Танжеринная Линия

Первым признаком было отсутствие. Самое банальное, повседневное – когда чего-то не хватает, но ещё не ясно, чего именно.

Доктор Ингрид Нильсен неторопливо обходила пустые палаты родильного отделения Копенгагенской клиники репродуктивного здоровья. Больничные койки, безукоризненно застеленные, выстроились безмолвными часовыми вдоль безупречно стерильных стен. Эхо её шагов отражалось от звенящей пустоты, создавая иллюзию присутствия кого-то ещё. Но присутствовало лишь отсутствие.

«Статистическая аномалия», – говорили коллеги три месяца назад.

«Демографический тренд», – объясняли социологи через полгода.

«Локальный кризис рождаемости», – уверяли политики к концу первого года.

К началу третьего года новую реальность уже обозначили термином с пугающей академической сухостью: Пан-Бореальная Стерильность. ПБС – три буквы, определившие новую эпоху для всего Северного полушария.

Магнитная танжеринная линия – так окрестили журналисты невидимую границу нового мира, проходящую примерно по 23-й параллели. Выше неё человеческое размножение прекратилось, словно по команде невидимого дирижёра. Ниже – жизнь продолжалась в своей хаотичной, плодовитой избыточности.

Ингрид остановилась у окна, выходящего на старинную площадь. Когда-то здесь играли дети, их крики и смех наполняли воздух. Теперь площадь была переоборудована для нужд стареющего населения: эргономичные скамейки, поддерживающие хрупкие спины, аппараты экстренной медицинской помощи, системы мониторинга жизненных показателей.

Её коммуникатор мягко завибрировал. На экране высветился вызов от профессора Хеймдалля из Совета Северной Биобезопасности.

– Ингрид, – голос звучал подчёркнуто буднично, что сразу выдавало его напряжение. – Самолёт ждёт тебя в Каструпе. Тебе нужно быть в Осло через четыре часа.

– Эрик, ты же знаешь, я больше не консультирую Совет... После последнего саммита...

– Это другое, – он помедлил, словно подбирая слова. – Появилась новая гипотеза. Космогенная.

Ингрид посмотрела на часы – старинный механизм, доставшийся ей от бабушки, последней из семьи, кто держал на руках своего ребёнка.

– Вылет через два часа, – сказала она и отключила связь.

Гипотеза об инопланетном вмешательстве не была новой. Первые конспирологические теории о "стерилизующем луче" появились ещё до того, как статистические данные подтвердили глобальный масштаб проблемы. Но поддержка этой гипотезы серьёзными учёными была новым и тревожным знаком.

***

Конференц-зал Северного Совета в Осло мало напоминал привычные представления о срочных правительственных совещаниях. Никаких длинных столов, мрачных лиц и драматических речей. Вместо этого – мягкие эргономичные кресла, расставленные полукругом, приглушённый свет и атмосфера почти меланхоличного смирения.

Именно эта атмосфера и пугала Ингрид больше всего. Смирение правительств Северного полушария стало первым признаком перехода от стадии отрицания к стадии отчаяния.

Профессор Хеймдалль стоял у центрального голографического проектора, его худощавая фигура выглядела ещё более истончившейся с их последней встречи.

– Позвольте представить доктора Сунь Вэйвэя из Пекинского института космической радиации.

Невысокий человек с удивительно молодым лицом и абсолютно седыми волосами поднялся со своего места. В его движениях чувствовалась та неуловимая механическая точность, которая выдавала обладателей подпороговых нейроимплантов – редких и недавно разрешённых устройств, позволяющих сохранять ясность ума даже при критическом истощении организма.

– То, что я сейчас покажу, – начал доктор Сунь, – является результатом ретроспективного анализа данных, полученных спутниками дальнего космического наблюдения за три года до начала ПБС.

Над проектором возникла трёхмерная модель Солнечной системы. Крошечные точки, обозначающие планеты, вращались по своим орбитам. Внезапно, на периферии модели возникла едва заметная рябь.

– Четыре года, семь месяцев и восемнадцать дней назад наши спутники зафиксировали кратковременное возмущение в космическом фоновом излучении. Тогда это было классифицировано как аномальный солнечный выброс и отправлено в архив.

