Там все будет бесплатно, там все будет в кайф

Учитель Андрей Сенин проснулся по будильнику, установленному на полчаса раньше, чем обычно. Перед началом рабочего дня пришлось заняться решением довольно неприятной проблемы. Вчера, во время похода по Мещерскому заповеднику, из-за солнечной погоды он снял, а потом потерял теплую куртку. Сегодня шел снег, прогноз обещал сильный ветер, и отправиться на работу без куртки было бы безответственно.

Запрос в дирекцию заповедника Андрей отправил еще вчера. Едва встав с постели и даже не умывшись, бросился к персональному терминалу и узнал, что, к сожалению, никто из туристов или экологов потерянной куртки не нашел и не принес. Это было ожидаемо — они с Паолой отошли далеко от исхоженных троп, так что вещь могла потеряться где угодно, а объявлять ради нее полноценную поисковую операцию никто не будет.

Эту превосходную зимнюю куртку, легкую и теплую, Андрей носил всего третий год, берег ее, сразу оттирал мельчайшие пятнышки, на лето убирал в вакуумный чехол. Штатный срок службы таких изделий — восемь лет, но Андрей собирался пользоваться ею дольше. Теперь, однако, придется заказывать новую — других вариантов нет.

Андрей создал на терминале новую потребность. Выбрал в каталоге точно такую же куртку, как и утраченная, даже цвет менять не стал. В графе «причина возникновения потребности» выбрал «порча или утрата коммунального имущества вследствие небрежности». Из всех возможных причин эта была самой неуважительной. Индекс Социальной Ответственности немедленно снизился почти на пятьсот баллов — столько Андрей в среднем набирал за две недели труда.

Зарядка и душ не принесли ощущения свежести и бодрости, как обыкновенно бывало. Новая куртка, уже доставленная в вестибюль автоматикой, не порадовала; Андрей не мог отделаться от ощущения, что прежняя была удобнее, а эта сидит неправильно и стесняет движения.

Старший домовой повар товарищ Санникова, которую обыкновенно называли просто тетей Любой, наставляла паренька лет четырнадцати:

— В сто пятой ячейке у товарища диабет, в двести семнадцатой — аллергия типа В-11. Ни в коем случае не перепутай контейнеры! За здоровье товарищей отвечаешь.

Паренек сосредоточенно кивал и укладывал контейнеры в термосумку так, словно в них был не обычный завтрак, а вакцина от смертоносного вируса. На самом деле контейнеры всегда подписывали и маркировали, и товарищи сами все знали о своих пищевых ограничениях; однако осознание ответственности полезно в любой работе.

— Первое трудовое поручение? — спросил Андрей у паренька.

— Первое! Со второй попытки сдал на допуск! — гордо ответил мальчик.

— Отличный результат! С началом долгого пути тебя, товарищ!

Мальчик просиял, подхватил сумку и убежал. Допуск к работе со второй попытки — это неплохо; большинство учеников Андрея сдавали по три-четыре раза. И первым трудовым поручением у многих становилась доставка пищи в ячейки товарищам, которые заболели и не могли сами прийти в столовую.

— Вот сырники с изюмом, как ты любишь, Андрюша, — улыбаясь, сказала тетя Люба. — Каша сегодня пшенная, кукурузная и рисовая с говядиной и шиитаке.

Андрей взял пшенку и сырники со сметаной и свежей малиной, налил себе чаю и сел за столик. Товарищ напротив дожевывал синтетический брикет. Андрей припомнил расписание — его брикетный день был послезавтра.

Брикетные дни были обязательны для всех граждан от двадцати одного до шестидесяти лет, не имеющих противопоказаний по здоровью. Эта безвкусная, липнущая к зубам масса изготавливалась на основе белково-липидной муки, получаемой из насекомых. Андрей припомнил, что когда ему было девятнадцать лет, недельный рацион взрослого включал два брикетных дня; однако их заменили одним раньше, чем Андрей получил долгожданный доступ. Считалось, что брикетные дни нужны на случай катастрофы, чтобы организмы могли заранее адаптироваться к энтомопротеинам — с непривычки от них многих выворачивало. Но по существу такое питание было памятью о первых днях коммунистической эры, наступившей сразу после Четвертой Мировой войны. Тогда миллионы людей во всем мире голодали, и многие выжили только благодаря таким вот брикетам. Коммунары никогда не должны забывать, в каких условиях формировалось их общество.

