Тайна старого дома

Гром ударил так близко, что стекла в старых рамах задребезжали, как посуда в буфете. Дом бабушки Лиды, переживший и не такие грозы, недовольно скрипнул где-то в глубине — в стенах, в чердаке, в старой лестнице.

— Мам, интернет пропал! — возмущённо закричал из зала Миша.

— Интернет, говоришь… — пробормотала Карина, выглядывая в окно. — Сейчас вообще всё пропадёт.

Будто дожидаясь её слов, свет мигнул раз, другой — и погас окончательно. Дом на секунду провалился в густую, тёплую темноту. Потом, где-то в дальнем углу, жалобно пикнул забытой в розетке чайник.

— Ой, мам… — Аня тут же вцепилась Карине в руку. — Это навсегда?

— Темнота? — уточнила Карина. — Да нет, до утра точно переживём.

Где-то в коридоре громыхнула дверь.

— Ева? — крикнула Карина. — Ты жива?

— Пока да! — отозвалась сестра с верхнего этажа. — Миша, не трогай провод! Сказала же — не трогай, это не шнур от приставки!

— Я и не трогаю… — обиженно пробурчал мальчик, хотя все прекрасно знали, что как раз трогает.

Карина на ощупь добралась до старого буфета, нащупала коробочку со спичками. Пальцы по старой памяти нашли заветный хруст — и через минуту в комнате уже дрожал огонёк свечи, отбрасывая на стены пляшущие тени.

Запахло воском и чем‑то ещё — сушёной мятой, яблоками, немного — дымом от старой печи. Так пах этот дом всегда, сколько Карина себя помнила.

— Ууу, — протянула Аня, пододвигаясь ближе к свече. — Как в фильме ужасов.

— Это ещё не фильм ужасов, — фыркнула Ева, спускаясь по скрипучей лестнице в тапках с зайцами. — Вот когда бабушка Лида заходила с веником на включённом телевизоре — вот это был настоящий хоррор.

Она уже не была той худой, вечно растрёпанной девчонкой, коей запомнила её Карина в детстве, но в полутьме что‑то ускользающе детское в ней всё равно проступало — та же смешливая складка возле рта, те же тёмные глаза, в которых легко загорались искорки.

— Бабушка хотя бы свет не вырубала, — заметила Карина. — В отличие от местной грозы.

Миша, вооружившись фонариком телефона, уже бегал по комнате, освещая по очереди: старый шкаф, кресло-качалку, стену с выцветшими фотографиями. На одной из них — бабушка Лида в платке, прищурившись, держала на руках двух девочек — Карину и Евку. Лето, солнце, у Карины на носу россыпь веснушек, у Евы — в руках огромный пучок ромашек.

— Мам, а вы правда тут всё лето жили? — Аня обернулась, глядя то на фотографию, то на Карину. — Без интернета?

— Ужас, правда? — подыграла Ева. — И даже без смартфонов. Только лес, речка и козы дяди Паши.

— Козы — это ещё ладно, — вздохнула Карина. — Вот соседский петух — тот был настоящее зло.

Гром ухнул снова, дом ответил протяжным стоном. Пламя свечи пошатнулось, тени поползли по стенам.

Миша немедленно оживился:

— Мам, давайте страшилки! Раз электричества нет, хотя бы польза будет.

— Польза, — проворчала Карина. — От страшилок?

— Ну… — вмешалась Аня. — Можно не очень страшные. Про привидений… но добрых. Или про домовых.

— Домовые это не страшилки, — уверенно сказал Миша. — Это научный факт. У нас в подъезде точно один живёт, он лифтом балуется.

Ева прыснула, но тут же посерьёзнела, вслушиваясь в глухой рокот за окном. Ветер гнал по стеклу дождевые струи, и от этого казалось, будто за окном кто‑то проводит когтями по невидимой плёнке.

— Ладно, — сказала она, усаживаясь на пол рядом с детьми. — Про домовых, значит, научный факт… А про лесных духов вы что‑нибудь знаете?

— Про кого? — Аня вытаращила глаза.

