Там, где нет рая

Сначала не было ничего. Ни мысли, ни чувства. Только густой, вязкий мрак, в котором тонуло сознание. Потом — привкус. Медикаментозный, горький, прилипший к корню языка — привкус, знакомый до тошноты, но теперь смешанный с чем-то другим, с пеплом и тлением. Бек открыла глаза.

Небо было не небом. Оно висело низко, тяжёлое и унылое, тусклого желтовато-серого цвета, как грязное стекло. Ни солнца, ни облаков. Лишь однородная, безжизненная пелена, отдававшая слабым мерцающим светом, будто от экрана неисправного монитора. Воздух пах озоном после грозы, смешанным с запахом мокрой пыли и чего-то сладковато-гнилостного. Она приподнялась на локтях. Вокруг, куда ни кинь взгляд, простиралась равнина, усеянная грудками того же пепла, из которого она поднялась. Кое-где из земли торчали обломки, похожие на рёбра искорёженных машин или окаменевшие стволы деревьев. Вдали маячили смутные, неясные силуэты — то ли руины, то ли холмы. Тишину разрывали не крики, а шёпоты. Десятки, сотни шёпотов, накладывающихся друг на друга, доносящихся неизвестно откуда. Шёпот страха, шёпот упрёков, бесконечный шелестящий вой.

Бек сжала пальцы, и пепел просочился сквозь них, оставив на коже серые прожилки. Она не помнила дороги сюда. Последнее… Последнее воспоминание болью врезалось в память. Страх и безысходность, сжимавшие горло тугой петлёй. Судорожные движения в поисках спасительного средства. Пустые блистеры, разбросанные по краю стола. Горсть таблеток, зажатых в руке. Одно резкое движение — и содержимое оказывается во рту, горьковато-сладкая пыль на языке. Глоток воды из стакана, принесённого ещё днём. И одна-единственная, странно спокойная мысль, проскользнувшая сквозь панику: «Надо же, а это не так страшно, как казалось». А потом всепоглащающая темнота.

Она сделала шаг. И ещё один. Босиком по золе. Холод щипал пятки. Она шла, не зная куда, а шёпоты следовали за ней. Иногда они складывались в слова: «Не смогла…», «Больно…», «За что?». Она замирала, прижимая ладони к ушам, но звук лишь становился громче. Это был не внешний шум. Это было эхо её собственного разума.

Спустя время, которое невозможно было измерить, её ноги отяжелели, будто налились тем самым пеплом, что лежал под ногами. Пейзаж не менялся, недвижное небо не подавало знаков — мог пройти час, а мог и день. Вдалеке девушка увидела едва заметное движение: у подножия тёмного холма, копошились фигуры. Они были похожи на людей, но двигались странно, рывками, как марионетки. Бек затаила дыхание, прижавшись к выступу обгорелой скалы. Одна из фигур подняла голову. Лицо было лишено черт, просто бледное пятно, но Бек ощутила на себе взгляд, полный такого голода, что её прошиб холодный пот. Фигура сделала шаг в её сторону, и тогда девушка побежала.

Она бежала, спотыкаясь о грудки пепла, задыхаясь от едкого воздуха. Сердце колотилось где-то в горле. Позади слышался шорох, множественный, преследующий. Она свернула в узкий проход между двумя скалами, похожими на сломанные зубы, и наткнулась на стену. Тупик.

Обернулась. Вход в расщелину загораживали три силуэта. Они не шли, а словно плыли, волоча за собой тени длиннее их самих. Шёпоты слились в одно: «Живая… Живая… Светится…»

Бек отпрянула к стене, ища глазами хоть какую-то щель, сжав кулаки. Она не хотела бояться. Она хотела, чтобы это прекратилось. Внезапно, один из силуэтов дёрнулся и отпрыгнул в сторону, будто отброшенный невидимой рукой. Остальные замерли.

Из-за поворота вышел мужчина.

Он появился бесшумно. Высокий, в потёртой кожаной куртке. Его лицо было резким, красивым в той ледяной, отточенной манере, что не несёт утешения, а лишь подчёркивает дистанцию. Волосы тёмные, почти чёрные, прядь спадала на высокий лоб. Он не смотрел на Бек. Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по трём фигурам. Не проронив ни слова, он сделал лёгкое, почти небрежное движение рукой. Силуэты отхлынули, растворившись в полумраке, будто их и не было.

Только тогда он повернулся к Бек.

— Новенькая, — сказал он. Голос был низким, ровным, без интонации. Как звук камня, упавшего на глухую землю. — Долго не протянешь, если будешь так шуметь.

Бек не могла оторвать от него взгляд. Он был первым, кто выглядел… нормальным. Не размытым кошмаром, а реальностью. И в этой реальности было странное, мучительное облегчение.

— Где я? — её собственный голос прозвучал хрипло, неузнаваемо.

Мужчина чуть склонил голову, изучая её. Его глаза были серыми, как небо перед дождём.

— Там, где оказалась. У этого места много имён: чистилище, преддверие, нижние миры. Суть не в названии. — Он сделал шаг ближе. Бек не отступила. В нём не было голода и жадности, что исходила от других. Был лишь холодный расчёт. — Ты ещё светишься, — заметил он, и в его голосе прозвучала тень чего-то, что могло бы быть интересом. — Значит, недавно. И выбрала лёгкий путь.