Из транслятора, как обычно по утрам, лились новости. Областной Совет рассматривал вопрос об увеличении штрафов за работу в выходные и прерывание отпуска без острой производственной необходимости.

«Это не только безответственное отношение к собственному здоровью, — возмущалась одна из депутатов. — Это еще и неуважение к труду работников рекреационного сектора. Товарищи, организация вашего отдыха — их труд, он так же важен для них, как для вас — ваш».

В итоге Совет решил штрафы для рядовых коммунаров не повышать, а вот руководителям, чьи сотрудники систематически не добирают отпуск, объявить выговоры.

Андрей вот ответственно относился к выходным; будь это не так — не схлопотал бы сегодня огромный штраф. Впрочем, целый день с Паолой того стоил. Может, вчера был и не лучший их день, но все равно это того стоило.

Со стены столовой на Андрея смотрели портреты товарищей, живших в этом квартале: врача, разработавшей улучшенный график вакцинации, инженера, сконструировавшего прогрессивную модель снегоуборочной машины, учительницы, выпустившей в жизнь более сотни юных коммунаров — и никто из них не опозорил родную школу. Андрей надеялся, что однажды и его портрет появится на этой стене — правда, сегодня этот момент отдалился по меньшей мере на две недели.

Причина потерять куртку у Андрея была, пусть и неуважительная. Этот небольшой поход Паола использовала для серьезного разговора, которого Андрей давно ждал и, к своему стыду, несколько опасался. Вчера Паола наконец ребром поставила вопрос о переводе отношений в четвертую стадию.

Андрей и Паола были парой уже пять лет. «Формирование близости» они проскочили быстро — почти сразу перешли от «романтического увлечения» к «глубокой привязанности». Андрей сам понимал, что они остаются на третьей стадии слишком долго, но до сих пор не чувствовал себя готовым к переходу на четвертую. Она называлась «подготовка к родительству».

Вообще говоря, родительство не было обязанностью коммунара. Достигшие совершеннолетия мужчина и женщина могли оставаться на любой стадии отношений так долго, как оба того хотели. Например, повариха тетя Люба несколько лет состояла в отношениях второй ступени сразу с тремя мужчинами, и всех это устраивало. Обязательно только сообщать об отношениях коллективу, чтобы влюбленные не вводили в заблуждение ни окружающих, ни друг друга.

Единственная ситуация, в которой отношения запрещены — если один из пары находится в сфере ответственности другого; тогда влюбленным приходится выбирать между отношениями и участком работы. Андрей год назад наблюдал трагедию — директор и учительница полюбили друг друга. Она могла бы перевестись в другую школу, но сочла безответственным оставлять учеников, которых вела. Тогда перевестись решил он, но она воспротивилась: это могло плохо сказаться на коллективе. В итоге они решили пожертвовать чувствами ради верности призванию.

Андрею подобный исход не грозил — Паола была исследователем, она разрабатывала лекарства от диабета. Он ценил ее веселый и легкий характер, однако Паола умела и ставить вопрос ребром. Вчера она заявила, что они либо переводят отношения на четвертую стадию, либо расторгают. Паола готова была подать заявку на одиночное родительство; такая возможность оставалась, пожалуй, единственным, что отличало мужчин от женщин. Одиночное родительство требовало высокого Индекса Социальной Ответственности, но Паола горела своей работой, пользовалась уважением в научном мире и соблюдала коммунистическую дисциплину, потому проблем с допуском к родительству у нее не возникло бы как в паре с Андреем, так и без него.

Андрей хоть и знал уже давно, что этот разговор назревает, но не смог принять решение. Он был привязан к Паоле, жизни без нее не представлял — однако готовности к родительству не чувствовал. Педагоги реже представителей других профессий подают родительские заявки — они иначе оставляют отпечаток своей личности в будущих поколениях коммунаров. К тому же неизвестно, с чем именно это связано, но статистически дети учителей чаще прочих попадают в проблемные категории.

Андрей и Паола договорились взять паузу на две недели, чтобы каждый мог решить, на что готов пойти ради их общего будущего. Из-за всего этого Андрей переволновался, расстроился, сделался рассеянным и в результате потерял куртку.

Новости сменились скрипичным концертом. Доедая сырники, Андрей прикидывал, сколько электробусных остановок успеет пройти пешком. Спортивная ходьба всегда успокаивала его, прочищала голову, настраивала на рабочий лад. Выходило, что Андрей имеет возможность пройти километров семь.