— Про лесных духов, — повторила Ева. — Про тех, кто следит за лесом, за тропинками, за тем, чтобы кое-кто… — она выразительно глянула на Карину, — не бегал по оврагам, куда не надо.

— Это ты сейчас на кого намекаешь? — прищурилась Карина, но в голосе её уже сквозила улыбка. — На некоторых шести‑летних безумцев?

— Шесть с половиной, — поправила Ева автоматически. — И нечего меня за овраг припоминать. Это вообще не я упала, а так… немного поскользнулась.

Дети тут же подались вперёд.

— Мам! Тётя Ева! — перебил Миша. — А давайте вы расскажете что‑нибудь… ну, реальное. Что с вами было. В этом доме. Чтоб прям… — он выразительно сжал кулаки, — ух!

— Реальное, — задумчиво протянула Карина. — В этом доме…

Она перевела взгляд на окно. За стеклом сверкнула молния, и на миг в саду всё стало белым, плоским, как на старой выцветшей фотографии. Силуэты деревьев застыли, будто чужие, незнакомые.

— Реальное, говоришь, — повторила она тише.

— Ну расскажи, — сказала Ева, неожиданно серьёзно. — Раз уж мы вернулись.

Слово «вернулись» повисло в воздухе тяжёлой каплей. В этот дом они и правда вернулись впервые за много лет — после похорон бабушки Лиды, после бесконечных бумаг, нотариусов и разговоров о том, что делать с «старью».

В итоге решили — летом поедут с детьми. Пусть побегают по траве, подышат настоящим воздухом, не городским.

Гроза словно только этого и ждала, чтобы начать вовсю: гром забухтел почти непрерывно, вспышки молний сводили тьму на нет на секунды, потом она возвращалась ещё гуще. Где‑то на чердаке шарахнуло так отчётливо, что все четверо одновременно подняли головы.

— Там что‑то есть, — серьёзно сообщил Миша.

— Там старые чемоданы, ковёр, сто лет никому не нужный хлам и, возможно, мыши, — перечислила Карина. — И паутина. Много паутины.

— Пойдём посмотрим? — мгновенно предложила Аня. В её глазах вспыхнуло то самое любопытство, которое Карина знала слишком хорошо. Свой, родной огонёк. — Ну мааам. Там же всё равно делать больше нечего…

— Только не сейчас, — отрезала Карина. — Во‑первых, гроза. Во‑вторых, темно. В‑третьих…

— А чего ты сама туда в детстве лазила? — невинно заметила Ева. — И не раз. Я помню. Ты там книжки прятала.

— Это другое, — буркнула Карина.

— Почему? — хором спросили дети.

Карина закатила глаза.

— Потому что я была… — она на секунду задумалась, — безответственным ребёнком, а вы у меня сознательные.

— «Сознательные» — это значит скучные, — шепнул Миша Ане, но не настолько тихо, чтобы Карина не услышала.

Она уже набрала воздух в грудь, чтобы выдать воспитательную речь, но в этот момент снова раздался шорох. На этот раз — более явственный. Как будто кто‑то тяжело переставил ногу по старой доске прямо над их головами.

Миша подскочил.

— Там Точно. Кто‑то. Есть, — прошептал он.

— Кот, — решила Аня. — Или привидение бабушки Лиды.

— Бабушка Лида, если бы узнала, что вы её дом привидением называете, — заметила Ева, — пришла бы к вам во сне и заставила неделю полоть грядки.

— А пошли, — вдруг сказала Карина. — Быстро, пока я не передумала. Только втроём, ясно? — Она посмотрела на Еву. — Ты — остаёшься с чаем и свечой. И с ответами на вопросы, вдруг полиция спросит, зачем мы детей на чердак в грозу погнали.

— Спасибо, — фыркнула Ева. — Только лезьте аккуратно. Если кто‑то упадёт и сломает себе нос, я в скорую звонить не буду. Сами, на костылях, поедете.

* * *

Лестница на чердак начиналась в узком коридоре, за тяжёлой дверцей с заедающим замком. Карина поднатужилась, дёрнула ручку — дверь нехотя поддалась, выпуская запах пыли и сухого дерева.

— Фу‑у, — протянула Аня. — Как в чулане у Бабы-яги.

