео с ужасом, смешанным с отвращением.

— Ты... Ты просто стоял и смотрел.

Лео медленно повернулся к ней. Его лицо было спокойным, почти отрешённым. В его глазах плавала та же тьма, что и в глазах твари.

— Он был слабым. Он привлёк бы их ещё. Как окровавленная приманка.

— Это был человек! Наш товарищ!

— Здесь больше нет товарищей, капитан, — его голос был холодным и плоским, как лезвие ножа. — Здесь есть охотники и пища. Он был пищей. Мы... — он посмотрел на свои руки, сжал кулак, — должны стать охотниками, наша враг, теперь наша пища...

Он подошёл к тому, что осталось от Ларсена, и грубо стащил с его пояса дополнительные магазины и гранату. Он делал это с безразличной, хищной практичностью. Он не хоронил своих. Он использовал то, что осталось.

— Идём, — приказал он Идрис, и в его тоне не осталось и тени прежней неуверенности. Это был голос того, кто понял правила игры. Кровавые, древние, но единственно возможные.

Она смотрела на него, и в её глазах читалось окончательное понимание. Доктор Лео Мелвин умер где-то в этих коридорах. То, что шло рядом с ней теперь, было чем-то иным. Одной из тварей, просто пока ещё носящей человеческую кожу.

Он двинулся вперёд, не оглядываясь на труп. Шёпот в его голове ликовал. Он был голоден. И он знал, что скоро будет кормиться. Не падалью, как эта тень. Он будет охотиться. Сам.

*****

Шлюз стал пастью, огромные створки которого, стояли распахнутые, словно насмехаясь над самой идеей бегства. И за ними, в ангаре, царило движение.

Не хаотичное. Не животное. Это был ритуал. Танец.

Десятки существ стояли неподвижно, их вытянутые чёрные силуэты сливались в лес из кошмаров. Они не набрасывались. Они ждали. Их коллективное сознание было единым океаном голода, в котором плескался теперь и Лео. Он чувствовал его приливы и отливы, их терпение, их уверенность. Они не видели в них добычу. Они видели жертв, пришедших к алтарю.

— Боже всемогущий... — прошептала Идрис, прислонившись к косяку шлюза. Её лицо было восковым, губы синими. Рука, сжимавшая автомат, дрожала. — Это... это ловушка.

Лео не ответил. Он стоял, выпрямившись, его грудь тяжело вздымалась, но не от страха. От предвкушения. Шёпот превратился в рёв. В вихрь чужих мыслей, который он теперь мог читать, как открытую книгу.

Справа. Молодой охотник. Рвётся проявить себя. Прыжок через три секунды.

Он повернул голову. Во тьме он видел не просто тварь, а её намерение, её мысленную проекцию траектории. Она была голодна, нетерпелива.

— Идрис, справа! — его голос прозвучал спокойно, как инструктаж.

Капитан, повинуясь старой муштре, развернулась. Автомат захлёбывался огнём, когда тварь, как чёрная молния, сорвалась с места. Выстрелы поймали её в воздухе, разорвав в клочья.

Слева. Два. Старые. Опытные. Расходятся. Один отвлекает, второй сзади.

— Слева два! Один идёт в обход! — крикнул Лео.

Идрис, рыча от боли и ярости, развернулась, стреляя короткими очередями. Первую тварь она скосила, но вторая, скрываясь в тени колонн, уже заходила ей за спину. Лео не стал предупреждать. Он действовал.

Его тело двинулось с нечеловеческой скоростью. Он не бежал — он скользил, как сама тень. В его руке был не автомат, а длинный обломок арматуры, острый, как коготь. Когда вторая тварь приготовилась к прыжку, он был уже там. Его удар был точен и смертелен. Острие вошло в основание черепа существа, и оно рухнуло, не успев издать звука.

Идрис смотрела на него широко раскрытыми глазами, смесь шока и благодарности на лице. Но в её взгляде была и тень ужаса. Он двигался не как человек.

Орда пришла в движение. Их терпение лопнуло. Волна плоти и хитина хлынула на них.