Андрей понадеялся, что дневная норма плохих событий выбрана полностью с утра пораньше. Как любила говорить его наставница товарищ Гинзбург, «бомба не падает дважды в одну воронку».

Однако сегодня в воронку, оставленную бомбой, влетел ядерный фугас — из кармана донесся сигнал тревоги. Андрей выхватил коммуникатор и увидел пульсирующий красный круг — знак чрезвычайного происшествия. Надпись поверх него приказывала немедленно явиться в школу.

Бросив на столе поднос, Андрей побежал — да не к остановке электробуса, а на стоянку индивидуального транспорта. Андрей работал учителем тринадцать лет, и до этого дня красной тревогой его вызывали лишь однажды. В тот недоброй памяти вечер шестиклассник Саша Солдатов, рисуясь перед девчонками, прошел по коньку крыши и упал, сломав позвоночник. Неделю Андрей разрывался между больничной палатой Саши и школой, где остались его товарищи — прорабатывал ситуацию. Его задачей было провести всех детей через кризис, не отяготив чувством вины, но одновременно подведя к правильным выводам. Саша полгода провел в кресле-коляске, но восстановился. Сейчас он учится на инженера-конструктора, недавно как раз звонил… И вот снова произошло что-то столь же серьезное.

Очереди на индивидуальный транспорт ждали двое — возрастной товарищ в кресле-коляске, оснащенной кислородными баллонами, и будущая мать — ладонь гладила огромный живот, лицо словно бы светилось изнутри.

— Простите, товарищи. Красная тревога, — бросил им Андрей, вскакивая в едва успевший затормозить мобиль. Сообщил автоводителю адрес, установил максимальную срочность и достал горящий алым коммуникатор — должны были уже прийти подробности. Сообщение загрузилось не сразу, но Андрей и так знал: источник проблемы — Лена Зотова.

Пятнадцатилетняя Лена Зотова являлась подростком с проблемами категории С; серьезнее этого — только категория D, но дэшников учитель ведет совместно с психиатром. У цэшников проблемы пока еще не перетекли в патологию, и от учителя зависит, удастся разрешить их или ребенок в итоге вырастет в лишенца — члена общества с низким Индексом Социальной Ответственности, лишенного права на труд. Для учителя это огромная ответственность — Зотова была первой цэшницей, доверенной Сенину. Он долго доказывал школьному Совету, что способен справиться с такой серьезной задачей. Теперь его дальнейший профессиональный путь зависит от того, сможет ли он помочь Лене Зотовой стать настоящим коммунаром.

Лена неплохо училась, увлекалась стрельбой из лука и хорошо ладила с товарищами; показатели интеллекта и психического здоровья у нее всегда были в пределах нормы. Она обладала сильным, дерзким, решительным характером. Проблема Лены заключалась в склонности к обладанию собственностью. С детства она слишком высоко ценила поделки и маленькие коллекции — даже альбом с засушенными листьями хранила годами. Пыталась присвоить в личное пользование общественное оборудование для детских игр и устраивала истерику каждый раз, когда приходило время расставаться с личными игрушками, выработавшими свой ресурс и более не подходящими по возрасту. А в последние годы Лена стала одержима одеждой и украшениями.

В какой-то мере стремление выразить индивидуальность через внешний вид для подростков естественно. Как и взрослые, они получают в личное пользование одежду — повседневную, праздничную и спортивную. Модели стандартные, разработанные с учетом климата и сезона; индивидуально спроектированную одежду поставляют только тем, кому это нужно по медицинским показаниям. Например, Андрей сейчас пользовался тремя одинаковыми комплектами зимней одежды — брюки, джемпер и пиджак; один комплект на себе, другой в стирке, третий висит в шкафу на случай ЧП — учитель всегда обязан выглядеть опрятно.

Подростки же стремились выделиться: украшали одежду вышивками и аппликациями, экспериментировали с прическами, мастерили бижутерию. Задача учителя — направить эту деятельность в нужное русло: на развитие мелкой моторики, интереса к физическому труду и художественного вкуса. Но главное — подростки должны это перерасти. Осознать, что по-настоящему выделиться можно только значимостью вклада в дело всего человечества. Как правило, к выпускному классу пристрастие к украшательству сходило на нет. Вот только в случае Лены оно оказалось слишком сильным, что предвещало проблемы в будущем.

