Тайга

Слёзы, такие привычные этому дому, ещё никогда не звучали по этому поводу. В избе батюшки Георгия не хватало комнат. Дети спали вдвоём, а то и втроём в комнате: на полу на матрасе, на раскладывающемся кресле и на диване.

Ни у одной двери не было шпингалета. Даже у уборной.

— Грех закрываться, — говорила матушка Елена. — Если нечего скрывать, закрываться не надо.

Вот и теперь матушка смотрела как её пятнадцатилетняя дочь писает в кружку. Стесняться родную мать! Ишь чего удумала! Потерянный взгляд и смущение Маши, которая не знала, как бы примостить эту ёмкость, раздражали Елену. Когда дочь трясущейся рукой поставила посудину с тёплой жидкостью на тумбочку, женщина положила в неё белую картонку шириной в половину сантиметра. И пропитавшись секунд за 15 на полоске появились две красных метки.

— Отец Георгий, она у нас беременна, — сообщила матушка.

Он сидел на табурете у печки, руки сжаты в кулаки.

— Ну? — холодно спросил глава семьи. — Скажи мне кто он?

— Что… кто? — прошептала Маша.

— Кто тебя опозорил? Или зачатие непорочное, а?

Она замотала головой.

— Нет! Это не…

— Кто это был?! — он вскочил. — Не ври мне! Рожей уже баба, а скоро и живот вырастет — всем видно будет!

— Это не так… — умоляюще пищала девушка.

— Не так?! — он шагнул ближе. — Так ты, значит, и врать научилась. Совсем как мать твоя. Всё молчишь да молчишь, а поди ж ты — с брюхом ходишь! Кто? Кто с тобой был?

Она снова замотала головой, уже плача.

— Никто… пожалуйста, я не… я не знаю…

— Ах, не знает она! — он схватил её за плечо. — Блудная! В глаза мне смотри!

И она смотрела. Сквозь слёзы, сквозь дрожь — смотрела в лицо, в котором была ярость.

Он оттолкнул её.

— Вон! — выдохнул, как будто сплюнул. — Из дома. Пока не признаешься, кто это был — ноги твоей тут не будет.

— Но на улице дождь…

— А тебе поделом! Пусть грязь с тебя смоет, может, совесть проснётся!

Отец ударил кулаком по столу. Тарелка с гречкой подпрыгнула, ложка упала на пол.

— Пошла вон, — вынес приговор отец.

Мария глядя на мать, но та опустила глаза.

— Пошла ВОН, я сказал. Вон из дома. За ложь и блуд! — он задохнулся крича. — За стыд, который ты принесла дому!

На улице было сыро. Снег ещё не растаял до конца, и земля дышала холодом. Дождь моросил — тот самый, весенний, безжалостный, который пробирает под пальто и под кожу.

Маша шла медленно. Она не знада куда. Отец только один раз выгонял ребёнка из дома — её старшего брата Диму, когда узнал, что тот курил. Брат тогда неделю жил у друга и попался отцу на улице пьяным. Тогда его силой вернули домой, а отец и его лучший собутыльник напомнили мальцу, что если он хоть раз ещё выпьет или закурит, то попрощается с ушами.

Деревня стояла между сопками, тайгой и бурной рекой, которую называли по-простому — Малая. Тридцать восемь домов, половина брошена. В другой половине живут те, кто не уехал и пока ещё не спился. Интернет тут появлялся только когда ветер был с севера, и даже тогда только у окна или на холме. Но в лесу, говорят, есть тигры, поэтому редко кто отваживался уйти далеко от дома.

В центре деревни вся социальная жизнь: школа, почта и храм. За храмом — церковный дом, где живёт отец Георгий с матушкой, сыном и двумя дочерьми. Возможно, уже с одной.

Девушка шла мимо школы, мимо церкви, в сторону речки. Там росла одинокая ива. Хоть какое-то укрытие в эту погоду. Так себе защита, конечно: ветер швырял ещё голые ветки в лицо, дождь бил по голове. А Мария стояла и думала: «Господи… если ты меня любишь, почему дал мне это?».

Маше было страшно. Токсикоз начался незаметно — сперва лёгкая тошнота по утрам, потом — резкая реакция на запахи. Особенно её выворачивало от тёплого парного молока, которое раньше пила литрами. Теперь стоило его унюхать — и даже пустой желудок пытался покинуть тело. А сегодня её вырвало, когда мать чистила рыбу. Сдерживая позывы, девушка есть гречку не стала. Но в желудке всё же нашлась еда.

— Что с тобой? — спросила Елена беспокойно. — На рыбу аллергия что ли?

— Не знаю, просто… подташнивает.

— Да от чего подташнивает? — голос стал тише, подозрительнее. — Рыбу с молоком съела?

Тут мать и предложила сделать злополучный тест.

— Ай! — воскликнула Маша. Это голая ветка ивы прилетела ей по спине. Девушка выпала из воспоминаний в реальность.

Она всхлипнула. Перевела взгляд на колокольню. Прятаться в деревне — искусство. Здесь все всех знают. Кто с кем спал, кто родился не от мужа, у кого сын служит, а у кого «сидит».

Подростки, обычно, встречались под мостом, в старом сарае за брошенным клубом, иногда в сторожке у водонапорной башни, если там не занято другой парочкой.

А Мария выбрала колокольню. Там можно смотреть вниз на крыши, на чёрные крестьянские огороды, на своих родителей, и думать, что ты хоть немного вдали от этой суеты. А ещё, несомненный плюс, на открытой площадке не пахло ладаном, воском и виной.

Ключ от неё хранился в старом ящике в ризнице и требовался только по воскресеньям, когда звонили на литургию. Она брала его в будни, последний раз — в пятницу вечером, и вернула в субботу.

Первый раз ребята пошли на колокольню в ноябре. Доски были скользкие от наледи, но они с парнем всё равно поднимались. Он смеялся, она стеснялась и боялась, что заметят. Мария тогда впервые поцеловалась. Позже она поняла, что это надёжное укрытие и приходила более радостной и расслабленной. Они с Егором сидели там в темноте, обнявшись и целуясь. Но в январе и феврале родители Егора уехали к родственникам, а добросовестный школьник остался исправно посещать занятия. Тогда ребята сменили холодное соседство с колоколом на тёплый каменный дом.

Они не знали, что значит «презерватив». Им никто не объяснял. Даже если бы кто-то в паре и знал, что это, разве бы ребята рискнули бы купить их у тёти Оли в магазинчике? Тётя Оля — подруга матушки, она бы донесла сразу. Маша неоднократно слышала как женщины обсуждают её одноклассников, развращённых одноклассниц и блудящих матерей. Тех, с кем встречаются эти замужние дамы, обычно не осуждали.

Слово «прелюбодеяние» звучало у взрослых как нечто для замены длинной фразы «когда живут вместе без венчания», и всё. Но внутри Маша понимала, что держать отношения надо в тайне. Потому что отец настороженно относился к мальчикам. Особенно к тем, кто не крестился в младенчестве и ходил в храм только на Рождество. А именно на этот праздник в этом году Егор зашёл в церковь впервые.

Снова что-то вырвало Машу из мыслей. Час. Два. Она не знает сколько она тут находится. Но к ней шла мать.