Модель ускорилась, показывая распространение невидимой волны через Солнечную систему.

– При повторном анализе мы обнаружили, что это возмущение имело нехарактерный для солнечной активности паттерн распространения. Оно двигалось как направленный луч, а не как сферическая волна.

Волна достигла Земли, окутав её северное полушарие почти невидимой дымкой, оставив южную часть нетронутой.

– Наша гипотеза состоит в том, что Земля оказалась на периферии направленного энергетического воздействия, источник которого находится за пределами Солнечной системы.

– Вы говорите об оружии? – тихо спросила Ингрид.

– Мы говорим о технологии, – ответил Сунь с той особой осторожностью формулировок, которая отличает учёных в присутствии политиков. – Направленном воздействии, которое, возможно, было не предназначено для нас, но задело нашу планету по касательной.

Хеймдалль подошёл ближе, его обычно сдержанное лицо выдавало необычное волнение.

– Теорию доктора Суня косвенно подтверждает географическое распределение ПБС. Стерильность не просто охватила северное полушарие – она имеет чёткую градиентную структуру, совпадающую с расчётной моделью прохождения этого... луча через атмосферу Земли.

Ингрид смотрела на медленно вращающуюся модель планеты. Танжеринная линия теперь выглядела как результат простого соприкосновения с краем чего-то гораздо большего, проходящего мимо, даже не заметившего их существования.

– И что нам с этим делать? – спросила она, зная ответ заранее.

– У нас нет технологии, чтобы нейтрализовать подобное воздействие, – ответил Сунь. – Мы даже не понимаем принцип его работы. Но мы знаем, что оно не затронуло южное полушарие.

Хеймдалль выключил проектор, и голографическая модель растаяла в воздухе, оставив после себя полумрак, в котором лица присутствующих казались восковыми масками.

– Совет Северных стран принял решение, – его голос звучал так, словно каждое слово причиняло ему физическую боль. – Мы запускаем Протокол «Футурум».

В комнате повисла тишина, настолько плотная, что, казалось, даже воздух застыл.

– Операции по переселению? – Ингрид медленно произнесла эти слова, как будто проверяя, смогут ли они вообще прозвучать в реальности, а не только в кошмарных прогнозах.

– Нет, – Хеймдалль покачал головой. – Операции по репатриации детей.

II. Синдром похищенных колыбелей

«АВСТРАЛИЙСКИЙ ПРЕМЬЕР ТРЕБУЕТ ЭКСТРЕННОГО ЗАСЕДАНИЯ ООН»

«НОВАЯ КАЛЕДОНИЯ ЗАКРЫВАЕТ ВОЗДУШНОЕ ПРОСТРАНСТВО»

«КИТАЙ И РОССИЯ ОТРИЦАЮТ ПРИЧАСТНОСТЬ К "ДЕТСКИМ РЕЙДАМ"»

«ЮЖНО-АФРИКАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА ВВОДИТ ВОЕННОЕ ПОЛОЖЕНИЕ»

Заголовки новостей скользили по экрану, пока Мэй Окойе всматривалась в ночное небо Сиднея через окно своей квартиры на сороковом этаже. Город внизу пульсировал тревожными огнями – полицейские дроны патрулировали улицы, дополнительные прожекторы освещали детские учреждения, гражданские патрули обходили жилые кварталы.

«Первая волна исчезновений детей стала для Австралии сейсмическим событием», – вещал комментатор из головизора. – «После того, как более пятисот детей в возрасте от шести месяцев до пяти лет исчезли в течение одной ночи, правительство ввело беспрецедентные меры безопасности. Все дети до двенадцати лет размещены в специальных защищённых центрах. Многие родители предпочли скрыться в труднодоступных районах материка».

Мэй отвернулась от окна и подошла к защищённой детской капсуле, где спал её четырёхлетний сын Адаоби. Биометрические системы мониторинга показывали стабильные жизненные показатели. Защитное поле, стоившее ей трёх месячных зарплат исследователя квантовой патологии, мерцало едва уловимым голубоватым светом.