И все же Андрей не ожидал, что дойдет до красной тревоги. Но отчет, пришедший на коммуникатор, не оставлял места сомнениям. Выяснилось, что Лена Зотова обманывала систему учета общественных ресурсов — она сообщала о порче или потере одежды, чтобы получить новую. Если бы это случилось лишь однажды, происшествие можно было бы объяснить спонтанной подростковой шалостью или банальной ошибкой. Но Лена проделала это четыре раза, и только сегодня стиральная автоматика обнаружила рубашку, числящуюся потерянной.

Прикрыв глаза, Андрей попытался оценить последствия. Для взрослого подобные махинации означали бы лишение доступа к труду; но это наказание накладывалось только на лиц старше двадцати одного года. Да, Индекс Социальной Ответственности обнулится, но в возрасте Лены это не большая беда — Индекс начисляется с четырнадцати, есть еще время наверстать. А вот отметка в личном деле уже навсегда. И по-настоящему скверно даже не это. Скверно то, что вызвало такое поведение. А учитель недооценил серьезность ситуации…

На школьном крыльце его ждала наставница, ее худые руки крепко сжимали рычаги кресла-каталки. Товарищ Гинзбург, рожденная в Восстановление и заставшая зарю коммунистического общества, в свои сто пять лет не теряла хватки. Сейчас она взяла с места в карьер:

— Я забираю Зотову. Это я поставила задачу, которая тебе не по зубам. Я признаю ошибку и исправляю ее.

— Нет, товарищ Гинзбург, я не согласен, — твердо ответил Андрей.

— Сенин, дело пахнет керосином. Провалишь Зотову — вылетишь из профессии. До смерти будешь за киборгами смотреть — людей тебе уже не доверят. А так отделаешься штрафом и потерей классного руководства. Побегаешь пару лет в ассистентах и восстановишь квалификацию. Ответственность я возьму на себя.

— При всем уважении — нет, товарищ Гинзбург. Это моя ответственность.

— Почему? Аргументируй.

Гинзбург смотрела на него, прищурив левый глаз — словно целилась. Да, ей ведь довелось изрядно пострелять в молодости.

— Зотова сможет пройти кризис, если ее поддержит учитель, которому она доверяет. Смена учителя усугубит стресс и обострит конфронтацию с обществом.

Гинзбург пару секунд смотрела Андрею в лицо, потом сказала:

— Действуй, товарищ. Зотова в третьей учительской. Вытащи эту девчонку. Любой ценой!

Андрей подумал, что сейчас перспектива вылета из профессии, которой он посвятил всю свою жизнь, реальна как никогда. В институте Паолы лаборанткой работала врач, из-за ошибки которой погиб пациент; коллеги сочувствовали ей и писали самые лучшие рекомендации, но вряд ли ей когда-либо снова доверят человеческую жизнь. Что ж, должен же кто-то и пробирки мыть…

У порога учительской Андрей выкинул из головы мысли о собственных перспективах. Теперь имела значение только Лена.

Она сидела на стуле, не опираясь на спинку — прямая, собранная, напряженная, как тетива спортивного лука. На бледном лице ни следа слез — только упрямство и гнев.

— Не буду я просить прощения! — выкрикнула Лена, едва Андрей вошел. — Я нарочно это сделала, ясно?! Нарочно! Я говорила, что мне нужны эти вещи, но всем было плевать! И тогда я сама их взяла, нарочно!

Лена тяжело дышала, губы дрожали, руки сжались в кулаки. Пылающий взгляд исподлобья устремлен на учителя.

— Ну взяла и взяла, — миролюбиво улыбнулся Андрей. — Что ж теперь… Кстати, здравствуй, Лена.

— З-здрасьти, — ошарашенно выдавила из себя девочка.

Она готовилась пробивать лбом стену — вот только стены-то перед ней и не оказалась.

— Расскажешь, зачем ты это сделала? — Андрей снова улыбнулся. — Ты ведь знала, что рано или поздно все вскроется. Поможешь мне понять, что ты хотела таким образом выразить? В чем твоя позиция?

Лена снова взглянула с вызовом, хотя и без прежней решимости:

— Моя позиция… Я не согласна с тем, что у меня три рубашки. Они некрасивые, скучные, и аппликации не помогают. Мне нужно больше одежды, разной, не как у всех! И ладно бы сейчас… понимаю, не заработала еще. Но ведь у меня всегда будет только три рубашки! Или вовсе две, если в спецодежде работать.