Слова «лёгкий путь» упали, как пощёчина. Бек сжала губы, чувствуя, как внутри всё сжимается в знакомый, тугой комок.

- Я просто больше не могла выносить этого — выдохнула она. Слова повисли в воздухе, беспомощные и пустые. – Я больше не могла жить... Всё было невыносимо.

Он слушал, не меняясь в лице. Ни тени сочувствия, ни осуждения. Как будто она рассказала о плохой погоде.

— Здесь всем есть за что держаться за жизнь, — сказал он просто. — Или не держаться. Это не даёт преимуществ. Только отсрочку. Пожиратели не различают грехов. Они чувствуют только свет. Твой свет. И он для них — временное облегчение.

— Пожиратели? — Бек обвела взглядом пустыню. Шёпоты снова нарастали, но теперь, с его появлением, они держались на почтительном расстоянии.

— Те, кто забыл, как быть душами. Они пожирают себе подобных, чтобы на миг забыть о собственной боли, погрузившись в чужие воспоминания. Чем ярче жизнь, тем дольше забвение. — Он помолчал, и его взгляд стал пристальным, почти хищным. — Твоя, судя по свечению, могла бы быть… насыщенной.

Бек обхватила себя руками. «Насыщенной». В этом слове оживало всё, что она навсегда оставила по ту сторону темноты. Не просто картинки из прошлого, а целый мир, сотканный из чувств: сбивчивый смех отца над его же неудачной шуткой за ужином и тёплый, знакомый запах маминых духов, когда та наклонялась её обнять. Слегка ощутимая тяжесть младшего брата, заснувшего у неё на плече во время вечернего просмотра фильма. Весёлые разговоры с университетскими подругами по дороге домой. Прохлада первых капель дождя на разгорячённой коже, когда не было зонта и не хотелось бежать. Шершавость старых книжных страниц, пахнувших временем и тайной, и терпкий вкус утреннего чая, с которым встречался новый день, полный неясных, но многообещающих возможностей.

Всё это было не просто счастливыми моментами. Это была её жизнь — прочная, яркая, сотканная из любви и связей. Это было то, за что стоило цепляться. То, ради чего стоило просыпаться, бороться, искать помощи, меняться, плакать, но продолжать идти. Возможность была. Она чувствовала её сейчас, как открытую, кровоточащую рану. Возможность сказать «мне плохо», возможность увидеть, как брат взрослеет, возможность найти свой путь сквозь боль, а не обрывать его.

Но тогда, в кромешной тишине своей комнаты, этот цельный мир рассыпался на песчинки под весом одного-единственного, всезатмевающего чувства — невыносимой, удушающей ненависти к самой себе. И скрепить его обратно казалось невозможным. Теперь же, здесь, эти воспоминания казались чужим сном. А её реальностью был холодный пепел, впивающийся в босые ступни, невыносимые шёпоты в голове и безжалостные серые глаза незнакомца, в которых не было ничего, что напоминало бы о потерянном мире

— Кто вы? — спросила она.

— Аарон. Страж этого сектора. — Он произнёс это как должность, лишённую почёта. — Я поддерживаю здесь подобие порядка. Насколько это возможно.

— А как… как отсюда выбраться?

Впервые в его глазах промелькнула искра — не добрая, а скорее утомлённо-ироничная.

— Выбраться? Сюда не приходят, чтобы уйти. Здесь либо исчезаешь, становясь частью этого места, либо становишься тем, от кого бежишь. Есть третий вариант, — он сделал паузу, давая словам повиснуть в тяжёлом воздухе. — Доказать, что достоин перехода. Прожить здесь, не сломавшись. Не позволив этому месту стереть тебя. Но таких — единицы за столетия.

Она посмотрела на свои руки, запачканные пеплом. «Не сломаться». Она уже была сломлена. Ещё при жизни. Но в его словах была крохотная, ядовитая надежда. Шанс. Искупление.

— Я хочу попробовать, — тихо сказала она.

Аарон медленно кивнул, как будто ожидал этого.

— Это твой выбор. Но одной тебе не выжить. Они уже почуяли тебя. — Он посмотрел куда-то за её спину, в сгущающиеся сумерки этого вечного вечера. — Я могу указать тебе на более-менее безопасное место. Провести. На время.

Почему он предлагал помощь? В его голосе не было ни капли тепла. Но Бек отчаянно хваталась за любую соломинку. Она была той, кто всегда верила в доброту, даже когда мир её не проявлял. Она кивнула, не в силах вымолвить благодарность.

— Хорошо, — сказал Аарон. По его лицу скользнула быстрая тень. – Идём. Твой свет здесь — как маяк в пустоте. Он привлекает внимание, которое тебе не нужно. Постарайся идти тише.

Он повернулся и зашагал прочь, не оглядываясь, уверенный, что она последует. Бек сделала шаг, потом другой, отрывая ноги от липкого пепла. Она шла за ним, за этим холодным, загадочным стражем, не видя его лица. Она не видела, как его губы сжались в тонкую, жёсткую линию, а во взгляде, устремлённом вдаль, застыла привычная, ледяная решимость. Он шёл с тем же безразличием, с каким вёл многих до неё, шаг за шагом углубляясь в царство скорби, которое он знал как свои пять пальцев.