– Думаешь, это защитит его? – спросил Кайто, её муж, войдя в комнату с двумя чашками чая.

– Ничто не защитит надёжно от того, кто смог стерилизовать половину планеты, – ответила Мэй, принимая чашку. – Но это может защитить от людей. А пока что все похищения выглядят очень... человеческими по методологии.

Кайто сел рядом, его японо-нигерийские черты казались особенно выразительными в синеватом свете защитного поля.

– Сегодня был экстренный брифинг, – сказал он тихо. – К нам в лабораторию квантовой астрономии приходили люди из правительства. Показывали данные о странных возмущениях в верхних слоях атмосферы за несколько дней до каждой волны похищений.

Мэй напряглась: – Ты думаешь, это всё-таки...

– Нет, – Кайто покачал головой. – Эти возмущения полностью соответствуют профилю стелс-кораблей класса "Полярная сова". Земная технология, разработанная Североатлантическим альянсом десять лет назад для высокоточных операций в зонах конфликта.

Мэй почувствовала, как к горлу подступает тошнота: – Они используют военные технологии для похищения детей?

– Мэй, северные страны умирают. Последний ребёнок в Северной Европе родился почти три года назад. У них осталось максимум восемьдесят лет до полного демографического коллапса.

– И это оправдывает...

– Ничто не оправдывает, – Кайто поставил чашку. – Но помогает понять. Для них это не просто похищение. Это экзистенциальный выбор.

Дрон гражданского патруля проплыл за окном, его сканирующие лучи ненадолго осветили комнату жёлтым светом.

– У меня есть план, – сказал Кайто после долгой паузы. – Я договорился о переводе в исследовательский центр в Улуру. Там построен подземный комплекс для семей учёных. Максимальная защита, минимальный цифровой след.

Мэй смотрела на спящего сына. Адаоби, названный в честь её деда из Нигерии, мирно посапывал, не подозревая, что стал ценным ресурсом в новом мировом порядке.

– Когда нужно выезжать?

– Через три дня. Я уже всё подготовил.

***

Штаб-квартира Скандинавской инициативы репатриации находилась не в хорошо защищённом правительственном здании, как можно было бы ожидать, а в переоборудованной школе на окраине Стокгольма. Эрика Хеймдалля каждый раз поражала эта ирония – использовать пустые школы для планирования операций по захвату детей, которые могли бы эти школы наполнить.

– Статистика по третьей волне, – доложила ему генерал Линнея Стрём, руководитель оперативной группы. – Мы репатриировали четыреста двенадцать детей из Новой Зеландии, двести тридцать из Мельбурна и сто восемьдесят из прибрежных районов Чили.

– Потери?

– Шесть оперативников. Два самолёта. Гражданских жертв нет, – она помедлила. – Ещё.

Хеймдалль смотрел на карту операций. Светящиеся точки отмечали успешные извлечения, красные кресты – потерянные группы.

– Южное полушарие наращивает сопротивление быстрее, чем мы прогнозировали, – продолжила Стрём. – Австралия и Новая Зеландия официально закрыли дипломатические представительства всех северных стран. ЮАР и Бразилия вооружают гражданское население. Аргентина разместила системы противовоздушной обороны вокруг всех крупных населённых пунктов.

– Они наивны, если думают, что технологический разрыв исчез за три года стерильности, – холодно заметил Хеймдалль.

– Дело не в технологиях, – возразила Стрём. – Дело в решимости. Для нас это операция по спасению нашей цивилизации. Для них – защита своих детей. Они готовы идти дальше, чем мы думаем.

Хеймдалль подошёл к окну. Из него был виден старый школьный двор, где сейчас располагался тренировочный центр для сиделок и воспитателей – людей, которым предстояло заботиться о "репатриированных" детях.

– Что с адаптацией? – спросил он.

– Сложно, – Стрём нахмурилась. – Психологические травмы, рецидивы, попытки побега даже у самых маленьких. Старшие дети категорически отказываются интегрироваться. Наши методы работают только с детьми до трёх лет, да и то не всегда.

– Мы должны сосредоточиться на младенцах, – сказал Хеймдалль после паузы. – До девяти месяцев. Это оптимальное соотношение адаптивных возможностей и минимизации травмы.