Андрей смотрел на девочку уже без улыбки — спокойно и серьезно, кивая в такт ее словам:

— Верно, все так и есть.

— Но ведь это неправильно! Так было не всегда, и так не должно быть. Я читала о… докоммунистической эпохе. Тогда было много одежды, разной, и каждый мог выбирать на свой вкус. Каждый человек создавал собственный образ! А сейчас я могу носить только то же, что и все… и даже если я стану академиком или космонавтом — ничего не изменится! Только те же стандартные рубашки и брюки! А может быть, мне нужно платье? Почему девочки больше не носят платья?

Это нормальный подростковый бунт, сказал себе Андрей. Совершенно естественная фаза роста. Интересно, товарищ Гинзбург почти сто лет назад тоже, наверное, бунтовала против того устройства мира, которое все вокруг считали единственно возможным и правильным.

— Мы и тоги теперь не носим, и кафтаны. Некоторые виды одежды остаются в прошлом.

— Потому что мы оставляем их в прошлом! Но… зачем? — Лена нахмурилась. — Вот надо сдавать экзамены на допуск к труду… А зачем мне трудиться, если эти три рубашки будут у меня и так? Даже если я стану лишенкой? А платья, шляпки, туфли на каблуках — этого всего не будет никогда? И индивидуальный транспорт я получу, только если стану инвалидом! А что, если я хочу просто сесть в электромобиль и поехать, куда вздумается? Может, такая у меня потребность?!

— Я смотрю, ты основательно погрузилась в историю докоммунистического общества, — Андрей улыбнулся, хотя ничего веселого в этой ситуации не было.

— Да! А что? Это тоже безответственно?

— Нет, что ты… Стремление к знаниям — это всегда ответственно. Это следует поощрять…

О коммунистической экономике и справедливом распределении ресурсов Андрей рассказывал Лене уже много раз. О том, что вещи необходимо беречь, чтобы у каждого человека на Земле всегда была еда, одежда и крыша над головой — тоже. Это не помогло. Значит, требуются другие меры.

«Любой ценой», сказала товарищ Гинзбург.

— Вот как мы можем поступить. Допуск к труду на этот год у тебя уже сдан. Пожалуй, штраф его аннулирует… Чтобы этого не случилось, я могу выписать тебе трудовую командировку сегодня же, тогда она попадет в систему раньше, чем аннулируется допуск. Раз тебе так интересна материальная культура докоммунистического общества, не хочешь ли поработать в Центре хранения памятников?

Лена приоткрыла рот от изумления — она ожидала выговора и наказания, а вместо него получила то, о чем, кажется, мечтала.

— В смысле… у старьевщиков?

— Не надо так говорить, это невежливо. У историков материальной культуры.

Девочка вскочила со стула:

— Конечно, я хочу! Правда можно? А когда?

Андрей тоже поднялся:

— Если удастся договориться — с завтрашнего дня. Пожелай мне удачи, товарищ!

***

Электробус шел через западный квартал. Та же типовая застройка, что и везде — жилые дома, спортивные центры, столовые, скверы. Разве что детских площадок нет. В западном квартале жили граждане, лишенные права на труд — лишенцы. Они не получали допуск к родительству.

Андрей преподавал обществознание в шестом классе и как раз недавно провел урок, посвященный лишению права на труд. Он рассказывал, что это наказание накладывается не за ошибки или эмоциональные срывы, а только за сознательное нарушение законов коммунистического общества.

Живут лишенцы в особых кварталах, но материальными ценностями их снабжают так же, как коммунаров — сообразно потребностям. Право на питание, жилье и одежду принадлежит человеку просто потому, что он человек. В столовых западного квартала тот же рацион, что в доме Андрея, правда, готовит еду автоматика. Андрею случалось в поездках перекусывать автоматически приготовленными блюдами; они вполне съедобны, хотя, конечно, ни в какое сравнение не идут с тем, что создает тетя Люба.

А вот право на труд — это ответственность, которую общество доверяет не каждому.

Педагогов готовили к тому, что на этом уроке в любом классе обязательно кто-то спрашивает:

— А что если товарищ… гражданин… просто не хочет трудиться?