— Весело у вас там, в детских чуланах, — заметила Карина, поднимаясь по ступенькам первой. — Я свечу поставлю, а вы за мной, не толкаемся.

Чердак встретил их плотным, сухим воздухом и шорохом дождя по жестяной крыше. В свете свечи всплыли очертания старого сундука, перевёрнутого стула, какого‑то длинного свёрнутого ковра. В дальнем углу блеснуло что‑то стеклянное — старое зеркало в резной раме.

— Тут как в фильме про клад, — восхищённо шепнул Миша. — Только карты не хватает. С крестиком «копать тут».

— Ага, и скелета пирата в шкафу, — добавила Аня.

Карина поставила свечу на широкий плоский сундук, привычно стряхнула паутину с крышки. Руки сами вспомнили, где что стояло когда‑то, какие тряпки можно отодвинуть, что лучше не трогать, чтобы не уронить половину чердака себе на голову.

— Мам, смотри! — воскликнула Аня.

У низкого окошка, ведущего в сад, стоял старый детский столик, а на нём — куча каких‑то листков. Аня сгребла их в охапку. С наверху списанных тетрадных страниц на Карину уставился странный, коряво нарисованный человечек — вроде бы человечек, но больше похожий на пенёк. Толстый низ, две короткие ножки, два круглых глаза и торчащие в разные стороны… то ли веточки, то ли волосы. Руки были вытянуты вперёд, как у того, кто либо просит, либо предлагает что‑то.

— Ого, это кто? — Миша заглянул Ане через плечо. — Страшный гриб?

— Это не гриб, — неуверенно сказала Аня. — У него глаза.

— У грибов тоже бывают глаза, — уверенно заявил Миша. — В некоторых мультиках.

Карина взяла рисунок, пригляделась. Линии были неровные, детские, но в этой корявости было что‑то… знакомое. Где‑то она уже видела подобный смешной нос-корягу, такие круглые глаза.

Сердце вдруг странно содрогнулось — будто кто‑то тихо толкнул его изнутри.

— Мам? — Аня осторожно тронула её за локоть. — Это ты рисовала?

— Не помню, — честно сказала Карина. — Может быть… А может, и нет.

— Там ещё что‑то есть! — Миша уже лез под стол. — Там… коробочка какая‑то.

Щёлкнуло дерево, послышался возмущённый треск паутины, и из темноты за ножкой стола он вытащил небольшую, пыльную шкатулку. Дерево потемнело от времени, крышка украшена простым узором — веточки, листики, завитки. На передней стороне — небольшой металлический замочек с фигурным отверстием.

— Вооот, — протянул Миша с торжеством. — Клад.

— Это не клад, — возразила Аня, уже тянулась к нему, — это… сокровище. Есть разница.

— Всё, что находим на чердаке и старое — автоматически клад, — заявил Миша. — Правило приключений.

Замочек тускло сверкнул в свете свечи. Не обычный, с дужкой, а плоский, с замочной скважиной в виде цветка.

Карина ощутила, как по спине побежали мурашки. Очень знакомый холодок. Словно время заколебалось между сейчас и тогда.

— Мам, а ключ есть? — Аня подняла на неё светлые глаза. — Откроем?

— Ключа, боюсь, нет, — сказала Карина. — Но…

Она замолчала, поймав на себе два абсолютно одинаковых, жадно‑ожидающих взгляда.

— Но ты же умеешь, да? — догадался Миша. — Как в кино! Шпилькой! Ты же сто процентов так в детстве делала!

— Я… — Карина почувствовала, как в уголках губ сам собой появляется знакомый, чуть хищный оскал. Детский, давний. — Ничего я вам не умею. Я примерная мать.

— Ма‑ам, — взмолилась Аня. — Мы никому не скажем! Честно‑честно! Даже тёте Еве… хотя тётя Ева и так знает, что ты не примерная.

— Спасибо большое, — буркнула Карина. Но шпильку из волос всё же вынула.

Пальцы почти не дрогнули — будто и не прошло двадцать с лишним лет. Металл коснулся замочной скважины, тихий скрип, лёгкое сопротивление, щелчок — и крышка шкатулки чуть приподнялась, выпуская наружу лёгкое, еле уловимое дыхание… чего‑то.