– Вы знаете, что это значит, – Стрём смотрела на него, не моргая. – Родильные дома. Неонатальные отделения. Это уже не тихие ночные операции. Это прямые штурмы медицинских учреждений.

– Я знаю, – Хеймдалль отвернулся от окна. – Передайте в Совет: нам нужно полномасштабное развёртывание. И добавьте реактивные группы для Кейптауна и Сантьяго. Учитывая их военную подготовку, там потребуются дополнительные ресурсы.

Линнея кивнула и направилась к выходу, но остановилась у двери: – Профессор, вы же понимаете, что южные страны рассматривают варианты ответного удара? У них есть ракеты, способные достичь Стокгольма или Копенгагена.

– Они не атакуют, – Хеймдалль произнёс это с уверенностью человека, который просчитал все варианты. – У них всё ещё сохраняется иллюзия, что мы можем вернуться к дипломатическому решению. К тому времени, когда эта иллюзия развеется, будет слишком поздно.

Линнея помедлила ещё мгновение, но, не сказав больше ни слова, вышла из кабинета.

Оставшись один, Хеймдалль активировал закрытый канал связи. На экране появилось лицо Ингрид Нильсен.

– Ты получила образцы? – спросил он без предисловий.

– Да, – Ингрид выглядела измождённой. – Все дети из последней группы. Мы проводим полное генетическое картирование и анализ нейронных паттернов.

– И?

– Пока никаких значительных отличий от детей, родившихся до ПБС, – она потёрла виски. – Эрик, мы полгода исследуем этих детей. Если бы существовал какой-то биологический фактор, делающий южное полушарие устойчивым к стерилизации, мы бы уже обнаружили его.

– Должно быть что-то, – настаивал Хеймдалль. – Географический иммунитет не может быть случайным.

– А если может? – тихо спросила Ингрид. – Что если мы действительно имеем дело с внешним воздействием, которое просто... прошло мимо? Случайно затронуло нас, случайно пощадило других?

– Случайностей такого масштаба не бывает.

– В космических масштабах всё наше существование может быть не более чем случайностью, – Ингрид выглядела предельно усталой. – Эрик, я серьёзно. Мы должны рассмотреть возможность, что это не решаемая проблема.

– Нет, – Хеймдалль резко покачал головой. – Этот вариант неприемлем.

– Тогда, может, стоит хотя бы отказаться от насильственных методов? Предложить сотрудничество южным странам, вместо...

– Они уже отказали. Трижды. На последнем закрытом саммите ООН представитель Австралии заявил, что скорее сожжёт свою страну дотла, чем позволит нам забрать хоть одного ребёнка.

– И ты их осуждаешь?

– Я их понимаю, – Хеймдалль выглядел внезапно постаревшим. – Но понимание не меняет необходимости. Северная цивилизация не исчезнет в сумерках жалости к себе.

Ингрид долго смотрела на него, потом медленно произнесла: – Они называют эти рейды "Синдромом похищенных колыбелей". Говорят, что бледные призраки севера прилетают в ночи, чтобы красть будущее юга. Ты думаешь, история запомнит нас как спасителей цивилизации, Эрик?

– История запомнит тех, кто выживет, чтобы её написать, – ответил Хеймдалль и отключил связь.

III. Ветры Улуру

Центр квантовой радиоастрономии Улуру был построен в спешке, как и многие объекты новой инфраструктуры защиты южных стран. Научный комплекс, расположенный у подножия священной скалы аборигенов, стал одним из ключевых элементов системы раннего предупреждения о приближении северных "репатриационных групп".

Кайто Танака-Окойе стоял на обзорной площадке исследовательского центра, наблюдая за заходом солнца. Массивная красная скала Улуру меняла цвет, как хамелеон, переливаясь от ярко-оранжевого до глубокого пурпурного. Кайто всегда находил в этом зрелище странное утешение – древний камень, переживший миллионы лет геологической истории, казался якорем в стремительно меняющемся мире.

– Доктор Окойе, – окликнул его молодой техник. – Мы зафиксировали необычную активность в верхних слоях атмосферы. Возможно, вам стоит взглянуть.