Рекомендованного ответа на этот вопрос не было — каждый учитель должен был составить его сам. Андрей отвечал так:

— Это право каждого гражданина после достижения двадцати одного года. Можно добровольно отказаться от труда и продолжить жить в коммунистическом обществе. Потребности такого гражданина будут удовлетворяться пожизненно, потому что таково его человеческое право. А вот в созидании он участвовать не сможет. Он будет смотреть на звезды, к которым скоро отправятся космические корабли — и не станет частью этого. Он получит лекарства, разработанные учеными, которые каждый день бросают вызов страшным болезням — и не будет частью этого. Мимо него пройдут дети, такие, как вы — ростки будущего; и он не сможет стать им ни родителем, ни наставником, ни примером для подражания. Да, у каждого есть право выбрать себе и такую судьбу.

Добровольные отказы от права на труд изредка случались — например, с теми, кто считал себя гением, не признанным жестоким и косным коммунистическим обществом.

По пути от остановки к дому Роберта Андрей пересек сквер. В центре стоял бородатый мужчина с гитарой и хрипло скорее орал, чем пел; однако, несмотря на морозный день, слушателей собралось порядком — человек двадцать. Андрей вспомнил, что в конце двадцатого века, когда только появились сетевые технологии, публиковаться мог любой желающий. Странно… Неужели каждый непризнанный гений имел право распространять свое творчество и влиять на неокрепшие умы таких, как Лена Зотова? Теперь-то Сеть можно без ограничений использовать только для личного общения, а содержание общественного эфира отбирают ответственные товарищи.

Андрей нашел нужный дом, поднялся на лифте и позвонил в ячейку Роберта — своего бывшего одноклассника.

Роберт по собственному желанию жил в западном квартале, хотя права на труд лишен не был. Его личное дело пестрело отметками об антиобщественном поведении, но Роберт всегда чувствовал грань и ни разу ее не пересек. Он небрежно относился к учебе и работе, злоупотреблял алкоголем, проявлял агрессию, вызывающе вел себя с девушками — однако сумел набрать Индекс для поступления на самую мало востребованную коммунарами специальность. Роберт окончил Исторический факультет, отделение Памятников материальной культуры.

Дверь открылась, и Андрей непроизвольно отступил на шаг назад — очень уж дико его одноклассник был одет. Что-то вроде пальто без пуговиц, но легкое, явно не подходящее для осенней погоды.

— Чего вытаращился? — усмехнулся Роберт. — Халата не видел никогда? Ну да, откуда тебе, в стандартном пакете коммунара такого не водится. Это антиквариат.

— Халат? Что-то древнемонгольское?

— Сам ты древний монгол. Россия, двадцать первый век. Тогда люди знали толк в комфорте!

— Разве тебе можно забирать экспонаты в жилую ячейку?

Роберт неопределенно повел рукой:

— Можно, нельзя… Кто будет проверять? Вот разве что ты стуканешь, коммунар. Но не за этим же ты притащился в наше гетто… Войдешь или так и будешь торчать столбом?

Речь Роберта странно напоминала манеру говорить товарища Гинзбург. Логично — она выросла в наследии докоммунистического общества, а Роберт изучал его и, должно быть, глубоко в него погрузился.

Ячейка Роберта выглядела крохотной, хотя Андрей знал, что это стандартный размер — те же пятнадцать метров, что у него самого. Но сколько же здесь было непонятного пестрого хлама… Вентиляция работала, но воздух был затхлым, пахло пылью и плесенью. Андрею показалось, что он попал на помойку.

Роберт снял со стула ворох каких-то тряпок, кинул их на кровать, жестом предложил гостю сесть и уверенно сказал:

— Тебе что-то от меня нужно.

Андрей кивнул. Роберт продолжил непонятно:

— Баш на баш.

— Ч-чего?

— Совсем вы, коммунары, оторвались от корней. Это значит: ты — мне, я — тебе. Слушай, Андрюха, есть одна женщина… Она по молодости набедокурила и стала лишенкой. Мы собрали все для апелляции — характеристики, общественный труд, свидетельства дисциплины… Но нужны еще рекомендации от товарищей вроде тебя. Я помогу тебе, если ты поможешь моей женщине.

— Твоей… что? — это звучало дико, совсем по-древнемонгольски. — Роб, вы с ней в отношениях? Но почему в профиле нет отметки? Я не видел, когда звонил… Так нельзя, отношения нужно регистрировать! Вдруг какая-то другая женщина заинтересуется тобой и не будет знать, что ты не свободен?

— Так говоришь, будто это что-то плохое! — Роберт оскалил в усмешке неровные зубы. — Какой же ты невыносимо правильный… и пресный, как эти брикеты из тараканов. Всегда был такой, таким и помрешь. Ладно, зарегистрируем мы отношения. Я просто забыл, что у нас все личное — это общественное. Так напишешь рекомендацию?