Что последовало, было не боем. Это была симфония убийства, и Лео был её дирижёром.

Он их читал. Он видел ментальные вспышки атак, чувствовал импульсы мышц тварей ещё до того, как они сокращались. Он парировал когтистую лапу, которую ещё только заносили для удара. Он уворачивался от хвоста, который лишь собирались направить в его сторону. Он был призраком, неосязаемым и всезнающим.

Его обломок арматуры плясал в его руках, описывая смертельные дуги. Он не колол и не рубил. Он наносил удары точно в нервные узлы, в точки соединения хитиновых пластин, в основания черепов. Каждое движение было экономичным, смертоносным, лишённым всякой суеты. Он не защищался. Он собирал урожай.

Идрис сражалась рядом. Её стрельба была яростной, отчаянной. Она была последним бастионом человечества в этом аду, и она держалась из последних сил. Очередь за очередью, граната за гранатой. Твари разрывались в клочья, разлетаясь чёрным дождём.

Но их было слишком много. Одна из тварей, пожертвовав собой, бросилась под её огонь. Вторая, воспользовавшись мгновением, проскользнула сбоку. Длинный, как кинжал, коготь пронзил бронежилет Идрис как бумагу, выйдя под лопаткой.

Лео увидел это. Он увидел не просто рану. Он увидел, как её жизненная сила, её яркое, упрямое пламя, начало гаснуть. И в тот же миг он почувствовал в Шёпоте не боль, а... одобрение. Ещё одно препятствие на пути к чистоте.

Идрис рухнула на колени, всё ещё сжимая автомат. Она пыталась поднять его, но её руки не слушались. Она посмотрела на Лео, на его фигуру, залитую чёрной кровью, стоящую среди гор трупов. И в её взгляде не было больше страха. Было понимание. И странное, уставшее прощание.

— Кончай... их... — прошептала она, и кровь выступила у неё на губах.

Лео замер. Он смотрел на умирающую женщину, которая была для него последней нитью с миром людей. И он ни капли о ней не сожалел.

Что-то в нём окончательно сместилось. Последняя преграда рухнула.

Он повернулся к орде. И издал звук. Это не был человеческий крик. Это был рёв. Гортанный, протяжный, полный такой первобытной ярости и власти, что даже безумные твари на мгновение застыли.

Его глаза, казалось, впитали всю тьму вокруг и теперь светились изнутри тусклым, красным светом.

Он бросился вперёд. Теперь это была не самозащита. Это была бойня. Он не читал их мысли — он диктовал им свою волю. Его страх стал их страхом. Его ярость — их паникой.

Он рвал их на части. Руками, зубами, обломком арматуры. Он не просто убивал. Он уничтожал. Он погружался в самую гущу стаи, и они отступали. Они, порождения улья, почуяли не добычу, а нечто большее. Хищника, превосходящего их.

Одни за другими, они стали отступать. Их коллективный разум, уверенный в победе, теперь кричал об одном: Беги!

Он стоял, тяжело дыша, среди моря трупов и отступающей тьмы. Весь в чёрной крови и сияющий нечеловеческой мощью. Он был один. Он подошёл к телу Идрис. Она была мертва. Её глаза, остекленевшие, смотрели в потолок ангара. Он наклонился и грубо собрал с неё последние патроны и гранаты.

Никакой скорби. Никаких сожалений. Только холодная оценка ресурсов.

Он поднял голову. Шёпот теперь был единственным голосом в его голове. И он был ясен и прост. Матка. Сердце. Источник. Уничтожить.

С низким рычанием, от которого стены покрывались инеем, он шагнул вглубь станции. Твари расступались перед ним, прячась в тени. Теперь они боялись его. Теперь он был самой страшной тварью в этом аду.

И это было... правильно.

*****

Логово матки оказалось неподалёку. Это был собор, выстроенный из живой плоти. Своды из переплетённых артерий пульсировали в такт гигантскому, невидимому сердцу. Стенки, составленные из спрессованных тел существ и неких доселе невиданных биомеханизмов, дышали, издавая влажный, шепчущий звук. Воздух был густым и тёплым, им дышалось с трудом, будто легкие наполнялись не кислородом, а самой сутью жизни — древней, чуждой, безжалостной.