Не запаха — воспоминания.

Дождь за крышей стал вдруг тише, а огонёк свечи — ярче.

— Ого! — Аня буквально вцепилась в мамины плечи. — Там что?

Карина аккуратно открыла шкатулку.

Внутри, на выцветшей ткани, лежали две вещи. Первая — крошечный, почти прозрачный, высушенный цветок папоротника. Настолько тонкий, что казалось — дыхни, и он рассыплется в пыль. Вторая — грубо вырезанный из дерева амулет на потемневшем шнурке: круг, в котором пересекались какие‑то линии, образуя незнакомый узор.

Аня осторожно потянулась к цветку.

— Осторожно, — одновременно с ней сказала Карина. — Он… старый.

Слово «старый» прозвучало не совсем так, как хотелось. Будто дело было не в возрасте цветка, а в чём‑то ещё. Гораздо более древнем.

— Это что, — прошептал Миша, — тот самый цветок папоротника, который на Ивана Купалу? Его же не бывает… ну, на самом деле.

— Ну да, — криво усмехнулась Карина. — Много чего «не бывает».

Она провела пальцем по амулету. Дерево было гладким в одних местах и шершавым — в других, там, где нож небрежно царапал волокна. Этот круг с линиями… она помнила его. Помнила, как он холодил кожу на шее в самую жару. Помнила, как цеплялся за волосы, когда она бежала по тропинке к реке.

Помнила мальчишку с рыжими веснушками, размахивающего рогаткой. Девочку в очках, машущую над костром старой книгой. И маленькую, упрямую шести‑ с половиной‑летнюю Еву, которая ни за что не хотела оставаться дома.

И ещё — чей‑то тихий смешок из-под ветвей ёлки. И тонкие тронутые мхом пальцы, вытягивающие к ней ягоду лесной малины.

— Мам? — голос Ани звучал как издалека. — Ты куда уехала?

Карина моргнула, выныривая.

— Никуда, — соврала она. — Просто вспомнила.

— Что? — не отставал Миша. — Это вам бабушка дала? Или вы сами нашли?

— Это… — начала было Карина, но на лестнице послышались шаги.

Ева появилась в проёме, освещённая снизу, так что её лицо в тени выглядело почти незнакомым.

— Вы там что, на тридцать лет пропали? — спросила она. — Или решили дождаться, когда свет сам включится?

Потом её взгляд упал на шкатулку, на амулет в Карининой руке — и остановился. Глаза у Евы странно расширились, словно она увидела не просто кусочек дерева, а что‑то намного большее.

— О, — только и сказала она. — Ты его… нашла.

— Похоже на то, — тихо ответила Карина.

Ева медленно зашла, присела рядом, оперевшись о край сундука. Гроза за крышей ухнула, словно подтверждая важность момента.

— Тётя Ева, — не выдержал Миша, — это правда цветок папоротника? И амулет настоящий? И он магический, да? Скажите, что да! Пожалуйста.

Ева смотрела не на него. Она смотрела на амулет, как смотрят на фотографию, которую много лет боялись достать из конверта.

— Вы думаете, это просто сказки? — наконец произнесла она, не отрывая взгляда. В голосе её не было обычной насмешки, только тихая усталость. — Нет, это было тем летом, когда мы встретили Мару.

Аня сглотнула.

— Кто такая Мара? — прошептала она.

Ева медленно подняла глаза. Вспышка молнии высветила её лицо так, что стало видно — она испугалась собственного воспоминания.

— Лучше спроси, *что* она, — сказала Ева. — А началось всё… совсем не страшно. С солнца, пыли и земляники.

Она вытянула руку и кончиком пальца едва заметно коснулась высушенного цветка папоротника.

Свеча дрогнула, и на миг показалось, что тени вокруг них поплыли, складываясь в иные очертания — летние, солнечные, наполненные громким детским смехом и стрёкотом кузнечиков.

…Жара расползалась по пыльной деревенской дороге, воздух дрожал над полем, а поезд, который привёз двух девочек из шумного города, уже давно скрылся за поворотом…