— Заочно? Нет, конечно! Это на лишение тянет. Познакомь меня с товарищем. Я с ней поговорю, разберусь в деле, изучу все обстоятельства…

Роберт закатил глаза:

— Конечно же, именно об том речь. Не мог же я, в самом деле, предложить что-то антиобщественное… А сам ты чего хочешь? Зачем тебе понадобился старьевщик?

Андрей пару секунд колебался. Все-таки это была очень жесткое решение, даже жестокое, да и Роберт доверия не внушал…

«Любой ценой», — сказала товарищ Гинзбург.

— Я направлю к тебе практикантку. С ней нужно работать по определенной программе…

***

Лена была в полном восторге от трудового поручения. Центр хранения памятников ломился от удивительных, невероятных вещей — человеческой жизни не хватило бы, чтоб хотя бы осмотреть их все. Товарищ историк — он просил называть его просто Робертом — поначалу слегка пугал ее: говорил вроде бы по-русски, но смысл многих его фраз от Лены ускользал. Зато он разрешил все рассматривать и даже брать в руки:

— Ни в чем себе не отказывай, деточка. Никому все это говно мамонта даром не сдалось.

Лену раньше никто не называл деточкой. Это царапало, но она быстро привыкла.

Роберт сказал, что в, как он выразился, барахле практикантка сходу не разберется, потому поручил ей обрабатывать бумажные книги с цветными картинками — они назывались журналы, или глянец. Каждый следовало отсканировать и заполнить архивную карточку.

Укладывая страницы на сканер, Лена рассматривала картинки. Как же эти мужчины и особенно женщины разительно отличались от правильных, но скучных коммунаров! Красивые невероятной, космической какой-то красотой, уверенные в себе, они смотрели с фотографий свысока, даже чуть презрительно — словно обладали неким тайным могуществом, и, кажется, оно было заключено в их вещах. Сколько же у них было видов одежды, причесок и украшений! И индивидуальный транспорт… Лена думала, его всего два вида — для города и сельской местности; оказалось, прежде существовали сотни разных машин — таких невероятно красивых! Почему Лена забивала себе голову скучными предметами вроде физики и обществознания, а обо всех этих удивительных вещах даже не подозревала!

Журналов оказалось немного, и у Лены оставалось вдоволь времени, чтобы рассматривать экспонаты из хранилища. Названий большинства из них она не знала, а предназначение могла только пытаться угадать.

Однажды она нашла изящный тонкий браслет с крохотным, украшенным переливающимися камешками циферблатом. Пьянея от собственной храбрости, она надела его на запястье и щелкнула застежкой. Подняла руку и медленно повернула — камни искрились в свете люминесцентной лампы. Это было как сон, как волшебство! Лена на миг почувствовала себя такой же красивой и сильной, как женщины из журналов…

— Это «Булгари», — Роберт подошел незаметно и, как обычно, говорил непонятно. В руках он держал пыльную картонную коробку. — Платина, желтое золото, алмазы. Многие когда-то готовы были пойти на преступление за такую вот безделушку, а теперь она пылится здесь, никем не востребованная. Ты закончила с журналами, деточка? Вот новые материалы. Все то же самое — сканируешь, проверяешь, все ли листы в нормальном качестве, заполняешь карточку. Тут посложнее, чем с журналами — страницы разного формата, и есть вложенные фотографии.

— Я справлюсь, — пообещала Лена.

— Конечно, ты справишься, деточка.

На коробке было написано «Уголовные дела. Преступления против несовершеннолетних, совершенные по экономическим мотивам».

***

Включенный сканер надрывно пищал, требуя очередную страницу, но Лена не обращала на него внимания. Ее губы дрожали, она спрашивала срывающимся голосом:

— Как? Как такое произошло? Как они могли… делать это все с детьми? А тут — даже с родными детьми? Как такие граждане вообще получали допуск к родительству?

— Никак не получали, — лениво ответил Роберт. — Не было тогда никаких допусков. Кто мог и хотел, тот и рожал.

— Но ведь даже в те времена у детей были права!