И в центре этого живого трона возлегала Она. Матка. Королева.

Она не была уродливой. Она была чудовищно прекрасной. Её нижняя часть, исполинская, похожая на брюхо паука, была прикреплена к стене, испещрённой тысячами ячеек-коконов. От неё расходились гирлянды трубок, питающих весь улей. Но верхняя часть... она была почти человеческой, если бы не масштаб и не материал. Торс, выточенный из чёрного, отполированного хитина, словно обсидиановая статуя. Длинные, изящные руки, сложенные на коленях. И лицо... лицо было лишено рта, носа, ушей. Лишь гладкая маска, на которой сияли два огромных, фасеточных глаза, отражающих всю печаль и всю мудрость этого ксеноморфного ада.

Лео вошёл, и его шаги не звучали. Плоть пола поглощала их. Он шёл через лес замерших тварей — его бывших врагов. Они стояли по обе стороны от него, склонив головы в немом поклоне. Не из почтения к нему. Из почтения к тому, что должно было свершиться.

Он остановился перед ней. Весь в запёкшейся чёрной крови, с горящими глазами, с обломком арматуры, всё ещё зажатым в руке. Он был воплощением ярости, пришедшей за троном.

Многофасеточные глаза Королевы медленно сфокусировались на нём. Звук родился прямо в его разуме, мягкий и безгранично древний.

— Ты пришёл.

Лео не дрогнул. Его собственный голос в его голове прозвучал грубо и резко на фоне её мелодичного шепота.

— Ты вела меня сюда. Твой шёпот... ты направляла меня, как щенка на поводке.

Королева медленно покачала головой. Это движение было исполнено невыразимой грации.

— Нет, дитя плоти и гнева. Мы не направляли. Мы... слушали. Мы услышали песню твоего сердца. Песню, которую ты сам заглушал долгие годы. Мы лишь... подпевали.

— Враньё! — взревел Лео. — Я слышал тебя в своей голове! Ты показывала мне пути, ты давала силу!

— Сила была всегда в тебе.

Её голос был спокоен, как океанская гладь.

— Ты нёс её в себе, как семя. Ты был хищником, рождённым в клетке из костей и морали. Мы лишь... полили это семя. Позволили ему прорасти. Твой гнев, твоя воля к жизни, твоя ярость — это был твой Шёпот. Мы лишь дали ему эхо.

Лео замер. Воспоминания пронеслись перед ним: первое убийство, опьяняющий прилив силы, не сила дарованная кем-то, а его собственная, та что таилась внутри, ждала своего часа. Чувство удовлетворения от смерти капитана Идрис, рождённое в глубине его души. Холодная ясность, с которой он читал движения тварей — не потому, что она ему их показывала, а потому, что его разум, очищенный от страха, начал работать как их разум. Как разум хищника.

— Я... — его внутренний голос дрогнул. — Я всегда был... этим?

— Всегда.

Её ответ был безжалостным и истинным. Ты носил маску человека. Но под ней скрывался идеальный охотник. Ты доказал это. Ты прошёл через стаю. Ты победил. По древнему закону, что старше звёзд, сильный поглощает слабого. Ты оказался сильнее. Сильнее их. Сильнее... меня.

Она сделала паузу, и весь улей затаил дыхание.

— Моё время прошло. Я — прошлое. Я — мать, породившая этот улей. Но улей должен расти. Он должен эволюционировать. Он должен захватывать новые миры, новые солнца. Для этого ему нужен не хранитель. Ему нужен Завоеватель. Воин. Король. Хищник.

Её голос приобрёл интенсивность, стал зовом, вибрирующим в самой крови.

— Ты видишь это, не так ли? Миры, полные тепла, плоти, жизни. Звёздные системы, ждущие, чтобы их поглотили, переработали, сделали частью нас. Великая Экспансия уже началась. И она будет длиться, пока последняя песчинка во вселенной не станет частью Великого Улья. Стань нашим остриём. Стань нашим Волевым Центром. Веди нас.