Спустившись в подземный командный центр, Кайто увидел, что вокруг главного экрана уже собралась группа специалистов. Трёхмерная проекция показывала термические аномалии над Индийским океаном – характерный след стелс-кораблей.

– Это девятая группа за месяц, – сказала Амара Джейден, руководитель центра безопасности. – Они становятся настойчивее. Судя по траектории, целятся на западное побережье.

– Перт? – спросил Кайто.

– Или Брум, – Амара увеличила изображение. – Четыре корабля. Средние по размеру. Предположительно Североевропейская группа репатриации.

Кайто посмотрел на наручный коммуникатор – время приближалось к девяти вечера. Адаоби должен был уже спать в их жилом модуле, под присмотром Мэй.

– Передайте координаты в систему перехвата, – скомандовала Амара. – Предупредите прибрежные поселения.

– Перехват становится всё менее эффективным, – заметил один из аналитиков. – Они адаптируются, меняют высоту и скорость приближения. Последние две группы прорвались через нашу первую линию обороны.

Кайто подошёл ближе к проекции: – Покажите спектральный анализ.

Изображение изменилось, демонстрируя частотные характеристики излучения двигателей.

– Что-то не так, – нахмурился Кайто. – Это не похоже на типичный профиль "Полярных сов". Частота выше, спектр шире.

– Новые двигатели? – предположила Амара.

– Или... – Кайто замолчал, вглядываясь в данные. – Увеличьте разрешение на верхний квадрант.

Когда изображение изменилось, в комнате повисла тишина. Над характерным следом стелс-кораблей появилась ещё одна термическая аномалия – гораздо более обширная, размытая, но определённо искусственного происхождения.

– Что это, чёрт возьми? – прошептал кто-то.

Кайто быстро активировал дополнительные алгоритмы анализа: – Больше похоже на... атмосферное возмущение от объекта, движущегося на гиперзвуковой скорости. Но это не соответствует ни одной известной земной технологии.

Внезапно все системы связи одновременно активировались – коммуникаторы, экраны, даже аварийные каналы. На всех устройствах появилось одно и то же сообщение: "НЕОПОЗНАННЫЙ ОБЪЕКТ ВХОДИТ В АТМОСФЕРУ. ПРОТОКОЛ КОСМИЧЕСКОЙ УГРОЗЫ АКТИВИРОВАН".

– Это не северная группа, – медленно проговорил Кайто. – Это что-то совершенно другое.

***

События развивались слишком быстро для организованной эвакуации. Неопознанный объект, вначале принятый за метеорит необычной траектории, стремительно снижался, меняя курс так, что все расчётные точки падения постоянно корректировались.

Исследовательский центр Улуру перешёл в режим полной изоляции. Все входы были герметизированы, системы жизнеобеспечения переведены на автономный режим.

В жилом секторе, где находились семьи учёных, Мэй Окойе пыталась успокоить проснувшегося от сирен Адаоби.

– Это просто учения, маленький, – говорила она, крепко прижимая его к себе и стараясь, чтобы голос звучал уверенно. – Помнишь, как мы играли в космических исследователей? Сейчас мы будем настоящими астронавтами в нашей безопасной капсуле.

В комнату вошёл Кайто, его лицо выражало смесь тревоги и научного любопытства: – Объект замедлился. Он движется почти... осторожно.

– Что это? – шёпотом спросила Мэй, стараясь, чтобы Адаоби не уловил её страха.

– Мы не знаем. Все системы идентификации дают противоречивые результаты. Сначала мы думали, что это северный корабль нового типа, потом решили, что метеорит, теперь... – он помедлил. – Теперь система классифицирует его как "технологический объект неземного происхождения".

Мэй инстинктивно прижала сына ещё крепче:

– Ты думаешь, это...

– Я не знаю, – честно ответил Кайто. – Но объект выбрал очень странную траекторию. Он снижается прямо над Улуру.

Внезапно всё здание содрогнулось. Не сильно, но достаточно, чтобы понять – что-то произошло на поверхности.

– Папа, – прошептал Адаоби, – это космические люди прилетели?