— Не говори «те времена», — поморщился Роберт. — Я какой-никакой, а все же историк, и мне больно, когда все докоммунистические эпохи считают одной. Представление о правах малолетних менялось. В Древнем Риме, например, дети считались собственностью отца. Все это и многое другое с ними можно было проделывать легально. Потом бывало по-разному. Когда создавалось это, — Роберт кивнул на коробку, — такое обращение с детьми уже было незаконно. Потому, собственно, и появились уголовные дела. Но по существу общество слабо контролировало, что происходит в семьях. А дети ведь всегда доверяют родителям…

— Но как, как они могли делать весь этот ужас?

— Они мечтали о красивой жизни. Ты листала глянец и тебе казалось, что все это должно быть твоим, но несправедливо у тебя отнято. Люди того времени чувствовали то же. Ты же видела, что возле некоторых из этих финтифлюшек есть циферки? Знаешь, что они означают?

— Да… Мы проходили деньги. Но ведь люди тогда деньги зарабатывали, а значит, могли все эти вещи купить?

— В теории — могли. На практике же… Найди, для примера, в справочной системе среднюю зарплату учителя в те годы. Молодец. А теперь раздели на нее цену часиков «Булгари».

— Получается… учитель должен работать четыре года, чтобы купить такие часы?

Это в голове не укладывалось, ведь учитель — одна из самых почетных и ответственных профессий…

— Если не будет ни есть, ни одеваться, ни ночевать под крышей — да. Не забывай, все это не было безусловным человеческим правом. Даже общественный транспорт стоил денег — далеко не все могли позволить себе индивидуальный. Учителю приходилось оплачивать это из зарплаты. А если у него были дети — то и для них. Тебе мало трех зимних рубашек? У многих не было и того.

— Так получается… учитель вообще не мог купить такие часы?

— Не мог. Как и большинство тех, кто зарабатывал на жизнь честным трудом. А вот журналы стоили недорого, и мечты о красивой жизни многих толкнули на преступления. Хотя не все из этого вообще считалось в те времена преступлением. На такое, — Роберт кивнул на пыльные папки, — шли самые отмороженные, и только самые тупые из них попадались. Но были деяния куда более масштабные, за которые так никто и не ответил. Деточка, ты что, плачешь? Ладно, давай считать, что твой трудовой подвиг на сегодня закончен.

***

— Лена Зотова принесла извинения за свой поступок, — доложил Андрей. — Вчера — мне лично, сегодня — перед всем классом.

— Не расслабляйся, рецидивы еще будут, — ответила товарищ Гинзбург. — Но кризис ты прошел. Проанализируй свои действия и дай им оценку.

— У меня смешанные чувства, — признался Андрей. — С одной стороны, я вывел Зотову на осознание правильных ценностей. С другой — применил для этого грубую манипуляцию. Коммунар должен смотреть обоими глазами, видеть объективную картину реальности. Все же система товарно-денежных отношений порождала не одни только преступления. Она создала еще и ту цивилизацию, на основе которой мы строим сейчас новую, коммунистическую.

Морщинистое лицо товарища Гинзбург напоминало сейчас маску, на которой жили только глаза. Все-таки сто пять лет — солидный возраст…

— Мы сражались за эту новую цивилизацию, потому что надеялись, что в ней вам никогда не придется прибегать к манипуляциям и лжи, — сказала наконец старая женщина. — Но этот бой еще далек от завершения. Мы оставляем его вам в наследство. Сражаться за сердца и души коммунаров придется еще долго… быть может, всегда. Я доложу школьному Совету, что ты теперь можешь стать наставником начинающего педагога. Готовься принять новую ответственность.

Товарищ Гинзбург развернула кресло-каталку и уехала. Андрей уставился в окно. За парком, окружающим школу, виднелись жилые дома. По дороге проехал электробус.

Хотелось позвонить Паоле и рассказать, как он справился с ответственным поручением. И тут Андрей вспомнил, что их отношения на паузе, потому что он не мог принять решения о запросе допуска к родительству. Теперь это казалось странным, неправильным. Мир будущего раскрылся перед ним — хрупкий, уязвимый, сложный, сияющий… Андрей хотел отдать будущему все, что только возможно. Каждый из учеников бесконечно важен, за каждого он готов сражаться — даже с ним самим… но, быть может, это не все, что он способен вложить в будущее.

Андрей достал коммуникатор, развернул почтовую программу и написал:

«Паола, милая! Я помню, что должен молчать еще три дня, но невыносимо соскучился. Решение я принял. Надеюсь, ты простишь мне эти колебания и сама еще не передумала. Я готов перевести наши отношения на следующую стадию и запросить доступ к родительству. Я хочу разделить с тобой эту ответственность».