Лео смотрел на неё. Всё его существо, каждая клетка, выкованная в аду станции, кричала «да». Это был не просто выбор. Это было предназначение. То, для чего он был рождён. Оставить позади жалкую, ограниченную форму человека. Стать чем-то большим. Стать вечным. Стать богом хищников.

Он бросил окровавленный обломок арматуры. Он упал на мягкий пол без звука.

— Что будет с тобой? — спросил он, и в его вопросе не было ни капли сострадания, лишь любопытство.

— Я уступлю тебе своё место. Как и положено. Её мысль была полной покорности судьбе. Моя плоть станет твоим первым пиром. Моя память — твоим наследием. Моя сила — твоим троном.

Лео сделал последний шаг вперёд. Он поднял руку и прикоснулся к её хитиновой груди. Хитин был тёплым и живым.

И в этот миг, подобно последней искре угасающей звезды, в нём вспыхнуло воспоминание. Не связное, не яркое. Обрывок. Запах кофе в его кабинете на Земле. Глухой стук дождя по крыше. И лицо Ани, не искажённое ужасом, а улыбающееся, с морщинками у глаз. Простое, человеческое счастье, такое далёкое, что казалось сном о другой жизни.

Вернуться? — пронеслось в нём, слабый, почти беззвучный шёпот того, кем он был. Попытаться прорваться к шлюзу... добраться до капсулы...

Но за этим мгновенно возникли другие образы. Пустые коридоры станции, где его ждали бы только призраки. Радиосигнал с запросом о миссии, на который ему нечего было бы ответить, кроме как признаться в убийствах, в предательстве, в том, что он стал монстром. А потом — лаборатории, клетка из стёкол и вопросов, вскрытие на холодном столе, чтобы изучить аномалию. Пожизненное заключение в его же черепе, в его же изуродованной душе.

Он посмотрел на свою руку — ту самую, что только что держала окровавленную арматуру. Она была орудием убийства. Она была орудием выживания. Она была частью хищника.

Что оставило ему человечество? Лицемерную мораль, которая рассыпалась при первом же столкновении с истинной природой бытия? Одиночество среди толпы? Жалкую надежду на понимание, которое всегда уступало место страху и агрессии?

А здесь... Здесь ему предлагали не просто силу. Здесь ему предлагали истину. Жестокую, безжалостную, но честную. Закон сильного. Цель. Место во вселенной, которое было не песчинкой, а центром растущей, ненасытной галактики.

Он взвесил на невидимых весах призрачное воспоминание о кофе и улыбке — и ощущение всезнающей власти, уже плещущейся в его жилах.

Призрак был легковесен. Он был ничем. Человек по имени Лео Мелвин совершил свой последний выбор. Он не был героическим. Он был окончательным.

— Я принимаю, — сказал он.

И в тот же миг глаза Королевы погасли. Её исполинское тело дрогнуло, и из тысячи пор хлынула та самая янтарная жидкость. Она обволокла Лео, не обжигая, а лаская, впитываясь в его кожу, вливаясь в его вены. Он чувствовал, как в него вливаются знания — карты звёздных систем, биология тысяч миров, тактика завоевания. Он чувствовал, как его разум расширяется, становясь единым с мириадами сознаний улья. Он чувствовал их поклонение, их преданность, их голод.

Он открыл глаза — свои, и тысячи глаз своих детей.

Лео — бывший Лео, а ныне нечто безымянное и великое — стоял в центре Вселенной. Он смотрел в звёздную бездну. Он не видел её красоты. Он видел меню.

Где-то в его бывшем разуме, как застрявшая в зубе кость, всплыл обрывок памяти: его собственная рука, держащая фотографию зелёных холмов Земли. Он попытался вызвать чувство, которое когда-то с этим связывал. Тоску. Нежность.

Но это было как пытаться вспомнить вкус воды, когда твои вены наполнены вином. Он ощущал лишь металлический привкус чуждой власти и безграничный, сладостный голод.

Теперь его "я" — парадигма. Весь космос, со всеми его мирами и цивилизациями, был лишь удобрением для его вечного, благоухающего обеденного стола.

И он был очень голоден.